Стратегия

«Вы говорили, нужно писать как минимум четырем, но все мои адресаты – это вы, дорогой Сергей Николаевич, потому что у вас четыре разных настроения: хмурое, хмурое, нет никого вообще и «иногда мне кажется, что вы – ветеринарный врач». (Татьяна Замировская, «Четыре письма четырем адресатам») В этой крепости всё было огромное. Когда Элронд стоял на пороге спальни и смотрел на дверь, ему казалось, что створки уходят куда-то ввысь, как корабельные мачты. Или кровать – на неё тоже просто так не заберёшься, только подпрыгнуть, подтянуться на руках, и там внизу, под периной, ещё такая есть приступочка. Вообще-то это был резной орнамент, но Элронду как раз хватало места наступить и опереться. Так вот. Он никогда не открывал обе створки одновременно – только одну, и ту не мог ещё толкнуть, а только шёл на неё и всем весом пихал вперёд. Впрочем, обычно дверь распахивал Маглор – походя, даже вроде бы не замечая, ногой или локтём, потому что на руках у него вечно кто-то сидел – то Элрос, то сам Элронд. Из-за маглорова плеча мир виделся другим: пол далеко-далеко, и рядом чёрные распущенные волосы или коса. Волосы хотелось трогать, пропускать сквозь пальцы, и Маглор даже разрешал, если не дёргать. Но сегодня Маглор не пришёл будить его и Элроса – верней, одного Элроса, потому что Элронд просыпался и так. Значит, нужно было прийти самому – к Маглору или хоть к кому-нибудь, кто мог бы с ним позавтракать, и что-то рассказать, и, главное, дать понять, что его, Элронда, вообще кто-то замечает. Когда эти высокие, не Маглор, а другие, скользили по нему взглядом откуда-то из своей дали, Элронд вообще не мог понять, есть он или так, тень. А Элрос всё не просыпался и не просыпался. Дверь он открыл и даже затворил за собой. Забыл обуться, а полы здесь были ледяные, но это и хорошо – не будешь стоять и засматриваться на всё подряд, а пойдёшь-пойдёшь-пойдёшь хотя бы и в столовую. Может, там будет Маглор. Маглора там не было. Были накрытые салфеткой каша, сыр и хлеб, но каша успела остыть, а хлеб был почему-то ненарезанный, а где искать нож, Элронд не знал тоже. Дома он мог и сам сходить на кухню, но тут… И главное – никто его не видел. Пустые коридоры, пустые пролёты – все готовят, наверное, или работают в мастерских, или ухаживают за собаками и лошадьми, или читают что-то, один Элронд здесь ищет неизвестно что! Да будь Маглору до них дело, он уже сто раз пришёл бы, и ему можно было бы рассказать, что снилась мама, и что дома у неё была такая шкатулка, куда она складывала… Нет, раньше он сюда не заходил. Столовую нашёл легко, а спальню – нет! Потому что не надо было идти неизвестным путём, надо было свернуть сразу на лестницу, и тогда… дурак. Уселся на пол, хотя на полу и холодно, но уж какая разница, он и так босиком и даже сапог своих больше не найдёт. Уселся у какой-то двери. Дома он бы постучал бы, но дома все его видели. И знали, кто он. Тут, может, знали-то о нём только то, что он тот, с кем Маглор возится. Или кого будто бы двое. Или кто уснул, пока его в тот раз снимали с лошади. – Это что ещё за рёв? – дверь отворилась так резко, что Элронд чуть не упал на чьи-то сапоги. – А. Маглор! Очень неловко, вообще-то, вставать, если ты притом опираешься на чьи-то ноги, и если тебе даже руку не думают протянуть, а просто возвышаются. И голос Элронд узнал – у Маглора был брат, огромный брат, и этот брат только и умел, что говорить: «Кыш», «Приходи, как закончишь» и, собственно, «А». Будто этим исчерпывалось всё, что он думал, когда видел его или Элроса, или их обоих вместе с Маглором. – А. Заблудился? Брат Маглора опустился на корточки, потом на колени, и лицо его стало близко-близко. Лицо – будто изрытая земля. Элронд и руку к его щеке протянул – не специально, это было как камень погладить или там ящерицу, например. А тот не обратил внимания, спросил только: – Где Маглор? – Я не знаю, – Элронд шмыгнул носом, хотя не собирался, и руку опустил, – он не пришёл. – А, – повторил брат Маглора, – что у тебя болит? – Болит? – Почему ты кого-то ищешь? – Я хочу… Хочу, чтобы меня заметили. Чтобы увидели. – Не хочу одному. – Понятно. Заходи. Что без сапог? – Я забыл. – Зря, – он как-то умудрился одной рукой прижать Элронда к себе и тут же встать уже с ним, – не забывай больше. *** Всё дело в том, что у них были разные стратегии. Маглор как бы раздваивался, и на поверхности мелькал вот этот вот – шумный, суетливый где-то даже, шутит, разводит руками, и новые дети его в основном смешат. Такой себе нескладный, будто только-только вышел из детства, будто шагнул сюда прямиком из Валинора, и теперь только и делал, что удивлялся. О, как, у вас тут существует смерть? У вас тут нет отца? Где половина моих братьев, то есть большая часть уже? Что это за скромное убежище, где мы проводим дни? Что у него творилось внутри, Маэдрос знать не знал. Плавилась чёрная смола. Может быть, уголь перемалывался в труху. Это иногда выходило в песнях, и тогда было хорошо; а иногда, вот как сегодня, Маглор просто смотрел в стену. Не стену там видел, конечно. Что-то осмысливал, какие-то жернова ворочал внутри. Ещё мог плакать, это тоже было ничего себе, по крайней мере, это значило, что там, внутри, ещё есть что-то живое. По крайней мере, дети от Маглора не шарахались. От него самого, впрочем, тоже – просто замирали и пережидали, пока он не уходил. Что видели на его месте – валар ведают. Он, Маэдрос, раздваиваться уже не умел. Внутри обтёсанный осколок, и снаружи – тоже. Нет, он мог быстро отдавать приказы, и в битве был быстр, но вот в словах – слова не слушались уже. Толку-то в них. Иногда сам себе казался каменной статуей, такой, у которой не рот, а щель. Драконом, может, спящим, который скоро сделается скалой. Не в смысле вражьей тварью, просто кем-то очень старым. Этот дракон с детьми общаться не умел – не мог, а не не хотел постараться, как Маглор говорил. Нечем стараться. Как-то они не рассчитали, что и Маглор иногда застывал, и иногда – неожиданно. Вот как сегодня. – Ты который из двух? – спросил Маэдрос, занося ребёнка в комнату. Тот ничего, не пискнул, даже не дрожал особенно. Подумаешь, рядом скала. Подумаешь, шрамы. Почему-то чужими глазами глядеть на себя всё ещё было неловко, особенно – наивными глазами, юными глазами, которым всё под этим небом было ещё в новинку. О, этот мальчик мог бы смотреть на мышь-полёвку сейчас, или там на мелких рыб – на кого дети смотрят в Гаванях? – а смотрит, вон, на рыжие волосы. Ещё ржавчиной полюбуйся для комплекта. – Я Элронд, – отозвался ребёнок, вжимаясь в него почему-то всем собой. – А тебя как лучше назвать? Братоубийца? Опоздавший? О, разнообразие. – Я слышал, Маглор называет тебя Нельо. Но это для своих, да? – Для своих. Маэдрос, – ссадил ребёнка на своё же кресло и сверху кинул шкуру мехом вниз, – грейся. Где твой брат? – Он спит, – сообщил ребёнок, немедленно переворачивая шкуру мехом вверх и запуская туда руки, – он всегда долго спит, если не разбудить. Обычно Маглор будит. – Что, прямо сам? – А ты ему не разрешаешь? Не то чтобы Маэдрос в принципе запрещал что-то Маглору или не запрещал. Круги по воде. Как только Маглору наскучит, близнецов можно отослать тому же Кирдану. Но Маглор, кажется, увлёкся. Самая большая его ошибка – думать, что та, подвижная сторона – единственная. – Можно я кое-что расскажу? – Давай. Какие-то были ведь ещё слова. Мне интересно? Я слушаю? Что случилось? Ему казалось – он сидит на берегу, смотрит на волны, волны серые; и камень на берегу не крупный, а так, крошка. Можно пропускать сквозь пальцы. – Не уходи, я же рассказываю. У тебя есть мама? – Была когда-то. Вряд ли та, что осталась в Валиноре, сейчас признала бы своим сыном то, что от него осталось. – Вот, у меня тоже была. Да ты же знаешь, ты там был, – Элронд как будто что-то вспомнил, – когда она упала. Ну и вот, Маглор сказал, что она стала белой чайкой. И мне приснилось, что везде плавают чайки, и белые, и серые, и разные, весь берег в них, а мне надо одну. Мне надо выбрать маму, а я не знаю, где она. Понимаешь? – Конечно, – сказал Маэдрос и позволил себе на миг закрыть глаза, – потому что её там не было. Это обман такой. Когда показывают сразу многих, значит, твоего там нет. Вообще-то длинная речь. Ему как-то снились собаки – стая собак, и кто-то из псов должен был быть Турко, но Маэдрос так и не понял, чуть не оглох от лая, и только как проснулся – догадался. – Откуда ты знаешь? – Знаю и всё. – Отец говорил, нужно всё доказывать. – А мой считал, что надо просто верить иногда. Давно считал, ещё до камней, до исхода, непокоя, до всего, но кто сказал, что он, Маэдрос, обязан демонстрировать ребёнку только позднейший образ Феанора? В конце-то концов. Кто помнит, тот и рассказывает, уж как может. – А твой давно уплыл? – Нет, мой сгорел. – Случайно, что ли? – Нет. Его убили. – Совсем? – Я думаю, да. С другой стороны, я ведь его помню. С другой стороны. Есть какие-то вещи, которые ты должен делать, чтобы тебя продолжали считать живым, а есть – те, которые вроде как делать легко, но о которых постоянно забываешь. Завтрак, например. – Ты ел? – Нет! Я не смог найти, где нож, и каша остыла, и Маглора не было. А ты когда завтракаешь? Рано-рано, чтоб вас не застать, или никогда. – Когда получится. Пойдём. Возьмём твоего брата? Ты, Маглор, мне за это будешь должен. У меня нет тепла в душе, чтобы откликнуться на этих детей, у меня ничего уже там нет, и я не знаю, чем я разговариваю. Чем-то. Остатками, обломками. Смотри, он не сбежал от меня с воплями, ты мной гордишься? – А ты погреешь кашу? – Может быть. – Холодная невкусная. – Мне всё равно. – А что ты любишь есть? Ну. Что-нибудь. Что-то, что можно быстро запихнуть в себя. Когда-то любил яблоки.