Рано поднялось прохладное, уже почти осеннее солнце. Интересно, всё же, устроено: пока на большом северном континенте нетерпеливо провожают зиму, Африка спешит расстаться с изрядно уморившим летом. Будто эти двое собираются на свидание. Вот встретятся где-нибудь на Экваторе, попьют кофе, обсудят, может, актуальные экологические проблемы и поменяются сторонами.
Приход зимы, пусть и через несколько месяцев только, Мареик ждала с нетерпением, ни грамма сожаления по этому поводу не было у маленькой фрау — один неприкрытый восторг. Скоро будет доставать Мареик с самых высоких полок красивые ажурные свитера, с разных уголков мира собранные шарфики. Совсем не то, конечно, что в её родной холодной стране, совсем не то, что в любимом промозглом Берлине, но всё же маленький шанс помодничать, не изнывая от жары. Будет планировать выезды с лагерем в саванну. Только в прохладное время года ей разрешаются такие приключения. С улыбкой думала о том, как пригласит в гости Софию с Галей — приедет генерал, и станет зима в Африке ещё свежее с её присутствием, ещё насыщеннее с присутствием неугомонной девчонки. Северина, маленького денди, пригласит тоже, похихикает, как молоденькие волонтёрки из серьёзных ветеринаров превратятся в томно вздыхающих барышень.
Мечтательным выдалось утро, не успели ещё настроиться на будни лагеря после возвращения из снежно-ледяной сказки.* Даже строгая и обычно с самого утра собранная Лиса предпочла остаться в постели подольше, обнимала настойчиво маленькую фрау, укладывала кудрявую голову себе на плечо.
— Ещё полчасика, Мареик, не крутись, — убеждала на ушко хриплым ото сна шёпотом, сгребала суетливые ладошки одной своей, блокировала.
Но куда там! У Мареик с утра куча важных дел, правда не в лагере. Точнее, формально, именно в нём, на его территории — там они разместили нового Лисиного ассистента. Выделили Тарье отдельное бунгало на окраине, поближе к саванне, чтобы удобнее было трансформироваться незамеченной.
Хмурая, неприветливая гостья среди волонтёров произвела абсолютнейший фурор, активировала всё волонтёрское любопытство. Да и как было не полюбопытствовать: появилась молчаливая — понимает всё, но ни на одном языке не отвечает, — очков солнцезащитных не снимала, рукопожатий чуралась. Вот её-то и нужно было навестить неугомонной Мареик. Очень остро чувствовала заботливая фрау — ухо с этим Многоликим нужно держать таким же острым, как чувствовать. Это вам не София, с которой не просто можно, а еще и совершенно по-детски хочется и прекрасно удаётся расслабиться. Тут другое. Сложное.
Выкрутилась нежно из уютных, сонных объятий, поцеловала Лису в лоб и, схватив со стула первое попавшееся платье, юркнула в гостиную. Не варила кофе, не завтракала. Умылась наскоро, собрала лентой непослушные кудри вокруг головы, чтобы в лицо не лезли настырные, оправила платье, на тонкой талии тоже ленту затянула, оглядела себя придирчиво — всё же хочется с новой знакомой выглядеть внушительно, даже при совсем не внушительных габаритах, — понравилось. Свежа, в меру румяна, кожа ровная и даже как будто искрится в рассветных лучах сквозь жалюзи. Улыбнулась себе и через веранду вышла в сторону ещё спящего лагеря.
Отчего-то точно знала Мареик — Пуума в такую рань не спит. Уверена была, что видеть её Тарья будет не рада, так же точно, как и в том, что идти нужно. Совершенно необходимо разобрать по кирпичикам этого Многоликого бога и собрать обратно в правильном, не безумном, порядке. Не так сильна была Мареик в строительстве, как хотелось бы, да и не уверена, что по силам ей эти застывшие в нерушимой толще блоки. Но разве же работает логика там, где нужна — просто жизненно необходима — помощь упорной в своих идеях Мареик.
Прилетели парой дней ранее из волшебного зимнего Города с огромным багажом впечатлений и необычной… Гостьей? Добычей? Коллегой? В пути Лиса рассуждала:
— Жаль, конечно, что вы — не пантера. Или лев, но не горный. Ну, да ничего. Придётся легенду придумать. Будете жертвой неумного коллекционера экзотических животных.
Тарья усмехнулась равнодушно. Дескать, придумывайте, что хотите. Ни в животном, ни в человечьем обличии она не собирается ни общаться с кем-либо, ни, тем более, жизненные трудности обсуждать. Даже выдуманные.
— Тебе первые пару дней придётся потерпеть рядом присутствие волонтёров, — Мареик словно извиняется. Да, так и есть. — Пока мы не подготовим более подходящее жильё.
Заглядывает своими янтарными Пууме прямо в лицо, ищет контакта с фиолетовыми кошачьими глазами. Предпочтения ей расскажи! Ага, разбежалась.
В открытую хамить ей отчего-то не хочется. Но и жизнь упрощать Тарья никому не собирается. Сами пригласили — она не напрашивалась. Отворачивается, уходит от разговора, пялится в иллюминатор. Цедит лениво, пожимая плечами:
— Нет предпочтений, ma cherie[1]. Пох… Всё равно. Полностью на твой вкус полагаюсь. Могу хоть в ящике жить.
Трудную Мареик с Лисой везут гостью. Но маленькая фрау по-прежнему полна наитвердейшей решимости расколоть этот крепкий орешек. Отчего-то совершенно точно знает, что тесно и тошно Пууме в её безумных доспехах. А избавиться сама она от них не может. И помощи не попросит — не умеет просить.
Дошла Мареик до окраины лагеря, выпрямила спину, в струнку вытянулась, зашагала увереннее, с чеканным стуком шагов поднялась по деревянным ступеням, чтобы быть услышанной, занесла руку, чтобы постучать.
Пууме топот Мареик по маленькой лестнице слышать совсем не обязательно. Пряную фрау она учуяла, когда та только вышла от большого бетонного здания по центру волонтёрской деревни. Надеялась только, что надоедать ей в такую рань Мареик не решится.
Дорожка к домику одна всего, сразу видно из-за причудливой древесной шторы-жалюзи, перемешанной с душистым табачным облаком, кто идёт. На подходе к дому, от последней развилки, дорожка усыпана шуршащим гравием — очень удобно всё держать под контролем.
Вообще, всё удивительно удобно устроила маленькая прозорливая фрау. В голове у Пуумы побывала, что ли? Тарья недовольна. Как эта мелочь так чётко её просчитала? В небольшом уютном бунгало на самой окраине лагеря предусмотрено всё и совершенно ничего лишнего.
Две комнаты, крытая терраса, маленький внутренний дворик, укрытый от любопытных глаз вездесущих волонтёров. На терассе стол и плетёное кресло. Одно. Всё правильно — гостей в этом бунгало не ждут. Во дворике — деревянный турник. Пуума не удержалась — подпрыгнула, подтянулась несколько раз. Запели довольные мышцы. Перекладина отполирована тщательно, подобрана чётко по размеру хвата — Пуума сама бы себе лучше не сделала. Теперь подъём-переворот. Ещё пару раз.
Рядом с турником — примитивная, но удобная скамья для пресса. Её Тарья тоже опробовала, осталась довольна. Поймала на изломанных губах улыбку — открытую, радостную. Быстренько стёрла. Целый тренажёрный зал под открытым небом соорудила ей гостеприимная хозяйка. Излишне гостеприимная, как на Тарьин вкус. И чего она в неё вцепилась?
Обследовала дом. В одной комнате стол, стулья, пара плетённых кресел. Такие же, как на террасе стоит. На стене в первой комнате — шкафчик и пара полок. Фотография в рамке — красивый вид на ночную саванну. Одно украшение на всё бунгало. Если не считать удобную огромную корзину.
Корзина! Загорелись фиолетовой радостью кошачьи глаза. Корзина, твою мать! Огромная! Пустая! Плетёная! Ходила вокруг, принюхивалась издалека.
Разозлила Пууму собственная радость при виде корзины ужасно. Даже выкинуть хотела, но рука не поднялась. Ну уж нет! Она из вредности в неё не полезет! Ни за что! Игнорировать будет презрительно. Ну, может быть, ночью разок опробует, когда точно никто не увидит.
Чисто, никаких лишних запахов — Пуума их не переносит. Но Мареик-то откуда это знать?! Тарья сразу заметила пристрастие ко всевозможным пряностям и благовониям — такие пристрастия даже морозной зимой большого континента не выветрить. Была готова, чертыхаясь, проветривать новое жилище несколько дней и спать на улице, пока не выветрится запах. Высмеивать эту маленькую слабость маленькой женщины, может, не злобно, но с издёвкой — точно. Не предоставили такую возможность.
Вторая комната — спальня. Кровать — застелена аккуратно покрывалом неброским. Пара тумбочек, одёжный, бельевой шкаф. Небольшой комод. Никаких изысков, отвратительных финтифлюшек. Все поверхности девственно пусты. Здесь в углу — такая же корзина. Но в этот раз Пуума удержалась — близко к ней не подошла.
Даже шторы — не шторы. Жалюзи из местного аналога бамбука. Может, из какой-то плотной листвы. Пуума не знает, растёт ли в Африке бамбук. Шуршат приятно. Не раздражают. Точно по прямому назначению занимают своё место — скрывают комнаты от беспардонного солнца. Справляются, надо сказать, на славу.
Ничего вообще не раздражает в этой хижине на окраине. Пожалуй, с недовольством готова Пуума признать, что сама бы не обставила лучше. Даже с расстановкой мебели угадала Мареик. И эта её догадливость раздражает Тарью. Даже бесит.
На следующее утро нашла всё же один недочёт — благовония на столе. Не удержалась всё-таки любительница запахов! Рядом — какая-то коробочка, спички и зажигалка. Принюхалась сквозь плотную бумагу, целлофан: не благовония. Табак. Табак, твою мать! Откуда эта мелкая… Хозяюшка знала, что вчера последняя сигарета выкурена с сожалением? Табак пах приятно. В коробочке — бумага для самокруток.
Ну, всё угадала! Как не взбеситься? Скрутила козью ножку, прикурила от спички — от спичек всегда первая затяжка вкуснее. Втянула вкуснейший дым, зажмурилась от удовольствия. Тут и услышала частые шаги по гравию. Сразу узнала. Затаилась.
Вышла бесшумно со стороны саванны — удивительно легко в этом доме даже сбежать при необходимости. Но бежать отчего-то не захотелось — ощущение, будто именно этого и ждёт от неё удивительно чуткая женщина. Не так просто! Объявилась неслышно рядом с Мареик, втянула носом смесь южных пряностей и шампуня.
— Не место тебе здесь, ma cherie, — усмехнулась беззвучно над тем, как вздрогнула маленькая фрау и тут же собралась, будто так и задумано было — вздрогнуть. — Видишь ли, я безумна, плохо контролирую себя. Кусну невзначай, останется вдовой важный звериный доктор.
— Доброе утро! — улыбнулась Мареик, пропуская колкости мимо, будто они не ей адресованы были вовсе. Протянула ладонь к ручке двери, подняла глаза, — Я войду?
— Спрашиваешь, — снова усмешка на изломанных губах, — Тут же все двери для тебя открыты, не так ли?
— Это твой дом, — сверкнул твёрдостью взгляд Мареик, ни на секунду не потерял контакта с прищуренными фиолетовыми глазами. Настойчив. Убедителен.
Надо же, не боится. Нет запаха страха. Волнение, немного беспокойства, щепотка тревожности. Страха — нет. Кто бы мог подумать. Храбрая девочка какая. Видела ведь янтарными своими глазами, на что способно Пуумье безумие.
Спрашивала не для галочки, совершенно серьёзно ждала, пока Пуума формально кивнёт на дверь своё приглашение. Щебечет беспечно, рассказывает распорядок дня Лисы, обязанности ассистента. Сама над собой смеётся, Пууме не оставляя возможности:
— Лиса не жаловалась, конечно, но я и сама догадалась: из меня никудышный ассистент. Секретарша вышла бы, наверное, куда лучше. Ну, знаешь, кофе принести, на коленках посидеть, — лукаво совсем улыбается, а потом губы сами тянутся шире, и слышится в комнате звонкий, девичий совсем, смех.
В спальню Мареик не заходит. После того, как привела всё в порядок для новой владелицы, делать ей там больше нечего. Тарья, если бы умела ценить, непременно оценила бы тактичность пряной фрау вместе с удивительной чуткостью, с ненавязчивым гостеприимством. Спасибо бы, может, сказала, хотя бы за двор тот, что словно по её точным параметрам собран, за табак хотя бы, что был специально для Тарьи спланирован в интерьере. Но ценит про себя, от себя же скрывая, а вслух цедит:
— Говори, во сколько и где. А там разберёмся, — исподлобья сверлит фиолетовыми глазами насквозь. Все уходят от безумного взгляда, спешат отвести взгляд. Мареик — нет. Как смотрела, так и смотрит напрямую.
— У нас тут утром «слоновья труба», — пожимает плечами и снова, чтоб её, улыбается, — Подъём. Слоны просят воды. Сначала воды слонам, а потом в штаб. Я днём тебе покажу тут всё.
— Не избавиться от тебя, мой всезнающий надзиратель, — шипит недовольно, а сама подмечает реакции: непривычна грубость для маленькой фрау, даже мягкая, даже завуалированная. Впрочем, Пууме чхать. Она здесь отнюдь не для того, чтобы чесать самолюбие Мареик, возомнившей себя спасателем.
— Избавиться, — охотно кивает Мареик, поднимаясь с плетёного кресла в сторону выхода, — сначала от безумия, потом от меня, — щурит глаза хитро, становится очень похожей на хитрую лисицу.
И Пуума готовит ей резкость в ответ, колкость, даже грубость, может быть, только сказать не успевает — уже шуршит мелкий гравий под частыми шагами Мареик за окном.
***
Первой странности заметила Лиса — уж слишком внимательно всегда разглядывает Мареик. Много лет уже не может взгляда оторвать от удивительной своей фрау — наизусть знает, но каждый раз что-то новое замечает, что-то ещё привлекательное.
Повзрослела, надо заметить, Мареик просто потрясающе, сохранила девичью совсем хрупкость, блеск в глазах, завораживающую плавность движений. Даже очаровательная неловкость в моменты смущения осталась при ней — заливается краской, чуть только речь касается чего-то интимного. Даже на комплименты реагирует румянцем. Удивительное сочетание бойкости и нежности — за всю жизнь не изучить и уж точно не налюбоваться.
Коснулись горячие ладони талии по обыкновению, развязали ленту на платье, скользнули молнией вниз. Прямой тонкий нос уловил привычный запах волос, коснулся макушки. Мареик развернулась в руках, подняла глаза — яркие невероятно, — поймала любящий небесный взгляд на своём лице. Потянулась было Лиса с поцелуем и замерла. Постойте-ка.
Всё так же прекрасна её маленькая фрау, только вот от уголков глаз лучиками мелкими обычно разбегались морщинки, а теперь их нет почти. Губы плотные, ровные, красивыми поперечными складочками, и цвета, надо же, яркого, будто накрашены, хотя помадой Мареик вовсе никогда не пользовалась. Возможно ли такое, но совершенно уверена строгая, верящая только в науку, арийка, что видит перед собой свою же фрау, только значительно моложе. Может, это любовь ей глаза застилает?
Отложила на несколько минут поцелуй. Потянула ничего не понимающую Мареик к зеркалу, встала аккурат за её спиной.
— Посмотри.
— Что? — закрутилась Мареик в руках. Куда смотреть? Что случилось? — Что не так?
— Посмотри внимательно, Мареик, — прижала Лиса к себе спиной, остановила суетливые движения. — Тебе словно снова девятнадцать, как тогда в кухне в Берлине.
— Да ну, — заулыбалась маленькая фрау и тут же зарумянилась, — Тебе кажется, разве же были тогда виски седыми? Вот, посмотри здесь, — подняла руки, разворошила собранные корзинкой кудрявые косы, вгляделась внимательнее в зеркало, чтобы найти, куда именно указать пальцем, и замерла. Нет седины. Ни капли. — Ой…
Развернулась Мареик снова в руках, нос к носу к Лисе, вгляделись друг в друга заново, другими глазами. Словно впервые друг друга увидели, замерли. Права Лиса: ни намёка на морщины, даже её глубокая складка мыслителя на переносице расправилась. А ведь серьёзная арийка часто хмурится, в работе особенно. Тонкими пальцами коснулась Мареик переносицы, носа, тонких губ. Удивительно.
— Тамарино вино… — выдохнула догадку, и сама себе не поверила. — Живая вода, Лиса! Тамара говорила на празднике!
Лиса нахмурилась то ли в размышлении, то ли в неверии. Подняла взгляд над макушкой Мареик, посмотрела в зеркало на себя, поиграла мимикой, разворошила светло-соломенную чёлку. Два варианта: либо поверить в невероятное, либо признаться себе, что подводит собственное здравомыслие. Никак не укладывается молодильное вино в научную картину мира, но результат эксперимента перед глазами, как не поверить.
Выкрутилась из рук Мареик, ринулась в гостиную, по пути оправляя упавшую с плеча лямку платья. Нагнала Лиса юркую фрау, когда та уже тыкала в планшет тонким пальцем.
— Что ты делаешь?
— Надо позвонить Тамаре! — подняла взгляд, моргнула, сообразила, — Софии! Она даст номер Тамары, а она…
— Ну уж нет, — запретила строгая арийка все ночные разговоры, слишком не готова делиться восхитительной фрау, слишком не сейчас. Вытянула отвлекающий девайс из тонких пальцев, — Завтра, — пояснила с лукавой улыбкой, подхватила Мареик вместе с наполовину расстегнутым платьем. — Всё завтра.
В несколько шагов доставила в спальню, перекинув через плечо, смеющуюся звонко Мареик — надо же, совсем пушинка, силы в руках немерено. Смотрела, целовала, касалась пальцами, губами — не верила глазам, наощупь убеждалась. Отмела подозрения в деменции — не кажется, вовсе не кажется. Снова маленькая её девочка, какую она помнит из заснеженного, их первого, Берлина, — перед ней, в её руках, под дрожащими тонкими губами. И она сама снова та же, даже мысли, кажется, посвежели.
Вот так вино у Тамары. Надо будет поинтересоваться химическим составом.
***
Звонили в далёкий, заснеженный ещё Город. Радовали звонком таких далёких и близких друзей. Просили ещё раз поблагодарить мистера Ричардса за прекрасный полёт.
Мареик взахлёб рассказывала, какое прекрасное бунгало она приготовила для Пуумы. Смеялась:
— Я теперь точно знаю, где достать для тебя нужного размера корзину, София!
Пуума Софию не очень интересовала, корзина же, напротив, весьма и весьма. Радовалась, вертелась в длинных руках возбуждённо:
— Мы хотим в Галин отпуск к вам ехать. Нет возражений, Мареик?
— София! Напрашиваться в гости неприлично!
Мареик протестовала: и вовсе девчонка не напрашивается. Лиса подтверждала, улыбаясь спокойно:
— Immer willkommen![2]
— Да, — будто невзначай вспоминала Мареик. — Нам бы как-то с Тамарой связаться. Она просила рассказать, как устроится Пуума. А телефона или хотя бы мейла не дала. Забыла, наверное. Тарья не знает. Говорит, не было необходимости.
— Не удивительно, — фыркает девчонка, диктуя нужные цифры.
Пуума близко не подходит. Сладкая парочка её не видит и не слышит. Зато Многоликому всё прекрасно и видно, и слышно. Друзья, надо же! Знакомы без году неделя, уже прямо все передружились.
Пуума друзей так быстро не заводит. Вообще не заводит — нет у неё друзей. Были, да все перевелись — кто в военных конфликтах погиб, кто угробил себя уже после, кто от старости, ран и болезней помер.
Можно было бы, конечно, считать друзьями Лиеннов. Всё семейство. Можно было бы, да нельзя. Лиенн не друг ей — наставник. Это совсем другое. Больше даже, может быть, но не друг. Остальные в прайде боятся безумия Пуумы — так уж повелось с начала времён. Нет страшнее горя для Многоликого, чем потерять свою пару. Невозможно пережить такое горе. А уж если пережить, значит, точно сойти с ума.
Львы в прайде чувствуют её запах. Держатся поодаль. Мать Лиенна, конечно, другое дело, но и она настороженно относится к Пууме. Говорит строго:
— Мои дети и их пары, у кого они есть, и те, которые будут, — под моей защитой. Ты — тоже. Но если опасность будет исходить от тебя… Ты поняла меня, Пуума?
А что ж тут не понять? К тому же, только Лиенн и Лиенна зовут её по имени (строго говоря, по фамилии, но Пуума уже давно её основным своим именем считает). Их дети иначе, чем Безумная, не зовут. Если зовут, вообще.
Так что нет у Пуумы друзей ни в том, ни в этом мире. Разучилась Пуума с потерей Ирен и разума и любить, и дружить. Во Франции её уже давно ничто не держит. Контора Ирен прекрасно работает и без Пуумы. Тарья всё равно в архитектуре ничего не соображает.
Могла бы разобраться, конечно. Но близко подойти даже к офису невозможно — там, на парковке, держала в руках окровавленную, умирающую, выталкивающую из себя слова с кровью:
— Обещай… Мне… Счастливо… Жить.
Жить. Да ещё и счастливо. Без неё приказала. Не могла хуже придумать наказания.
Знакомое имя в разговоре настораживает. Тамара? Да, Мареик спрашивала у неё, как с Тамарой связаться. Тарья небрежно пожимала плечами: она с Тамарой не связывалась никак. Та всегда была рядом — с того самого безумного рейва в катакомбах в Парижском предместье.
А сейчас её рядом нет. От этой мысли стало как-то тоскливо. Вот ещё, по ведьме тосковать! Прибежит, куда денется? Никогда больше, чем на сутки, Пууму в покое не оставляла.
Зачем, вообще, в эту Африку за этими двумя попёрлась? Ей нет необходимости работать. Об этом она никому не сказала. Фирма Ирен процветает, да и без средств к существованию Пуума прекрасно смогла бы прожить. Жила же раньше. Одежду можно украсть, еду — поймать. И ночлег — не проблема. В общество потянуло, что ли?
Признаться самой себе, что да, потянуло, в общество этой маленькой, такой, на первый взгляд, беззащитной, и такой сильной, надёжной фрау? На откровенность с ней потянуло. Захотелось раскрыться, как сама Мареик тогда перед ней, там, дома у сестрёнки. Ну уж нет! Сама на себя разозлилась, сверкнула фиолетовым кошачьим раздражённо.
Смотри-ка, теперь разговаривают с Тамарой. Услышала телефонный ведьмин голос. Весёлый. Снова кольнуло тоскливое. К чёрту!
Слишком много мыслей, слишком много эмоций — рванула к своему теперь бунгало, распугивая волонтёров. Дорожка, дверь, дом насквозь, задний, внутренний дворик, открытый в саванну.
Почему сбежала? Почувствовала — безумие. Яркая, испепеляющая всех и вся ярость. Поднимается, захлёстывает, душит, требует выхода.
Из дворика выскочила уже горной львицей. Неслась по саванне. Подальше от лагеря. От Мареик сейчас подальше. И от её жены. Сейчас она опасна. Безумие захлестнуло, требовало крови.
Загнала в саванне какую-то антилопу. Завалила. Вгрызалась в нежное мясо ещё живого животного. Наконец, добила и тут же вступила в яростную схватку за добычу — за её охотой наблюдала стая гиен.
Несколько дней прошло с драки с заносчивой сестрёнкой — Пуума полностью восстановилась. Яростно крушила врагов вокруг. Поняли гиены, наконец, что не с той связались, расступились, обратились в бегство. Пара-тройка зверей осталась лежать.
Хорошо поразмялась. Страшная ярость отступила. Чего ввязалась в драку? Ей одной эту тушу не съесть. Ладно, падальщики попируют.
Теперь бежала по саванне не спеша, спокойно. Оглядывалась с любопытством, изучала новые владения. Чего взбеленилась?
Какую-то тонкую, нежную жилку задела в ней Мареик. Нашла что-то живое в умершей тогда на парковке Пууме, тронула нежно тонкими пальцами. Разбередила старую рану. Треснул такой, казалось, прочный панцирь под взглядом сочувствующих янтарных глаз. Ожившее это тут же заныло, закровило. Вызвало давно забытое беспокойство.
Вернулась в бунгало уже поздней ночью. Перекинулась, бросила тело поверх покрывала. Уснула, как была — обнаженной.
Приступать к перечисленным Мареик обязанностям ассистента не спешила. Ранним утром исчезла из лагеря огромной кошачьей тенью. Сбегала размяться в саванну, обогнула лагерь. Задержалась у слоновника, понаблюдала. Вот ещё, стадо, пусть и слонов, водить на водопои. Она что им, пастух? Полковник Иностранного Легиона, пусть и в отставке. Многовато чести.
«А набрасываться на беззащитную перед тобой женщину и драться за неё с девчонкой тебе честь нигде не жала?» — теперь и совесть. Ещё не хватало.
Скользнула мягко привидением с ограды. Крадучись, припадая к земле, побежала к дому начальника миссии.
Выбрала позицию. Затаилась. Наблюдала. Вот вышла строгая арийка, что-то сказала внутрь дома, пошла в сторону лагеря, улыбаясь. Пуума, немного подумав, двинулась за ней.
— Возможно, вы меня не поймёте, но я заметила вас, — ох, уж эта арийская невозмутимость. — Мареик предположила, что вы можете появиться в таком виде, и передала для вас, — протянула в сторону Пуумы свёрток.
Разоблачённая, недовольная перекинулась. Взяла свёрток из протянутой руки, выпрямившись во весь рост. Многих людей чужая нагота смущает, сбивает с толку. Но, похоже, не этого звериного доктора: стоит, смотрит невозмутимо. Изучает? Да что с этой парочкой не так?! Ничем не проймёшь.
Развернула — удобный лёгкий рабочий комбинезон. Натянула. И с размером угадала. Да что же это?
Раздражённо и гипертрофированно интонацию Лисы подхватила:
— Возможно, вы удивитесь, но я неплохо знаю немецкий, звериный доктор. В Иностранном Легионе разные языки. Да и в Германии доводилось бывать.
— У вас странный немецкий. Немного архаичный. Впрочем, пониманию это не мешает. Итак, вы уже готовы приступить к работе? Или вам понадобится время, чтобы осмотреться, пообвыкнуть, отдохнуть? Может, что-то в обязанностях непонятно или пугает? Я, пожалуй, дам вам пару дней на адаптацию. Или пару недель? Давайте дней десять.
Пуума вспыхнула фиолетовыми глазами и заявила, что готова прямо сейчас.
Лиса неплохо изучила повадки представителей кошачьих. Многоликие, похоже, многое взяли именно от этого вида. Если хочешь, чтобы кошка сделала что-то, — запрети ей это делать.
