Издалека

В доме темно и тихо. Артем проходится по комнатам раз, другой, третий… Ловит собственное неприкаянное отражение в стеклянных дверцах старинного буфета в столовой. Чуть не въебывается в косяк от неожиданности. Вот Яков Петрович удивился бы, завидев свежий фингал: «И когда же ты, мой мальчик, успел найти на свою жопу приключений?» Артем, будто наяву, слышит прохладный, чуть насмешливый голос. Не, он, конечно, выразился бы куртуазнее. Но не похуй ли? Суть-то одна. Суть-то в том, что без него дом превращается в натуральный музей, кунсткамеру диковинок. А сам Артем ― в еще один экспонат. И ладно бы еще как… От одной мысли о ярко-красных лабутенах на собственных ногах пробивает на истерический смех. Нет, все-таки хорошо, что у Якова Петровича вкусы специфические, но не настолько. Хотя, кого он обманывает? Одного взгляда темных глаз достаточно, чтобы Артем и лабутены надел, и что угодно. Особенно сейчас. После того, как Яков Петрович оставил ему запасную связку ключей. Уезжал он так надолго не впервые, а вот в дом Артема одного допустил только сейчас. Ему только и оставалось – проморгаться удивленно да сгрести ключи с чужой горячей ладони. Поцелуй на прощание вышел особенно проникновенным, как во всех этих сопливых мелодрамах. Еще бы не. Когда было никак не продохнуть не только от уверенной ласки чужого языка, но и от вставшей комом в горле благодарности за безграничное доверие. Очередной бездумный обход пустующих комнат заканчивается в спальне. На ноуте на паузе второе, что ли, видео дебатов. В старинном оружии Артем разбирался примерно никак, но слушать Якова Петровича было безумно интересно. Рассказывать тот умел. Да что там – почти гипнотизировал этими своими вкрадчивыми интонациями. Больше всего на свете, и Теме нихуя не стыдно было в этом признаться, он любил слушать этот голос. Улавливать мельчайшее изменение тона, ощущать, как сбивается дыхание, губами ловить тихие стоны. Правда, обычно выходило ровно наоборот: это он стонал в голос, а Яков Петрович довольно прислушивался. Больше этого он любил только смотреть. И, кажется, Артему было что показать.

***

Рубашка дорогая даже на ощупь. Артем рассеяно ведет ладонью по ткани, оглаживает, примеряясь. А потом неспешно натягивает. От ворота фантомно, едва различимо пахнет парфюмом Гуро. А что если… Представить на себе чужой тяжелый терпкий древесный аромат ничего не стоит. Вот только Яков Петрович его за такое совсем не погладит… Если только плетью по голой заднице. От одной мысли о том, как будет гореть кожа от легкой, покалывающей боли, низ живота мгновенно наливается жаром. Артем непроизвольно губы облизывает. Почти ощущая, как плетеная рукоять мягко упирается в горло. Как Яков Петрович одним движением приподнимает его голову, заставляя смотреть в глаза. Пиздец. Полный и бесповоротный. Иначе и не скажешь, когда встает только от мыслей. Пуговицы ускользают из-под подрагивающих пальцев, никак не желая застегиваться. Да и хватает всего нескольких. Застегивать до конца нет смысла. Не для того он ее надел. Вид у него самый что ни на есть блядский: полурасстегнутая чужая рубашка, взъерошенные волосы, обкусанные губы. Гуро обязан оценить. Глубоко вздохнув, Артем жмет на кнопку видеозвонка в скайпе. Яков Петрович отвечает не сразу. То ли хочет его помучить, то ли устраивается поудобнее. Еще бы. Видеозвонки в начале первого ночи означают только одно. ― Здравствуй, Артем. Голос, как всегда появляется раньше изображения. Дает время свыкнуться с простой мыслью: он сейчас собирается дрочить на камеру перед Яковом Петровичем. И тот, судя по едва заметной улыбке, совсем не против. Пиздец. Полный и беспросветный. И когда же ты успел так вмазаться, а, Тем? ― Здравствуйте, Яков Петрович. На нем – вот же ебучая ирония – точно такая же белоснежно-белая рубашка. Пара верхних пуговиц расстегнута. Артем, кажется, замечает еще темный след от засоса чуть ниже ключиц. Глупость, конечно. Камера у него так себе – это Яков Петрович видит его во всех блядских подробностях. Но смущаться как-то поздно, и Артем тянет губы в широкой наглой улыбке. ― Тебе идет. Гуро делает глоток вина из бокала. Его невозмутимость одновременно парализует и подначивает. Не можешь довести до конца, не стоило и браться. А Тема еще даже за конец не взялся, а уже… ― Вот только тебя не учили, что брать чужое без разрешения – нехорошо? ― До меня медленно доходит. Вы же знаете. Собственная ладонь скользит от колена вверх по бедру. Съезжает на внутреннюю сторону. Артем на ощупь обводит один из синяков, пальцами нажимает. Больно, но одновременно мучительно-приятно чувствовать на себе чужие следы. Перемена едва уловима. Расслабленная насмешливость сменяется хищным интересом. Артем непроизвольно облизывает вмиг пересохшие губы. И смотрит, пялится в черные глаза по ту сторону экрана, как загипнотизированный. А потом чуть разводит колени, откровенно выставляя себя напоказ. Пальцы правой руки лениво гладят собственные губы. Артему и представлять не надо, он почти ощущает холод колец, вбирая указательный и средний в рот. Вылизывая их, легко проходясь языком по всей длине и щекоча чувствительные местечки между пальцами. Тонкая ткань рубашки раздражающе нежно скользит по разгоряченному телу стоит чуть сдвинуться. Артему уже хочется накрыть ладонью вставший член, двинуть на пробу пару раз, наслаждаясь незатейливой лаской, но он здесь для другого. Яков Петрович смотрит не отрываясь. Лишь рука с бокалом чуть подрагивает. Будто Артему удалось его зацепить, будто ему прошлось по вкусу все это… Мокрые пальцы скользят вниз, нижнюю губу задевают, чуть оттягивая. Еще ниже ― по подбородку по шее оставляя прохладный влажный след на разгоряченной коже. А потом, мягко растирая, сжимают напряженный сосок сквозь ткань. С губ слетает первый несдержанный вздох. Яков Петрович чуть подается вперед, и это лучше всех слов похвалы, горячее, чем… Артем чуть прихватывает, царапает собственные соски, наслаждаясь нехитрой лаской. Рубашка чуть прилипает к вскипающей от внутреннего жара коже, но ему откровенно плевать. Хотя от одной мысли, что на тонкой ткани смешаются запахи чужого парфюма и собственного острого возбуждения, его позорно ведет. Хочется притереться, толкнуться в ласковую родную ладонь, ощутить неспешные движения по члену, хочется прочувствовать, как эти длинные пальцы медленно толкнутся внутрь, мягко раздвигая неподатливые мышцы. Как легко, едва ощутимо скользнут по простате, а потом… ― Артем, мальчик, смотри на меня. Требовательно, чуть хрипло. А у Артема все внутри от удовольствия сжимается от негромкого проникновенного тона. Смазка пачкает простыни, но на это откровенно похуй. Хочется как можно скорее… Он обводит сжатое колечко мышц медленно, стараясь вспомнить... Палец скользит внутрь без особого сопротивления. Но первое проникновение заставляет задрожать, выгнуться ― вместе с возбуждением по коже разливается острое чувство стыда. Он ощущает, как румянец легко растекается по шее и ниже к груди. Собственная откровенность дурманит, пьянит не хуже вина в чужом забытом бокале. Ему должно быть стыдно, но реакция Якова Петровича слишком желанна, слишком необходима, чтобы… ― Видел бы ты себя сейчас. В его словах явственно звучат теплые, нежные нотки, и Артема откровенно кроет. Растягивать себя вот так, на чужих глазах ему никогда не доводилось. От того как жадно, оглаживая, темный взгляд скользит по телу, он скулит в голос, не сдерживаясь. Якову Петровичу будто передается часть его ощущений ― он тихо выдыхает, но Артему достаточно этой сдержанной реакции, чтобы непроизвольно сжаться на собственных пальцах. Пережидая вспышку острого удовольствия. ― Яков П-петрович… ― лихорадочно языком по губам. Так невыносимо хочется, чтобы он сейчас был рядом. Чтобы заменил пальцы Артема своими или даже… Присоединился ― мучительно растягивая, даря ощущение полноты. ― Пожалуйста. Он и сам не понимает, о чем просит, за шумом крови в голове и собственными слабыми вздохами едва ли способный полностью осознать происходящее. Но изнывающий по ласковому, твердому, такому привычному… ― Ты кончишь, только когда я разрешу. Это ясно? Он отчаянно кивает, покачивая бедрами бессознательно, то и дело, жмуря глаза. Под закрытыми веками вспыхивает и гаснет искрами наслаждение, и ему хватит всего пары движений по прижимающемуся к животу члену, чтобы… Выдержки едва хватает, чтобы не сжать себя, не двинуть ладонью раз, другой, третий в поисках такой желанной разрядки. ― Вот так, Тема, вот так, ― хрипло, на выдохе. Артем негромко скулит, ощущая, что еще чуть-чуть, совсем немного… ― Кончи для меня, мой хороший. Пара смазанных, неловких движений ― и его буквально перетряхивает от накрывшего с головой оргазма. Смывает теплыми волнами удовольствия, затапливая до краев. Унося с собой. ― Тема, мой мальчик, ты со мной? Ласково. Нежно даже. Голос доносится будто издалека. Да так оно и есть. Яков Петрович в холодном вечно хмуром Питере, а он, Артем, в Москве. Рубашка противно липнет к быстро остывающему телу, а стянуть ее нет никаких сил. ― С вами. И тут же: ― Когда вы вернетесь? ― Через пару дней. Все еще ласково, мягко. Уговаривая. Артем вдруг ловит его взгляд. Темный, внимательный, скучающий. Выходит, не только ему одному… ― Поскорее бы. А то такими темпами я весь ваш гардероб перемеряю. ― Нарываешься? ― А у самого улыбка в уголках губ прячется. Как же невыносимо хочется сцеловать ее. Как же хочется прижаться всем телом, ощущая горячие ласковые ладони на коже. Как же… ― Скучаю. Вырывается прежде, чем он успевает толком осмыслить. ― Я тоже, Артем. Я тоже. Сердце замирает, а потом пускается вскачь. Артем неловко прижимает ладонь к груди. И чувствует, как губы ползут в ответной широкой глупой улыбке. ― Что, впрочем, не меняет того факта, что ты напросился на порку. В следующий раз тебе стоит спросить разрешения. ― А вы так уверены, что будет следующий раз? Провокация слабая, незамысловатая. Но на большее он сейчас не способен. ― Уверен, ― почти строго. Не то, чтобы Артем был против. Совсем нет. Абсолютно.