Горький мёд

       Роберто не спал в эту ночь. Кровать была расстелена. В комнате царил полумрак. Роберто стоял у окна в пижаме, и молча смотрел на спящий город. Он думал о себе. О Луке. Об их отношениях. Кирпичные, слегка оранжевые утром, и почти темно-красные днем и вечером, крыши, сейчас были тёмны, и лишь их волнистая архитектура делила бесконечность надвое: небо над головой, и землю под ногами. В эту минуту Роберто как нельзя острее ощущал свое присутствие в мире, и взгляд, вопросительный взгляд, словно старого друга, сидящего в любимом кресле, мира, мира, который смотрел на Роберто молчанием города, а Роберто также смотрел на него в немом ответе. И этот «разговор взглядов» продолжался бы ещё неизвестное количество часов, если бы Роберто не покачнулся, задумавшись. Он инстинктивно ухватился за лакированный подоконник и упёрся в него ладонью. Он знал это чувство. Головокружения стали появляться всё чаще, и именно ночами, именно тогда, когда он думал о Луке, и их отношениях. Роберто ощущал себя предателем. Его тошнило от того, что он, понимая своё истинное отношение к Луке, всё же сдался в его плен, и позволил себе быть с ним ближе, чем это допускала дружеская близость. В университете он был как в броне, в делах, лекциях, вопросах, хотя до него, местами и доносились шепотки о его склонности, но как только он оборачивался, всё затихало, Роберто вечерами, бывая один дома, был уязвим в своих сомнениях; он постоянно, внутри себя, не показывая этого Луке, задавался вопросами о верности принятого решения и тех обязательствах, которое это решение несло за собой… И чем больше времени проходило, чем больше Роберто молчал, тем туже этот узел завязывался, и тем сложнее его будет развязать позже. «Может быть пересуды за моей спиной появились не зазря, а я действительно не совсем традиционен во взглядах на любовь? но при этом… Почему именно Лука? Ведь, по факту, — он, а не я — упал как в омут в эти чувства, и он, а не я — позволил себе больше, чем предполагают границы нашей дружбы. Так… стоп… Сейчас я перекладываю ответственность за свои шаги на Луку. Ведь это я сдался. Я позволил себе перейти грань. И не просто Грань, а Грани всего возможного, и подарить ему чувство жизни и любви. И почему я сейчас не допускаю того, что такие отношения не для меня? Ведь не будучи в отношениях с женщиной, а находясь лишь здесь, в крепости отношений с мужчиной, я не могу в точности сказать: какая модель отношений для меня, а какая неприемлема. Или все же допускаю?» Роберто обнаружил себя сидящим за альбомом, рисующим пейзаж. Он посмотрел в окно. На улице светало. Дом был тих в сонном мареве. И вдруг, в голову Роберто, словно рассветное солнце, пришла мысль — Уйти. Написать письмо. Рассказать в нём всё как есть. И уйти. Не тревожа сна Луки. Оказаться в одиночестве и отпустить все мысли на волю. Жить самому и только для себя. Наслаждаясь своей профессией и временем, которое она дарит, — почувствовалось Роберто единственно верным решением. Он сел за стол, достал красивую бумагу и конверт, и в следующие несколько минут быстрым, легким как воздух почерком, писал всё, о чем думал. Роберто понимал, что уходить из дома, ранним утром, оставив лишь письмо, из дома и от человека, который его любит, — было подобно малодушию и трусости, но он знал себя: знал, что не сможет всё это сказать в глаза, не сможет потом выдержать уходя, этот взгляд, печальных, полных любви и боли зеленых глаз Луки, он чувствовал, что если разговор состоится, то… Роберто просто не сможет уйти, а если он не сделает этого, то потом будет корить себя всю жизнь, что пошел против себя, и испортил жизнь самому близкому в своем мире человеку. И потому сейчас, в самый тихий, итальянский час, Роберто Леонарди писал-писал и писал свои мысли черной ручкой, и чувствовал, что, чем ближе точка, в принципе, самый простой знак письма, такой привычный, тем сильнее колотилось его сердце, и тем больше был соблазн оставить всё так, как есть. Остановиться. Взять пепельницу, смять эти листы, поднести к краю язычок пламени, и наблюдать, как оно, отражаясь в глазах, уничтожает, очищая душу от преступных мыслей… Но вот… Точка уже поставлена. «Навсегда твой Роберто» — уже написано. Конверт запечатан. Вещи сложены. Роберто стоял в дверях комнаты со свитером на плечах и обводил взглядом свое пристанище, и время, подаренное ему любовью мужчины, ближе которого, как оказалось, у него, и нет.