Три богатыря: Змеиное Иго.

Прошли долгие десять лет. За это время не случалось ни войн, ни крамол, ни прочих бедствий на земле русской. Русь добилась положения одной из передовых средневековых держав и уверенно стояла на своём месте. Однако, цивилизационным центром всё равно оставалась Византия. Молодой император Леонид обладал величайшей на земле властью, чем не был доволен Князь Киевский. Он считал своим долгом сотворить из Руси государство, способное тягаться со "Вторым Римом", именно для этого его давний предок Князь Владимир принял Христианство. Киев вырос почти что в пять раз, не без помощи Богатырей, конечно. Та его часть, которая и десять лет назад казалась величавым гигантом, теперь стала всего лишь отдалённым детинцем внутри городища. Продвигалось строительство из камня, развивалось каменное зодчество. Главным его произведением стал Софийский Собор. Своими размерами он превосходил даже Десятинную Церковь. Пятинефный, пятиапсидный, с тринадцатью куполами, семнадцать маховых саженей в высоту и семьдесят семь шагов в длину. Деревянные городни, которых и до того осталось очень мало, окончательно заменились на белокаменные стены. Князь Киевский воздвиг самому себе целых девять памятников. Три - из золота, три - из серебра и ещё три - из меди. Величайшей гордостью Киева стали Золотые Ворота. Из себя они представляли крепостную башню с широким проездом. Внутрь проезда выступали мощные пилоны, на которые опирались арки свода. Ворота были построены по технике смешанной кладки, предложенной лично Конём Юлием: слои камней перемежались с выравнивающими рядами плинфы - особым кирпичом, использующимся ещё с Древнего Рима. Таким образом, Князь Киевский хотел показать всему миру, что Русь ничуть не хуже Византии, а то и лучше. Когда сияло на голубом небе солнышко, его пламенные лучи отражались в золотых куполах, заставляя те ярко - ярко сверкать. В том же потоке света блестели крыши киевских дворцов и башен, отделанные изумрудом и другими драгоценными камнями. Так, город испускал разноцветное сияние во все стороны на тысячи шагов вокруг, будто какое-то второе светило устало летать в небе и прилегло отдохнуть на земле. Но сейчас была зима, и лучи солнца не несли более тех самых тепла и света, а драгоценный блеск притаился под белыми покрывалами. Голубые стяги отчётливо виднелись на фоне серого неба. Промёрзли насквозь, их края покрыл иней и они не столько развивались, сколько крутились, подобно флюгерам. Бабин Торжок - главная киевская торговая площадь, кипел жизнью. По правую сторону от Торжка стояла Десятинная Церковь, а по левую - Фёдоровская. В центре находилась медная квадрика - скульптура четвёрки коней, запряжённых в колесницу, а по краям - несколько античных статуй, добытых ещё Князем Владимиром во время его похода на Корсунь. Здесь же стоял и один из памятников Князю Киевскому - золотой монумент "Князь на коне". Он был самым большим, целых сто локтей в высоту. Площадь была заполнена торговыми палатками, навесами, шатрами, лавками и телегами. Люди шманали туда - сюда, то и дело сталкиваясь. Скрипел снег и чавкала грязь. Раздавались голоса торговцев отовсюду. Если долго прислушиваться, то можно даже расслышать в них какую-то мелодию. От крестьян, решивших продать излишки на рынке, легко было отличить купцов. Вместо грубых рубах с худыми шубами, они носили дорогие одежды, имели при себе оружие, а их товар несли холопы. Вот идёт один такой купец по торгу, высматривает себе местечко да по-лучше. Встанет там, холопы подведут лошадей, прикатят телеги, разложат всё добро, и заголосит купец басом своим низким, да будет товар свой похвалять. А мужикам простым такое удобство не ведомо. Они всё добро своё до города на руках несут. Места лучшие уж все купцы заняли, вот и приходится им довольствоваться тем, что осталось. Вторым по важности для мужика на рынке, после товара, была жена. Женщина — по природе своей существо крикливое, и тут это было как раз кстати. Жена как заорёт на весь торг:"Подходи! Рыба свежая! Только сегодня выловленная! Подходи, кому говорю!" А ей на перекор другая:"Врёт она всё! Эту рыбу они в болоте поймали, она целый год у них потом в подклете тухла! Моя рыба лучше! Мою бери!" И как начнут спорить... А люд на это дело смотрит, потешается. Если уж не судьба купить, али продать чего, то хоть на зрелище подивлюсь. У одной старухи из рук выскочило два глиняных кувшина — ударились они о доски деревянные, раскололись, а осколки - с досок — в грязь. Хлюп! Как заныла как завыла старуха — словно помер кто. Киевляне и не обратили внимания, как со стороны Михайловских ворот послышались громкие речи. Караульные, стоящие в надворотных бойницах, с кем-то разговаривали, кого-то спрашивали. Когда они замолчали, в верхний Киев въехало штук десять всадников. Их лошади были намного больше, нежели у рядового крестьянина. Не каждый купец даже мог бы позволить себе таких коней. Они носили зелёные меховые куртки, перевязанные в талии серыми кушаками и в добавок ещё раз опоясанные ремнём, белые меховые шапки с колпаком в форме высокого усечённого конуса и длинными наушниками, и сапоги из коричневой кожи. За спиной висели красные щиты на косой кожаной лямке. На поясах - сабли и колчаны, а из-за кушаков высовывались рукояти кинжалов. Басурмане. Впереди всех ехал Хан Бекет. Боязно, он поглядывал по сторонам, откуда из-за заборов на него строго смотрели бревенчатые дома своими очами-окнами. Справа и слева ко всадникам присоединилось двое конных дружинников. Они взяли у басурман их оружия и сопроводили нежданных гостей до дворца Князя. Конь Бекета въехал во двор. Посередине стоял белокаменный дворец, соединённый с помощью сеней с кирпичной гридницей и несколькими теремами. Напротив дворца располагались палаты для приближённых слуг и гостей. Сам двор был вымощен белой плиткой. Бекет слез с коня, вслед за Ханом его свита также спешилась. Трое басурман волокли большой мешок. Дружинники повели их в гридницу. Пройдя по каменным сеням, они оказались в большом зале. Посередине стояло три длинных стола, за которыми сидели бояре, а во главе восседал Князь Киевский. На голове у Князя Киевского была золотая корона, вся в узорах, алмазах и жемчуге, не высокая, без зубьев, по форме - гранёная, на каждой грани по лику святого. На перстах у Князя - перстни серебряные, с рубинами. Левое плечо Князя было закрыто длинным плащом, держащимся на заколке в виде ящерицы, по середине плаща был вышит большой золотой квадрат. Под плащом Князь был одет в долгий кафтан с оплечьем, только носки красных сапог из под него виднелись, по краям кафтан был расшит чёрными узорами. Князь Киевский поседел и отрастил длинную бороду, которая доставала теперь ему до груди. Его бледно-бирюзовые глаза потеряли былую молодецкую горячесть, однако, старческую мудрость так и не обрели. Румяные щёки побледнели и расползлись морщинами. Трон, на котором устроился Князь Киевский, имел высокую округлую спинку с золотым крестом на вершине, боковые устои спинки были покрыты золотыми узорами в виде птиц, локотники заканчивались завитушками, проножки соединялись с царгами и представляли из себя четыре стенки, на которых были изображены библейские сюжеты. За троном висела большая медвежья шкура и круглый щит в сине-чёрную полоску. Справа и слева от княжьего трона висело ещё несколько щитов, мечей и копий. В углу стояла вешалка с боевыми доспехами Князя, которые, правда, никогда не использовались по назначению. Стол ломился от еды. На красной скатерти стояли чарки с вином, молоком и пивом, широченные тарелки с жареной птицей, дичью, рыбой и зверем, блюда с красной, чёрной и даже заморской баклажанной икрой, маринованные овощи, фрукты и ягоды, всеразличные каши, пряники, сухари, хлеб и прочей пищи - названий до тыщи. Потолок был расписан ромбовидными узорами красного, голубого и белого цветов, а своды его плавно перетекали в капители толстых колонн с красными стволами, имеющих винтовую резьбу. С потолка свисало несколько деревянных люстр. Гости задорно болтали о чём-то, но увидя Хана Бекета, все стихли. — Бекет! Как давно мы с тобой не виделись! Проходи, не стесняйся! — поприветствовал нежданного гостя Князь. Его голос эхом раздался в помещении. — Да, да, здравствуй… — ответил Хан, проходя мимо не отводящих от него глаз бояр. Разговоры возобновились и гул вновь заполнил гридницу. Бекет подошёл к самому концу стола, прогнал со скамьи пьяного боярина и уселся на его место, чтобы быть как можно ближе к Князю. - Ну-с, зачем явился ты к нам, друг сердечный? Срок уплаты дани наступает только через две недели, - поинтересовался Князь Киевский. - Ой..- Бекет снял с головы шапку и принялся нервно мять её в руках, - Я к тебе, Княже, затем, что коли не поможешь - дань я платить больше тебе не смогу... - печально проговорил Хан. После этих слов в зал вернулась тишина и все присутствующие уставились круглыми глазами на Хана, разинув рты. - Как так?! - возмущённо спросил Князь. - А вот так! Напал на меня Змий проклятый, всё моё ханство разорил! Половину наших кыштаков сжёг! А орда его - от горизонта до горизонта! Никого не щадят! Мужчин - казнят страшно, пытают безжалостно, забавы лишь ради, женщин, детей - насилуют многократно, вырывают, выкручивают им ноги, руки, чтоб не сопротивлялись, а потом заживо в полях прикапывают, так, что лишь дрожащие губы видны, а по тем полям начинают носиться на конях своих взад-вперёд, давят их насмерть, кровавые брызги во все стороны летят! Новорождённых младенцев сначала насилуют, потом швыряют наземь, топчут, а после на их трупах танцуют свои дьявольские танцы! А лошади у них - плотоядные! Они не овёс едят, а плоть человеческую, они не воду пьют, а кровь людскую! Доспехи свои они обтягивают содранной со своих жертв кожей, костями украшают, гарды на саблях своих - из черепов делают, стяги свои из человеческих волос шьют, а на копья отрубленные руки и ноги насаживают! Где эта орда пройдёт - там остаются лишь поля пепла, леса костей и реки крови... Не справлюсь я один с ним, Княже, не справлюсь! Не бросай подельника своего старого, не бросай в беде...! - он еле удержался от того, чтобы не пасть на пол и не начать отдавать земные поклоны. Гости Князя внимательно слушали рассказ Хана, перешёптываясь между собой. - А не врёт ли он? - вдруг спросил боярин Ингвальд, - по моему, это лишь предлог, чтобы уйти от уплаты дани! В ответ на это Бекет жестом дал сигнал своим людям. Трое татар вытряхнули содержимое большого мешка: мёртвое тело молодой девушки, пару сабель и щит. Ноги девушки были выкручены, всё её тело покрывали ссадины, ожоги и царапины. Её перси были разодраны и от них остались только повисшие куски плоти. На лице застыла гримаса ужаса и отчаяния. Череп был проломлен, по видимому, каким-то тупым предметом. Сабли были очень длинными, лишь слегка уступали двуручному мечу. Клинок имел двухстороннюю заточку, был пять дюймов в ширину и вдоль него шло целых два дола. На гарду был прикреплён череп, по размерам видно, что детский. Навершие покрывал слой чего-то похожего на застывшую глину, куда были вдавлены человеческие зубы. Вторая сабля была идентична первой, только клинок располагал зубьями, как у меча "Фламберг". Щит был круглым, выполненным из дерева, толщиной чуть меньше одного дюйма. По всей его площади было растянуто человеческое лицо, прибитое по краям маленькими гвоздиками. От этого зрелища, все присутствующие взвыли в отвращении, аппетит моментально улетучился, а кого-то даже вырвало. Старый Конь Юлий прицокал к Князю Киевскому, дёрнул за рукав кафтана, и тихонько - тихонько ему сказал: - Слушай, Княже, я, как твой наимудрейший советник, непременно должен предупредить тебя о том, насколько эта затея туп... эм.. недальновидная, я имею ввиду, Хан Бекет - всего лишь побеждённый неверный, который находится в определённой зависимости от нашего государства, то есть, он нам не то что не вассал, но его и союзником назвать можно с большой натяжкой. Вспомни, он всегда нам пакостил при любой возможности, так ему и надо! Не стоит он того! Да и если этот Змий и в правду такой лютый, то нам с ним лучше не связываться! Сердце Князя глубоко тронул рассказ старого Хана. Как может земля носить такого негодяя? Как ни один из существующих богов не проклял его? Уж если судьба не собирается воздавать Змию по заслугам, то русские мечи возьмутся за это! - Я всегда знал, что ты трус, Юлий, но и подумать не мог, что настолько... Прочь с глаз моих! Иди лучше, напиши богатырям, чтоб в Киев явились! - прошипел в ответ Князь. Конь Юлий боязливым печальным взглядом посмотрел на Князя, попятившись назад, затем грустно опустил голову и покорно удалился из помещения. Все бояре смотрели на Князя, ожидая его слово. Князь Киевский встал из-за стола. Глубоко вдохнув, он громко объявил:"Идём на Змия!" Услышав это, бояре пустились в бурное обсуждение. Одни были рады возможности прославиться в бою, другие негодовали от предстоящих трат на войну, прочие сетовали на малый размер своих дружин, а четвёртым не терпелось отомстить Змию за его злодеяния. Бекет смахнул пот со лба и расслабленно выдохнул. По Княжескому приказу, по государевому наказу, ко двору явились гонцы, да посланы были в концы: в город Муром в село Карачарово - к Илье Муромцу, в город Пирятин в село Голобородько - к Алёше Поповичу, да в город Рязань в деревню Шилово - к Добрыне Никитичу. Птицы кружили над лесом близ села Карачарово. Высоченные ели стояли в белых платьях. Берёзы сотворяли занавесы над тропками своими снежными лапами. В какую сторону не глянь - везде простирающиеся в бесконечную даль деревца сливались в коричнево-серо-белый рябой туман. Медленно-медленно крошечные снежинки ползли по воздуху вниз, растворяясь в светящейся белизне сугробов. Очередное дерево покачнулось и размашисто рухнуло вниз. Илье хватало его силушки чтобы ломать стволы голыми руками. Выволочивши десяток длинных брёвен, богатырь взял топор и принялся разбивать их на поленья. Для того ему хватало лишь одного удара. Полотно резко врезалось в твердь, расчленяя её на два и разбрасывая в стороны щепки. От силы ударов, проушина грозилась сплюнуться с оси топорища. Затем, в очередном порядке, Илья ставил полено на небольшую чурочку и, приложив лезвие топора к центру, надавливая ладонью на обух, разрезал его на четыре части, как ножом. Гордо оглядев плоды своей работы, Муромец стряхнул снег с усов и потёр ладони. - Ну.. Вот так как-то.. После чего уложил деревяшки на санки и направился к дому. С крыши избы смотрел охлупень в виде конской головы. Причелину украшали резные треугольные узоры. На ставнях были вырезаны ромбы, разделённые на четверо ромбов поменьше, в каждом из которых находилось по точке. Очелье наличника было выполнено в виде головы витязя, а низ наличника в виде двух скрещённых мечей. Торцовую доску украшали маленькие щиты. Дровяник, амбар, хлев, баня и конюшня были расположены вокруг двора, образовывая "городню", и соединены общей крышей. Между левой стеной избы и сенником стояли ворота, на которых висел колокольчик. Богатырь вошёл в сени, снял валенки, намотал заново онучи и обулся в домашние лапти. Слева был вход в подклет, большую часть поленьев он оставил там в углу, а оставшиеся взял с собой в горницу. Алёнушка, увидя воротившегося мужа, спросила его: - Много нарубил? - Недели на две хватит, - ответил Илья, кладя деревяшки в подпечек. В гостевом углу сидел сын Муромца - Микола. Он устроился на лавке и поигрывал на гусельках. Микола своим характером был весь в отца. Такой же спокойный, со взглядом, поблёскивающим вековой мудростью. Рос не по дням, а по часам. Не больше лет десяти ему, а он уже добрый молодец, в плечах широк, в голове высок, под носом усищи. Лицо у него было на отцовское похоже, а волосы цвета как у матушки. В земледелии было ему равных не сыскать. Как возьмёт плуг, да как пойдёт поле пахать - борозды на версту. А зимой-то поля все под снегом скрылись, пахать не приходится, потому богатырев сын тешил себя музыкой. Алёнушка взяла из бабьего кута ухват и вытащила с его помощью из печи чугунный горшок с кутьёй. Поцеловав мужа в щёку, она поставила горшок на стол. Когда она сняла крышку, из него пошёл густой вкусно пахнущий пар. Старый богатырь принялся задорно поедать кушанье, слушая, как Микола играет на гуслях. - Хорошо играешь, - обратился к сыну богатырь, почавкивая. - Спасибо, отче, - ответил Микола. - Ты где эту песню услыхал? - Старики из соседней деревни напели. - Ясно... Ха, помню времена, когда эту песню играли волхвы на капищах... - Тогда ещё стояли идолы? - поинтересовался Микола. - Идолы? Нет, идолы ещё при молодости моего батюшки, твоего дедушки, опрокинули.. Внезапно, с улицы послышался звон колокольчика, висевшего на воротах. Илья, уж было, хотел встать из-за стола, но его остановила Алёнушка. - Ты сиди и ешь, пока не остыло, я схожу. Богатырь что-то себе буркнул под нос и вернулся к еде. Почти сразу жена вернулась в горницу. - Илюш, это к тебе! - Тьфу-ты, мог бы сразу сходить... - недовольно воскликнул Илья Муромец и выскочил на улицу. Десять лет не прошли для Ильи незаметно. У него появился живот, голова вся поседела, да и в бороде его длинной и густой серебряные волосы запроглядывали. У ворот верхом на лошади сидел гонец. - Илья Иванович? - спросил гонец богатыря. - Он самый. - Князем Киевским поручено доставить вам грамоту! - сказал гонец и дал Илье берестяной свиток. Муромец зашёл в дом, надломил княжескую печать на грамоте и приступил к прочтению. "Илье Ивановичу из города Мурома из села Карачарово Великим Князем Киевским наказывается не позднее шестнадцатого дня месяца Студеня явиться в стольный город Киев в полном снаряжении и боевой готовности." - Что там? - выглядывая из-за широкой спины спросила Алёнушка. - ... Повестка. - сухо ответил Илья Муромец. Муромец надел на себя рыжие штаны, бледно коричневые чеботы, поверх рубахи накинул тёмно-синий кафтан, а на него булатную кольчугу с короткими рукавами, подпоясанную ремнём с золотыми бляхами. На руки надел длинные трёхпалые рукавицы, а на голову невысокий шолом без наносника, из верхушки которого торчала небольшая пика. На левую руку он нацепил большой круглый щит и взял в неё рогатину с древком, выкрашенным в красный. Закончив снаряжаться, Илья пошёл в конюшню. Бурушка был волшебным конём, потому на нём минувшее десятилетие никак не отразилось. Богатырь погладил его золотистую гриву и тихо молвил:"И снова в поход Страна нас зовёт..." Верхом на коне, Илья Муромец выехал за ворота. Там его ждала жена Алёнушка и сын Микола. Богатырь слез с коня, чтобы попрощаться с родными. Сперва он подошёл к жене. Они обнялись, поцеловались на прощание и обменялись ласковыми словами. После этого Муромец направился к сыну. - Ты на долго, батюшка? - спросил Микола. - Эх, знал бы я... Возможно на несколько месяцев, а быть может и на несколько лет. - Да уж... Жаль, батюшка, что без тебя придётся нам праздновать Масленицу... - И не говори, Миколка... Ну, давайте, бывайте! - Илья по-отцовски крепко обнял сына. - Удачи тебе, родимый! - сказал Микола, хлопая отца по спине. Илья Муромец вернулся в седло. Помахав своей семье рукой, он отправился в путь. В лесу не было слышно ни звука, кроме далёкого стука, производимого дроздами. Тонкие берёзки тянулись своими макушками к серым облакам, растянутым по небу. Из под снежных покрывал высовывались молодые, совсем худенькие, тоненькие деревца. Пускай сейчас они крохотные, и при желании их способен погубить даже могучий ветер, однажды они вырастут и окрепнут, станут такими же высокими как и их великаны-соседи. Вдоль леса пролегала дорожка, вымощенная следами сапогов, валенок, копыт и саней. Дорожка эта вела в Голобородько. В том месте, где из-за горизонта уже виднелись избушки, по бокам дороги начиналась плетень. На крышах домов спали большие снежные шапки, из которых торчали печные трубы, источающие серенький дымок. В этом месте проживал Алёша Попович, его дом находился неподалёку от въезда в село. Богатырская изба была двухэтажной с крыльцом на столбах и безгвоздёвой крышей. Дом состоял из двух частей, соединённых сенями - жилой, где были гридница и подклет, и хозяйственной, содержащей хлев, сеновал и поветь. Стены избы были сложены "в лапу". Богатыря дома дожидалась любимая жена, а сам он пошёл на улицу позабавиться. Алёша Попович вышел на гору. С собой у него был тугой лук и колчан со стрелами. Зарядив тетиву, богатырь прицелился в мишень, стоящую от него в тысяче косых шагов. Лук был натянут так сильно, что его плечи заскрипели. Алёша отпустил тетиву и стрела с бешеной скоростью устремилась в сторону мишени. Не успела первая стрела отлететь от Алёши на аршин, как Попович молниеносно вынул из колчана ещё одну стрелу и выстрелил ею, а затем ещё одну, и ещё, и ещё... Когда все стрелы выстрелял, пошёл посмотреть, куда попал. Все стрелы прилетели ровно в цель. Довольный, он направился домой. За прошедшие года, Алёша обзавёлся щетиной и небольшими усиками, которые аккуратно подбривал. Пройдя за калитку, он услышал плачь Любавы. Алёша немедленно вбежал в гридницу. Там сидела его жена, склонясь над берестяной грамотой. - Любава! Что стряслось?! - взволнованно спросил богатырь. Любава, шмыгая носом, протянула мужу грамоту. Тот принялся читать её вслух. - Алексею... из города Пирятина из села Голобородько... не позднее шестнадцатого дня... в полном снаряжении и боевой готовности... Алёша медленно поднял взгляд на Любаву, поняв причину её горя. - Алёшенька!.... - Любава бросилась ему на шею. - Тише, тише... Всё будет хорошо... - Алёша обнял супругу в ответ и попытался её успокоить. - Но как же... Как же так... Ты даже не увидишь рождения нашего сына... - Любав, сам Князь зовёт! Значит, что-то случилось. - Да! Тебя у меня забирают! Вот что случилось!... - Не плачь ты, милая моя, не навсегда я тебя покидаю! Как только служба кончится - я мигом к тебе! Алёша заключил Любаву в объятья и поцеловал. Любава не отпускала мужа до тех пор, пока слёзы не перестали течь из её очей. Пару раз шмыгнув носом, она чмокнула мужа в щёку и выпустила из рук. Алёша Попович оделся в красную рубаху, болотного цвета штаны, красные сапоги и калантарь. Свою голову он увенчал куполообразным шлемом с бармицей. Шлем имел козырёк с наносной стрелкой и красный хохолок на верхушке. Выезжая за ворота села, он крикнул своей жене напоследок: - Любава! Когда сын родится, дай ему имя "Коловрат"! Как взгляну я на солнышко красное - так мне сын родной и припомнится! На том и простились. Снежное поле распростёрлось молочным океаном с застывшими волнами во все стороны. Лишь редкий кустик, или травиночка пробьётся наружу. Прохладный зимний ветер подхватывал с сугробов снежинки и кружил их над землёй, сотворяя причудливые полупрозрачные фигуры. Опоясывало поле кольцо из елей. Даже из далека можно было ощутить колючесть их иголок. Они будто находились в бесконечном стремительном движении вверх. А за елями возвышались горы-великаны с округлыми вершинами. Их пушистые головы молчаливым взглядом окидывали округу. Со стороны гор послышались плачи и причитания. То шли плакальщицы. Почил, умер Змей-Горыныч. В церкви отказались читать трёхдневную молитву по чудищу, потому для проведения погребального обряда пригласили волхвов. На Руси их тогда уже осталось немного, кого казнили, кто отрёкся и перешёл во Христианство. Этих вон призвали из самого из далёкого Новгорода. Передние, задние лапы и крылья покойника связали верёвками. Тело Змея везли на санях, в которые запрягли тройку старых коней, позади телеги шли плакальщицы, справа - волхвы, шепчущие свои заговоры, а слева - Добрыня Никитич провожал в последнюю дорогу старого товарища, а с ним ещё несколько деревенских мужиков. Нарубили сосен, сложили из них большой погребальный костёр и уложили в пламень Змея-Горыныча. Огонь обхватил своими янтарными языками тело мертвеца. Красная чешуя Горыныча начала чернеть, потрескивая и хрустя, после чего вовсе рассыпалась, обнажая порыжевшую плоть. В небо поднялся густой чёрный дым. Костёр задорно потрескивал, обращая покойного в пепел. Добрыня смотрел на костёр, вспоминая их добрую дружбу. Как он Змея у скоморохов выкупил, как они вместе прогоняли Колывана с Бабой-Ягой из Киева, вспоминал их приключения в Египте... Пепел собрали в большой глиняный кувшин, который был больше похож на здоровую бочку. Выбрали хорошее место, разрыли снег, выкопали яму. В её центре установили невысокий, но толстый столб. На вершине столба сколотили домовину, которая, впрочем, по размеру не уступала небольшой жилой избушке, в неё поместили кувшин с прахом. Подле столба возложили потерянный Змеем-Горынычем зуб, чёрно-жёлтый халат и бирюзовую подушку с золотым вышитым драконом. За этим последовало возведение кургана. Каждый из присутствующих бросил горсть земли. Волхвы вновь прочитали свои заговоры и молитвы. Когда курган был готов, на его вершине установили поминальный камень. Завершив похороны, там же справили тризну, после чего разошлись по домам. Солнце уже село. Снежные сугробы не источали ничего более кроме истинного холода. Добрыня Никитич неторопливо брёл к своему участку, опустив голову вниз. Он чувствовал не то что бы печаль, не то что бы тоску, а будто бы вообще ничего, словно не было у него никаких эмоций. Не привычно всё так... Казалось бы, всего лишь на прошлой неделе навещал Добрыня Горыныча, сидел он с ним за одним столом, разговаривал как всегда, шутки шутил, смеялся, а теперь... Никитич видел как труп его старого друга превращается в пепел на костре, он закапывал его могилу, поднимал чарку за его упокой, но ему всё-равно было трудно осознать это. Такое ощущение, что вот завтра же утром он направится к пещере Горыныча и встретит его там целого и невредимого, как ни в чём не бывало, так как было всегда прежде... Богатырь почувствовал, как его глаза стали мокреть. Тут же из-за его спины раздался приближающийся звон подков и ржание лошади. Добрыня обернулся. К нему подскочил всадник. - Я послан Князем Киевским, ищу Добрыню Никитича, - заговорил он, - где могу его отыскать? - Вы его уже отыскали, - Добрыня снял шапку и поклонился незнакомцу, - от Киева до сюда на лошади дня четыре пути, не меньше, почто послал он Вас? Гонец протянул богатырю грамоту... Добрыня проснулся с первым криком петуха. Он слез с примоста и направился в сторону стола. Жена Настасья уже к тому времени накрыла на стол. У Добрыни было три сына. Старшего звали Колояр, среднего - Изяслав, а младшего - Дунай. Росли сыновья не по дням, а по часам. Не больше лет пяти им, а все уже добры молодцы. В плечах - широки, в головах - высоки, под носами - усищи. Добрыня воспитывал их в суровой дисциплине, с рождения растил будущих воинов, чтоб умели защитить родной край. Они тоже сели за стол, каждый взял себе по тарелке. Добрыня присоединился к ним, сев во главе. Деревянные ложки стукались о бортики тарелки, тёплая каша чавкала, когда в неё погружался столовый прибор и зачёрпывал её, хлеб рвался и откусывался зубами. - Вкусная каша, мам! - похвалил еду Колояр. Добрыня выпустил ложку из руки и отвесил сыну подзатыльник. - Ай! - Добрыня! - возмутилась Настасья. Муж свирепо на неё зыркнул, после чего вернулся к еде. Настасья подошла к Добрыне, и с размаху ударила его по лицу. Богатырь отбросил тарелку в сторону и вскочил из-за стола. Пару мгновений он грозно смотрел на жену, после чего нахмурил брови ещё пуще и скомандовал: - Колояр, Изяслав, Дунай! Живо вышли! Сыновья переглянулись, встали из-за стола и торопливо удалились из помещения. На улице шла метель. Ветер завывал, даже посвистывал. Крохотные снежные вихри носились над сугробами. Трое братьев по скрипучим ступенькам спустились вниз и уселись на длинную лавку подле трёх окон, что смотрели из клети. Летом там спали родители, а зимой, так как клеть не имела отопления и в холодную погоду была к житью не пригодной, они перебирались в истобку, которую в народе уже стали называть "Избой". Уселись они на лавку, упёрли локти в коленки, положили на ладони лбы и стали слушать ругань своих родичей. - Слушайте, а когда это началось? - вопросил Изяслав. - Ты о чём? - спросил у него Дунай. - Ну вот эти вот... Ссоры между мамкой и тятькой - они ж не всегда так? Вот чего ж такого приключилось, что сделались они друг другу столь не милыми? Я же помню, когда-то давно не было так... - Да может мы раньше просто этого не замечали, - сказал Дунай, - с возрастом начинаешь больше внимания уделять таким вещам, вот и всё. - Дядя-Гарыч на днях в мир иной отошёл, верно они так с тоской борются... - предположил присоединившийся Колояр. - Пх, - обронил грустную усмешку Дунай, - И кто же у них на прошлой неделе помер? Вопрос был риторический, от того братья печально повесили головы. Из дома продолжали доноситься крики. Они были достаточно громкими, чтобы можно было расслышать сердитость ихнюю, но недостаточно чёткими, для понимания их содержания. Возможно, к лучшему. Прошло минут двадцать, может больше. Крики окончательно затихли. Дверь распахнулась. На крыльцо вышел Добрыня Никитич. На голове у него был шатровидный шлем, так же называемый "Византийский колпак". Поверх серого кафтана - пластинчатый доспех с кольчужными наручами. На ногах - высокие сапоги изумрудного цвета. В этом облачении он спустился во двор и подозвал сыновей. - Колояр! - начал Добрыня перекличку. - Я! - отозвался старший сын. - Изяслав! - Я! - отозвался средний сын. - Дунай! - Я! - отозвался младший сын. - Меня по военным делам вызывают в Киев. Сколько времени меня дома не будет - не знаю. От одной до нескольких зим. Вам наказываю: дом стеречь, мать беречь. Я понятно объясняю? - Так точно! - хором громко ответили сыновья. - Хорошо, - подытожил Добрыня. Сев на коня, Добрыня Никитич отправился в путь до Киева.