неполноценные

в первые дни ренджун молча наблюдал, как у донхёка дрожат руки, как его шуток стало меньше обычного, а под глазами пролегли тёмные круги. хван на это задумчиво хмурил брови, пытался понять, что происходит с другом и стоит ли ему вмешиваться. — всё в порядке, — улыбнулся натянуто и вымученно младший, но искренне добавил: — спасибо. ренджун не улыбнулся в ответ, мысленно проматерил себя за то, что полез не в своё дело, а потом понял: дело это его друга, а значит и его тоже. только вот не впускают, не открываются, потому что не доверяют, не хотят принимать помощи. не любят. марк всегда околачивался вокруг донхёка. всегда — это не первые недели после его побега из кинотеатра к другу, у которого явно случилось что-то серьёзное и опять же известное только старшему; всегда — это с первого дня их знакомства. марк был тем, кто наперёд знал и заботливо оберегал донхёка от своих необдуманных действий и эмоциональности. тот, кто бережно накрывал тонкие плечи донхёка своей курткой, когда температура неожиданно падала и заставала легко одетого ли врасплох. тот, кто первый звонил и писал, а если не получал ответа — незамедлительно шёл к младшему домой, когда тот пропадал из соцсетей и не выходил на связь больше суток. это и ещё множество, бесконечное количество другого — всё марк. спустя где-то неделю после случая в кинотеатре донхёк устроил джисону вечеринку, чтобы поддержать и ободрить друга перед грядущими экзаменами. ренджун вздохнул с облегчением, наблюдая за по обыкновению суетливым и весёлым ли, отдававшим указания по расставлению еды, напитков и шариков. спустя ещё столько же донхёк позвал его с собой в библиотеку, чтобы позаниматься вместе. хван долго вонзал в свои ладони ногти, глубоко дышал, глядя вверх, на голубое, но полное облаков небо, и старался не думать о чём-либо, кроме данных преподавателями заданий. никакого разглядывания волшебно красивых глаз, мягких рук с изящными пальцами и внимания заразительно прекрасному смеху. вся концентрация на домашнем задании. — ваш какао, сэр. на столе перед открытой тетрадью ренджуна появился одноразовый белый стаканчик с крышкой, а голос позади переместился и явил перед сидящим за столом хваном лохматого, но светящегося изнутри друга. — спасибо. донхёк улыбнулся ренджуну в ответ и сел напротив, за стол, что стоял впритык к столу хвана, образуя один большой и квадратный. на этом этаже библиотеки почти не было людей, а за окном уже начинало садиться солнце, последними своими лучами золотого отлива касавшееся земли. хван бросил быстрый тоскливый взгляд за окно и тут же вернулся к конспектам. времени на глупые мечты и фантазии не было. была одна напротив - самая настоящая, существующая, но самая неисполнимая из всех. — ты закончил то исследование по философии? — по френсису бэкону? донхёк нахмурил брови, почесал карандашом затылок и задумчиво прошипел. — не знаю, по кому оно было, но, короче, я его не сделал. — хван не удивился. — нужно было раскрыть его призраки. лицо у донхёка было удручённое информацией, что поступала и оставалась не воспринятой. просто он ничего не делал в последний месяц: почти не ходил в университет, практически не следил за темами, а сейчас вдруг вышел из своего состояния апатии и взялся за ум. ренджун знал, чем друг занимался всё это время, с кем проводил время и восстанавливал своё подбитое душевное равновесие, и рад был бы накричать на него, выплеснуть своё мнение по этому поводу, якобы, вон, как рассказывать всё и открываться, так он к марку идёт, на него даже не смотрит, а стоит вспомнить про уроки, про домашнее задание и учёбу: «ренджун, родной, пошли в библиотеку? позанимаемся?» ренджун и рад был бы, только вот не мог, совсем никак. любил. старший вытащил из рюкзака какую-то большую тетрадь с торчащими листочками и закладками и протянул другу, что взял её нерешительно, понимая неизбежность большой и муторной работы над пропущенным материалом. — открой розовую закладку. начиная с призрака рынка и до призрака театра. — донхёк со страдательным выражением лица листал старательно составленные конспекты друга. — ты хочешь сдать работу сейчас? день последнего их приёма был позавчера. донхёк ворчал что-то себе под нос, но на вопрос друга улыбнулся, глядя ему в глаза. — всё будет хорошо. ренджун вспомнил, всё до мельчайших деталей вспомнил: как нашёл, как погрузился, как был готов отдать себя за каждую улыбку, как плакал и разбивался, но не мог уйти, снова и снова оставался, как привязался, стал зависим, как открылся и доверился, получил помощь и поддержку, ещё сильнее влюбился, а остался ни с чем, с дырой в груди на месте сердца, со страхом быть оставленным тем, кто и не обещал не покидать, с решимостью кожу с себя содрать, в пламя броситься. остался с никому не нужной жертвенностью. ему ненужной.

*

— ренджун, солнце, подвинь свой зад, — нервно проговорил донхёк с подносом, полным стаканами в руках, который поставил на стол, когда хван по его просьбе пересел чуть дальше, освобождая для него место. — пак джисон, где твой парень? я не собираюсь его ждать. я не ел с утра, — жаловался джено, сидящий в кресле и взглядом буравящий в пицце дырку. — сказал, что подъезжает. — младший печатал что-то в телефоне, пока остальные рассаживались и раздавали друг другу одноразовые стаканы и напитки. — отлично, тогда начнём без него. — а почему ты не завтракал? на вопрос джемина ли только скорчил рожицу, мол, ой, проболтался, а вообще не знаю. марк с ренджуном переглянулись, слегка улыбнувшись, и продолжили заниматься своими делами. старший сидел с гитарой в кресле напротив джено. — джисон, возьми себе и своему парню те ящики, чтобы сесть, — командовал донхёк с пиццей во рту. — а почему… — потому что нечего опаздывать! — перебил его возмущения ли. — опаздывает он, а страдаю и я, — проворчал себе под нос пак, но все услышали и стали смеяться. марк ободряюще похлопал его по плечу, молча говоря: «ты это, держись», а джемин посмотрел задумчиво на джено и отвёл взгляд только когда дверь, ведущая в дом, открылась и явила ченле. — пардон. — ты едва успел на рассказ ренджуна про то, как он на днях перепутал двери и забежал в женский туалет, — с полным ртом проговорил донхёк. — едва успел? я и не собирался рассказывать! — возмущения хвана только сильнее подняли всем настроение. — ладно, тогда расскажу я. так вот… джисон с широкими глазами слушал захватывающую историю, которую определённо рисовал мысленно перед собой, а пришедший только что чжон быстро чмокнул его в щёчку и молча сел рядышком, игнорируя неудобное место, будто ничего важнее этого парня рядом и этих пяти вокруг них нет. они собрались просто так, без повода. джено весь вечер вёл себя обычно, как заметил марк, а это значит: не улыбался своей почти незаметной улыбкой, не задавал джемину сотню вопросов, будто в попытке узнать о нём всё и сразу, и даже не ушёл рано (вместе с джемином), чтобы отвезти друга, уехав вторым через час после на. ренджун хмыкнул, донхёк фыркнул, и только ченле посмел предположить, что «у них трудности, следующая фаза», на что джисон согласно промычал, а марк попросил всех не вмешиваться. они остались впятером, но это не значит, что отсутствующих можно обсуждать и тем более их нельзя судить. — сами разберутся. — а если нет? мы же друзья, должны помогать, в случае чего. ренджун почему-то закипал, начинал злиться по непонятной причине, и все это почувствовали, были застигнуты врасплох, поэтому марк взял атаку полностью на себя одного. по обыкновению. — вот когда этот самый «случай» наступит, можно предпринять меры. старший не повышал голоса, не говорил раздражённо, но у хвана сердце разрывалось на части, ноги немели, а в груди разгорался пожар пуще лондонского, ярче того, что москву дотла сжог. почему ренджуна до чесотки всё раздражало? почему он чувствовал себя одиноким, несчастным и брошенным? потому что донхёк слишком тактильный, а марк слишком податливый, и каждое их прикосновение, каждое объятие — просто и невзначай, со спины и за талию — били по солнечному сплетению, по темени стеклом. — да уж, ты-то в этом спец. ренджун торопливо встал, собрал свои вещи и вышел, громко крикнув напоследок «до встречи». — что это с ним? — прервал затянувшееся молчание джисон. — весь день всё было нормально… донхёк был с ним этот день, как был и прошлый, а ещё всю неделю и месяц. прошло уже несколько лет, а они не уставали друг от друга, ссорились до расставания и разбитых сердец, а затем снова сходились и любили друг друга искренне. один другого — безответно, не той любовью. — может дома что случилось. оставьте его. оклемается. донхёк и вправду знал, что нужно делать, когда на хвана накатывали истерики, когда голова его друга погружалась под воду и светлая макушка не появлялась сутками. «ждать», — твердил ли, уверяя, что терпение — лучший способ помочь другу прийти в себя. частично он был прав, потому что во время обострений чувствительности к своему положению, к этой безнадёжности и безвыходности, единственное, чего ренджун страстно желал и от чего мечтал избавиться — донхёк. он почти бежал до автобусной остановки, а в дороге на всю громкость слушал какой-то депрессивный реп о парне, ненавидящем себя, и ещё сотню раз тихие, но разрывающиеся вместо тебя голоса про боль, про расставание или нелюбовь, что по венам, кислородом с кровью сердце обливает. в стенах дома, в одиночестве в своей комнате пожар, бушевавший у него внутри, погас, погрузил всё во тьму и холод. он заснул, когда щёки покраснели и покрылись раздражением, когда воротник футболки и наволочка намокли, а ноги под одеялом стало сводить от холода. он заснул с мыслью, что некому его согреть, что у него нет никого, кто бы его согрел. он заснул ужасно одиноким. он заснул самым одиноким человеком из тех, что способны уверенно сказать: «я люблю своего лучшего друга. я во френдзоне».

*

джемин был почти уверен: он накручивает себя, и всё между ним и джено в порядке. однако насколько бы эта мысль не была ясной - в его голове она всё ещё не укладывалась. он снова и снова прокручивал в голове ответы ли, которые показались ему холодными, действия, которые напоминали нарочное отстранение, и сердце начинало биться в тревоге. он зависим от этого мотоциклиста, он зависим от его настроения и чувств. джемину было важно, о чём джено думает, что испытывает и ощущает. джемин хотел отобрать у джено всю боль, залечить все раны, но что он может сделать с его, когда не справляется со своими? дверь комнаты тихо закрылась, и вошедший парень погрузился в темноту, что лишь у окна разбавлялась тонкой, но уверенной полоской света с улицы. он отодвинул занавески, приоткрыл форточку и попытался понять, как избежать тех навязчивых мыслей, градом сыпавшихся в его ладони. он не мог опустить руки, не сейчас, но и сдерживать вес дурных идей с каждой минутой казалось всё более нереальным. телефон, брошенный на кровать, зажёгся от входящего сообщения, и на перевёл на него взгляд. не джено. написал не джено. он медленно, будто каждая мышца его рук и спины болит от длительной нагрузки, переоделся в пижаму, прибрался на письменном столе и выпил оставленный на нём до выхода стакан воды. аппетита не было, а голод был, но он словно забыл о том, что нужно поесть. посидев пару минут на постели, пока с улицы доносился редкий шум проезжающих недалеко машин, а ноги мёрзли из-за открытого и впускающего внутрь холод окна, он снова проверил сообщения, не нашёл того самого и неуверенно поплёлся в ванную. белый яркий свет заставил зажмуриться, пока глаза, бывшие в темноте полчаса, не привыкли к вездесущим краскам. в зеркале над раковиной стоял брюнет с опустившимися плечами и кругами под глазами, безжизненно смотрящий в ответ, без желания дышащий. у джемина до приезда сюда, в город к марку, были серьёзные проблемы с мотивацией: её не было. он переживал апатию в тот период своей жизни, когда одни практические занятия заменялись на другие, а затем их стали отправлять на практики. джемин решил, что продолжать жить, словно существовать, он больше не может, просто не вытерпит, поэтому собрал последнее, что у него было — осколки разбитого уже бывшими друзьями сердца, личный блокнот для записи мыслей и привычку улыбаться в любой ситуации и всем подряд — и заявился к брату. знакомство с его друзьями казалось обычным делом, пока через день он не встретил мрачного парня в чёрной кожаной куртке, разъезжающего на мотоцикле и использующего неподходящие к разговору смайлики. ли джено заставил его забыть об апатии, о прошлом, об ушедших людях. ли джено заполнил собой все его мысли, всего его собой наполнил, что в какой-то момент стал переливаться через край, обжигать ноги и перекрывать выход. джемину уже через несколько встреч и странных разговоров по душам за газировкой и энергетиком стало казаться, что его, этого самого выхода уже нет: он пойман, он в ловушке. хотя по правде он и не хотел уходить. когда прохладная вода коснулась лица, по спине на пробежались мурашки. вдруг стало холодно. джемин наконец-то заметил, что ему холодно. он не спеша почистил зубы, высушил лицо полотенцем и застыл перед открытой полкой с различными баночками и тюбиками. «давай потом поговорим», — отправил джено на следующее утро после того, как оба узнали вкус губ друг друга. «не могу сегодня. прости», — пришло джемину на его предложение встретиться в тот же день вечером. «я в порядке», — будто в попытке отвязаться от навязчивого волнения и заботы, без встречного вопроса о самочувствии джемина, без единого намёка, что именно нужно делать на. напирать? прямо спросить, что происходит, или сделать вид, будто джемин ничего не заметил? ждать? на следующий день джено написал сам, как ни в чём не бывало стал спрашивать о прошедшем дне, но ничего не рассказал о том, как прошёл его. ещё через сутки он предложил погулять, но донхёк в общем чате предложил устроить посиделки за пиццей и разговорами о фильмах марвел, поэтому впервые с того самого дождливого выходного джемин и джено встретились в помещении с ещё пятью людьми, которым сто процентно можно было доверять, но которым доверять это на столь раннем этапе не хотелось. если бы джено не вёл себя отстранённо все эти дни, если бы не избегал и не игнорировал их поцелуй, не держался подальше от джемина в гараже, он бы не держал сейчас в руке лезвие, не трясся в слезах от холода, не боролся с напирающими со всех сторон мыслями и идеями сделать то, что нельзя, не нужно, некрасиво и уродливо, низко и трусливо, но почему-то так сладостно в этот момент. «просто избавлюсь от боли». а вообще нет, джено не виноват, не-а. джено не сделал ничего, что могло бы иметь такие последствия. джено причинил джемину боль, да, заставил думать о себе, как о глупом влюблённом мальчишке, что лезет не в своё дело, надоедает и выводит из себя. да, джено заставил джемина покрыться болью за эти дни, стать комком нервов и тревоги, но это не причина оставлять на запястье раны, пачкать пол ванной каплями крови, издавать немые крики, биться затылком о дверь и трястись, трястись, ужасно сильно трястись. «джено не виноват», — думал джемин, пока засыпал, только в третьем часу ночи добравшись до постели и накрывшись одеялом. ему было холодно, хоть окно и было закрыто. ему было холодно и страшно просыпаться. если на его телефон больше никогда не придёт сообщение от любящего скорость и прикосновения парня, он выбирает никогда не открывать глаза, не лишаться сна, не просыпаться.