***
Нас собирают в просторном зале со сценой и большим-большим столом. Перед каждым креслицем стоит чай, в центре стола, для антуража, всякие вкусности и чайник, а декорации придают обстановке ещё более домашнюю атмосферу. Мы как будто все дружно пришли в гости к Владимиру Завадюку. Это все меня немного успокаивает и на какое-то время съемки я даже веду себя расслабленно, сидя и изредка поглядывая на тебя. Конечно, наши места стоят рядом. Кто-то вообще в этом сомневался? Все шло спокойно и гладко, позволяя мне периодически отключаться и уходить куда-то глубоко в себя, чтоб только не смотреть на тебя. А сейчас я понимаю, что песня Димы заканчивается, после неё скажут пару слов Катя с Юрой, и мой выход. Я никогда не боялся выходить на сцену, какой бы трудный период в жизни не переживал. Всегда был честен и пел только так, как чувствовал. Но сейчас… когда из зала меня прожигают две голубые вечности, что-то внутри трещит по швам, ломается и сильно жжёт. Мне страшно. Впервые за много лет, страшно до дрожи в коленках. Последний раз такой страх я испытывал, когда пытался придумать, как жить без неё, и не мог… Когда понял, что она никогда больше не переступит порог моей квартиры, как и я — ее дома. Когда осознал масштаб потери… Я потерял самое дорогое, что только мог обрести в этой жизни — ее доверие, преданность и любовь. Лишился всего этого одной глупой ошибкой. Разрушил на кусочки ее мир и сбежал. Как последний кретин и предатель. Бросил ее одну бороться с этой болью, просто уехал далеко, глуша боль спиртным, в глубине понимая, что ей в разы хуже. Она доверилась, а ее снова предали. И страшно мне от того, что впервые за пять лет встретившись с ее глазами, я все ещё вижу ту самую боль, что пронзала всю ее в тот холодный, точно такой же, ноябрьский вечер. Как я мог причинить тебе столько боли, девочка? Я же обещал… Утопаю в своих же мыслях, пока Дима поёт свою «Сильно красивая», не замечаю, как слово дают ведущим, которые не теряя времени, объявляют меня: — Зараз на цю сцену вийде головний Дракула нашого шоу, ви ще пам‘ятаєте Дракулу? — зал взрывается визгом и аплодисментами, а я наконец возвращаюсь на землю и снова слышу шум собственной крови в ушах, и удары сердца, которое кажется, просто слетело с катушек. — Тіночко, а ти ще пам‘ятаєш свого спокусника-Дракулу? — ох, Юра, если бы ты только знал, что только что наделал своим невинным вопросом. Меня будто отшатывает назад, а воздуха внутри предательски не хватает. Мне практически физически трудно дышать от страха, а где-то в животе завязывается тугой узел тошноты. Да что с тобой, Балан? Как девчонка ведёшь себя… — Звісно, Юро, я все пам‘ятаю. Таке хіба забудеш? — звонко смеётся, а меня пронзает снова это деланное безразличие в ее голосе, которое появляется в ней только тогда, когда она пытается заглушить и сгладить острые осколки боли, все ещё впивающиеся в натерпевшееся сердце. — Зустрічайте! На сцені зірковий тренер шоу Голос — Дан Балан! — Катя с Юрой поспешно уходят со сцены, а по залу разливается до боли знакомая всем присутствующим мелодия. Мы ведь хотели петь ее на нашей свадьбе. Петь и танцевать. Это была наша ода о любви, только наша. А сейчас тебя подхватывает за талию Бабкин, и ты совершенно не против, вкладываешь свою ладошку в его, и мне снова до боли трудно дышать. Ты танцуешь с ним и улыбаешься, но в какой-то момент поднимаешь взгляд на меня. Как раз в тот, когда я перехожу к припеву.«Идти по небу вниз, Идти, пока ты спишь…»
Твои глаза вмиг грустнеют. Серёжа кажется, замечает это и прижимает тебя успокаивающе чуть сильнее. Мне кажется, что я со сцены различаю, бьющую тебя сильную дрожь и вижу, как ты подпеваешь мне несмело, одними губами.«И вернуться в те места, Где ещё горят сердца, Идти по небу вдаль… Лети. Немного жаль. Только юная любовь Вернёт меня домой…»
Вернет. Смотрю в твои глаза, и вижу там свой дом. Дом, в котором ты сменила замки и убедительно попросила меня забыть к нему все дороги. Твои глаза обжигают меня колючим холодом, и по спине бегут неприятные мурашки. Я вижу, что тебя все ещё задевает, что я пою НАШУ песню один. Ты опускаешь взгляд, вероятно, поняв, что я не слепой и вижу каждую твою реакцию на каждую пропетую мною ноту. Я вижу, но от этого только хуже. Допеваю до конца, и на ватных ногах едва могу спуститься в зал, опускаясь рядом с тобой и чувствуя, как сильно воздух пропитан твоим сладким ароматом. Я этого долго точно не выдержу. Ты должна петь сразу после перерыва, а я в своей голове пытаюсь прокрутить, как за эти несчастные 15 минут набраться сил, чтоб вновь услышать твою песню про «своих», в которой больше нет места для меня. Юра с Катей видят наши реакции, и кажется, они единственные понимают, что что-то не так. Что мы совсем не похожи на старых добрых знакомых, что давно не виделись. Они понимают, что вместе с проектом закончилось что-то ещё, и Катя смотрит на тебя с сожалением, а ты едва заметно моргаешь ей, кивая чуть головой, подтверждая ее опасения. — Дане, розкажи нам, як склалося твоє життя після проекту. Всі добре пам‘ятають історію Дантіни, яка не на жарт запалила всю країну, та не тільки нашу. Щось розкажеш нам? — Катя прекрасно понимает, что не вспомнить нашу историю просто не имеет права, если хочет остаться работать у Вовы, а поэтому решает убить одним вопросом меня. Ты переводишь на меня взволнованный взгляд и, по-моему, даже безмолвно жалеешь меня, несмело улыбаясь. — А что говорить? Я уже когда-то сказал, ответил на этот вопрос: вы же сами все видели. Тогда было так, сейчас чуточку иначе. В любом случае, мы очень рады видеть друг друга, и очень соскучились. Да, Тина? — я практически слышу, как ты дрожишь, то ли от от страха, то ли от воспоминаний, не знаю, но больше не могу держаться и притягиваю тебя к себе за плечи, оставляя лёгкий дружеский поцелуй на виске. Катя смотрит выжидающе и я вижу, как она просит у меня прощения одним своим взглядом, киваю ей и прикрывая глаза, откидываюсь на спинку кресла. Следующие десять минут съёмок проходят, как в тумане, пока тишину не разрезает громкое: — Перерыв! — от кого-то из модераторов. Несусь в гримерку, не видя и не слыша ничего и никого. Чувствую только твои глаза, прожигающие мою спину. Умоляю, не смотри так, я ведь не выдержу. Не смотри, Тина. Мне просто нужно побыть одному, просто остаться одному. Не видеть, не слышать, просто все забыть. Пожалуйста. Хотя бы на момент этих чертовых съёмок. Залетаю в гримерку и из холодильника машинально достаю бутылку чего-то спиртного, залпом делая несколько больших глотков.Забыть. Не видеть. Не слышать. Пожалуйста…
Сажусь на чёрный диван, а мысленно падаю в пропасть воспоминаний и собственной ущербности. Как я мог так поступить с ней? Как я мог так долго добиваться ее доверия, чтоб растоптать это все собственными ногами на холодном асфальте? Как мог собственными руками сломать ее домик, зная, насколько он хрупок, как долго она снимала по одному с него замки, пропуская меня глубже? Я предал, обещая никогда этого не делать. Предал и сбежал, обещая всегда быть рядом. А она говорит, что рада меня видеть. Дверь скрипит и я вижу глаза, смотреть в которые просто невыносимо. Смотреть и не видеть ненависти — невыносимо… — Дан. Перестань пожалуйста себя так изводить, я же вижу, — она подходит ближе, осторожно, будто на цыпочках, — я не держу на тебя зла. Все в прошлом, слышишь? — она улыбается и кладёт руки мне на плечи, слегка сминая их.***