***
Обещанное Лёшей интервью шло не очень гладко. Вова всё время терялся в пространстве, запинался, хватался за вспомогательные слова Лёши, как за спасательный круг. Благодаря Губанову парень до сих пор не ударил лицом в грязь. В кадре был только он и ведущая, и это ещё сильнее пугало. Большинство камер направлено на него, все вопросы задают ему. На некоторые он отвечал быстро, раскладывая воспоминания по полочкам, а на некоторых зависал, глядя за камеру, на Лёшу, так жалобно, что кот из «Шрека» обзавидовался бы. Приятное сиреневое свечение за диванчиком, мешающиеся под боком листья какого-то очень ебаного растения. Атмосфера такая, что хотелось болтать, но у Вовы как будто язык в узел завязан. Ещё и внимательный взгляд Губанова, будто наставнический, всё время не давал покоя. Перед ним хотелось быть серьёзным, собранным, красноречивым, но никак не получалось. До слёз было обидно, в голове было всё, кроме складных ответов. Блять, как бы сбежать отсюда и прихватить с собой Лёшу, да так, чтобы никто не заметил их исчезновения. — Был период, когда твой аккаунт пустовал около месяца. После этого ты продолжил его вести как ни в чем не бывало. Что было причиной такого исчезновения? «Дрочил я блять всё это время не переставая, хули доебалась», — думает парень, но улыбается, будто в голове он не обкладывал только что девушку трёхэтажным матом. — Хоть я и сам себе поставил диагноз, но почему-то казалось, что у меня была апатия, — парень пожимает плечами и краем глаза замечает, как Лёша качает головой и улыбается на эту реплику. Ведущая удивляется, вскидывает нарисованные брови и обращает внимание на Губанова. Тот быстро скрывает все эмоции, но от ведущей ничего не скрыть. — Видели бы вы сейчас лицо Хесуса, — она улыбается ему так, что в Вове разжигается ревность. Один только такой взгляд девушки на его парня заставил окончательно возненавидеть эту крашеную особу. Резко намалеванное лицо становится мерзким, как приторный морковный сок. Цвет вроде красивый, но вкус отвратный. Парень старается не показывать свои истинные эмоции, но Губанов, ответивший девушке такой же улыбкой, замечает их. Кивает мелко, мол, ты такой не единственный, кому она противна, и кивает на диванчик, мол, не тяните время, домой хочется. — Ладно, продолжим. Апатия, значит. А как выбирался из неё? Всё-таки профиль сейчас живёт, утром даже фото было с твоей сестрой. «Знали бы вы, после какого разговора было оно сделано и перед каким вечером, то у вас бы отпала челюсть, дорогуша», — думает Вова и, улыбаясь, кивает. — Она сама как-то прошла, просто переборол себя и вышел на улицу, встретился с друзьями, с сестрой по душам переговорили. Наверное, не я сам из неё выбрался, из апатии, а меня вытащили из неё. Любил же парень сочинять на ходу, а главное что умел. Губанов даже верит в эту байку пару секунд, вспоминая события прошедшего месяца, но, не вспомнив, осознаёт, что никаких «друзей» там не было, а была прогулка с ним, были правильные слова и обещание Хеса, что всё обязательно будет хорошо, что с собой нужно бороться и всё встанет на свои места, как было раньше. В прошлый раз, когда Губанов был здесь и давал интервью, он сказал очень правильную фразу: «никто не видел Вову настоящим». Вот и доказательства: из того, что он сегодня рассказал ведущей — всего четверть правда. Губанову даже льстило то, что единственный, кому Вова открылся и продолжает это делать — это он. — Отлично. Про тебя вообще мало что известно, но одно мы знаем точно. Ты — любитель выпить. Так по сей день, или ты решил поубавить количество алкоголя в своей жизни? Тебя не видят в твоём любимом баре, не получают пьяных историй. — Последний раз я пил неделю назад, — снова врёт и не краснеет, ведь сегодня ночью он точно выжрал ахуенное количество алкоголя. — А до этого не пил месяц. Был на верном пути к избавлению от жизни алкоголика. — Один из последних разов был на концерте ***? У Вовы была загрузка, длящаяся несколько секунд, но он быстро сообразил, про какой именно концерт говорит ему ведущая. Честно говоря, с него он не помнит абсолютно ничего. Только вход в сам клуб, чужой диалог в гримёрке, а потом белое пятно, будто провал в памяти. После белого пятна только туалет, а затем такси. И всегда и везде Хес. Его просто невозможно выбросить из головы. Он мельтешит в ней, словно мотылёк под лампой, стоит за камерами и улыбается каждому его слову. Он всегда рядом, он всегда в черепной коробке. — Получается, что да. — А тот самый последний раз? Который неделю назад? — Решили сходить в клуб с друзьями, — Вова ловит на себе смешливо-возмущённый взгляд. Грамотно построенный пиздёж прервало знакомое пиликанье на телефоне ведущей. Она сразу же опустила шторку на телефоне и вскочила, прося выключить камеры. Видимо, что-то слишком важное и неотложное заставило её извиниться и покинуть студию на пару минут. Губанов тут же схватился за свой телефон, отошёл подальше от вздыхающих операторов и начал так быстро строчить сообщение, что Семенюк ахуел, когда через пару секунд оно оказалось у него на экране блокировки. «с какими друзьями, Вовочка, с любовником вообще-то. плохо врать на камеру.»«слыш, любовник, закажи лучше роллов на вечер, а то я щас тут такого на камеру наговорю, что от тебя все отпишутся, даже девочки.»
«понял, тебе какой сет, любовник?»«какой-нибудь, со вчерашнего вечера хочу их пиздец, меня с той тёлки в клубе прям крутило, хотелось все роллы у неё спиздить под шумок»
«воришкин»***
Летняя жара сегодня не била солнечными лучами по макушке. Курить было комфортно, а с Вовой под боком ещё и спокойно. Они вышли из здания только что, завернули за угол, вместо того чтобы вызвать такси, и оба закурили, хоть Хес и пытался бросить эту вредную привычку. — Ты столько ей напиздел, что если вырезать всю ложь, то в выпуске останется минут пять, и то это будет вступление и реклама. — Я не хочу говорить правду. Не знаю чем это обосновано, — парень пожимает плечами, делает тягу и кладёт тяжёлую голову на чужое плечо, желая хоть немного отдохнуть перед часовой поездкой на другой конец Москвы. Глаза слипаются, внутри пусто. Его так вымотало это внимание и наигранный интерес, что хотелось закрыть глаза и вслепую пихать в себя роллы до потери пульса, пока на весах не прибавится килограмм пять. — Я ей на прошлом интервью сказал, что сеть тебя никогда настоящим не видела. — Походу, так и есть. Хоть ты публике не пиздишь. Кстати, есть одна хуйня, мне вчера её сестра поведала. Ты знаешь, что в мечтах твоих подписчиц мы ебёмся в жопу? — Знаю, — так просто отвечает Хес, что у Вовы случается микроинфаркт. Как это, знает и молчит? И его это не тревожит, раз он так спокойно отвечает? Вова всего себя извёл за два дня, а парень даже бровью не ведёт. — Если тебя это так сильно заботит, то соболезную. Знаешь чему я научился за эти года? Не обращать внимания на подобные высеры аудитории. Просто молчи, не замечай, и всё канет в лету. — Да меня не сам факт заботит, а причина, по которой они так делать начали. — А ты больше историй выкладывай с тем, как ты фильм смотришь, а за телевизором мои обои. Или, ещё один пример, — себя в зеркале, которое в моей квартире висит. И так неделю подряд. Конечно это вызовет подозрения. И мы оба молчим на эту тему, вот они и решили всё за нас. Пусть мечтают себе, что мы в жопу ебёмся, но мы же не ебёмся, так, целуемся. — Не далеко ушли, — Вова признаёт поражение, вздыхает и выбрасывает бычок в мусорку. — хоть с этим ещё не спалились, и на том спасибо. — Не гунди, — Хес немного наклоняется, спугивая парня со своего плеча, и легонько касается губами горячего лба. — не жарко тебе в этом? Больно тепло оделся. — Нормально, не сварюсь. Функция заботы включилась сама по себе. Губанов не успел даже сообразить, как это слетело с губ, которые уже касались чужого лба. Желание так сделать появилось совершенно спонтанно и никак не контролировалось. Такой взъерошенный, уставший Вова пробудил в нём мысли о том, что каждый вынужденный поцелуй всё-таки сыграл свою роль. В сердце начал расти куст сирени, рост которого, также как и эмоции, действия, по отношению к Вове, нельзя контролировать. Это было так приятно ощущать, что вместе с сиренью расти начали ещё и крылья. Вот что значит не просто испытывать симпатию, а почти влюбиться. Неделя совместной жизни так приятно грела сердце воспоминаниями, что пробудила наконец то, что так долго хотел взрастить Лёша.***
— Блять я ебал этот соевый соус, какой же он ахуенный, — Вова чуть ли глаза не закатывал от приятного ощущения на языке. Он ел прям вилкой, потому что палочки тоже ебал, но немного в другом смысле. Из комнаты доносится шуршание одежды, хлопок дверцы шкафа, и перед парнем предстаёт тот самый Губанов, который никогда не покажется на людях в этом, никогда не выложит историю в таком виде и никогда не покажется таким перед друзьями. Это было чем-то интимным, домашним. С помытой головой, но всё равно уложенными, чуть влажными волосами. В домашней кофте с потёртыми рукавами и спортивными штанами, которые тоже пора бы выкинуть. Вот тебе и инстаграм-блоггер миллионник. Сидит с парнем на своей кухне в непонятно какой одежде, жадно смотрит не на еду, а на Вову, желая поговорить о чём-нибудь незнамо о чём. Но Вова первый начал диалог. Его до сих пор ебёт вся эта тема с шипперством. — Ты не думай, что моя сестра такой же хуйнёй мается, — Вова уже утолил чувство голода и не торопился закидывать в себя всё съестное. Он макал ролл в соус, ожидая, пока он полностью пропитается, и пока ждал, продолжал говорить. — она такой заложник ситуации, что ебанёшься. Ей пользуются только так, лишь бы до нас добраться. — Добраться — это типа всё узнать про нас? — Лёша нехотя потянулся к пенапластовой коробочке, беря один ролл палочками, как и подобает. — Ну типа. И самое хуёвое, что с ней эти подружки общаются только из-за нас. Мне, почему-то, стыдно перед ней. Губанов странно повёл плечом, устремив взгляд в пол. Он понимал, что в этой ситуации бессилен. Если он начнёт просить прекратить это, то людей, страдающих такой хуйнёй, станет ещё больше. Это неоспоримый факт, и его Хес боится. Он никак не думал, что то, что должно касаться только их, касается ещё и сестры Вовы, которую, кстати, он видел от силы раза три в жизни. Он разглядывал фото Вовы и Вики по дороге на съёмки, пока Семенюк активно беседовал о власти с таксистом, и думал о том, что они похожи как две капли воды. Он разглядывал обоих, но взгляд постоянно лип к Вове. К его серьёзной морде и знакомой белой футболке. К мятного цвета чехлу и к аккуратным пальцам, на которых нанизаны пару колец. Совершенно разных: серебристых с мелкими камушками, совсем непохожими на бриллианты даже издали, гладких чёрных, которыми парень сейчас сверкает, когда подносит ролл ко рту. Есть даже красное, которое вчера было найдено им по пьяни на пустом столике в клубе. На вопрос откуда оно Вова пожимал загадочно плечами, смотрел на него с тупостью в глазах и всё соображал, где взял такое красивое, хотя вчера его на пальце не было. И ведь на большой надел, боже, ну и позорище, правда, утром надел на указательный. Пока в голове Губанова крутились шестерёнки, Вова измучено склонил голову к правому плечу и прикрыл покрасневшие глаза. Он так сильно устал, что это видно было невооружённым глазом. Футболка на нём помялась, цепочка перекрутилась, а волосы вновь стали тем самым гнездом, от которого парень пытался избавиться утром. — Наелся? — тихий кивок в ответ. — Пошли спать, сказку на ночь почитаю. Да тут и сказки не надо. Такой баритон влиял на него пуще снотворного, убаюкивал лучше, чем часовые колыбельные. Почему-то вспомнилось детство. Тот самый момент, когда после детского сада хотелось только есть, ведь в саду была только тушеная капуста, которую Вова не любит до сих пор, и спать, ведь весь тихий час мальчик выводил узоры на стене, играл с собственными пальцами и донимал соседку, которая постоянно проваливалась в сон. А дома, наевшись, мальчик клевал носом в полупустую тарелку, желая побыстрее нырнуть в кровать и уснуть между родителей, получив свою тихую и короткую колыбельную песню. Неожиданно возникшие воспоминания так больно резанули по душе, что сердце облилось кровью. Захотелось чего-то такого и прямо сейчас. Прямо сейчас лечь и услышать что-то такое, что усыпит его, такого уставшего, маленького и лохматого, в секунду. Чувствуя себя какой-то сентиментальной девочкой, он плёлся вслед за Губановым, по пути снимая цепочку с шеи, стягивая особо мешающиеся во сне кольца. Спина перед ним прогибается, руки тянутся вверх, и чуть слышный зевок Лёши наконец разделяет вечер и ночь. Хоть на часах и не настолько поздно, чтобы ложиться в постель, но ощущение такое, будто оба отработали целую смену на заводе в одиночку. Ледяное одеяло Вовы на секунду прогоняет сон. Они хоть и спят на одной кровати (диван все кости Вове попереломал и мышцы растянул, спать на нём парень категорически отказался), но одеяла у них были разные. Вовино красноватое было чуть теплее, скорее осеннее, чем летнее, но спать под ним было всё равно иногда проблематично, а вот чёрное, губановское, было прям невесомым. Пока Семенюка придавливало к постели, Лёша чуть ли с головой не укрывался, чувствуя комфорт ткани. — Тебе не жарко под ним? — необоснованная забота снова пугала Губанова. — Нормально. Хоть не мёрзну. Зато парится, а потом уже мёрзнет. Знает Губанов, как тот любит скинуть одеяло до коленей, разложить сыроватые волосы на подушке и дрыхнуть дальше, пока не замёрзнет. А потом вслепую не найдёт одеяло, которое сбилось в комок уже на полу. В полусонном состоянии было просто невозможно смотреть на холодную кожу рук, которая как могла пряталась под телом, сжавшимся в комок. Проматерив младшего, понимая, что не сможет оторвать голову от подушки, Хес находит угол своего одеяла и благородно делится им, сгребая темную макушку под него, ведь синеющий нос парня напрягал не меньше. Когда Хес научится выключать кондиционер на ночь? После этого точно. Наверное, всё это время Губанову хотелось заботиться о ком-то. Стараясь уснуть заново, он понимал всё больше и больше, что предпосылки были. Забрать кого-то к себе после пьянки, оставить у себя из-за непогоды, накормить, предложить что-то. Видимо, Хес такой по натуре — заботливый, но раньше просто не замечал за собой этого. Сейчас же объект заботы появился, и она вся вываливается на него. А необъяснимые порывы нежности, скорее всего от достигнутой цели. Наконец-то он испытал то, к чему пытался приучить себя. Знаете, он не жалеет, но ситуация, которая происходит с ними двумя и краем цепляющая и Вику, более чем напрягала. Хотелось спасти от переживаний обоих, но он просто не знал, что делать и как помогать. И нужно ли вообще это делать? Об этом лучше думать утром, а размышлять в три утра — так себе идея, можно и старательно выстроенный режим сломать.