Стратегия

Кровь носом ведь чем неудобна? Верно, она брызгается. Особенно когда ты умываешься ледяной водой и надеешься, что это всё вот-вот пройдёт. Такое славное утро было, жить хотелось, а теперь красные крапинки по всей купальне, вытирать-не перевытирать… Кровь была прихотливая: то затихала, то принималась литься горным ручейком. И не споёшь ведь себе. Ну, можно запрокинуть голову, и долго ты так проходишь? Да до первого встречного ребёнка, который спросит, всё ли у тебя в порядке, и не играешь ли ты так, и не следует ли ему теперь тоже так делать. Маглор только прижал к носу холодное полотенце, как от дверей спросили: – Маглор, ты что тут, волосы полощешь? Ну конечно, вчера они его не видели, как сегодня-то выдержать. Невыносимо. – О, – отозвался Маглор, – привет, Элрос. – А мы тут с Элрондом, – сообщил Элрос, входя, – ждём тебя, ждём. А ты всё плещешься и плещешься. – Так шли бы завтракать. – Так там Маэдрос! На такое, конечно, пришлось всем телом развернуться вместе с полотенцем. Элронд маячил в дверях, не входил. Элрос уставился, нахмурив брови. У родителя, даже у приёмного, даже у такого, кто им становиться вовсе и не собирался, вообще-то нет права брызгаться кровью когда ни попадя и нарушать привычный распорядок дня, о да. И так вчера пропал. – И что? – вопросил Маглор из-под полотенца. От ледяной воды нос начинал ныть. – И что, что Маэдрос? Вам что, с ним рядом кусок в горло не полезет? Что, если кто-то погружён в себя, с ним уже и позавтракать нельзя? По правде говоря, он не планировал оставлять брата и детей вот так надолго, но что случилось – то случилось. По крайней мере, они стали называть его по имени, а не «твой брат», «ты знаешь» и «ну этот». – Но ему просто неуютно, – вступил Элронд, – ему не нравится, когда мы рядом, а ты нет. А ещё больше ему не понравится, если я явлюсь вот такой и сообщу, что, кажется, перестарался, вспоминая, и теперь не могу остановить кровь. А вы двое мне тоже жизни не дадите. Мда. – И ещё он вчера заметил, как мы балуемся, – пока Элрос уткнулся взглядом в пол, можно сполоснуть полотенце, ура, – и он поймал мой хлеб. Какая драма. – А в кого ты, прости, его кидал? И главное, зачем? – Ну как в кого, – Элрос вздохнул, – не в Маэдроса же. Но не попал вот. – И что на это вам сказал Маэдрос? – Сказал «гм». Мда. Где-то в глубине души Маглор надеялся, что фантомный уже долг старшего брата в Маэдросе окажется сильней усталости. Видимо, зря. – Мне бы он в детстве сказал больше, – о, как болит голова, – если бы сам не присоединился, но это зависело. Хлебом кидаться нехорошо, знаешь, Элероссэ? Вот покажу вам, как его пекут. – Да уже знаю, – вздохнул Элрос и потянул за тунику, – пойдём? Нет, видимо, кроме «гм» там всё-таки было ещё что-то. Это правильно. – Что у тебя случилось? – Элронд спрашивал совсем негромко, легко было бы не заметить. Всё-таки вошёл, и теперь стоял от Маглора слева, а Элрос – справа. В самый раз бы взять их за руки и отправиться в трижды распроклятую столовую, но там действительно Маэдрос. Вот ведь незадача. – Да надо обнять и поцеловать, мама всегда так делала, – Элрос ждать не любил, и потому уже рассеянно пинал плитку, – только я до тебя не дотянусь. Как там было? У кошки боли, у собаки боли, у Феанора… ой. Да чего сразу Феанор-то? Он и в Дориате не был. – У Феанора уже ничего болеть не может, – сообщил Маглор, всё-таки отнимая полотенце от лица. Подумаешь, разводы. Подумаешь, для некоторых детей твой отец стал художественным образом, где-то в одном ряду с абстрактной кошкой и собакой. – Кошку жалко, вообще-то, – усомнился вдруг Элрос, – и собаку тоже. – Вот именно. Давайте так лучше: у балрога пускай болит, у орка болит, а у Маглора пусть перестаёт. – Это что там у Маглора должно перестать? – спросили от двери. Ну, хоть длинная фраза. – Доброе утро, брат. – Не знаю, доброе ли, – хмыкнул Маэдрос, заходя, – ты ещё скажи светлое. Ну ладно, он хотя бы разговаривал. Иногда Маглору казалось, что его последний брат вот-вот сделается статуей самого себя. Или портретом. – Это что за подкрашенные водопады? – Сам не знаю. – А, – Маэдрос повернулся к близнецам. – А ну-ка кыш отсюда. Взрослые дети, сами можете позавтракать. Давайте, побыстрей. – Взрослых детей не бывает, – огрызнулся Элрос. – А ты можешь меня поднять, Маэдрос? – спросил Элронд. – Зачем ещё? – Хочу дотронуться. – Зачем? «О пресветлые валар, да подними ты уже его, пусть поглядит на кровь». Может, он в том возрасте, когда хоронят мышей и маленьких птиц. «Да что он, в Гаванях не видел крови?» «Может, и не видел, их же там до последнего берегли. Или не запомнил». – Ну, – спросил Маэдрос, вздёргивая Элронда на высоту Маглорова лица, – ну? Успокоился? Но Элронд протянул ладонь – к гудящим вискам, к носу, который тоже как-то набух болью, и ощупал – лоб, переносицу, виски, опять виски. Как будто снег утаптывал или землю уплотнял. «Мне так тебя жалко». – Ай, нашёл кого жалеть. «Мне очень тебя жалко». И боль унялась. Голова не гудела больше. Он не скользил куда-то во тьму по ледяной спирали. Кровь не лилась. – Ну и ну. И давно ты так умеешь? – Я не знаю, я просто захотел. *** Всё будто бы стало немножко хорошо. Лучше, чем было, когда они с Элросом вчера тихонько сами пришли к Маглору, а тот не отозвался. Сидел с ногами на кровати, в изголовье, у стены, так, что спина была закрыта с двух сторон, и медленно накручивал на палец прядь. В ночных одеждах сидел. Даже на стук двери не вздрогнул и не вскинулся. Вообще он должен был весь просиять. Сказать: «А, это вы двое!», как будто бы рассеянно, и спрыгнуть с кровати, и раскинуть руки, чтобы можно было в него ткнуться с разбега. И ещё иногда он мог кружить их – вот держать за руки и кружиться самому, и так пока комната, и его одежды, и его волосы совсем не сольются в вихрь, и не начнёт казаться, будто ты летишь, и даже Элрос – он всегда сдавался позже, – даже Элрос не рассмеётся и не закричит: «Всё, всё, всё, хватит!» Один раз Маглор не рассчитал расстояния и Элрондом сшиб со стола кованый подсвечник, но было почти не больно. Но вчера он не отозвался, когда они подошли. Не отозвался, когда влезли на кровать. Не отозвался, когда затормошили в четыре руки – только качнулся, как соломенное чучело, и аккуратно отцепил их от себя, так и не взглянув. Ладони у него в этот раз были слишком мягкие, неживые, как дохлые рыбины. И глаза – ясные ведь были глаза, вовсе не мутные, только смотрели куда-то в такие дали, что Элронд было сунулся помочь – и тут же отдёрнулся. Даже закашлялся. Ничего не видно, только дым – чёрный дым, не от костра. – Маглор, да Маглор же! Вот так душа сейчас совсем покинет тело, а они даже сделать ничего не смогут. Так и будет Маглор сидеть с этой улыбочкой, как будто всё уже постиг и всем простил. Мама ведь тоже иногда так застывала, только реже, и не усталая – испуганная, будто бы пряталась от кого-то, а её нашли. Будто бы ткнули светом в темноте. Но мама никогда так долго не… – А ну кто тут ещё… а ну-ка кыш отсюда. Конечно же, это Маэдрос пришёл к брату, и конечно, никто его не послушал. Надо же быть совсем бездушным, чтобы отойти сейчас, когда Маглор и так неизвестно где, и если отпустить руку… – Да что тут реветь-то. Элрос зачем-то колотил Маглора в грудь, и его Маэдрос оттащил первым – просто поднял за ворот и усадил на стол зачем-то. – Так. Сам Элронд никого не бил, зато вцепился в руку Маглора и отпускать не собирался, разумеется. – Так, – Маэдрос опустился на колени рядом с кроватью и сделался как раз Элронду вровень, – ты надолго тут? – Не знаю. Как понадобится. – Маглор расстроится, что видели таким. Не уйдёт. Погуляет и вернётся. Он и меня не хочет видеть, когда так. – А нас, может, хочет, – сказал Элрос, сидящий среди свитков, книг и недозашитых рубашек своего же примерно размера, – он не сказал, что нельзя будет заходить. – Просто забыл, – Маэдрос встал, оглядел комнату, как будто бы что-то искал, но не находил. – Пойдём. Если придёт в себя и обнаружит рядом кого-то из вас – будет грустить потом. – А что с ним? – Вспоминает. – Он потом сложит песню? – Может быть. – Но он как будто бы в ловушке, – сказал Элронд и посмотрел на Маглора – не услышит ли. – Он как будто в ловушке, а ты не спасаешь. – Не изо всех ловушек можно вытащить, – Маэдрос снова прошёлся по комнате, как будто по чужой, – вы сами-то всегда хотите, чтобы вас утешили? – Да, – сказал Элрос. Элронд помотал головой: – Да, если это кто-нибудь хороший. – Вот Кано сейчас хочет быть один, а мы ему мешаем. И подсматриваем. – Как ты его назвал? – Детское имя. Пойдёмте, покажу вам… лошадей. – Лошадей мы и сами знаем. – А чего не знаете? Всё-таки как-то он их вывел – выставил, точнее; вынес сначала одного, потом второго. Поставил рядышком. Так было даже проще: не ты сам бросил Маглора, а тебя заставили. Посмотрел. Хмыкнул: – Поменяйтесь-ка местами. И ещё раз. Ага. – А Кано за руки нас кружил. – Одной неудобно. Только при нём не называйте его Кано, ясно? – Но почему? – Вспомнит хорошее не ко времени. А потом был обед, где Элрос так разнервничался, что принялся кидаться хлебом не туда. Он меткий, вообще-то, Элрос, он прекрасно попал бы в Элронда, только не в этот день. Маэдрос вскинул руку, медленно покрутил в пальцах пойманный хлебный шарик и на миг Элронду показалось, что он сейчас заставит Элроса этот шарик съесть. Нет – сам закинул в рот, медленно прожевал, сказал: – Хлеб не для игр. Я думал, Маглор объяснял. При Маглоре они и сами не кидались, вот и всё. *** – Дикие дети, – не то чтобы Элрос хорошо знал этот язык, но фразу понять смог. Он пришёл к Маглору, вообще-то, потому что Элронд говорил какие-то глупости, но Маглор говорил с Маэдросом. Ну и ладно. Пришлось подслушивать, благо голоса у обоих были ещё какие звучные. Главное, чтобы Элронд не пришёл сюда же. – Твои дети совершенно дикие, – повторил Маэдрос, и Элрос фыркнул: ну конечно, сейчас он всё расскажет. День с ним проведёшь – и уже всё не так и весь ты не такой. Но Маэдрос продолжил неожиданно: – Ты почему им не поёшь? – Не делаю чего? Элрос тоже не понял. Думал, Маэдрос спросит: «Почему их не воспитываешь?», или Маглор ответит: «Это дети Эльвинг». Элрос и сам бы, кстати, так ответил, но не врываться же снова в Маглорову комнату. – Песни поёшь. Или играешь. Что-нибудь. Ты даже мне играл. – Сейчас не получается. – Детей взять получается, а петь им – нет? – Да ты пойми! Ты думаешь, мне это как дышать, да? – Вообще-то так всегда и было. – Не всегда. – Да ты ещё говорить не умел, а уже искал что-то. Держишь, держишь тебя у арфы, не оттащить было. Маглор, я что, из вредности прошу? Пой им хорошее. – Да чем мне петь хорошее? – Чем обнимаешь, тем и пой! – Да ты и сам их обнимал, пока меня не было! Что, скажешь, нет? – Да. Я от безысходности. Но я-то ладно, я хоть вспомнить могу, а этим что? Прозябать? Слушайте, дети, тишину, и что, что я певец? – Ты специально это говоришь? – А ты как думаешь. Дальше там был какой-то то ли стук, то ли всхлип, то ли они обнялись, то ли подрались, и Элрос всё-таки от двери чуть-чуть отошёл. Маглор вообще-то напевал без слов иногда – когда руками что-то делал, или вот думал, что его не видят, или уверен был, что они двое ещё не проснулись. Оказывается, сам не помнил. Сказать или нет? – Нельо, а делали-то вы что, пока я спал? – Уж лучше бы ты спал. – Ну, пока сны наяву смотрел. Я не про то спросил! – Что надо, то и делали, – неужто этим каменным голосом можно вот так врать? – ничего особенного. – То есть не расскажешь. – Сами пусть тебе рассказывают. – Они не захотят. – Значит, живи в неведении, что я могу сказать.