Зачем ты меня отпустил

Толпа притихла, ожидая ответа имажиниста. Тот, ещё больше растягивая ехидную улыбку, или даже вернее сказать, ухмылку, начал с издёвкой: — А вы что же, Владимир, не слышали про любовь? Про трепет души, покалывания сердца, тягостное ожидание каждой встречи с любимым человеком? Вам это не свойственно, или не знакомо? Молчание. — Да разве это любовь?! — раздался резкий голос Маяковского, — Таскаться за каждой распутной дурочкой, и, заманив её в постель, шептать о том, что будешь любить вечно. А потом поиграешься месячишко — другой и конец вечной любви! Это ли в вашем понимании настоящая, преданная любовь, Есенин? — выплёвывал слова прямо в лицо Сергею Владимир. Тут первый нахмурился, и подойдя вплотную к Маяковскому, сжал кулаки. Если бы в тот момент, он мог прожечь взглядом дыру в футуристе, у него непременно бы это получилось. Он коротко шепнул ему: — Я же не собака, чтоб как вы — за одной женщиной всю жизнь бегать. Глаза у Владимира сделались стеклянные-стеклянные. Переведя взгляд на губы Есенина, он ухмыльнулся, при чём его взгляд совсем не изменился, и снова посмотрел ему в глаза. Тут, из толпы наблюдавших за этим инцидентом людей, вырвался один мужчина, лет двадцати-двадцати пяти и заорал прямо у уха Есенина: — Да как вам не совестно, Сергей Александрович?! Может, для человека это единственная любовь, любовь всей его жизни, а вы такими выражениями плюётесь! (Маяковский побледнел и опустил взгляд в пол) Вы — бессовестный и самовлюблённый разгильдяй! — не успев закончить фразу, неизвестный со всего размаху прописал Есенину по лицу. Удар пришёлся ровно по носу, и Сергей на метр отлетел от Маяковского в сторону, впечатываясь в стену. Из носа брызнула фонтаном кровь. Схватив со стола первую попавшуюся салфетку, он приложил её к лицу, отвернувшись от толпы. Прокатилась волна смешков, из-за того, что Есенин, сам Есенин, не смог ударить в ответ, и просто прошёл к выходу, все ещё промокая салфеткой не прекращающийся ручеёк крови. Перед выходом он кинул мимолётный взгляд на Владимира. Разобрать этот взгляд за такое малое количество времени было практически не возможно, но Маяковский смог: он увидел обиду. Обиду и боль. Такую странную и несвойственную этому саркастичному и вечно навеселе человеку — боль. Сергей уже потянулся к ручке двери и вдруг услышал сзади крик того самого неизвестного. Он обернулся, и перед ним предстала увлекательная картина: тот самый мужчина, который две минуты назад прописал ему в нос, сидел на полу, прижимая синий носовой платочек к разбитой губе, по которой быстро стекала кровь. Рядом с ним, а точнее над ним, стоял Маяковский и разминал кулак, хрустя костяшками. Рука была выпачкана в этой же крови неизвестного обидчика Есенина. Владимир посмотрел на него и ещё больше нахмурил брови. Люди в кабаке притихли и постепенно стали рассаживаться обратно на места. Сергей хмыкнул, стараясь скрыть подступившие к горлу слёзы, и вышел из помещения, громко хлопнув дверью, и так сильно, что стёкла чуть не повылетели. Все смотрели вслед уходящему поэту: кто-то с презрением, кто-то с жалостью, а кто-то и вовсе с абсолютным безразличием. Маяковский тоже смотрел, но недолго. Опустив взгляд на руку, а затем в пол, он направился вслед за Сергеем. Есенин стоял под дождём, облокотившись спиной на заднюю стену кабака. Он курил, пряча сигарету от капель. В его голове проносилось много мыслей, но собрать их в кучу не выходило. «Зачем он это сделал? Ему что, есть дело? Разве он не должен радоваться, что меня так публично унизили? Ведь тот мужик сделал за него практически пол работы, ведь если б не он, то Маяковский, пожалуй, поступил бы точно так же… Или нет?..» Его размышления прервал хлопок двери и дребезжание стекла. Есенин затих, не желая видеть кого-то из тех «зрителей» из кабака. Послышались, сначала приглушенные, и постепенно более слышимые, шаги. Кто-то, вышедший из помещения, остановился за углом и прокашлялся. Сергей закатил глаза от отвращения неизбежной встречи, и что ещё хуже — разговора с кем-то. Из-за угла вышел… Маяковский? Лучше уж был бы какой-нибудь пьяница или на худой конец — милиция. Но разговаривать сейчас с Маяковским ему не хотелось больше всего. Он боялся растеряться и снова быть униженным. Униженным сам собой. Но на удивление, Владимир не спешил начать разговор, и выудив из кармана сигарету, облокотился на стену рядом с Есениным и устремил взгляд куда-то вперёд. Поджигая сигарету он коротко посмотрел на поэта и закурил. В ночной тишине, прерываемой лишь стучанием капель дождя по окнам кабака, они простояли минут пять. Внезапно Есенин, всё так же не смотря на футуриста, тихо сказал: — Спасибо. Владимир повернул голову в его сторону и выгнул бровь в недоумении. — Спасибо, говорю, за то, что… — Спасибо в карман не положишь, — перебил его Маяковский и улыбнулся краешками губ. Есенин, всё так же не глядя на него, достал бумажник и протянул ему купюру. В ответ на это Владимир лишь хмыкнул и посмотрел в упор на имажиниста. Есенин закатил глаза и, потушив окурок о стену, повернулся к Маяковскому, пряча деньги обратно. Выдохнув куда-то вниз и сунув руки в карманы, он наконец ответил: — И чего ты хочешь? — Если я скажу, ты разобьёшь мне лицо… — задумчиво протянул футурист, глядя на небо. — Я и так это рано или поздно сделаю, так что… Его прервал короткий смех футуриста. — Действительно хочешь знать, Серёж? «Серёж. Что? Почему Серёж? Ладно» — быстро промелькнуло в мыслях у Сергея. — Да, хочу. Давай уже быстрее говори, потому что больше всего я хочу домой. Маяковский улыбнулся самой искренней улыбкой, имевшейся у него в арсенале, и подошёл к Есенину вплотную. Перехватив его тонкие руки в одну свою ладонь, а другой притянув имажиниста к себе за шею, он накрыл своими губами губы Есенина. В ответ на это Сергей даже не вырывался, но очень заметно, даже в ночной тьме, покраснел. Они простояли неподвижно, лишь скользя по нёбу друг друга языками, сплетая их в узел. Владимир улыбнулся сквозь поцелуй и отпустил Есенина. Его лицо выражало абсолютное спокойствие, выдавало волнение лишь раскрасневшееся до кончиков ушей, лицо, и руки, крепко вцепившиеся в руки футуриста. И хотя тот давно их не держал, Сергею до безумия не хотелось их отпускать. Нехотя, поэт вылез из объятий Маяковского и обратно облокотился на стену, запрокинув голову назад и прикрыв глаза. Владимир продолжал смотреть на него, не снимая улыбки с лица. Минута, две. Он заговорил первым: — И что, даже ничего не скажешь? Есенин улыбнулся, и ответил шёпотом: — Меня мучает всего один вопрос… Владимир заметно напрягся после этих слов. Он передумал за эти три секунды все самые плохие варианты и перебрал все ответы на них. Тут Есенин оттолкнулся от стены и направился за угол, ко входу в кабак. Проходя мимо Маяковского, он тихо шепнул совсем рядом с его ухом: — Зачем ты меня отпустил? Секунда. — Завтра в десять, здесь же, идёт? В ответ на это Есенин рассмеялся и завернул за угол. Владимир услышал тихое: «Идёт», и пошёл в противоположную сторону от Сергея, иногда оглядываясь и снова улыбаясь.