Разбор полётов

11 апреля 2011 года. Польша, стоя по правую руку от президента Коморовского и сжимая в руках букет из шести тёмно-красных, почти чёрных роз, в мрачной задумчивости смотрел на мемориальный знак, установленный на месте прошлогодней авиакатастрофы. Вроде бы не так давно, а кажется, будто прошла с тех пор целая жизнь – похороны погибших, расследование, формирование нового кабинета правительства… И вот теперь – новый визит сюда уже с нынешним президентом, - к годовщине событий и связанным с нею траурным мероприятиям. Феликс исподволь поглядел на Россию, так же стоящего по правую руку от своего правителя. В руках у Брагинского тоже розы – крупные, бордовые, на длинных толстых стеблях, - странно их видеть вместо привычных подсолнухов. Лицо напряжённое и задумчивое, и нет на нём так хорошо знакомой всему миру улыбки. Смотрит прямо перед собой, - но не на мемориальную табличку, к которой собирается возложить цветы, а куда-то в некое событие, которое давит на него, словно тонна кирпичей. Таким Россию поляк видел в последний раз много лет назад – когда только закончилась война с Германией и Ивану – и не только ему, - предстояло справляться с последствиями и как-то со всем этим жить… Феликс поспешно отвёл глаза от руса, - ему вдруг стало не по себе, но причину он пока определить не мог. Ему смертельно захотелось, чтобы всё это закончилось побыстрее, но поминальная служба началась лишь минут пять назад, и предстояло ждать ещё довольно долго. Стараясь не смотреть в сторону России, Польша погрузился в воспоминания годовалой давности. … Что чувствует страна, оставшаяся вдруг без всей управляющей верхушки разом? Не только без президента и премьер-министра, - практически всех известных политиков, высшего военного командования и так далее. Да ещё так, - в считанные секунды, в мирное время, как говорится, внезапно? Страх, что теперь «всё полетит в тартарары»? Гнев, злость на судьбу и обстоятельства? Боль и горечь потери? Нет, всё не то. Конечно, определённая доля от каждой эмоции присутствовала, но лишь доля. Как бы цинично это ни звучало, но – в политике незаменимых нет, на их месте будут двести, кандидаты найдутся всегда, - хватай каждого пятого и только успевай выбирать. Так что куковать без управления долго не придётся. В чисто человеческом плане – никто не вечен, и любая страна успевает хорошо это усвоить ещё на заре своего существования. Польша на своём веку пережил не один десяток правителей, да и покойного президента Лукашевич, скажем так, недолюбливал. Иное дело, что личное мнение относительно своего правителя стране приходилось держать при себе, хорошее или плохое, - не имеет значения… Так что боль и гнев сюда тоже не очень подходили. И, тем не менее, равнодушным-то поляка случившееся тоже не оставило. Глядя на мемориальный знак, Польша подумал, что, наверное, преобладающими были нешуточное удивление – как это, чтобы всех сразу, - и потрясение своеобразной иронией: снова Катынь, символическое для поляков место, да ещё и в годовщину расстрела польских офицеров в 1940м! А ещё говорят, бомба дважды в одну и ту же воронку не падает… О катастрофе в Катыньском лесу Польша узнал, находясь на территории России, - президент Качиньский, собиравшийся посетить Катыньское кладбище, отправил своего подопечного в Смоленск на пару дней раньше, чтобы тот договорился о подготовке к мероприятию с российскими представителями – в том числе и с самим Россией. О натянутых отношениях Брагинского и Лукашевича не знал только ленивый, потому ничего странного не было в том, что видеться им не очень-то хотелось. Но обязанности страны тоже никто не отменял, и Польша, напустив на себя высокомерный вид, отправился по месту назначения. Но, надо сказать, с Иваном они хоть и сквозь зубы, но всё же смогли договориться, да и времени препираться у них особого не было, так что можно сказать, встреча прошла без особых эксцессов. И лишь в тот самый памятный день, десятого апреля, уже в ожидании скорого визита, они всё-таки ухитрились урвать минуту и, как обычно, начали выяснять, кто кого сильнее задолбал за всю историю их существования в принципе, и кто перед кем больше виноват, - ну им только повод дай поковырять любимые болячки, - и Смуту, и Катынь, - всё в одну кучу. Только, можно сказать, вошли во вкус, разгон взяли, и тут… Польша хорошо помнил свою реакцию на известие о крушении правительственного самолёта: на пару минут его охватил натуральный столбняк. Феликс стоял, не в силах пошевелиться, сочувственные слова окружающих долетали как сквозь вату, а в голове тем временем творился форменный бедлам: бурлили, обрывались на полуслове и разбегались в разных направлениях мысли о том, что «человек смертен», «как это возможно, чтобы всех сразу…», «всё-таки второй раз Катынь – это слишком» и «это в мирное-то время…». Потом вдруг отчётливо всплыли строчки из дурацкой песенки на мотив похоронного марша: «ТУ-104 – самый лучший самолёт, кто им летает, тот костей не соберёт…», - и эти строчки Польша, не осознавая причины, упорно повторял про себя снова и снова, как заевшая пластинка, пока не подоспела помощь в лице Брагинского. Разумеется, кто-то с принимающей стороны немедленно вызвал кремлёвского врача, чтобы тот вколол успокоительное, дабы ещё и Феликса от инфаркта лечить не пришлось, - но Иван опередил медицину, поступив старым проверенным образом – влил в родственника стакан водки. Это, надо сказать, помогло, - ступор прошёл. Зато из Лукашевича потоком начали вырываться ругательства, причём, пополам польские и русские, а в конце и вовсе прошиб истерический смех. Решив, что сие есть последствия шока от свалившегося известия, неподобающее поведение поляку не засчитали. Дальше свалилось множество дел – на месте происшествия, затем по погребению погибших, да ещё надо было что-то решать с новым кабинетом правительства, - не вечно же Польше было находиться в подвешенном состоянии, это чревато неприятностями. Мёртвое мёртвым, живое живым, и ничего с этим не поделаешь. Но потом начались неофициальные переговоры между странами, и тут Лукашевича снова прорвало. Желая хоть как-то выплеснуть накопившееся напряжение и раздражение в адрес Брагинского, на территории которого всё случилось, да ещё, словно в насмешку, в таком месте, как Катынь, - поляк поначалу упирал на то, что это, мол, не пилот самолёта ошибся, а его ввели в заблуждение российские диспетчеры, причём, не факт, что случайно. На что Россия, сардонически усмехаясь, ответил, что он ведёт борьбу с перенаселением. - Так вёл бы на своём народе, czerwona zaraza! – взъярился Польша, из принципа не желающий понимать иронию. - Что я, с дуба упал… Пока Феликс от души высказывался на тему «и не только с дуба», Иван оставался спокойным, как буддистский монах, да ещё и улыбался, холера, своей фирменной улыбочкой! Просто невинное дитя, которое сначала треснет по башке, и тут же – «давай дружить?» А потом вдруг посерьёзнел: - Не вопи как резаный, - моя, что ли, вина, что ваш покойный команданте доверил самолёт людям, которые игнорировали сигналы диспетчеров о низкой высоте, то есть, нарушали лётные законы? Или у них просто слух был слабый? Так предупреждать тогда надо, что экипаж глухой. - Ага, учитывая, что сигнал поступил за несколько секунд до столкновения с деревьями, это крайне актуально! – огрызнулся Польша. Иван ехидно прищурился: - Учитывая, что сигналы опасности подавались через каждые несколько секунд в течение двух минут, а самолёт всё продолжал снижение, - экипаж всё-таки не просто напортачил, а натуральным образом офонарел. Или вашему пану до того приспичило сесть в Смоленске, что даже экипаж не мог ничего поделать? И в случае невыполнения их ждало нечто более страшное, нежели перспектива разбиться в лепёшку? - Россия, не передёргивай! И не будешь же ты отрицать, что гибель всего моего правительства разом на твоей территории выглядит подозрительно и наводит на определённые мысли! - Это на какие же? – заинтересовался Брагинский. – Можно подумать, на мировой арене и конкретно в моей судьбе ваше правительство что-то решало, - он цинично усмехнулся. – Конечно, эпично шваркнуть самолёт с руководством геополитического противника на глазах у всего мира – идея что надо, ведь именно на это ты намекаешь, так? Да только не соперники мы давно, Польша. Феликс в одну секунду побагровел, затем так же стремительно побелел. Напоминаний о том, что прошлое величие так в прошлом и осталось, - особенно из уст России, - он просто не выносил. Конечно, его можно было понять, - ведь в этом была изрядная доля вины Брагинского. Что и говорить, крови они друг другу попортили порядочно, - когда-то между ними велась такая борьба и гремели такие грозы – куда там давешней авиакатастрофе! - Раша, - вмешался Америка, - не дави на Польшу, ему и так тяжело. - Кто, я давлю? – фыркнул Брагинский. – Да делать мне нечего, без меня энтузиастов хватает. - Ты на что это намекаешь? – нахмурился Джонс, на самом деле, конечно, всё понявший правильно, о чём и свидетельствовал нехороший блеск глаз за очками. Польша в кои-то веки не дал ему договорить и зашипел, упираясь кулаками в стол: - Да все знают, Россия, что твои люди учинили в Катыни в 40м! Не делай вид, что не понимаешь, с чем для меня связано это место! А теперь ещё и самолёт разбивается там же, - это как следует понимать? - Бог шельму метит. Польша от негодования чуть не поперхнулся воздухом, но всё же нашёл в себе силы съязвить: - Браво, Россия! Насчёт шельмы – это ты про себя? - Нет, про тебя. Так хронически не везёт в одном и том же месте, - это уже кармический бумеранг, ни больше, ни меньше. - Это ты называешь «не везёт»?! – яростно прищурился Феликс. – По твоей, между прочим, милости, - что тогда, что сейчас! - Да ты что? – осадил его Россия. – Ваш пан положил с прибором на погодные условия и сигналы диспетчеров, а виноваты во всём русские. Ваша логика страшнее динамита. - В отчётах написано, что самолёт внезапно потерял управление, - в глазах поляка засветилось торжество. - А на сарае написано «…», а там дрова. Интересные у вас способы вести расследование, ей-богу. У тебя уже откуда-то двадцать две тыщи убиенных в 40м появилось вместо четырёх, а перед самолётом и вовсе внезапно выскочило дерево и обломало крыло. А для подстраховки в близлежащем сарае, оказывается, ещё и систему выведения самолёта из строя установили, - вдруг берёза промахнётся. «Сидит Гоголь на суку и всех на хер посылает». В общем, как и следовало ожидать, ни до чего они тогда толком не договорились, - зато всласть поругались на законных основаниях. Остальные страны с интересом наблюдали за их перепалкой – ну ещё бы им не интересно! – но вклиниться не решался никто, кроме Америки, которому, конечно, до всего было дело. В конце концов он до того достал оппонентов, что они, проявив неожиданное единодушие, послали его по матушке. Альфред икнул от изумления и что-то оскорблённо забубнил. Тут уж активизировался Англия, с которым отношения у Америки были не лучше, чем у России с Польшей, и начал ехидничать напропалую. Джонс сцепился уже с ним, затем влез Франция и огрёб тренделей от Англии… В общем, вскоре о повестке дня все забыли и начался привычный, как выразился Россия, базар-вокзал. Разумеется, вопрос с аварией Россия и Польша не закрыли и весь этот год не упускали случая уколоть друг друга, периодически выдавая на публику новые открывшиеся подробности – одна другой хлеще, а Брагинский ещё и напирал на то, что, мол, берёзки не для того растил, чтобы другие ломали. Дискуссии были насыщенные, богатые на «чертей с матерями» и так далее, - как, впрочем, все их дискуссии. И тем не менее чем дальше заходило дело, чем чаще Россия с Польшей поминали до кучи дела былые, - тем сильнее нарастало тягостное, мутно-горькое и какое-то затхлое чувство, которое поляк после долгих размышлений смог уместить в одно слово: «надоело». Это, разумеется, с различными цензурными поправками. По всему было видно, что и Россию настигло это самое «надоело», потому что последние, совсем недавние претензии в адрес друг друга родичи высказывали уже почти без энтузиазма, вяло и как будто на автомате. Скорее по инерции, нежели по зову души. … Польша вынырнул из воспоминаний, - всё ещё шла поминальная служба. Поёжился под промозглым апрельским ветром, тяжело вздохнул, потому как снова навалилась та самая затхлая тяжесть, огляделся вокруг и встретился взглядом с Россией. Наверное, он успел перехватить настоящего Ивана в том коротком промежутке между «врастаниями» в маску «няшки-Ваньки». Такой смертельной усталости в глазах Феликс ещё ни у кого не видел. На мгновение он даже растерялся, но Брагинский уже вновь напустил на себя привычный вид, исчезла из глаз тошная безысходность. «Чтоб тебя разорвало, Россия! – поляку стало не по себе настолько, что захотелось немедленно куда-то присесть. Он снова исподволь покосился на родственника и в привычной манере подумал: - Уж я тебе выскажу, когда вся эта церемония закончится!» Подумал и скис окончательно. Потому что понял ясно и отчётливо: продолжать в том же духе у него нет ни малейшей охоты.