I can never let go

Жрица двигается в тяжелых церемониальных одеждах так же естественно, как дышит. Она ступает твердо и беззвучно. Слышен только скользкий шепот красного шелка. Да еще звон колокольчиков. Не веселый и игривый, каким он помнит его еще из детства, а будто холодный. Если звуки могли бы дрожать - именно так это бы и звучало. Маг следит за каждым ее шагом из-под низко надвинутого капюшона изношенной робы. На самом деле, он начал замечать, что роба “изношенная” не так давно. И не его голосом в голове произносится это прилагательное. Это всегда ее голос. Пусть вслух она никогда не снисходила до оценки его внешности, он видел и знал, что она думает о нем. По легкой судороге дрогнувших на мгновение губ он мог прочитать ее мысли. А по скучающему взгляду, брошенному в его сторону как подачка, легко угадывал невысказанный вопрос. Колкий, конечно. На который он при всем желании не сможет вовремя найти достойный ответ. Но чаще всего жрица не считает нужным озвучивать свои мысли. И это злит его, наполняя поднимающимся из груди жаром. Это несправедливо, думает маг. Просто нечестно. Ее слова, ее мысли, - даже те, что она оставляет при себе, - не должны значить для него так много. Ему не должно быть больно от их отсутствия, и уж точно он не должен задыхаться от пережимающих горло эмоций всякий раз, когда она обращает на него внимание. Это наверняка что-то вроде проклятья или чертовой жреческой магии. Но разве кто-то сможет обойти его, сильнейшего некроманта, в черной магии? Уж точно не эта девушка с бесцветным взглядом. И он пишет ее имя. Раз за разом. Страница за страницей. Он выводит каждую букву с такой ненавистью, что ломает уже пятое перо. Смотрит, смотрит и не может насмотреться на повторяющиеся линии. Не может не читать их беззвучно. В свое оправдание он думает о том, что так его проклятье сработает наверняка. То, что кроме ее имени он не пишет ни знаков, ни рун, ни хотя бы начала заклинания, каждый раз ускользает как что-то незначительное. После десятой страницы он решает достать красную тушь, потому что черная уже не кажется подходящей. А после тридцатой ему начинает казаться, что имя жрицы отпечаталось у него на внутренней стороне век. Только вот гнев все равно не проходит. Теперь к нему мешается растерянность и тоска, и вот откуда они взялись маг не может даже предположить. Но он продолжает писать. И иногда, глубокой ночью, спасаясь от бессонницы, листает исписанные страницы и шепчет ее имя чуть слышнее самого тихого шепота. Прямо перед тем как заснуть на языке ему мерещится сладковато-кислый вкус. А его сны расцветают алым, прогоняя тьму, царившую там так давно.