Breaking the ice. Хроники

Опекун. Пролог, в котором большое внимание уделяется сравнительной ксенолингвистике Если в языке эскимосов была сотня слов для обозначения различных оттенков белого цвета, то у клингонов была тысяча для описания различных состояний звездолета, его боеспособности, внешнего вида, полученных повреждений и тех неуловимых для глаз других рас зарубок, которые мелкие неисправности вроде барахлящих плазмопроводов оставляют на корпусе. Коммандер Чакотай по-клингонски знал всего несколько фраз, да и те старался не произносить без крайней нужды — уж больно сильным получался акцент, — но с некоторых пор активно пополнял свой пассивный словарь клингонского, неосознанно запоминая эпитеты, которыми К’Тара описывала возвращающиеся на базу маки корабли. Это немудрящее филологическое упражнение помогало помнить о том, что сверкающие такой родной, как очертания родительского дома, стальной полировкой федеральные суда в системе распознавания «свой-чужой» уже несколько месяцев относятся к категории «чужих». Не врагов — Чакотай даже не пытался подогнать под свою систему координат это определение, в Пустошах считавшееся чуть ли не аксиомой, — но чужих. К которым приходится относиться с осторожностью, если хочешь выполнить задание и сохранить корабль и команду. Вот и теперь, возле непонятной станции, неизвестно зачем притащившей их за семьдесят тысяч световых лет от пространства Федерации, Чакотай, глядя на обзорный экран, изучал непривычные, и все же неуловимо знакомые очертания федерального корабля явно нового класса и, мысленно описывая особенности конструкции словами, которые не рискнул бы произнести вслух, слогами чужого языка напоминал себе эту прописную истину. На всякий случай. — Нас вызывает корабль Федерации, — доложил Аяла ровным голосом. Чересчур ровным, пожалуй. Так уж получилось, что сейчас на мостике оказались именно те три человека, которые никогда даже мысленно не употребляли прозвища «федералы» и «флотские», постоянно слетавшие с губ остальных членов команды то с горьким, то с презрительным, а то и с яростным оттенком. — Коммандер Чакотай. Я — капитан Кэтрин Джейнвей. — Откуда вы знаете мое имя? — не сдержал изумления Чакотай. Будто в озвученном словосочетании содержался какой-то тайный смысл. Будто незнакомая женщина в капитанской форме каким-то чудом угадала секретное прозвище из тех, что дают друг другу дети в игровых лагерях следопытов. За последние месяцы он привык слышать от офицеров Звездного флота обращение «мистер». И мысленно усмехаться в ответ, повторяя клингонские слова. — Мы искали вас, когда нас перенесла сюда эта станция, — пояснила Джейнвей. Получив предложение о совместной работе по поиску пропавших членов команды, Чакотай подавил инстинктивное желание немедленно согласиться и посмотрел на Тувока, словно говоря: «Мне нужен твой совет». Эта фраза никогда не звучала вслух и все же тоже успела стать привычной. У меня расстроена система распознавания, и компас дурит, постоянно отклоняясь от четкого севера на пару делений — так бывает, когда штормовой эмоциональный фронт закрывает звезды ночного моря. Но вулканцам не знакомы подобные шквалы. И хотя Чакотай не мог постичь, что же за логика стоит за решением вступить в маки, именно немногочисленные в сопротивлении вулканцы довольно часто удерживали бывших офицеров Звездного флота от опрометчивого сотрудничества с бывшими же коллегами, которое кажется таким естественным, когда ты находишься в оке своего эмоционального тайфуна, — а на поверку оказывается гибельным. Дождавшись кивка Тувока, Чакотай ответил: — Трое из нас транспортируются на ваш корабль, — и, отключившись, все-таки распорядился: — Оружие. — А потом неожиданно для себя произнес вслух то, что раньше проговаривал только мысленно: — На логику вулканца, который присоединился к маки, вряд ли можно безоговорочно положиться. Тувок приподнял правую бровь, но воздержался от комментариев. Он вряд ли понял суть иронии, да и никто бы не понял. Просто именно после вступления в ряды маки Чакотай чаще, чем раньше, стал ловить себя на том, что практически подсознательно абстрагируется от любых ярлыков. Не употребляет те слова-маркеры, за которыми теряется индивидуальность человека, с которым имеешь дело в каждый момент времени. Или употребляет только в ироническом ключе. На мостике федерального корабля капитан Джейнвей сочла нужным начать знакомство с расставления всех точек. — Рада, что вы снова с нами, мистер Тувок. Тот немедленно убрал фазер в кобуру и повернулся к Чакотаю: — Я должен сообщить, что моим заданием было проникнуть в вашу команду, сэр. Я — начальник службы безопасности капитана Джейнвей. В этот момент Чакотай впервые пожалел о том, что, какими бы серьезными ни были повреждения корабля, универсальные переводчики отказывают еще реже, чем система жизнеобеспечения. Он плохо знал вулканский, однако помнил, что в этом языке грамматических конструкций, дифференцирующих разные типы и виды долга, раз в десять больше, чем в английском. Какую именно форму использовал Тувок? Вынужден обстоятельствами? Или практически прямым приказом капитана? Или стремлением к честности, которое вулканцы декларируют так гордо, но забывать о котором умеют лучше любой другой расы в квадранте? Ответ на этот вопрос не имел никакого значения, если подумать, — и почему-то казался очень важным. Чакотай не глядя остановил дернувшегося Аялу — резкое движение не уловило даже боковое зрение, но этот порыв был всего лишь отражением, словно размытая картина, которую знаешь до малейших деталей, — и, усмехнувшись, поинтересовался: — Так ты собирался доставить нас в их распростертые объятия, вулканец? Тувок снова вопрошающе приподнял правую бровь. Он никогда не слышал обращение «вулканец» из уст Чакотая, но не мог не уловить многозначительность интонации. Вопрос был, скорее, риторическим. Точные параметры задания шпиона Чакотая совершенно не интересовали. Просто в эти минуты и почему-то именно тогда, когда такое неправильное противостояние со Звездным флотом отдалилось на семьдесят тысяч световых лет, он с удивлением поймал себя на том, что на какое-то короткое мгновение впервые за прошедшие месяцы полностью перешел на язык маки. Хроника первая, в которой вырисовываются контуры равносторонней пирамиды Бывших офицеров Звездного флота не бывает. Во всяком случае, именно к такому выводу пришла Кэтрин Джейнвей после непродолжительного сотрудничества с коммандером Чакотаем. Одна его реакция на признание Тувока говорила о многом. «По крайней мере, вулканец выполнял свой долг офицера Звездного флота», — не совсем те слова, что можно было ожидать от человека, которого фактически только что предали. И безоговорочная поддержка решения об уничтожении станции Опекуна — это тоже из тех знакомых каждому командующему офицеру мгновений, когда неброская ткань униформы кажется тяжелее Эвереста — и ярче всех звезд галактики. Джейнвей реплицировала очередную чашку крепкого кофе и вызвала на рабочий экран данные на людей Чакотая. «Люди Чакотая» — верное определение. Коммандер был отличным командиром, и чтобы это понять, не нужно читать его личное дело — достаточно посмотреть на то, как держится с ним его команда. Маки выполнят любой его приказ — а что еще нужно в этой ситуации? «Вояджер» вылетел на свою первую миссию до того, как его окончательно укомплектовали командой. Дожидаться прибытия всех назначенных на корабль людей казалось абсолютно ненужной роскошью, ведь предполагалось, что «Вояджер» вскорости вернется на базу, а пока справится и с неполным составом. Теперь же этому «неполному составу», да еще и прореженному инцидентом со станцией Опекуна, предстоял полет длиной в неизвестное количество лет. Впрочем, Джейнвей предложила бы маки присоединиться к команде даже в том случае, если бы на «Вояджере» вообще не было свободных кают. Ни у нее, ни у них просто не было теперь другого выбора. Дверной звонок тренькнул как-то чересчур многозначительно, будто осознавая важность и торжественность момента, которые пока не удалось почувствовать людям. — Открыть. Тувок и Чакотай вошли в кабинет вместе. Они не смогли бы протиснуться в узкие двери оба одновременно, но неизбежная заминка на пороге была настолько кратковременной, что зрение ее даже не зафиксировало. Они вошли вместе. И все же — врозь. Это обстоятельство тоже было из тех, что не фиксируются зрением, — но ощущаются кожей. Разговор командующему составу «Вояджера» предстоял довольно рутинный — если бы пополнение в экипаж было получено обычным образом. Но здесь, в дельта-квадранте, в первые часы и дни путешествия, каждое сколь угодно незначительное решение казалось чуть ли не судьбоносным. Хорошо, что капитан Джейнвей никогда не была суеверна. Она быстрым движением убрала с рабочего экрана данные на маки и вызвала внутреннюю схему «Вояджера». Свободных кают, с учетом возвращения Тувока и закреплением места первого офицера за Чакотаем, оставалось мало, но больше половины энсинов и даже рядовых пока занимали свои двухместные апартаменты в одиночестве. — Капитан, я подготовил предварительную схему расселения, — официальным тоном сообщил Чакотай и протянул ей падд. Джейнвей, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, быстро просмотрела данные и протянула падд Тувоку. — Что скажете, лейтенант? Тувок бросил мимолетный взгляд на схему: — В данном случае соблюдение стандартного порядка Звездного флота представляется… смелым. Джейнвей усмехнулась — она могла бы поклясться, что Тувок собирался сказать «излишним», но в последний момент почему-то передумал. Он смотрел строго перед собой, но вся его манера говорила о том, что слова эти предназначены лично для Чакотая. — В данном случае соблюдение стандартного порядка Звездного флота представляется… логичным, — отчеканил Чакотай. И эти слова тоже предназначались не для того человека, на которого коммандер в тот момент смотрел. Джейнвей опустила глаза и осторожно помассировала виски. Им всем предстояло притереться друг к другу — это неизбежное условие любой ротации экипажа, и любой офицер Звездного флота после хотя бы года активной службы учится не обращать внимания на возникающую в таких случаях легкую неловкость. Но, как любил повторять профессор Чэпмен, в… гм, данном случае есть существенные нюансы. Чакотай и Тувок стояли почти что по стойке «смирно» на одном и том же расстоянии от стола и на равном расстоянии от центра, неожиданно образованного капитанским креслом, — и переговаривались через эту своеобразную вершину, словно через коммуникационный буй, запущенный в поле повышенной интерференции. Джейнвей скептически осмотрела эту спроецированную на плоскость пирамиду, основание которой утонуло в песках пустынь, и задержала жесткий взгляд поочередно на лицах обоих своих визави. — Вольно, джентльмены, — распорядилась она. Тувок приподнял правую бровь, но все же чуть сменил положение корпуса, на пару градусов повернувшись к Чакотаю. Чакотай просто повел плечами, расслабляя мышцы, а потом глубоко вдохнул и, тоже чуть повернув голову на пару градусов, заметил: — Капитан, увеличение числа личных контактов пойдет на пользу команде. — Помолчав с секунду, он все-таки добавил: — И облегчит процесс интеграции. Чакотай говорил что-то еще, но Джейнвей его почти не слушала. Она едва знала этого человека, и все же сейчас могла предсказать его реплики пусть с точностью не до слова, но до фразы. Потому что он был превосходным командующим офицером Звездного флота. Потому что он был прав. Да и Чакотай, пусть и смотрел только на нее, приводил свои аргументы для Тувока, которому не всегда удавалось сходу уловить тонкости взаимоотношений тех рас, что не способны относиться к происходящему безэмоционально. И Тувок, похоже, это понимал. Но тоже смотрел только на капитана. Джейнвей беззвучно фыркнула. Конечно, с самого начала было очевидно, что такого рода казусы на первых порах будут неизбежны. И все же жаль, что нельзя запереть этих двоих в одной комнате хотя бы на сутки. К счастью, в отношении других маки такого ограничения не существовало. — Итак, коммандер, вы решили расселить новых, — она многозначительно улыбнулась, — членов экипажа в свободные места в двухместных каютах. Я поддерживаю это решение. Надеюсь, новые соседи между собой поладят. — Как будто у них будет выбор, — фыркнул Чакотай. — Когда меня сразу после Академии назначили на «Аль Бетани», — неожиданно для себя призналась Джейнвей, — я делила каюту с болианкой. Это был кошмар. Она не замолкала ни на минуту, подчас даже во время сна. И обожала рок-н-ролл. Слава богу, что ее через два года повысили до лейтенанта, а то дело, боюсь, кончилось бы трибуналом за убийство. — Вы, я полагаю, говорите о капитане Дел? — уточнил Тувок. — Если я правильно помню, в прошлый отпуск вы провели неделю на Райзе в ее компании. — В самом деле? — непонятно чему удивился Чакотай. — Забавное совпадение. Я в свой последний отпуск тоже был на Райзе, правда, всего три дня. С коммандером Дэритом. Он был моим соседом во время первого назначения, — Чакотай многозначительно улыбнулся. — И он денобуланин. Они, как вы знаете, почти не спят, кроме периода спячки. После полугода я и сам научился обходиться четырьмя часа сна в сутки. Тувок возвел очи горе, четко, как на параде, развернулся лицом к Чакотаю и протянул ему падд: — Что ж, когда вернемся в альфа-квадрант и отправимся на Райзу, будем знать, какое для команды «Вояджера» забронировать расселение. Хроника вторая, в которой сердце начинает биться Сердце любого корабля находится не на мостике. И не в инженерном отсеке. И не в каком-либо другом «ключевом» — по определению охраны — месте, помеченном на схеме тем или иным броским символом. Сердце корабля находится в столовой. Там, где члены команды собираются вместе, чтобы отметить какое-нибудь событие; где быстро перекусывают или со вкусом обедают, обмениваясь нехитрыми новостями; куда приходят после дежурства пропустить стаканчик-другой чего-нибудь бодрящего или крепкого и перекинуться парой слов с приятелями. Там, где не смолкает гул голосов и звучит смех. Со смехом, впрочем, на «Вояджере» были серьезные проблемы. Поначалу Ниликс винил во всем звезднофлотские пайки, которыми команда была вынуждена питаться ради экономии энергии. Ну как, в самом деле, можно остаться в приподнятом настроении, даже если ты в нем проснулся, после обезвоженных яиц или замороженных овощей? А уж о том, чтобы приободриться после такого завтрака, речь вообще не идет. Но потом он заметил… Впрочем, нет, это неверное слово. Замечать было особенно нечего: никто не ругался, не разворачивался на сто восемьдесят градусов, едва заметив в дверях чью-то фигуру, не устраивал демонстративных сцен, пересаживаясь после какой-нибудь фразы за другой стол и громыхая по нему подносом. И даже висевший в воздухе гул голосов оставался ровным: не звенел время от времени металлом, не взлетал к потолку пронзительным свистом, в момент перемахнув через парочку октав, и не смолкал на две-три секунды красноречивым затишьем. Вот только всего через пару дней путешествия Ниликс, не имевший и не желавший иметь понятия о том конфликте, что гремел за семьдесят тысяч световых лет от его родной планеты, мог безошибочно перечислить тех членов команды, что когда-то были маки. Вне службы они всегда держались обособленно, не пытаясь переступить незримую границу — и не встречая подобных попыток в остальных. Ниликс был общительной личностью, и, хотя никогда раньше не путешествовал на корабле, команда которого состояла бы из больше чем одного человека, безошибочным инстинктом улавливал шаткое состояние этого водораздела. Он может в одночасье разлететься брызгами смеха, растаять, словно мираж, от которого останутся только воспоминания, — а может также в одночасье превратиться в непреодолимую каменную стену в сотни метров высотой. И мгновение трансформации будет не длиннее наносекунды. Он как раз размышлял о том, стоит ли делиться своими соображениями с капитаном Джейнвей и коммандером Чакотаем, когда в столовую на варп-скорости влетела Джор. Ниликс с трудом вспомнил ее имя — настолько спокойной, уравновешенной и незаметной была эту девушка, выглядевшая сейчас примерно так же мирно, как раненый талаксианский носорог. — Дженни! — прошипела она, остановившись возле столика, за которым ужинами сестры Дэлэни. Те синхронно подняли головы и воззрились на нее одинаково честными глазами. Ниликс, по правде говоря, не мог определить, которая из близняшек — Дженни. Видимо, Джор это тоже оказалось не под силу, потому что она рыкнула: — Мне плевать, которая из вас Дженни, но… — Она осмотрелась, подтянула ближайший стул, уселась за столик и начала что-то говорить яростным шепотом. — Красная тревога? — поинтересовался за другим столиком Курт Бендера. — Джор делит каюту с Дженни Дэлэни, — объяснил Тэйбор. — У Чакотая извращенное чувство юмора, — понимающе кивнул Бендера. — Или у капитана Джейнвей. Хотя, признаться, я не понимаю, из-за чего можно все время ссориться с соседом по комнате, особенно если этот сосед — Джор. — Ну, говорят, Дженни Дэлэни — девушка разнообразных талантов. Слышал краем уха треп флотских в инженерном, — добавил Бендера в ответ на вопросительный взгляд. — Но подробностей не знаю. Развить тему, казавшуюся Ниликсу более чем достойной внимания, приятели даже не попытались. Но прежде, чем прервалось короткое молчание, к ним подсела Джор, которая все еще не могла успокоиться. — Что на этот раз? — немедленно спросил у нее Тэйбор с искренним сочувствием. — Эта… — Джор запнулась, видимо, не желая выражаться нецензурно в общественном месте, — во всех отношениях гениальная леди проводила научный эксперимент. Эксперимент! У нас в каюте! И… — тут она почему-то покраснела и замолчала. — И — что? — навострил уши Бендера. — Ничего. Неважно. Не конец света, — пробормотала Джор, старательно не глядя на Тэйбора. Тот удивленно прищурился, но ответил ровно: — Что ж, не важно — так не важно. Ладно, господа и дамы, у меня дежурство. Как только Тэйбор отошел на достаточное расстояние, Бендера вернулся к теме разговора: — Так что там не важно? Ниликс, уже собиравшийся прервать свое невольное подслушивание и ретироваться, наклонился в их сторону под весом любопытства. Как оказалось, своевременно, потому что Джор понизила голос: — Она расплавила мою мандолу. — Твою? — переспросил Бендера. Ниликс было решил, что тот тоже не понял значение последнего слова, но оказалось, что суть вопроса была в другом. — Я хотела подарить ее Тэйбору. Мы же эвакуировались с корабля в спешке, а ты знаешь, как для него это важно. Ну и я сохраняла право на использование репликатора — на шампуне там и прочей мелочи — и реплицировала для него новую. — На шампуне? — удивился Бендера. — Прости за столь интимное замечание, но я что-то не видел, чтобы ты ходила с грязными волосами. — Ну, я пользовалась шампунем Дженни, — покраснела Джор. — Совсем немного, Курт! Это же такая мелочь! — Мелочь, — кивнул тот. — На корабле, на котором в настоящий момент каждый запуск репликатора на вес золота. Угу. — Как бы там ни было, Дженни говорит, все получилось случайно, — развела руками Джор. В этот момент раздался звук коммуникационного соединения, и ее вызвали в инженерный. Оставшийся в одиночестве Бендера громко хмыкнул и, видимо, придя к тем же выводам, что и Ниликс, пробормотал себе под нос: — И это оставляет нас с извечным вопросом: кто виноват? И что делать? — Опять полночи читал какую-то доисторическую муть? — громко поинтересовался Игорь Петровский — высоченный широкоплечий улыбчивый инженер, специалист по гель-пакетам, из которых состояла сеть корабля. — Я из-за твоих ночных изысканий сегодня чуть на вахту не опоздал. — Отвянь, Петровский, — вяло огрызнулся Бендера. — Если уж у тебя такая острая светобоязнь, попросись в другую каюту. Тот сделал движение, будто собирался пожать мощными плечами, но чуть не выронил поднос и, покачнувшись, усмехнулся: — Да ну. Там хорошо, где нас нет. — Пожалуй, — согласился Бендера. И, видимо, устыдившись своей давешней — похоже, что невольной — нелюбезности, добавил: — Если поделишься туалетными принадлежностями, я, так и быть, через несколько дней реплицирую какую-нибудь приглушающую свет финтифлюшку. — Я подумаю над твоим предложением, — с наигранной серьезностью ответил Петровский. Бендера фыркнул и, помолчав с секунду, предложил: — Присоединишься? Одновременно с ним Петровский с нотками вообще-то несвойственной ему неуверенности спросил: — Можно? Металлический поднос громко стукнул о столешницу — все в столовой мимолетно обернулись на этот показавшийся удивительно громким, но неожиданно гармоничным звук, — и Ниликсу почудилось, что он видит расцветающие радужными переливами водные брызги. Параллакс. Хроника третья, в которой на помощь героям приходит Его Величество протокол Вулканцам не знакомо чувство неловкости. В первые дни путешествия по дельта-квадранту Тувок напоминал себе эту аксиому так часто, что в конце концов это стало уже подозрительно. Земляне в таких случаях апеллируют к подсознанию и прочей фрейдистской тарабарщине, которая только добавляет в паутину новые нити. Вулканцы во всех случаях полагаются на логическую деконструкцию. Тувок, впрочем, замечал, что другие расы тоже способны к этому не сложному, но требующему незаурядного — вулканского — самообладания упражнению, но только если речь идет о ком-то другом. Наверное, именно это — неспособность руководствоваться чистой логикой, когда дело касается лично тебя, — и называется эмоциональной реакцией. Вулканцам подобные реакции чужды. А потому Тувок, потратив не такое уж и большое количество времени, вычислил суть проблемы. Ни одна из тысячи компьютерных тактических симуляций в Академии, ни один из миллиона известных тактических сценариев — о реальном прошлом опыте даже говорить не приходится — не предполагал и не мог предполагать такого финала карьеры внедренного агента. Он и маки — снова одна команда. Коллеги, объединенные на долгий срок общей целью из тех, что называются «витальными». Логически, именно это — абсолютную новизну ощущений — и следовало отнести к причинам вышеописанного странного феномена. Кроме того, было еще одно обстоятельство. На легкую настороженность со стороны маки, дерзко вздернутые головы или, напротив, опущенные на секунду глаза, или спины, сильнее выпрямляющиеся в тот момент, когда он входит в помещение, Тувок не обращал ни малейшего внимания — этого следовало ожидать, и потом, за многие годы общения с землянами он притерпелся к отсутствию у них самодисциплины в подобных вопросах, и даже снисходительные усмешки позволял себе только в своей каюте за закрытой дверью — и то если выдавался особенно напряженный день. Но никогда раньше Тувоку не доводилось иметь дело с экипажем, некоторые члены которого не хотели бы служить на корабле Звездного флота. Впрочем, этот казус следовало отнести к разряду «неизбежного зла» — и, как все неизбежное, оно не требовало длительных размышлений. Однако, сами маки к своему «неизбежному» злу — тому факту, что они теперь являются частью команды звезднофлотского корабля, — относились с типичным для «эмоциональных видов» раздражением, излечить которое могло только время. Механику этой эмоциональной реакции — на неприятное, но неизбежное событие — ему объяснял как-то Чакотай — еще тогда, в Пустошах. Тренированная вулканская память сохранила это казавшееся не очень нужным знание — а вот надо же, пригодилось раньше, чем можно было ожидать. И Тувок, слушая, как офицеры поправляют рядовых, знающих о рутине службы еще меньше, чем кадеты второго курса, ждал неизбежного — по давнему утверждению Чакотая — взрыва. Ждать пришлось недолго. Что и неудивительно, учитывая наличие в команде полуклингонки. Оставив изрядно побитого Кэри на попечение голографического доктора, Тувок и Чакотай шли по коридору по направлению к турболифтам. Тувок размышлял о том, какую неудачную форму принял «ожидаемый взрыв». Лучше бы Кэри и Торрес подрались в столовой, а не в инженерном отсеке во время дежурства. Теперь же устав оставлял не так много пространства для маневра. — Где мисс Торрес? — Я запер ее в каюте, — спокойно ответил Чакотай. Это было странно: коммандер не мог не понимать серьезность ситуации. — Я бы хотел перевести ее на гауптвахту, пока не будут выдвинуты официальные обвинения, — с нажимом уточнил Тувок. — Официальные обвинения? — как-то весело переспросил Чакотай. — Да ладно, Тувок. Мы за семьдесят тысяч световых лет от ближайшего суда. Ты в самом деле собираешься держать ее на гауптвахте так долго? Тувок недоуменно прищурился. Пробелы в юридических знаниях коммандера его не удивили — в конце концов, тот был командующим офицером, а не сотрудником службы безопасности, — но тон голоса и построение фразы казались немного неуместными — и все же странно знакомыми. — Капитан имеет право судить мисс Торрес здесь, на корабле, учитывая особые обстоятельства. — Я бы хотел уладить это сам, — с нажимом возразил Чакотай, — без предъявления обвинений и без участия капитана. — Она ударила коллегу-офицера. Это нарушение, наказуемое трибуналом. — Она — маки, а в маки иногда нужно оттолкнуть людей с дороги, чтобы сделать все, как надо. Как только Тувок услышал эти слова, он понял причину своего давешнего недоумения. И причину внезапного дежавю. В противовес первым дням, когда Чакотай с трудом даже смотрел в его сторону, теперь он разговаривал с ним почти так же, как когда-то в Пустошах. Это можно было бы счесть знаком благотворного влияния времени — но почему-то не получалось. Как будто качели взяли слишком большой разбег, и амплитуда движения висящей на цепочках скамейки вышла за безопасные пределы и грозила развалить всю казавшуюся такой устойчивой конструкцию ко всем земным чертям. — Мисс Торрес больше не принадлежит к маки, — напомнил очевидное Тувок. — И, при всем уважении, коммандер, — он выделил обращение голосом, — вы — тоже. Позволить мисс Торрес избежать наказания за явное нарушение устава — значит подать дурной пример команде. Может показаться, что вы проявляете фаворитизм по отношению к маки. Чакотай удивленно округлили глаза. Если бы Тувок не был уверен, что коммандер вряд ли вообще расслышал последние слова, он бы предположил, что эта мысль не приходила тому в голову. Но Чакотай странно застыл еще на обращении — как будто именно там содержалась какая-то новая и очень важная для него информация. — Послушайте, лейтенант, — отчеканил он, — я не обязан перед вами отчитываться. Я займусь Б’Эланной лично. А потом извещу капитана. Вы в это не вмешиваетесь. Это приказ. Тувок удивленно приподнял бровь. Он почему-то не ожидал такого ответа. И не из-за устава — строго говоря, в их ситуации подобное послабление было вполне логичным. Но его почему-то поразило обращение Чакотая к формулировкам протокола. Хотя что же в этом поразительного? Усилием воли загнав поглубже странные ощущения, Тувок ответил — точно так же, строго по регламенту: — Я признаю ваши полномочия в этом деле. Однако, я сделаю полный отчет в журнале службы безопасности. Чакотай, ни словом, ни жестом не показав, что вообще услышал его реплику, направился в турболифт, но в дверях обернулся. Он смотрел исподлобья, словно решая какую-то дилемму, а потом очень веско, будто подчеркивая осознанность своих действий, сказал: — Да, ты займись этим. Переход от формальности обратно к будничному тону был резким — и тоже отлично знакомым. Обычное дело на борту корабля, если подумать. Обычное дело между давно знакомыми коллегами-офицерами. Видимо, в этом все и дело — определил для себя Тувок. Ранее Чакотай сбился на привычный по Пустошам тон случайно, — теперь же сделал это сознательно. Как будто формулировки протокола оказались той центральной осью вращения, уцепившись за которую удалось хотя бы на время немного сдержать бешеный ритм раскачивающихся качелей. И хотя рваная линия перехода красноречиво свидетельствовала о том, что период «нуанка» — период скорби и привыкания — еще не окончен, они, похоже, все же приступили к движению в правильном направлении. Поняв, что по крайней мере первый офицер «Вояджера» наконец начал выбираться из-под своего эмоционального груза на логический свет, Тувок удовлетворенно кивнул закрывшейся двери турболифта и направился к себе в каюту. Лишь через несколько минут он понял, что почему-то все еще прокручивает в голове их с Чакотаем давние разговоры в Пустошах. Хроника четвертая, почти полностью посвященная эмоциональным реакциям Событие такого масштаба, как перенос в другую часть галактики и перспектива семидесятилетнего полета обратно домой, укладывается в голове не один день. И даже не одну неделю. Чем больше проходило времени с начала полета, тем явственнее Чакотай замечал стремительность происходящих с членами экипажа изменений. Здесь, в дельта-квадранте, единственный корабль Звездного флота быстро превращался из звездолета в небольшой провинциальный городок, с размеренным течением жизни, рутиной повседневных дел, в роли которых выступала служба, собственным главным пабом — центром общественной жизни, с истинно соседскими разговорами и сплетнями. Куда раньше, чем ожидал, он начал примечать, что к компании Бендеры, Тэйбора и Джор время от времени присоединяется Игорь Петровский, уже через минуту начинающий заглушать все реплики собеседников своим медвежьим рыком. И раньше, чем ожидал, услышал прозвище «третья грация», которым наградил Джор энсин Мерфи. Не слишком остроумно, но парня можно понять: частенько разбавляющая дуэт сестер Дэлэни своим присутствием Джор мешала романтическим поползновениям с привкусом пикантности в адрес близняшек. Чтобы разбить усиленный редут, требовалась наглость, которой Мерфи пока не набрался. Б’Эланна же — что вообще казалось невероятным — почти моментально включилась к круговую опеку в адрес Гарри Кима, потянув за собой Сеску. Конечно, Гарри в той или иной форме опекал весь старший офицерский состав — Чакотай и в себе замечал эти замашки «старшего товарища», когда так и тянет вытащить зеленого энсина с повадками годовалого щенка лабрадора на очередную высадку, чтобы тот своим чистым восторгом первооткрывателя добавлял красок в ставшую привычной работу. Но Б’Эланна, изредка позволявшая себе процедить «флотский» с такой нетипичной для нее, но очень хорошо знакомой Чакотаю по собственным давним ощущениям иронией, почти заставляла пересмотреть незыблемость казалось бы изученных законов Вселенной. Что греха таить, у Чакотая был соблазн записать на свой счет все эти переплетения, незримо связывающие корабль страховочными тросами, но все-таки он старался рассуждать здраво. Конечно, Тэйбор — кажется, к собственному удивлению, — щеголял новой офицерской звездочкой; Аяла, скакнувший сразу в лейтенанты (впрочем, вполне заслуженно), пожирал вожделеющим взглядом тактическую станцию, но бросал на капитана не раздраженные, а понимающие взгляды — с маки в службе безопасности в самом деле стоило чуть-чуть подождать; а Б’Эланна на правах главного инженера вообще постепенно перевернула с ног на голову весь инженерный отсек, повысив эффективность на какие-то там мизерные проценты и обеспечив, по ее собственному выражению, «своим людям» статус «ударников» и пару дней заинтересованных перешептываний. Да и бытовые споры Дженни Дэлэни с Джор или Бендеры с Петровским, в подробности которых они невольно посвящали всех, присутствующих в столовой в момент взрыва, все больше приобретали чисто семейную окраску. Но Чакотаю казалось, что мозг всех членов экипажа до такой степени занят попытками до конца осознать то самое «масштабное событие», что все остальные действия совершаются по большей части автоматически. Как с той самой сороконожкой, в их случае превратившейся в продукт генной инженерии с искусственно подогнанными к телу ногами. Она, быть может, и задумалась бы о том, как же именно умудряется ходить, но, по счастью, у нее просто нет такой возможности — центральный процессор загружен под завязку, — и именно поэтому она не путается в своих бесконечных конечностях и продвигается вперед. Наряду со множеством плюсов в подобной неосознанности были и существенные минусы. Чакотай не верил в «чистую логику без примеси эмоций», и чем больше общался с вулканцами, тем больше укреплялся в своем мнении. Вулканцы, конечно, дадут в этом смысле фору всем четырем квадрантам, но и земляне, и баджорцы, и болианцы умеют логически обосновывать собственные эмоциональные решения. А потом, когда спадет накал и разомкнется эмоциональная цепь, оглянешься на собственные действия с высоты прошедшего времени и с по-настоящему холодной головой и неизбежно спросишь себя: «Боги, и чем я только думал?!» Чакотаю с начала полета «Вояджера» уже случалось задавать себе этот вопрос. Планета с залежами делития, на поверку оказавшаяся хитроумной ловушкой видиан. Да, можно было логически объяснить, почему он решил не брать с собой на ту высадку никого из сотрудников службы безопасности: они не ждали столкновений, планета, хоть и содержащая богатые запасы ценнейшего ресурса, была необитаема, сканеры не фиксировали признаков жизни, да и Ниликс, эксперт по этой части космоса, утверждал, что координаты этого места мало кому известны. Да, все так. Вот только, покидая мостик, Чакотай чувствовал взгляд Тувока, буравящий ему спину. Вряд ли это что-то значило, если подумать. Тогда, в другой жизни, Тувок точно также провожал взглядом покидающего мостик командира корабля, и, оказавшись на «Вояджере», не изменил ни одной из своих привычек, в том числе этой — пусть Чакотай уже и не был капитаном. Но впервые в ответ на этот взгляд что-то глухо и протяжно звенело внутри. И к черту, к дьяволу протоколы и предписания — не в них было дело. Чакотай никогда не верил в отрицание. Он был адептом религии осознанности. Возможно, не самым удачливым, но преданным. Хотя следовало признать, что для некоторых индивидуумов отрицание работало просто прекрасно. Том Пэрис так старательно делал вид, что ему «плевать на все», от разлуки с альфа-квадрантом до пары стычек с неугомонным Долби в столовой, что его раскусили даже наименее проницательные и наиболее равнодушные к окружающему миру члены команды. То ли данное обстоятельство прошло мимо внимания Пэриса, то ли как раз на это ему и в самом деле было плевать, но оптимизм изливался из него как из рога изобилия на всех, кто оказывался в радиусе трех метров. И хотя многие, причем и флотские, и маки, в кризисной ситуации наверняка задавались вопросом, можно ли доверять бывшему осужденному, сдавшему на суде всех, кого смог, — все-таки личную репутацию со счетов не сбросишь, — сопротивляться его обаянию при непосредственном контакте было просто невозможно. Даже Долби в конце концов сдался. Сам же Чакотай просто время от времени ненавязчиво напоминал своей бывшей команде эпизод на планете окампа и зачастил в бар Сандрин. Бар этот вполне мог бы отнять у столовой статус центра провинциальной жизни, если бы только возможности для использования голопалубы не были столь ограничены нехваткой энергии. Пэрис в первый же день пригласил туда всех офицеров мостика, а капитана привел не иначе как набравшийся у неразлучного приятеля дурных привычек Гарри. Как-то вечером, поглаживая кий и переводя взгляд с Тувока на Пэриса и обратно, Чакотай вспоминал, как сорвался на мальчишку у станции Опекуна. Все та же история: оно было более чем логично — Пэрис вписал своими показаниями в ордера на арест немало имен маки. И все же — боги, чем я только думал? Вероятно, злостью на Тувока, которого просто невозможно было обложить площадной бранью — мешало понимание. Гремучая смесь, пары которой еще долго будут расползаться по телу, путая курс разумных решений и заглушая истинный голос интуиции. Но Чакотай был адептом религии осознанности и верил, что именно она есть первый шаг на пути к тому, чтобы оставить прошлое в прошлом. По молчаливому уговору в баре Сандрин о делах не говорили вообще, но с каждым переведенным взглядом у Чакотая внутри словно разгорался небольшой пожар. Очередная эмоциональная реакция — ну да и черт с ней. Закончив партию, Чакотай тронул Тувока за плечо и кивнул головой на дальний угол. — Лейтенант, я хочу внести небольшие изменения в протокол высадки на необитаемые планеты с богатыми залежами ценных ресурсов. — Разумная предосторожность, — кивнул тот. — Я подготовлю предложения. — Отлично. Тогда, — Чакотай указал кием, который так и не выпустил из рук, на биллиардный стол и очень, возможно даже чересчур для обстановки веско предложил: — Вернемся в саванну. Тувок приподнял левую бровь. Не узнать фразу он не мог — у всех вулканцев была отменная память даже на мелочи. Значит, удивило его нечто другое. Чакотаю не понадобилось много времени, чтобы понять, что именно. Шутка про саванну родилась в Пустошах, когда Чакотай заметил, что для Тувока любые сборища были сродни пытке. Здесь, на «Вояджере», Чакотая — а может и их обоих — постоянно носило из крайности в крайность, шатало на штормовых волнах мимолетных воспоминаний и укоренившихся привычек. И — странное дело — если он заплывал в эту гавань случайно, волны немедленно поднимались над горизонтом смертоносным валом, но стоило обратиться к банку памяти сознательно, как на море наступал полный штиль, словно затишье перед новой бурей. Чрезмерно раскаченные обстоятельствами качели, что при очередном неосторожном движении могут просто вылететь из петель, устроив всем, кто окажется рядом, мини-Армагеддон. Чакотай пристально взглянул на Тувока и каким-то непостижимым образом понял, что тот думает о том же. Тувоку уже приходило в голову это сравнение. Не в силу поэтичности натуры, а в силу того факта, что он очень, возможно даже слишком хорошо успел узнать человека, который сейчас поглаживал кий, словно опорные столбы деревянных качелей. Чакотай клял себя последними словами за дурацкую абсолютно неуместную эмоциональность, и все же эта мысль оседала на сердце горько-сладкой радужной пылью. Хроника пятая, в которой старшие офицеры подают экипажу дурной пример Хотя никто, строго говоря, и не назначал Ниликса офицером по морали — он сделал это сам, — к обязанностям своим на этом поприще он относился более чем серьезно. Идея, что представители стольких разных миров могут не только мирно уживаться вместе, но и являться гражданами одного государства, состоять в одной организации, постоянно пересекаться, общаться, вместе работать, была для дельта-квадранта, или по крайней мере той его части, откуда родом был сам Ниликс, не то чтобы абсолютно новой, но, пожалуй, в каком-то смысле революционной. Ниликсу случалось бывать в открытых портах или на космических станциях, центрах межзвездной торговли, на межзвездных курортах и тому подобных местах, где можно было встретить представителей куда больших рас, чем на «Вояджере», но все эти муравейники казались временными, почти искусственными сооружениями. Люди прилетали, улетали, задерживались на какое-то время и снова отправлялись в путь — куда-то туда, к звездам, на ту единственную планету, которую называли домом и где жили им подобные. «Вояджер» же стал домом для землян, болианцев, вулканцев, бетазоидов, баджорцев, и, хотя это обстоятельство было вынужденным, само ежедневное сосуществование с представителями стольких разных миров казалось для членов экипажа привычным и даже почти естественным. Все это было, разумеется, прекрасно и очень просвещено с их стороны, но некий офицер по морали, поставивший себе задачей-минимум в кратчайшие сроки ознакомиться хотя бы поверхностно с традициями родных миров всех членов команды, почти забыл, что такое ночной сон. К счастью, у него имелся в запасе набор универсальных приемов, способных в случае необходимости подбодрить любого, представителем какого бы мира он ни являлся, как-то: хорошая закуска, специальная смесь пряностей — бабушкин кулинарный секрет, делавший ее самой популярной женщиной на всем Райнаксе, где недостатка в веселых девушках никогда не было, — и, конечно, раканские народные песни. Сам Ниликс впервые услышал этот ритмичный напев с вроде бы бессмысленным набором слов в те дни, когда только-только покинул Талакс после войны: незамысловатая мелодия пробралась под ледяной панцирь первым солнечным лучом, задела какие-то мнившиеся окончательно порванными струны глубоко внутри — и с тех пор никогда, даже в самые черные дни, его не подводила. Изучение разнообразия земных субкультур заняло у Ниликса столько времени, что к тому моменту, когда он добрался в базе данных до баджорского слова «мандола», не смог вспомнить, где же его раньше слышал. Мелкая эта несуразность жужжала в голове назойливой мухой весь день, едва не заставив загубить талаксианский омлет, в приготовлении которого очень важен точный расчет времени. Только когда в столовую, сменившись с дежурства, вошел Тэйбор, Ниликс наконец нашел ответ на мучавший его вопрос и даже не смог сдержать довольно громкий вздох облегчения. Между тем, Тэйбор, не найдя в помещении своих приятелей, подсел к Долби и Гэррону. Едва поставив поднос с едой на стол, он тут же полез в карман, вытащил сережку и надел ее вслепую быстрым, явно привычным движением. Ниликс уже знал, что это за украшение — у Гэррона в ухе висела точно такая же традиционная баджорская серьга. Долби скептически следил за этими манипуляциями, а потом, искоса взглянув на слегка порозовевшего Гэррона, бросил: — И охота тебе возиться? Тэйбор равнодушно пожал плечами: — От меня не убудет. Пока протокол не требует, чтобы я поменял местами имя и фамилию, не вижу особых проблем. — Некоторые меняют, — заметил Гэррон. — Да. Ублюдки, которые стыдятся своего происхождения. — Тэйбор произнес эту фразу так, словно озвучил недвусмысленно доказанный наукой факт. Рядом что-то громко звякнуло — как раз в этот момент проходившая мимо их столика темноволосая баджорка чуть не выронила поднос. Стакан со свежевыжатым соком — между прочим, только что из гидропонного сада, первый урожай! — опасно накренился, готовясь свалиться на пол и разлететься вдребезги. Ниликс инстинктивно оперся о кухонную стойку, словно собирался через нее перепрыгнуть и броситься спасать плоды их с Кес труда. — Ого, осторожно! Коррекция курса. — Том Пэрис вырос как из-под земли и ловко подхватил разваливающуюся конструкцию. — Селес, верно? — Да, — кивнула та как-то механически. — Тал, — баджорка сделал паузу после имени, но Ниликс так и не понял, случайно или намеренно, — Селес. — Ну, держи штурвал крепче, а то Ниликса, чего доброго, хватит удар, и мы останемся без повара. Нельзя этого допустить, верно? И вообще, для нас, космических бродяг, натуральные продукты — почти роскошь. Если подумать, мы тут, в дельта-квадранте, шикарно живем, не находишь?.. Продолжая болтать в том же духе, Пэрис подтащил Селес к свободному столику и сам уселся напротив. — Браво, Тэйбор, — не удержался от ехидства Петровский, успевший, оказывается, не только появиться в столовой, но и застать всю небольшую сцену. — Говорю, что думаю, — огрызнулся тот. — Это против правил Звездного флота? Нетипичная для Тэйбора раздражительность красноречиво свидетельствовала о том, что он все-таки не слишком доволен происшедшим. Петровский вопрос проигнорировал и, как не в чем ни бывало, продолжил: — Зато Флоттер, — он мотнул головой в сторону Пэриса, — к счастью, как обычно, спешит на помощь, — и спокойно уселся рядом с Тэйбором. Ниликс беззвучно фыркнул. Он не знал, кто такой Флоттер, но смысл прозвища был понятен и без подробностей биографии прототипа. Том Пэрис просто излучал дружелюбие и радушие. И Ниликс даже мог оценить эти жесты — если только в зоне их досягаемости не оказывалась Кес. Сказать по правде, от дружелюбия и чувства юмора Тома Пэриса спастись было попросту невозможно. Когда после отлета с планеты банеан тот чуть ли не официально проинформировал Тувока, что теперь считает его другом, Ниликс сразу понял: спокойные дни для мистера вулканца однозначно закончились. Не то чтобы ему это могло повредить, конечно. Скорее уж напротив. — Лейтенант Пэрис, явитесь на мостик, — прогудела внутренняя связь. Тот стукнул по коммуникатору, отозвался: — Иду, — и принялся озираться по сторонам. — Ты, — он схватил за шиворот расположившегося поблизости паренька в синей форме. — Билли, кажется? Посиди здесь. — Пэрис практически насильно усадил жертву на свое место напротив Селес и быстро вышел из столовой. Ниликс собирался досмотреть антрепризу до конца, но тут его тоже вызвали на мостик. — Мы подлетаем к системе Барсай, — объяснил Чакотай причину вызова. Выглядел он при этом так, будто у него болят все зубы сразу, но это обстоятельство его почему-то ничуть не расстраивает. Ниликс осмотрелся, пытаясь понять, не происходит ли на мостике чего-то необычного. Пэрис, уже успевший усесться на место рулевого, сиял, словно только что доставил «Вояджер» обратно в альфа-квадрант практически единолично. У Гарри розовели уши. Дежуривший за инженерной станцией Хоган улыбался от уха до уха, но, заметив, что на него смотрят, немедленно спрятал свою ухмыляющуюся физиономию куда-то в приборную панель. Тувок прямил спину даже сильнее обычного. — На второй планете много съедобных растений. Но она является спорной территорией, — повторил Ниликс то, что уже говорил недавно на брифинге, и внимательнее всмотрелся в обзорный экран, отображающий планету и корабль на ее орбите. — О, это сенельцы. Они не слишком-то жалуют инопланетян, но с ними обычно можно договориться. Их противники куда более агрессивны, коммандер. Я бы сказал, что это удачный момент. — Отлично. Тогда, чтобы не терять времени, готовьте десант к высадке, а мы пока будем договариваться. Тувок едва заметно скривился и нажал какие-то кнопки на консоли, очевидно, давая распоряжение своим сотрудникам сопровождать группу. — Живите и процветайте! — бодро пожелала консоль. Пэрис засиял еще ярче, хотя минуту назад казалось, что это невозможно. Гарри старательно сдерживал улыбку, а его уши порозовели еще отчетливее. Чакотай выразительнее откашлялся и ровным голосом — только духи Великого леса знают, чего его это стоило — спросил: — Хоган, что там ремонтники? — Работают, сэр, — отозвался тот откровенно веселым тоном. — Ну-ну, — фыркнул Чакотай. — Эту бы изобретательность да в рабочих целях, — пробормотал он себе под нос. — Ниликс, — он сделал приглашающий жест. — Иду, сэр, — отозвался тот с улыбкой. Он уже сообразил, что происходит: очевидно, Пэрис и Гарри поколдовали над тактической консолью. Кажется, в словаре Пэриса это относилось к категории «дружеских подначек». Что ж, как и ожидалось, этот день для Тувока точно не будет спокойным. После успешного завершения миссии по сбору съедобных растений Ниликс заглянул в инженерный, чтобы поговорить с Б’Эланной о дополнительной энергии для гидропонного сада. Поймал он ее уже на выходе: в инженерном была пересменка. — Это настолько срочно? Ладно, посмотрим, что можно сделать. Тэйбор. Заступивший на дежурство Тэйбор молча кивнул и принялся нажимать какие-то кнопки. — Пэлдор джой! — пожелала консоль оператору. — Какого дьявола?! — взорвалась Б’Эланна. — Мы справимся, лейтенант, — пообещал Петровский таким елейным голосом, что сразу стало ясно: его работа. Б’Эланна бросила на говорившего подозрительный взгляд, но потом махнула рукой и все-таки отправилась спать. Ниликс тоже отправился к себе, гадая, последовал ли Петровский дурному примеру Пэриса или пришел к той же идее самостоятельно. Ответ на этот вопрос нашелся на следующее утро во время завтрака, когда вся столовая обсуждала вчерашние странности в поведении оборудования. Ниликс пропустил начало беседы и подошел к оживленно переговаривающейся группе в тот момент, когда все как раз разразились хохотом. Отсмеявшись, Бендера смерил Петровского наигранно-строгим взглядом и изрек: — Что ж, говорят, великие умы мыслят одинаково. А еще говорят: у дураков мысли сходятся. — И какой же вариант наш? — поинтересовался тот. — А уж это вы с Флоттером решайте самостоятельно. — Непременно, Бендера, — пообещал незаметно вынырнувший из-за чужих спин Пэрис. — Непременно. Да, кстати, Тэйбор. Пэлдор джой. — Тебе того же, Пэрис, — пробурчал Тэйбор, зевая во весь рот. — Живи и процветай. Да, кстати, — передразнил он, посмотрел куда-то за фигуры собеседников и повысил голос: — Селес. Пэлдор джой. Та снова чуть не выронила поднос — на этот раз, видимо, от неожиданности, — внимательнее всмотрелась в лицо Тэйбора и, убедившись, что тот не иронизирует, улыбнулась краешками губ и кивнула: — Пэлдор джой. Ниликс отправился обратно на кухню, решив, что сразу после завтрака обязательно прочитает побольше про баджорский фестиваль благодарности.