Африканский тандем

      — Это что такое?! — снова маленькая фрау в самую рань у Пуумы в бунгало. Злая. Хмурая. Не желала доброго утра, не спрашивала, можно ли войти, сразу после стука шагов по ступеням распахнула бесцеремонно дверь. Тычет тонким пальцем в экран планшета. — Что это?!       Пуума курит у окна, как всегда его не открывая, заполняет комнату дымом, даже носом в сторону Мареик не ведёт. Нет смысла вести — с самой развилки почувствовала, какой ком негодования на неё надвигается. Подходит к столу, только когда вдоволь успевает насладиться сигаретой, заглядывает в планшет искоса — там, на фото, убитые гиены вокруг разорванной антилопы.       — А, эээто, — тянется было в низком голосе узнавание, но исчезает за напущенно едкой ухмылкой, — пищевая цепь, ma cherie. Спроси у своего доктора, она расскажет.       — Тарья… — от приторно милой обыкновенно женщины звучит ужасно угрожающе. Пууме с трудом удаётся вспомнить, когда последний раз ощущала настолько явную, прямую угрозу. — Я не шучу, — в этом сомнений нет, не шутит точно.       Да что эта мелкая себе позволяет?! Ворвалась без приглашения, прервала утреннее рандеву с турником. За малым носом не натыкала в свой этот девайс с вопросом «кто это сделал?»       — Хищники, — огрызается Пуума, — иногда дерутся друг с другом за добычу. Как правило, насмерть, — что это? Оправдание? Тьфу, какая чушь, с чего бы ей оправдываться. Скалит ехидную улыбку, сверлит фиолетовым взглядом. Мареик сверление выдерживает стойко, кажется, не моргает почти.       — Столовая! Слышала о таком? Место, где кормят волонтёров, чтобы они не дрались за добычу насмерть! — язвит едко, взлетают брови. — Тарья, мы в заповеднике! Мы охраняем этих животных! Ты, — зло, прицельно направляет тонкий палец в Пууму, каждое слово чеканит холодно, — ассистент руководителя зоозащитного лагеря.       Пуума отходит снова к окну, снова закуривает. Возомнила себя наставником, мелкая зараза? Отчитывает за пару гиен? Абсурд. Выдыхает дым в центр комнаты, едва не в лицо возмущённой Мареик. Притворно растягивает изломанные губы.       — При чем тут я, строгий мой надзиратель? Поищи в саванне голодного хищника, спроси с него.       Мареик смотрит прямо в кошачий прищур, долго, в упор. И что это? Погодите-ка… Разъедает горечь яркий янтарь, от зрачка к краю радужки глаза Мареик меркнут, уходит злость, что сверкала искрами, вместо неё заполняет взгляд равнодушие. Ужасное равнодушие. Пуума не согласна, пусть лучше зло смотрит, пусть кричит. Но строгая в этот раз фрау отводит взгляд, ещё секунда, и угадается в нём разочарование.       — Лиса провела экспертизу следов от когтей. Пойду поищу в саванне ещё одного горного льва, — тихо говорит, бесцветно, разворачивается с шорохом мягких туфель о деревянный пол и выходит из бунгало.       Шуршит гравий под изученными уже частыми шагами. Сквозь приоткрытые жалюзи заглядывает в комнату оранжевое зарево рассвета, чертит на предметах тонкие полоски. Пуума выдыхает дым, который, оказывается, буквально застрял в лёгких, облегчённо. Ушла, наконец-то. Но затягивается ещё раз жадно, а за ним ещё, и не может устоять на месте, хватает с тумбы солнечные очки, хлопает деревянной дверью, не рассчитав силу, так, что, кажется, домик готов вот-вот обрушиться, и крупно, зло почти бежит следом.       Догоняет на развилке. На узкой дорожке поравняться не получается, сбавляет темп, идёт следом. Натурально по-кошачьи опущена голова, шаг в шаг, не отстаёт. Зачем только, сама не понимает. Что ей до этой неугомонной защитницы всех сирых и убогих? До её тонкокостного доктора? До вообще всей этой их саванны с этим их лагерем? Какого чёрта попёрлась? Злится, злится на себя, но от Мареик не отстаёт.       Маленькая фрау частыми шагами пересекает лагерь почти насквозь. Огибает здание штаба, выходит на тропинку в сторону технических помещений. Ничего не говорит. Что с ней не так-то? Пууме это совсем не нравится, обычно Мареик много разговаривает. Успела Пуума к щебету этому привыкнуть.       И в лагере, как назло, тихо, только в тряпичной сумке на плече Мареик в такт её шагам что-то позвякивает. Молча хмурая фрау огибает водохранилище и открывает калитку в вольере с мелкой металлической сеткой. Смотрит на Тарью вопросительно, получает в ответ неуверенный кивок, пропускает её вперёд, сама проходит и закрывает калитку плотнее.       Пока Пуума осматривает вольер и принюхивается, Мареик достаёт из холщовки стеклянные бутылочки, такими, вроде, новорождённых кормят, и прямо в светлой, почти белой, юбке садится на колени в песок около небольшой деревянной будки.       — Э-эй? Нечего бояться, время завтрака, — говорит на немецком, и в голос её снова возвращается привычная мягкость. О такой голос хочется тереться мохнатой башкой и мурчать.       Почти так и происходит, на ласковое бормотание к Мареик выходят несколько нелепых зверьков. Похожи на смешных щенков: лапы тонкие, пузо круглое, уши огромные, как антенны-тарелки на здании штаба, на пушистых спинах проглядывают неровные полоски, светлее, чем остальная шерсть, от носов забавно торчат тонкие белые усы.       Не глупая Пуума, никогда не была глупой, но понимание приходит не сразу. Не сразу узнаются в маленьких зверьках, напоминающих одновременно мышей и собак, взрослые оскалившиеся гиены, что на пуму нападали, чтобы антилопу отобрать.       — Развлекайся, — пожимает Мареик плечами, переходит на русский, снова голос становится ледяным, — убивай! Мы, конечно, всех сирот выкормим. Ну… Кого успеем спасти.       Непривычно и неприятно кольнуло. Что это? Снова совесть? Разглядывала нелепых малышей. Права ведь: действительно, развлекалась. Прикрылась удобным безумием и убивала врагов, не задумываясь. Хотя какие они ей враги? Злилась-то на себя, не на них, не на антилопу. Свои воспоминания, непрожитое горе вымещала на беззащитных, на тех, кто слабее. Стало легче? Едва ли.       — Они же стаей живут?       — Живут стаей. Детёнышей выкармливает только мать. С тех пор, как ты матерей убила, дети не ели. Нашли их пару часов назад. Впрочем, — передёргивает плечами Мареик едва заметным движением, чтобы кормящие руки не дёрнулись, взгляда на Пууму не поднимает. От этого становится совсем тошно, хочется видеть, что там в этих янтарных глазах. Хочется надеяться, что в них осталась ещё хотя бы одна искорка. — тебе же безразлично. Да, я погорячилась: охранного статуса гиены не имеют. Ты можешь убивать их и дальше.       Копошатся ушастые малыши вокруг светлой юбки. Сосут из бутылок жадно. Нелепые, жалкие. Скольких осиротила? Четверо окружили трогательно маленькую фрау. Один чуть поодаль, самый слабенький, покачивается на совсем нетвёрдых лапах, смотрит на Пууму полным ужаса чёрным взглядом. К нему тянется рукой Мареик, пытается подтянуть к себе, к остальным.       Безразлично… Вспомнила нерадостное пятнадцатилетие. Мать принесла безжизненное тельце маленькой Айну. Увидела старшую дочь над трупом отца. Страшную ложку, торчащую из его глазницы. Пустую бутылку водки. Всё поняла:       — Беги, Тарья. Баба Нюра всё видела. Милицию побежала вызывать. Уходи. Тебе здесь опасно.       Сама сирота. Но даже не это. Много воды с тех пор утекло. Живы, конечно, воспоминания — особенность памяти Многоликих. Как вчера всё случилось. Но к этому Пуума привыкла. Страшно другое, новое: разочарование в янтарных глазах этой маленькой храброй женщины. Как бы заглянуть в них?       Присела на корточки рядом. Неуверенно протянула руку:       — Можно помочь?       — Я их не убиваю, ты обратила внимание? Я их кормлю.       Вспыхнуло в голове застарелое, злобное, грязное. Тоненькую шейку эту ведь так просто свернуть! Вскрикнула яростно, резко вскочила. Щенки разбежались, заметались, запищали отчаянно. Малыш из рук Мареик завырывался, оставляя красные следы на нежной коже.       Выскочила из вольера, задвижку просто собой выбила. Хлопнула с такой силой, что вибрация по всей сетке вольера прошлась, пугая щенков ещё больше.       Переметнулась в прыжке, не особо заботясь о секретности. К счастью, никого в этот час не было у вольеров. Огромными прыжками помчалась в саванну.       Да что она себе позволяет?! Merde [1], охренела совсем!       Вырвалась за пределы лагеря, помчалась, не разбирая дороги. Ломилась сквозь колючие кусты, в щепки разнесла какое-то дерево. Но не убивала. Никого не стала убивать.       В часы после рассвета особенно красив заповедник. Вытягиваются редкие деревья кронами к небу, тянутся длинными тенями по земле. Весь мир отражается тенями от поверхности. От бегущей львицы тоже тень: длинная, гразиозная, летящая молнией — едва касается лапами тёмных лапьих отражений. Высоко над пумой планирует на огромный крыльях коршун — высматривает зорким взглядом завтрак. Наполнены дикие просторы дикими и прекрасными звуками: ветер путается в островках высокой травы, грохочет вдали стадный топот, трещат цикады, все будто одинаково, но если прислушаться, то на разный манер. Красоты Пуума не замечает.       Не видела Тарья и как вскочила Мареик, вытряхнула бутылочки на песок, перевязала до сих пор дребезжащую дверцу. Неловко тонкими пальцами пыталась приладить щеколду. Куда там! С мясом вырвало взбесившееся Многоликое. Хорошо, с землёй не сровняло.       Странно, но именно Мареик стало неловко. Кажется, пережала. Перестаралась. Аккуратнее надо с Тарьей, как её Лиса в операционной. А Мареик наотмашь. Распереживалась маленькая фрау. Но особенно некогда переживать — надо починить вольер, успокоить, докормить зверят. Опять же, подобрать одежду Пуумы, отнести в бунгало. Но в голове тревожно крутится вопрос: вернётся ли Многоликое? Вдруг нет?       Появилась. Через пару дней. Голодная, злая, взъерошенная. Сначала в дом. На перилах крылечка нашла свою нехитрую одежду. Сложена аккуратно. Вернулась на то же место, откуда сбежала. К вольеру прокралась. Наблюдала за кормящей Мареик какое-то время.       Заметила маленькая фрау запах табачного дыма и только за ним — Пууму. Вздрогнула от неожиданности. Обрадовалась — вернулась всё-таки беглянка! Но виду не подала. Наоборот, посмотрела строго. Молчала.       Радость мелочи этой, как бы она не скрывалась, Пуума почувствовала лучше, чем почувствовала бы свою. Светло стало как-то непривычно: надо же, волновалась! Ждала! И за гиен, кажется, простила. Жрать охота! Ладно, потом пожрёт. Решила проверить: предложила помощь с щенками ещё раз. Хотя обычно Пуума дважды не предлагает.       Мареик кивнула на отремонтированную дверь. Дождалась, пока Пуума зайдёт, плотно за собой закроет. Молча протянула одну из бутылочек, отставленных у ног, кивнула на того, самого тоненького щенка. Молча показала, как держать правильно, чтобы несмышлёные ещё совсем сироты не подавились. С интересом проследила за ловкими движениями Пуумы.       Поначалу Пуума немного не уверена, будто вспоминает: как же это делать? Мурлыкающе подзывает самого тоненького детёныша. Вот, надо же, подошёл. Схватила, уложила в сгиб локтя — она этим всю жизнь, что ли, занималась?       Щенок взвизгнул испуганно, но под успокаивающее мурчание быстро затих, вцепился в соску жадно.       — Тихо, крепыш! Ну-ка, не жадничай, не спеши. Вот так. Да ты зверюга отменный! Вырастешь Шварцнеггером, не иначе, — мурлыкает негромко, покачивает плавно на одной руке, другой поднимает под углом бутылочку со смесью.       Что за чудо перевоплощения наблюдает сейчас Мареик? Это точно Пуума? Не подменили? Уходит настороженное разочарование из янтарных глаз. Сменяется одобряющим недоумением.       Такое выражение именно этих глаз больше нравится Пууме. Неожиданно для себя отвечает на невысказанный вопрос:       — Когда-то давно была у меня сестрёнка, Айну звали. Настоящая сестрёнка, родная. Знаешь, когда родилась, может, чуть больше весила этого крепыша. Мать с сотрясом в больничку забрали. Я выкармливала. Вот, научилась. Не забыли руки.       Посмотрела прямо в глаза. Открыто, светло улыбнулась. Встретилась с ответной улыбкой в янтарных глазах, в ответ одним только взглядом поблагодарила. Отступило ощущение покинутости. Когда только оно успело забраться под ребра? С Мареик, оказывается, можно даже не говорить. Не говорить вслух, беззвучно совсем общаться можно. Понимать.       Мареик внутренне восхитилась. Ничего себе, откровения! Теперь бы не спугнуть, ничего не испортить. А как?       Высокая, военной выправки, фигура появилась из-за поворота. Как всегда быстрым шагом, как всегда собрана, как всегда масса дел. Но нашла время, улучила минутку, чтобы выполнить просьбу супруги.       Увидев в вольере с недавней находкой Мареик с Пуумой, поняла, зачем. Ласково улыбнулась своей маленькой фрау, положила ладонь на плечо. Не жест ревности, не намёк, лишь тень, маленькое напоминание для Пуумы. Не хватило времени строгой доктору рассмотреть внимательнее, что происходит, тоньше почувствовать — это сильное, но совсем другое. Доктор поймёт, Тарья уверена.       — Тарья, вы бы очень обязали меня, если бы занялись контролем поголовья, — нет недосказанности в голубизне глаз, лишь холодное спокойствие высокого неба. — Если вас это, конечно не затруднит.       — Контролем? Чего хочет от нас звериный доктор, крепыш? — почесала плотное щенячье пузо, совсем не безумным — нежным — взглядом приласкала мордашку.       — Есть в заповеднике виды, численность которых время от времени превышает допустимые нормы и начинает угрожать соседствующим видам. В таких случаях ведётся отстрел. Но, возможно, в виду ваших… эмм… видовых особенностей вам будет интересно этим заниматься. К тому же, полагаю, помощники в этом деле вам не нужны, либо нужно гораздо меньше людей, чем у меня занимается этим сейчас.       — Помощь нужна, звериный доктор? В убийствах? — язвительно фыркнула, аккуратно положила засыпающего детёныша, легко поднялась. Заглянула в небесные глаза — как реагирует на откровенную насмешку?       — Можно сказать и так, — Лиса невозмутима.       — Неплохая работёнка. Давайте сюда свои картинки.       «Убитых животных вы можете приносить в лагерь» — хотела добавить Лиса, но не добавила. Решила посмотреть, насколько кошачьи повадки.       Совершенно кошачьи. Первую пару жертв Пуума оставила в саванне, на радость падальщикам. Затем задумалась: хорошее же мясо. Может, в лагере пригодится?       Неслышно, невидимо подобралась к штабу перед очередной охотой. Заглянула в окно. Поздний вечер, опустел лагерь. Но не кабинет ветврача. Лиса склонилась над микроскопом. Рядом — включённый ноутбук. Работает. Рук не хватает. Времени не хватает.       Прокралась внутрь.       — Вы что-то хотели, Тарья?       Смотри-ка, а доктор не промах. Не застанешь врасплох. Уже во второй раз крадущегося Многоликого заметила.       — Половицы скрипят, — слегка усмехнулась, — В это время прийти может только Мареик. У неё, без сомнения, лёгкий шаг, — с какой нежностью она говорит о своей маленькой фрау. Даже одна короткая фраза говорит Пууме о многом. — Но с вашим ему не сравниться. Привидений тут раньше не замечали — остаётесь вы. Всё просто.       — Мне бы пикап. Добычу привезти в лагерь. Чего добру пропадать?       Отличного ассистента получила Лиса. Махом освободила кучу народа с двух самых трудоёмких позиций. Но всё-таки интересно: зачем же она Мареик?       На этот вопрос Мареик отвечает пожатием плеч:       — Не знаю. Нужна — и всё. А главное — я ей нужна. Понимаешь?       — Не очень понимаю, как мне это понимать. Ты вроде говорила, что ей нужна Тамара.       Лиса спокойна, поводов для волнений у неё нет, скорее желание разобраться. Понять, вот. Понимать Мареик, вообще, одно удовольствие — открытая, честная в любых своих намерениях. Все намерения Мареик чисты. Все желания прозрачны. Все люди для неё святы. Особенно свята Лиса. Нет тут предательства. Это другое.       — Это другое, — поясняет Мареик. И слов для понимания больше не требуется.

***

      Налаживались отношения. Удивительным образом успокаивалось безумие. Сворачивалось хищными кольцами, впадало в спячку. Взбрыкивало временами, конечно. Но всё реже и всё неохотней.       Странная маленькая фрау творила с Пуумой чудеса. Приходила, болтала, смеялась. Инцидент с гиенами и антилопой больше не вспоминала. Пройденный этап.       За сделанное для лагеря Пуумой впрямую не благодарила. Но с восторгом рассказывала, как много времени у Лисы освободилось. Расспрашивала о делах Пуумы, а какому Многоликому не лестно о своих делах рассказать? Пуума говорить много не любит, но с Мареик делилась, пусть и кратко. И очень вдохновлялась этим интересом — нужное дело делает, полезное.       Навдохновлялась так, что, помимо охоты и снабжения, провела по собственной инициативе работу с волонтёрами. Парой негромких фраз, выразительными тёмными очками перераспределила людей и этой перестановкой повысила эффективность работы. Полковниками в Иностранном Легионе просто так не становятся.       Очень быстро сложилась традиция: ранним утром на гравийной дорожке к одинокому бунгало появлялась пахнущая пряностями мелочь. В дверь не стучала — уже открыта для неё была дверь.       Проходила во внутренний дворик, усаживалась в единственное кресло. Забавно гнездилась: подтягивала ноги, мостила коленки вплотную с бамбуковым подлокотником, поправляла шуршащие юбки, аккуратно расправляла. Складывала руки, начинала:       — Твоя Крепышка опять подросла и ужасно хулиганит. Похоже, вожак растёт.       Лестно. Почему-то ужасно приятно. Как приятно слушать Мареик, о чём бы она ни рассказывала. Пуума быстро привыкла заниматься в своём импровизированном спортивном зале под речи маленькой фрау.       Странное появилось у Пуумы желание: рассказать этой мелочи всё. Про себя, про свою бродячую юность. Даже про Ирен. Мареик ничего не спрашивала, и оттого казалось, что понимает куда больше всех остальных, что встречались на сложном Пуумином пути.       Не сразу решилась, но однажды скинула с турника сильное тело, уселась по-турецки прямо на землю. Портсигар с самокрутками не спеша достала. Мареик и принесла портсигар. Заметила, как неудобно Пууме все принадлежности для самокруток с собой таскать.       Прикурила. Недолго молчала. Молчала и Мареик — почувствовала важность момента. Снова всё почувствовала. Пуума заговорила негромко. Рассказывала страшное. В застывший янтарь не смотрела. Говорила словно себе. А может, саванне.       Не приукрашивала. Не лгала. Не пыталась себя оправдать. Прерывалась на своё усмотрение, будто главу заканчивала, поднималась с земли, подавала Мареик руку.       — Пора начинать день, ma cherie, — улыбалась одними глазами, провожала маленькую фрау до штаба, убегала по своим делам.       Так повелось: день за днём приходила Мареик, слушала исповедь Многоликого. Израненного, изломанного с самого начала. Так часто терявшего слишком много, слишком всё сразу.       Откладывались утренние разговоры только пару раз. Пуума исчезала из лагеря на несколько дней.       Никого не предупреждала, а Мареик не спрашивала, потому что понимала больше остальных. Уходит из Испорченного мира Пуума. Видимо, куда-то к своим. Каким же дураком нужно быть, чтобы кошке задавать вопросы.       Первый раз после перерыва целую ночь Пуума не спала в ожидании утра. Утра, когда снова зашуршит дорожка под ногами Мареик. Скучала страшно. По разговорам, наверное, по отсутствию презрения, страха в глазах. А когда увидела тонкую фрау на развилке, поняла вдруг — по всему. По ней самой, по всей скучала. Вышла на крыльцо, расставила широко руки, обнимала за плечи смеющуюся Мареик, будто мурчала, не говорила:       — Ma cherie, — и ворошила прическу из кудрей в беспорядочную гриву.       Говорила снова, продолжала историю, только сидеть на дощатом осталась, у ног Мареик. Подумала даже, что надо будет второе кресло на веранду вынести или… Корзину! Одернула себя, нахмурилась. Это уже слишком. К тому же, пумой из корзины многого не расскажешь.       Много выслушала удивительно чуткая фрау, много раз сжималось сердце, замирало, впивались в ладони тонкие пальцы, сжимались внутренности, холодели щёки. Но ни одного раза не выдала своего волнения. Всё вместе с Пуумой перенесла, сквозь всё прошла. Пусть позже, пусть не вовремя. Хотя, может, вот оно, самое удачное время?       Сколько раз на Тарью рушилось небо, по выражению самой Мареик? Сколько раз собирала себя по частям? Сколько навсегда утраченных осколков?       — Жалеешь меня? — впервые решилась Пуума посмотреть Мареик в глаза: то ли на солнце рассветном блестят, то ли слишком влажные стали. — Не надо. Знаешь, как это будет… Конченный человек, вот. Моё безумие…       — Твой эгоизм.       — Ma cherie?       — Тебе удобно быть безумной? — спросила странное совершенно спокойно, не намекала даже, дала возможность ответить как угодно или не отвечать совсем.       — Удобно?! Merde! Да что ты вообще понимаешь? — пинком опрокинула лёгкий стол, в последний момент изменив траекторию. Не попасть бы в мелочь, хотя заслужила. Ядом восставшего на дыбы безумия сочились фиолетовые глаза.       Много мужества понадобилось маленькой фрау, чтобы сохранить невозмутимость. Перед лицом разъярённого Многоликого пасовали гораздо более смелые люди. Но смогла. Фыркнула Пуума, сверкнула фиолетовым безумным огнём, прыгнула — и была такова.       Мареик вздохнула. С сожалением? С облегчением? По тонкой грани ходит. Опять безумие пробудила. И снова осталась жива. И в этот раз аккуратно собрала одежду, брошенный раскрытым портсигар, с трудом вернула на место перевёрнутый стол. Ещё раз вздохнула, положила все Пуумины вещи в кресло и тихо ушла.       Тарья задумалась. Затаилась в ветвях самого раскидистого дерева далеко от лагеря, в глубине саванны. Раздражённо для этого оттуда леопарда согнала. Смотрела на небо, наблюдала жизнь вокруг, хмурила лоб. Удобно? Никогда раньше это определение не приходило на ум. Долго молчала. Перебирала в памяти и по ощущениям разные знакомства, просто события.       С горечью вынуждена была признать: права мелочь. За своё безумие можно многое спрятать, от многого можно скрыться. Спрятать страхи. Оправдать любые свои поступки. Безумная — и все дела.       Мало «можно», сколько же раз она его уже использовала? Merde! Сотни, наверное, если посчитать. Сохранять своё одиночество — безумие. Устанавливать границы — безумие. Не отвечать, не делать, не брать ответственность — оно самое снова. Да как же так Мареик в её голове, словно в картотеке, находит нужные главы лучше неё самой? Первое, что пришло на ум: «В этом и заключается безу… Э-э, нет!» — поймала за хвост привычную, удобную мысль. Остановила. Сильно безумие, безусловно, но Пуума сильнее!       Снова вернулась в лагерь почти в ночи. Снова тайком пробралась к дому начальника миссии. Мареик сидит на веранде одна, пьёт пахнущий пряностями чай. Уже подошла было к ней Пуума. И вдруг: Тамара. Учуяла запах Тамары от Мареик. Стукнуло в груди непонятно, забыто. Прилетела в Африку ведьма.