16

Одной рукой Кэйя хватает бутылку за горлышко, запрокидывая голову в глотке, а другой притягивает Чайлда за волосы ближе, чтобы заменить стекло его губами, разделить с ним горько-сладкий алкоголь. Они целуются грязно, алкоголь частично стекает по подбородкам и сильно щиплет искусанные губы. И всё равно языки слизывают этот железно-цветочный привкус, словно в наказание им не уходящий прочь, не вытравляющийся, сколько они ни пытаются это сделать. Чайлд вгрызается Кэйе в губы с отчаянием, путается пальцами в длинных волосах, случайно распуская завязку повязки, но сейчас нельзя отвлекаться, нельзя думать совсем-совсем-совсем, поэтому Кэйя отбрасывает кусок материи куда-то в угол комнаты, вылизывая дёсны и зубы Чайлда, поглаживая его большим пальцем где-то у уха. Кэйя успокаивает Чайлда, как и много раз до этого. Так же, как это для него делал сам Чайлд. Аякс негромко стонет, проводит по свежим ранкам кончиком языка, как бы извиняясь, и отстраняется, чтобы уткнуться носом в смуглую ключицу и болезненно проскулить на грани слышимости от ощущения прорастающих внутри корней. Кэйя выдыхает ему в макушку, роняя несколько капель крови с дыханием. Какие же они идиоты, раз медленно подыхают в этой квартире, в очередной раз одолженной у Екатерины, чтобы не пугать младших Аякса, на окраине города, обнимая друг друга, хотя месяц назад хотели просто потрахаться, сбросить напряжение, а не кашлять друг на друга светящейся травой и лилиями с ароматом глазури, заглушая боль поцелуями, алкоголем и сигаретами из ближайшего круглосуточного. Аякса обычно мелко трясёт от истеричного смеха, пока не начинает хрипеть и кашлять от забивающих горло растений. Кэйя медленно растирает ему спину, пока парень сгибается над тазом, держит себя в руках, чтобы отпустить, когда Чайлд заботливо пихает ему в глотку два пальца и придерживает волосы, чтобы они не испачкались – трава не цветы, и чтобы от них избавиться приходится вызывать рвоту. Кэйя смотрит Дилюку в затылок восемь-десять часов шесть дней в неделю и ещё три часа смотрит в равнодушное лицо, пока Рагнвиндр обслуживает клиентов и наливает ему исключительно виноградный сок, который Кэйя терпеть не может ещё с детства. Когда-то-сводный-брат на него не смотрит совсем, Кэйя ему не интересен. Что ж, с этим можно смириться, потому что так было всегда после смерти их отца. Кэйя иногда думает, что лучше бы ему было не заходить погреться в тот магазин, когда отец оставил его одного на улице. Но, думает Кэйя, когда Тарталья прижимается к нему губами, не обращая внимания на антисанитарию и отвратительную желчь, потому что это заглушает глазурь на языке, а сам поцелуй заглушает чужие и свои мысли на следующие три минуты. Но, думает Кэйя, отрываясь от собрата по несчастью, ничего бы ровным счётом не изменилось, Кэйя уверен в этом как и в том, что его глаз ничего не видит после пожара. В ванной, пока Альберих тщательно вымывает желчь и травинки изо рта, обнажённый Чайлд лежит, погрузившись с головой под воду и открыв рот, чтобы воздух беспрепятственно вышел наружу. Ему такая симуляция утопления помогает привести мысли в порядок, хоть ненадолго забыть о том, что он безнадёжно и безответно влюблён. Тарталья выныривает одновременно с тем, как Кэйя ставит щётку на место, и натягивает спортивки, когда резинка щёлкает по синим волосам. Кровать узкая для них двоих, но не тогда, когда они одиноки и ищут спасения в объятиях друг друга. Кэйя подсовывает свою руку Аяксу под шею, пока тот утыкается ему носом в ключицу, их ноги путаются друг с другом, они прячут друг друга от всего мира, забывают, что он существует за пределами этой старой полуторки. Кэйя зарывается лицом в пушистые и влажные волосы, проводит ладонью по бугрящейся от стеблей коже. Они делят одну болезнь, кровать и комнату, но их любовь проклинает их совершенно по-разному. Светяшки у Кэйи в груди горят по ночам, не давая спать и просвечивая смуглую кожу почти насквозь. Аякс по вечерам срывает с кожи бутоны и тонкие стебельки, вырывающиеся из-под бледнеющих шрамов. Кэйя перед смертью ослепнет. Аякс своим концом даст жизнь ещё одной клумбе диких лилий. Кэйя от своей любви задохнётся. Любовь Аякса будет цвести и после его смерти. Из-за чёртовой невзаимной любви у Кэйи давно проблемы со сном, а Чайлд не может нормально дышать. И это на самом деле не то, что они считают большой проблемой. Чайлду важнее, чтобы Тоня, Антон и Тевкр не видели его смерти и не знали, что он скоро умрёт. Аяксу важнее, чтобы Дилюк открыл свои чертовски слепые глаза пошире и увидел, что творится из-за него с Кэйей. Кэйе же важно хоть раз врезать чёртовому Чжунли, который не смотрит ни на кого и ни на что, кроме могильной плиты давно мёртвой девушки по имени Гуйчжун. Кэйе важно это сделать, но глаза Аякса каждый раз с измученно-весёлым прищуром твердят: «Не надо.» Кэйя сжимает кулак и разжимает его с глубоким вздохом, чтобы успокоиться. Это, конечно же, не помогает, но губы у Кэйи всё равно уже растягиваются в извиняющейся улыбке, а рука ерошит рыжие волосы, вызывая шуточную обиду. Конечно не всегда их ночи проходят так. Такие ночи редкость, потому что они терпят удушье и першение в горле, играя с тремя маленькими рыжими комочками концентрированного счастья, не любящих, когда их брат, практически вырастивший их, не уделял им должного внимания без объяснения причины. И на Кэйю это тоже каким-то образом распространилось, пусть он и не совсем понимал почему. И вот в такие моменты они сидят в спальне Аякса, привалившись спинами к кровати, рядом с открытым окном, и заливают в цветущие глотки самый крепкий алкоголь, какой только получилось найти. Аякс параллельно гробит себя, цветы и лёгкие тяжёлыми сигаретами, с каждой затяжкой выдыхая один лепесток. Кэйя мурчит какую-то старую мелодию. Они не говорят, пока не допьют каждый свою бутылку – потом, в принципе, тоже. Это их небольшой принцип: ночь не принадлежит словам, только действиям, рукам, губам и тихим стонам. Чайлд тянет Кэйю на себя с последним глотком – у них всегда поцелуи имеют привкус алкоголя, потому что Тарталья трусит делать что-то такое на трезвую голову. Кэйя тянется к нему в ответ, лижет губы напротив, прижимает Аякса ближе, положив руку на бледную бугристую шею – у Чайлда времени меньше месяца, чуть надутые от жидкости щёки и печальная, совсем незаметная улыбка на губах, потому что Чайлд тоже знает то, сколько ему осталось. Алкоголь опять стекает вниз по губам, Аякс лезет руками к смуглой груди, оставляет на рёбрах тёмные отпечатки собственных холодных рук. Кэйя ведёт свободной рукой по чужой обнажённой спине, резким движением вырывает проросший за день бутон. Тарталья тихо и болезненно стонет, всхлипывает и прижимается ближе, когда Кэйя ведёт дальше вверх, чтобы выдернуть ещё два нераскрывшихся цветка, из-за которых теперь вся спина у Чайлда покрыта кровью. Аякс скребёт ногтями по смуглой коже, оставляя красные полосы, смотрит Кэйе в лицо сквозь набежавшие слёзы. Чайлду хочется забыться, не помнить совсем ничего. Тарталье хочется забыть, как Чжунли его трахнул по пьяне, потому что Чжунли был пьян и искал в ком-нибудь, в ком угодно, свою мёртвую Гуйчжун, а вот Тарталья был абсолютно трезв, потому что ему ещё нужно было серьёзно поговорить с Антоном после посещения родительского собрания. И если Чжунли не помнит абсолютно ничего из того вечера, то Чайлд помнит всё с кристальной чистотой: и своё отчаяние, и пьяную грубость Чжунли, и ту страстную нежность, которую источал голос, шепчущий ему на ухо имя мертвеца, и свои собственные слёзы из почти остекленевших глаз. Чайлд был готов к тому, что он будет заменой, но глубоко внутри Аяксу было больно видеть, как ломается последняя надежда, всё ещё держащая его волю к жизни. Первый цветок у Тартальи выпал через неделю после этого. У Кэйи проблемы длятся дольше во много раз. Любовь Аякса сильна, и поэтому ей, по словам врача, нужно полгода, шесть месяцев, чтобы превратить Тарталью в цветущий куст. Чайлд кашляет уже пять. Альберих выташнивает чёртову траву пятый год и неизвестно сколько ещё будет. У Аякса любовь ярко горит за весёлым спокойствием. У Кэйи любовь тихо тлеет за истечением срока годности под ледяной коркой. Им с их растениями в лёгких даже не сделать операцию, потому что у Чайлда цветы растут по всему телу, а трава у Кэйи растёт быстрее, чем умирает. Они два, сука, обречённых придурка. Они возвращаются домой, когда Чайлда скручивает в комок. Он хватается руками за глаза, открывает рот в немом крике. По его щеке стекает тёмная кровь, а когда Кэйя отнимает от голубых глаз скрюченные судорогой пальцы, его встречают наполовину лопнувшие сосуды на левом глазу и цветок глазурной лилии вместо правого. Кэйя осторожно вытирает пальцем кровь вокруг растения. Кэйя был не совсем прав, когда думал, что любовь убивает их одинаково. Тарталья наполовину теряет своё зрение за полторы недели до своей смерти, прикрывая пышной чёлкой небольшой бутон, распускающийся только по ночам. Кэйя теперь срезает бутоны со спины аккуратнее и заставляет Аякса выпить обезболивающее. Екатерина почти переезжает к ним в квартиру, чтобы хоть немного отвлечь детей от старшего брата, и их странная недо-семья почти физически жмётся друг к другу, потому что три взрослых знают, что скоро их станет меньше, а три ребёнка чувствуют это и подсознательно хотят урвать последние спокойные часы и дни. Тоня замечает цветок под чёлкой на третий день и осторожно проводит по лепесткам кончиками пальцев, как проводила ими по коже брата, когда корни лилий только начинали виться под кожей. Тоня внимательнее своих братьев на пару пунктов и старше их на пару лет, поэтому она не начинает рыдать сразу, только стирает кулаками слёзы с глаз и тихо шмыгает. Чайлд её обхватывает руками, обнимает крепко-крепко, роняет в светло-рыжую макушку редкие горячие слëзы, пока малышка в его объятиях мочит домашнюю футболку у шеи. — Сколько? — это звучит глухо, девочка шевелит губами по бугристой коже и крепче обнимает Чайлда за шею. Аякс трётся носом о волосы Тони, растирает ей мягко спину и шепчет на выдохе: — Неделя. — Потом секунду думает и продолжает. — Так сказал врач. Я такого не говорил. У Тони дëргаются уголки губ. Она думает, что еë брат считал, что она подумает, что он не умрëт через неделю. Тоня знает, что Аякс хотел сказать, что у него нет этой недели. Тоня прижимается к брату. Тоне страшно. Тарталья заходится в приступе сильного кашля на паре. Он хрипит от нехватки воздуха, не в силах остановить цветы, которые не просто выпадают из его рта, нет. Они совсем не выпадают. Они вырастают прямо на глазах, и этот букет глазурных лилий мешает Аяксу дышать. Кэйя подбегает быстро, вырывая стебли одной рукой и растирая спину для облегчения спазмов другой. Его собственное горло начинают застилать кусочки травы, когда к ним подбегает Дилюк с остальными, и даже пытается как-то помочь, на что Кэйя лишь рычит, чтобы он подержал Чайлда за плечи. Кэйя выдирает цветы быстрее и грубее, когда слышит треск одежды и чувствует, как под рукой на спине корни дают ростки. Цветы в горле лишь множатся, а не уменьшаются, как Кэйя не старается. Тарталья почти не хрипит уже, его глаз мутнеет, чем больше трещит рубашка, пропитанная кровью. Кэйю хватает отчаяние, когда Аякс закрывает глаз, а лилии прекращают рост, распустив свои белоснежные лепестки, украшенные капельками крови. Аякс больше н е д ы ш и т. Кэйя, кажется, хрипит, будто умирает, когда Дилюк говорит, что Чайлд мëртв, приложив два пальца к шее между стеблями. Кэйя хрипит, но сжимает кулак до крови под ногтями, чтобы успокоиться, встать и с размаху врезать стоящему рядом Чжунли. Если Кэйя и сидит в обнимку с унитазом следующие полтора часа, выплёвывая свою любовь с желчью и водой, пока милашка и добряк Итэр держит его волосы, не задавая вопросов, что ж, это больше никого особо не волнует. Смерть Аякса была отвратительно прекрасной. А Кэйю всë ещë душит светящаяся по ночам трава. Кэйя и Екатерина хоронят Аякса в закрытом гробу, на котором рыдают в обнимку три рыжих солнышка. Кэйя после этого относит уставших мальчиков, пока Екатерина несёт полусонную Тоню, трущую заплаканные глаза кулаками. Дилюк подходит молча и так же молча забирает у Кэйи Антона. Кэйя молчит, потому что знает, что Дилюк действительно хочет помочь, потому что они вместе хоронили господина Крепуса. Потому что Дилюк знает, что когда умирает близкий человек, хочется если не умереть вместе с ним или вместо него, так хотя бы заглянуть в мир за Гранью, особенно если в этом мире не остаётся каких-то якорей. У Дилюка тогда был Кэйя и злость на него. У Кэйи долго не было, чёрт возьми, никого, только цветы в сраной глотке, а потом появился Аякс, которого теперь тоже, сука, нет. Но теперь Кэйя должен справиться ради детей, которых оставил на него Чай- Аякс, теперь просто Аякс, как гласит на плите могильной надпись. Дилюк, как будто ему кто-то открыл глаза на существование Кэйи, начинает ему помогать, неохотно и хмурясь, но начинает. Позже это перетекает в то, что в один из пьяных вечеров, тот, который был на сорок девятый день со смерти Аякса, Кэйя бормочет пьяную нелепицу, сидя на кухне в квартире Екатерины, а напротив него сидит Дилюк и не говорит ни слова, хотя терпеть не может, когда перед ним пьют алкоголь. Альберих бормочет что-то, о чём думает, как о признании в любви, что никогда не достигнет ушей человека напротив, и его тут же выворачивает в ведро, специально поставленное рядом – теперь цветы на горле для Кэйи что-то вроде эффекта собаки Павлова, и нет нужды засовывать пальцы в горло. Дилюк подскакивает на месте, опрокинув табуретку, и начинает растирать Кэйе спину, как это делал он сам Аяксу, и поддерживает длинную прядь. И уходит сразу после этого, передав Кэйе стакан воды. Кэйя глухо смеётся. Они играют в старую добрую молчанку следующие полтора месяца, ещё полтора вновь учатся общаться друг с другом. Дилюк ни о чём не спрашивает, только помогает переживать каждый приступ с мрачной миной на лице. Кэйя балует детей, стараясь не позволять им грустить, но иногда он просто сидит и гладит их по головам, пока они выплакивают и выкрикивают свою боль. Это становится почти рутиной. А потом Кэйя идёт на очередной осмотр и получает свой срок. Один месяц. Кэйя выбрасывает бумажку в урну в холле больницы. И извиняется про себя перед Аяксом. Три недели и цветки ослепляют его, поэтому он сидит в квартире, запершись в комнате. Дилюк приходит спустя ещё четыре дня, и Кэйя понимает, что он не может дышать. Дилюк садится рядом с ним у окна, и произносит спокойно, но при этом жутко панически: — Кажется, я люблю тебя. Кэйя смеётся в ответ, теряя воздух. И Кэйя тихо хрипит ему в ответ: — Мне кажется... я умираю… от любви… к тебе… Дилюк сжимает его плечи и трясёт. Кэйя этого не чувствует. И в груди у него ничего больше не светится.