«Я не злопамятен, не помню и добра...»
— Владимир Вишневский
*Несколько месяцев назад*
В темном подвале горит зажжённая свеча. В свете её маленького огонька Чимин и Тэхён находили убежище от ужасов захваченного города. Внутри подвального помещения было тесно и затхло, а запах страха неодолимо наполнял воздух. Бункер служил им последней надеждой на выживание. Тэхён сидел на холодной земле, прижимая колени к груди. В глазах отражались блики дрожащего пламени, скрывая за собой тревогу и усталость. Чимин стоял рядом, руки сжимались в кулаки от бессилия и бессмысленности всего происходящего. Здесь они были не одни. В небольшой бетонной комнатушке можно было разглядеть ещё около пятнадцати уставших от этой жизни лиц. За стенами подвала раздавался шум и вой смерти. Вне этих стен улицы Сеула были превращены в мертвую зону, где голодные зомби посягали на каждое живое существо, попавшееся им на глаза. Они беспощадно разрывали любого: будь то человек или бездомная кошка. Перегрызали даже кости. В темном подвале Тэхён и Чимин находили хоть какую-то безопасность, но и она была непрочной, как обломки старых мечтаний и пустых надежд. В окружающем мраке их голоса превратились в шепот, переживаемые эмоции стали тонкими нитями, плетущими петлю на их шеях. Особого выбора у них нет и никогда не было. Власть перешла в руки привилегированных богачей и дипломатов, тех, кто успел урвать хоть что-то во время кровавой войны за судьбу страны. Режим в Южной Корее поменялся быстро, в кратчайшие сроки. Потребовалось всего несколько месяцев, чтобы не узнать прежние родные земли. По улицам гордо шагали военные — защитники и спасители государства, которые не только боролись с угрозой заражения, но и притесняли выживших. Теперь те были лишены свободы и обречены вкалывать, как рабы. Начиная с расклеивания объявлений о разыскиваемых, заканчивая уборкой трупов с пыльных дорог. Голод вынудит согласиться на всё. Сеул периодически подвергался бомбардировкам, когда захватчикам показалось удобным уничтожить как можно больше заражённых. Но это оставило город в руинах и ужасе, а его народ — без крова над головой. Огонь забрал сотни, возможно, даже тысячи невинных жизней, мир исчезал под дождём снарядов, летящих в кроваво-красном небе. Земля, покрытая прахом, навряд ли оправится после такого. Чимин смотрел на Тэхёна, чувствуя собственное безжалостно раскрошенное на мелкие осколки сердце, щемящее безысходностью. Омеги были пленниками этой новой реальности, их жизни стали тонкими струнами, готовыми оборваться в любой момент. Тэхён медленно приблизился к Чимину и вплёл свою ладонь меж его пальцев. По венам пошло тепло от приятного прикосновения даже в этой зловещей обстановке. В глазах загорелась искра надежды, затмевающая собой всю тьму. — Мы вместе, Тэхён. Я не позволю им разлучить нас, — прошептал Чимин в родные губы, смотря прямо в блестящие от слёз глаза. Тэхён улыбнулся слабой, но настоящей улыбкой: — Да, Чимини-хён. Мы переживём и справимся с этим вместе. Руки сжались сильнее, а лбы столкнулись вместе. Младший омега клюнул в местечко между глазом и аккуратным носиком Чимина. Невинный поцелуй как символ их чистейшей связи и желания преодолеть страх и болезненные испытания. Они были готовы стоять друг за друга, даже когда мир перевернётся вверх дном. В темном подвале Сеула во имя любви и выживания Чимин и Тэхён готовились дать вызов тому аду, что творился вокруг. В момент всеобщего траура их свеча никогда не угасала. Жар и пламя несли любовь и силу духа двух боровшихся за жизнь душ.***
— Операция прошла успешно, показатели в норме. Подготовьте пациента к переводу в палату для дальнейшего наблюдения и ухода. Все приступают к завершающим действиям. Главный хирург ещё раз проверяет раненую область, на которой проводилась операция, на наличие кровотечения и целостность наложенных швов. После чего удаляется из помещения, доверяя оставшуюся работу ассистирующим и медсёстрам. Те, в свою очередь, отключают пациента от приборов. Операционная медсестра помогает поднять его со стола. С помощью остальных переносит на носилках и передаёт врачам в хирургическое отделение для перевода в палату. Операционная команда приступает к процессу уборки и подготовки помещения для следующей процедуры. Операционный стол, медицинское оборудование, мониторы и другие поверхности тщательно очищаются и дезинфицируются. Использованные компрессы, шприцы и другое утилизируются. Люди суетятся и торопятся. Сегодня операции идут одна за другой. Зашивание ран, извлечение пуль, ампутация рук, ног. Контузии, вывихи, открытые, закрытые переломы, разрыв внутренних органов, лихорадка и далее, далее, далее. День сменяется ночью, а этот ад не прекращается. — Господин главный хирург, вас вызывают к начальству. Врач продолжает тщательно промывать руки. Лицо его, порядком уставшее, хмурилось, суровый взгляд обращён на молодого солдата, что растерялся под пустыми глазами. — Кто давал вам право входить сюда! Соблюдайте стерильность, если не хотите, чтобы один из ваших сослуживцев умер от заражения крови прямо во время необходимой ему операции, — громкий стальной голос врача стал неожиданностью. Ему нельзя было не подчиниться. — Простите, сэр. Мне был дан приказ... — Плевать я хотел на ваши приказы. В этом здании приказы твоего начальства — пустой звук. Паренёк поджимает губы, когда один из медбратьев берёт его за руки и выводит за дверь. Солдат пытается возразить, крикнуть что-то хирургу, но остаётся проигнорированным. — Господин Чон, идите. Мы справимся сами, — медсестра Минхва осторожно кладёт руку на плечо своего старшего. — Сходите, куда вас просят, и отдохните. Вы уже больше двадцати часов на ногах. В кабинет заходит без стука, отрывая мужчину в форме от горячего кофе. Здесь стоит непривычно звенящая тишина, в отличие от шума и криков в коридоре первого этажа. — Чон Хосок. Рад снова тебя видеть, — мужчина окидывает взглядом врача перед собой, задерживает взгляд на кровавых пятнах. — Не успел привести себя в надлежащий внешний вид, генерал Чхве. Видите ли, работы навалом, — тон хирурга грубый. Этой встречи он не желал и предпочёл бы вообще не видеть неприятного человека, что продолжает спокойно попивать кофе, поправляя ремень на заплывшем жиром животе. — Да, работы много. Мои солдаты защищают нашу родину, закрывая её своей грудью, идут на смерть ради корейского народа. Пока вы здесь прохлаждаетесь, мои бойцы ведут тяжёлый бой на границе Тэджона с оккупантами. — В голосе ни капли искренности, слова сквозят напущенным героизмом и страшным пофигизмом на то, о чём разглагольствует. Хосока тянет блевать от этой лживой морды. — Но я надеюсь, — продолжает тот, — вы уже набрались сил, отдыхая в этой... больничке, занимаясь лечением невесть каких отбросов, что должны пахать во благо нашего государства. Готовы помочь своим боевым товарищам на передовой? Как вы считаете, военный врач Чон Хосок? Генералу в лицо хочется плюнуть. Этот мудак ни о чём не беспокоится, кроме своего благополучия. — Я могу отказаться? — Подумайте сами, — кривой оскал раздвинул мясистые щеки. Руки чесались выбить ему пару отбелиных зубов. Довольный собой альфа впридачу пытается давить аурой, что Хосок на корню пресекает, выпуская свой более тяжёлый феромон. От давления на лбу генерала моментально выступает пот, приходится отложить кружку и сдаться. Холодная молчаливая война мужчин оголяет и так накалённые отношения. Никому не нужная формальность между этими двумя была до одури смехотворна. Никакого уважения друг к другу никогда не было и не будет. Всё началось после установления режима в Сеуле. Тогда Хосока призвали к службе в армии для защиты своего народа. Будучи молодым и крепким человеком, к тому же патриотом своей страны, альфа готов был служить во благо родины. Но вскоре красивая картинка и розовые облака быстро рассеялись. Реальность была куда ужаснее. Это больше не корейская армия, а лишь сборище тупоголовых фанатиков власти и авторитета. Никакой защиты населения не было. Людей быстро поработили, называя это вынужденным контролем для их же безопасности. Хосок видел весь кошмар, творящийся с обеих сторон: в Сеуле и армии. Система строилась на насилии, власти и авторитете. Старшие по званию управляли подчинёнными как марионетками. Некоторые не выдерживали. Один из знакомых солдат Хосока застрелился прямо на его глазах. Генерал-лейтенант Чхве тогда был капитаном их отряда. Издевался над любыми не понравившимися или неугодными подчинёнными как мог. Часть сослуживцев подсела на наркотики. Порой выполнять приказы в здравом уме было немыслимо. После смерти друга кошмары мучали Хосока ещё долгое время, а Чхве стал врагом номер один. Зато второй половине солдат ситуация казалась сплошь плюсов. Одной из них была полная свобода действий в сторону гражданских и абсолютная безнаказанность. Хосок пытался уйти мирным путём, но единственное, чего получилось добиться — перевод в эту больницу после выслуженного срока. Совпало с тем, что одни из главных ворот на севере Сеула прорвала волна зомби. Требовались врачи. Власти, недолго думая, начали применять тяжёлое оружие. Сбрасываемые бомбы сотрясали районы на севере города на протяжении целой недели. И это была защита? Те ужасающие первые дни в качестве хирурга на новом месте и бесчисленные унесённые невинные жизни отпечатались на подборке мозга Хосока на всю жизнь. Генерал-лейтенант Чхве всей своей душой, если таковая имеется, презирал молодого врача и топил как мог. И вот теперь старый ненавистный знакомый решил обрадовать альфу новой вестью. Передовая Тэджон... Всё дело в том, что в городе накалилась ситуация из-за восстаний и участившихся попыток свержения установленного властями режима. Всех подробностей Хосок не знает, но ходят слухи об объединении бывших заключённых тюремной колонии Тэджон, дескать, оттуда пошло восстание. Теперь же противостояние только набирало обороты, соответственно, и жертв в разы больше. — Подготовьте команду медиков. У вас ровно двадцать четыре часа. Примерно так Хосок и попал в Тэджон. Прекрасный город, кстати. Во время своей учёбы в университете Хосок мечтал на долгих парах, как отправится в небольшое путешествие по городам Кореи, в том числе и в Тэджон, чтобы развеяться и отдохнуть. Этого, к сожалению Хосока и его нервной системы, так и не случилось. Стоит ли радоваться выпавшему шансу уехать из родной душной столицы? Альфа явно так не думает. Не в этих условиях. Уже вечером пришлось собирать вещи. Другие врачи тоже были оповещены о сборах, никто особой радости не показывал. Людям было страшно уезжать в место, где помимо опасного вируса ведутся боевые действия и неизвестны новые условия пребывания там. Вряд ли их будут встречать хлебом-солью. Тем не менее, в глазах некоторых молодых медиков горел огонёк страсти и желания спасать жизни. Для них эта поездка кажется возможностью проявить себя и свои знания. Смотря на них, Хосок уже чувствовал горький вкус жалости к ним. В сознании мелькали мысли о том, как быстро изменятся эти молодые и наивные ребята. Сам Хосок до службы был таким же. Всё на что-то надеялся, о чём-то мечтал. А в итоге мир катится по наклонной прямиком в самую ж... Военный фургон подъехал ко входу в городскую больницу где-то около часа ночи. Лицо Хосока обдавал непривычно холодный воздух, заставляя уши покраснеть. Альфа ещё раз окинул краем глаза улицу, которая сейчас совсем пуста. Давно не выходил он в такое позднее время наружу. Полгода одновременно быстро пролетели и ужасно медленно тянулись. Даже странно. Сначала ночью гулять было опасно, укушенным или съеденным заживо зомби быть не хотелось. Позже вообще стало запрещено под угрозой смертной казни из-за комендантского часа. Поездка была не из приятных. После тяжёлого дня в больнице и вечерних сборов вырубило конкретно. Но раздолбанная трасса, а иногда бездорожье трясли машину во все стороны, не давая пассажирам расслабиться. Приходится терпеть, сжимая зубы. До прибытия два часа.***
Собирая на небольшой полянке чернику, Чимин мог спокойно побыть в тишине. Может, это покажется безрассудным со стороны — сидеть на открытой местности и не беспокоиться о безопасности, но не для Чимина. Он не пугается и не приходит в ужас от любого дуновения ветерка или шелеста листочка. Омега отлично научился различать звуки природы от шагов зомби или человека. К тому же последние несколько дней Юнги всегда был где-то поблизости. Это и успокаивает, и напрягает. С Юнги он успел сдружился, но привыкнуть к нему — нет. У Чимина всегда так. Новые люди в его жизни напрягали. Омега из тех, у кого есть пара близких, которым можно довериться, и всё. Чимин никогда не любил большие компании и не славился большим количеством знакомых. Одиночество в детстве тоже не пугало. Порой хотелось посидеть один на один с собой. Это не значит, что Чимин ненавидит людей и является круглым одиночкой. Что плохого в том, чтобы иметь личное пространство? Конечно, Тэхён всегда был исключением из правил. Чимин знает, для того нет ничего страшнее, чем остаться одному, поэтому находился рядышком с младшим по возможности. Такое не напрягало, а ещё Тэхён умел становиться очень тихим и незаметным, когда это нужно. Затаится где-нибудь, как мышка, стараясь не мешать, и тихонько занимается своим делом. Тэхён — тактильный эмпат до глубины души, а Чимин всегда в какой-то момент ему сдавался, раскрывая руки, чтобы тот влетел в объятья. После увиденного трупа Чимин мало чему радовался и улыбался. Целый день ходил молча, а Юнги дал ему эту возможность, не лез с вопросами или шутками, зная, что омеге нужно время переварить. Найденная к вечеру черника стала первой небольшой радостью, словно отрезвившей ненадолго младшего. Нервы приходили в покой за ее сбором. Оказалось, что вдыхать запах спелых ягод очень расслабляет. За то время, что Юнги собирал хворост для костра, Чимин успел наполнить ягодами две кружки: для себя и Юнги. Время близилось к ночи. Благодаря умению Юнги делать костёр без дыма с помощью двух выкопанных ям удалось не привлекать ненужного внимания. — Сегодня будем спать на дереве, — как обыденное выдаёт альфа, допивая чай с черникой. Чимин аж поперхнулся воздухом: — Как на дереве!? Шутишь? — Омега даже откладывает тарелку с едой, пытаясь представить картину того, как они с Юнги спокойненько спят на веточке, пока та с треском не обламывается... У Чимина и так проблемы с ногой, не хватало ещё что-нибудь сломать. — Вот так. У нас с собой спальные мешки. Я научу тебя спать на дереве. — Только что-то от этих слов омеге не легче. Ну не обезьяны же они, в конце концов. — На земле слишком опасно, даже несмотря на то, что мы старались не выдать свое присутствие, нас могут заметить случайно, — Юнги достаёт упомянутые спальные мешки, кидая один омеге. — Ночью лучше смотреть под ноги, никто не будет искать людей на деревьях, — усмехается он. Для ночёвки идеально подходила большая ива, рядом с которой, как оказалось, не случайно остановился Юнги для привала. Её ветви достаточно толстые и прочные, способные вынести вес двух человек, а листва не дала бы увидеть их издалека. Юнги быстро вскарабкался по стволу, начиная привязывать их рюкзаки с вещами верёвкой к одной из веток. — Ты когда-нибудь лазал по деревьям? — обращается альфа. — Когда мне было лет семь. Не очень внушительный опыт лазанья, — наблюдая за старшим и предвкушая свою скорую участь, Чимин смог выдавить из себя только это. Юнги оборачивается посмотреть на него через плечо, замечает невинно хлопающие глазки и высоко поднятые бровки. Несмотря на все попытки Чимина выглядит уверенным и совсем не пугливым, в том числе попытки отшутиться, он выглядел, мягко говоря, так, будто Юнги сейчас заставит омегу самому себе копать могилу. — Ясно. Будем надеяться, ты вспомнишь свои навыки, — слетело с языка раньше, чем Юнги успел себя остановить. — А если нет? — хмыкает испуганно Пак и смотрит на свою больную ногу. Сейчас она ему явно не поможет. «Спокойно, Чимин, он это не всерьёз. Ты же это знаешь». — Тогда тебе придется спать на земле. Будем надеяться, что на тебя не наступит зомби. Хочешь спросить, что, если всё-таки наступит, или пойдешь и поможешь мне посадить тебя на дерево? — Мин уже в открытую насмехается. — Сам же говорил, что научишь, — Чимин дуется, но послушно встаёт и подходит к иве. Стоит неловко, не знает, что делать. Омега смотрит на то, как ловко Юнги спускается вниз, в голове грустно вздыхает, потому что сам Чимин такой грацией движений похвастаться не смог бы даже со здоровой ногой. Альфа становится напротив, начиная объяснять: — Смотри, сначала хватаешься руками, проверяй прочность веток, за которые будешь держаться или вставать на них. У тебя всегда должно быть как минимум две точки опоры, не переноси вес только на одну точку. То есть если стоишь ногой на одной ветке, то другой ногой становишься на другую или руками полуподтягиваешься. Иначе можешь полететь вниз, — кидая взгляд на вслушивавшегося омегу, рвано дышавшего от нервов, поэтому Юнги, чисто на всякий случай: — Не бойся, я буду страховать тебя снизу и придерживать. Лезь вон на ту толстую ветку, а я буду спать рядом на другой левее. — Хорошо. Омега ещё немного переживает, но то, что его будут страховать, действительно успокаивает. Чимин трёт вспотевшие ладошки, глубоко вдыхая и становясь ближе к дереву. Отсюда, снизу, ива кажется ещё более величественной. Крона вздымается высоко-высоко к небу. Чимин думает о том, сколько лет простояла здесь эта ива. Сколько поколений сменилось, как много людей она пережила. Руки хватаются за выступы ствола, как Юнги и говорил, Чимин проверяет их надёжность, немного дёргая, но вскоре замирает на несколько секунд. Ладони альфы скользят и крепко обхватывают талию. Преодолев мелкую заминку перед началом, Чимин уверенней отталкивается от земли. Чужие руки тут же подбрасывают выше, что существенно облегчает задачу. Дальше легче. Омега быстро приловчился, осторожно и неторопливо поднимаясь выше, перенося вес между руками и одной ногой, а чтобы не задействовать больную стопу, опирается на колено. Юнги лезет следом, всё так же надёжно находясь позади и внимательно следя, куда и как двигается Чимин. И когда Чимин плюхается попой на нужную ветку, тяжело дыша, как после марафона, Юнги тоже чувствует небольшое облегчение. «Не убился. Ничего не сломал. Вот и славно».***
Горячий солнечный шар медленно плывет за горизонт. Чимин может увидеть лишь немного его света, ещё озарявшего розовое небо. Закат приносит с собой холод и темноту, и если от темноты спасеньем служила полная луна, только-только готовящаяся взять господство в небесах, то с холодом лично у Чимина были проблемы. Без костра тяжело, но с ним в разы опасней, так что приходится довольствоваться спальным мешком, залезть в который и не свалиться для Чимина стало подвигом. Кстати, всё же стоит признать, что идея Юнги спать на дереве имела гораздо больше плюсов, чем изначально казалось омеге. Помимо небезопасного сна под открытым небом на земле, Чимин вспомнил о том, как сильно охлаждалась эта самая земля ночью. Особенно в лесу, где не успевала достаточно прогреться даже днём. Пришлось бы подкладывать под себя листву, мох и всё подряд, чтобы просто не окоченеть за ночь. Поэтому омега зябко ёжится, когда смотрит вниз, представляя промерзшую и сырую почву. Думать о холоде оказалось очень холодно, Чимин мечтательно закрывает глаза, вспоминая как ещё вчера нежился в теплой и мягкой кровати, вместо твердой прохладной коры в неудобно шуршащем спальнике. Он обречённо вздыхает, откидывая голову на ствол. Чимину нужно хорошо выспаться перед завтрашним днём, но как он ни старался, заснуть сидя не получается, приходится вертеться из стороны в сторону из-за отекающих ног и спины. Это пыхтение в какой-то момент заставило проснуться Юнги. Тот резко подскакивает, громко вдыхая, но когда ловит взглядом Чимина, не прекращающего изворачиваться, как уж на сковородке, немного успокаивается. — Как ты вообще можешь здесь спать!? Это невозможно! — Измученно канючит омега. — Чшш, — шепчет Юнги, потягивается и закрывает обратно глаза, чтобы продолжить свой сон. Чимин на него с завистью зыркает да куксится, складывая руки на груди. Потом вдруг тянется к альфе ближе. В ночном сумраке почти его не видит, лишь только очертания лица, волос и расслабленного тела. Но этого достаточно, чтобы понять, что Юнги уже заснул. — Юнги! Юнги, мне холодно! — Громко шепчет Чимин, сидя у самого края своей ветки, чтобы Юнги его расслышал. В ответ ему звучит негромкое вопросительное мычание. — Юнги! — Чимин максимально громко шепчет ещё раз. Ноль реакции. — Чёртова обезьяна! — Ругательство всё же слетело с губ, но Чимин об этом нисколько не жалеет, — А потом будет жаловаться. Чимин то, Чимин сё. — Стало как-то обидно за себя и свой комфорт. И хотя в глубине души Чимин понимал, что просто вымещал свою злость и стресс на ближайшем человеке, стараясь вывести спокойного Мина, продолжал не переставать бубнить себе под нос. Когда кора уходит из-под ног, и Чимин понимает, что соскальзывает с ветки из-за сильного рывка сзади, от страха и по инерции порывается вперёд, пытаясь ухватиться за что-нибудь, размахивает руками и ногами. Но его тут же отдёргивают назад за шкирку, чуть подбрасывают, чтобы крепче и удобней схватить, прежде чем перетянуть ближе к себе с другой ветки. Чимину от шока осталось только хватать ртом воздух, а когда слышит хриплый заспанный голос у самого уха, поднимающий волосы дыбом, вовсе замолкает. — Сброшу и скормлю волкам, если будешь ёрзать и шуршать. Рукой Юнги продолжает обхватывать спину омеги, страхуя от падения и заставляя опрокинуться всем телом на грудь альфы. Чимин непременно бы возмутился и побил старшего, если бы не волнами расходящееся от альфы тепло, ну и угроза скинуть его на землю, конечно. Чимин упирается щекой прямо под ключицей, слыша размеренное, ровное дыхание. Почему он не чувствует смущение? Ведь должен, правда? Юнги, казалось, это совсем не интересовало, он также быстро, как и до этого, провалился в сон, уже не обращая внимания на нервное дыхание младшего. Чимин всё же осторожно, но возится, чтобы удобней положить ладошки под теплый бок Юнги, плотнее пристраивается ближе, оправдываясь сам перед собой тем, что не хочет грохнуться вниз. Глаза от долгих бессонных мучений закрываются сами, тихо отбивающее свой ритм сердце стучит под самым ухом, сливаясь в колыбельную с еле уловимым сопением его владельца. Чимин позволяет себе спокойно уснуть в объятьях под шуршащими листьями старой ивы.***
С каждым днём состояние Тэхёна постепенно приходило в норму. Течка выжала из него все силы и измучила до такой степени, что из памяти омеги выпало пару самых болезненных и интенсивных дней. Тэхён искренне надеется, что не делал ничего ужасного в это время, и тем более надеется, нет, молится на то, что не приставал к Чонгуку. Тот в свою очередь молчит, как партизан, и ничего о тех мучительных паре днях не рассказывает. А, может, Тэхёну лучше и не знать, чтобы не сгореть заживо от стыда. Чонгук так же продолжал помогать ему. Менял одеяла и простыни, стирал и сушил их, насколько это позволяли ресурсы, варил еду и чуть ли не с рук кормил Тэхёна, параллельно заставляя его пить хоть немного воды, боясь обезвоживания. Течка Тэхёна Чонгука тоже помотала прилично. При необходимости он становился врачом, делающим массаж и дающим жаропонижающее, поваром, мальчиком на побегушках, личной няней и психологом, так как приходилось по сотни раз на дню успокаивать эмоционально неустойчивого сейчас омегу, просить не смущаться, не стыдиться. Чон мог просто побыть жилеткой для слёз, а ещё становился средством передвижения по квартире и даже одеялом, как себя обозначил сам Чонгук, потому что ночью Тэхён не мог спокойно уснуть пока Чон не сгребёт его в охапку, чтобы согреть и укутать феромоном. Нельзя сказать, что самому Чонгуку это не нравилось, кажется, этот момент перед тем, как заснуть, был любимой частью его внутреннего альфы, потому что он и его нервная система наконец успокаивались, видя, что с омегой рядом всё хорошо и он полностью расслаблен и удовлетворен. Но даже несмотря на уйму хороших, милых и относительно спокойных моментов, даже несмотря на большой опыт за плечами, Чонгук всё же не являлся роботом, поэтому тоже уставал. Но, вспоминая о внушительном опыте, Чонгук чувствовал существенную разницу. С Джином было не так... волнительно? Его инстинкты работали, но не с такой оберегающей силой, как с Тэхёном. За это время его альфа, да и он сам почти посидели от переживаний и страха за омегу. Наверное, навалилось много факторов, из-за которых было убито так много нервных клеток Чонгука. Интенсивность первой в жизни Тэхёна течки, его возраст и неопытность, из-за которых было страшно оставлять этого ребенка одного, а ещё его страхи, так четко чувствующиеся в запахе зелёного чая. Стоило Тэхёну распереживаться, испугаться или вовсе заплакать, его сладко-успокаивающий феромон, казалось, пропитавший всю квартиру, превращался в горькую смесь страха с оседающим на языке привкусом слёз. Ох, этот запах... От него Чонгуку хотелось лезть на стенку. А испугаться Тэхён мог всего, будь то какие-то шорохи или чуть более нахмуренные брови альфы. Но ведь они справлялись, столько стараний и искреннего желания помочь хватило с лихвой, чтобы с уверенностью сказать: самое сложное позади. Чего только стоили попытки Чона помыть Тэхёна. У Кима от предложения старшего тогда челюсть отвисла, а от дикого смущения щёки моментально загорелись алым пламенем. К такому он точно не был готов. В итоге Тэхён согласился помыться сам, не пуская за порог ванной комнаты. Сказал сидеть за дверью, разрешая помочь себе только возможностью принести всё необходимое для ванных процедур. Ослушаться нельзя. Одними из них стали свечи, чтобы в маленьком душном помещении можно было что-нибудь разобрать в их тусклом свете. Тэхён, чувствуя вселенскую усталость, опустился на небольшое полотенце, постеленное Чоном на холодной плитке перед тазиком и найденным на запылившихся полках кухни отколотым кувшином с водой. Первым делом захотелось умыть лицо, усталость не проходила. Разум снова начала туманить пока лёгкая дымка. Быстрее намылив мочалку, Тэхён начал торопливо водить ей по телу. Следом, немного полив волосы водой, начал намыливать корни спутавшихся кудряшек, торопливо массируя кожу головы. Когда пришло время взять кувшин, чтобы смыть с себя пену, Тэхён задумался, как бы лучше это сделать с минимальными потерями воды, и пришел к выводу, что лучше встать ногами в тазик и ополоснуться. План в теории был неплохим, но до того момента, пока омега не встал на ноги. Новая волна течки близится, он чувствует. В глазах темнеет, тошнота подходит к горлу. Зажмурившись, Тэ нервно и громко задышал, пережидая и сжимая глиняный кувшин в руках. Вопросы обеспокоенного из-за тишины Чонгука о том, всё ли хорошо, остались без ответа. На трясущихся ногах Тэхён упорно собирался закончить начатое, поэтому встаёт на пластиковое дно. Прямо перед ним пробегает серая мышь... От сильнейшего грохота за закрытой дверью Чонгук подскочил как ошпаренный. — ТЭХЁН! — Он закричал, стуча и дёргая дверь, забив на безопасность, забив на слышимость и на ходячих под окном. В дикой ярости Чонгук рычит и выламывает дверь к чертям собачьим, срывая ее с петель. В тот момент не было ничего важнее омеги, который находился в опасности. Внутри Чонгука ждал опрокинутый тазик, большая мыльная лужа, разбившийся вдребезги кувшин и, самое главное, плачущий Тэхён, свернувшийся калачиком. От такого вида сердце защемило. Чон тогда взял омегу на руки, шепча на бледное ушко успокаивающие слова, обошёл валяющиеся мокрые полотенца на полу и двинулся к гнезду. Тэхён под влиянием нового приступа продолжает плакать, растирая слёзы по лицу мыльными руками. Чонгук хватает его затылок, утыкая носом в свою запаховую железу, давая Киму надышаться. Проверенный способ успокоить, если не Тэхёна, то омежьи гормоны, сам в это время тоже понемногу приходил в себя от ярости, сгоняя красную пелену с глаз и втягивая клыки обратно. Свою промокшую от влажного тела омеги одежду альфа игнорировал. — Я хотел... Я встал, а мне плохо... И мышь,.. прямо под ноги, — слышались обрывки фраз в самую шею, прерываемые тэхеновой икотой и шмыганьем маленького красного носика. Чонгук его быстрее обтирает какой-то простынёй, но это мало чем помогает, поэтому он снова закидывает тонкие ручки себе на шею, возвращаясь в ванну. — Всё хорошо, сейчас мы тебя обмоем тёпленькой водичкой и пойдём спатьки, да? — Кого успокаивал больше себя или Тэхёна, Чон не знает. Однако он забыл о разбитом кувшине, осколки которого разлетелись по всей плитке. Вода уже успела слиться в водосток, оставляя после себя скользкий пол, к которому впридачу шли пена и мыло. Чонгук тихо матерится под нос, сажая Тэхена на край раковины и вытирая у него мыльные слёзы на щеках. Вода медленно стекает к водостоку в полу ванной комнаты. С помощью первой попавшейся тряпки Чон собирает "бывший кувшин" в кучу из обломков подальше, у дальней стены. Мужчина вновь подходит к младшему и, гладя напряжённые плечи, произносит: — Теплой воды больше нет, придётся потерпеть, пока я ополосну тебя холодной. — Тэ волчком быстро и мелко кивает, может, и не совсем вникает в слова, но тактика "беспрекословно слушайся Чонгука" кажется ему безупречным планом. Ему и кричащим инстинктам. Тэхён стоит абсолютно нагой посреди тёмной и сырой ванной. В тускло-желтоватом свете свечей обычно бледная с синюшным нездоровым оттенком кожа, ставшая чуть ли не прозрачной в последние дни, приобрела хотя бы отдаленно здоровый вид. Тело отливает лёгкой позолотой в изгибах острых плеч и видных спинных позвонках, но от не смывшейся в первые попытки грязи, хочется побыстрее избавиться и ощутить уже забытое чувство чистоты. Всё ещё трясясь от пережитого стресса и ожидая Чона с чистой водой, он вдруг резко приходит в себя. Знаете, это странное ощущение, когда ты вроде был тут, всё слышал, моргал и дышал, а потом будто ломаешь толстый слой льда, отделяющий тебя от реальности, вот только оказалось, ничего не помнишь, лишь судорожно хватая обрывки происходящего в попытках вспомнить? Тэхёну на ум приходит школа. Иногда такое случалось с ним там, когда сидел, стараясь внимательно вникать в слова преподавателя, не замечая, как проваливался в собственные мысли, а после не мог вспомнить ни одного сказанного слова. Ему говорили, он витал в облаках. Так ощущалась ли происходящая ситуация также? Схожесть была. К нему возвращается Чонгук. Тэхён не видит и не оборачивается, но прекрасно слышит это. От стыда горят уши и щеки. Как вообще можно не переживать, когда стоишь перед кем-то абсолютно голый? Сердце избивает своими ударами грудную клетку, мурашки неприятно пробегают по рукам и ногам, заставляя маленькие волоски встать дыбом. Тэхён морщится, ненавидя своё уязвимое положение. — Всё в порядке? Ты боишься? — негромко и хрипло спрашивает Чон. Тэ от вопроса жмурится, язык к небу прилипает и он не знает, как удаётся его отлепить, чтобы членораздельно дать ответ. — Нет... На оба вопроса. Я не боюсь тебя, но всё не в порядке. Я чувствую, что опять горю. — Омега топчется на месте, не осмеливаясь повернуться лицом в его сторону после своих же произнесённых слов правды. Лишь зябко сутулится, рассматривая собственные ноги. Господи, угораздило же дойти до такого. — Я быстро вылью воду и также быстро замотаю тебя в одеяло. Не беспокойся? — Хорошо. Отвечая спокойно и покорно, Тэхён словно перекладывает в очередной раз ответственность на плечи альфы, вручая полный контроль над собой и своим телом. Тэхён чувствует себя слепым доверчивым котёнком, что решил поверить человеку, надеясь не обжечься, ведь Чонгук больше не внушает страха, все его поступки кричат о доброте и искренности владельца. Он заслуживает доверия и не обидит омегу. Так думается самому Тэхёну. Он хочет верить в это. Чонгук подходит всё ближе, старается не разглядывать фигуру перед собой, пусть Тэхён и не увидит, простое уважение к нему, как и к любому человеку, у Чона есть. Он никогда не воспользуется уязвимостью Тэхёна. Омега слышит и чувствует размерные вдохи над головой, сам набирает побольше воздуха в лёгкие, прежде чем холодная вода выплёскивается на кожу. Тело невольно напрягается, зубы скрипят от холода и резкого выдоха. Всё правда произошло так быстро, в одну секунду вокруг безумный холод, прокалывающий мелкими острыми иголочками, а в следующую секунду сухая ткань обхватывает перенапряжённые плечи, и вот уже Тэхён снова чувствует жар чужого тела своей спиной. Лёгкая судорога ощущается немного болезненно, но очень бодро. Холодные капли стекают с потемневших волос и падают в ключичные впадины, собираясь в маленькие озёра. Пока Чонгук, подняв его на руки, продолжает вытирать мокрые волосы и несёт обратно из маленькой тёмной комнатки, Тэхён широко открывает глаза прямо рядом с альфьей шеей. И кто ему сейчас помешает уткнуться в неё? Может, это неприлично, может, он ведёт себя несдержанно, но омеге жизненно необходимо почувствовать ускользнувшее на пару долгих минут тепло. Бьющуюся венку в изгибе шеи, движения кадыка. Господи, Тэхён ощущает себя маньяком, но оторваться уже не может. Ему надо, а подумает об этом как-нибудь потом. В таком сумбурном темпе проходит весь период течки. Постепенно боли и жар уменьшаются, на их место приходит усталость. Организм знатно измотан по стечении почти что недели, требуя передышки. Но в это утро, несмотря на ощущение, что он выжат как лимон, Тэхён просыпается с чувством невероятных лёгкости и облегчения. Под боком у Чонгука всегда тепло и спокойно. Тэ выглядывает из гнезда, где они спали, вдыхает свежий утренний воздух и морщится от солнечных лучей. Требуется не больше секунды, чтобы проанализировать своё состояние. С облегчённой улыбкой омега падает обратно на подушку. Всё закончилось. От шума и движений рядом начинает просыпаться и Чонгук. Он сонно трёт лицо, в недоумении смотря на улыбающегося омегу. Проверяет, как он выглядит, как чувствует себя. От этого Тэ только ярче улыбается, лёгкий румянец ложится на щеках. Омега их прикрыть пытается, пряча взгляд в простынях. — Спасибо, — хрипловатым после долгого сна голосом шепчет Тэхён. Глаза искрят благодарностью, поблёскивая на солнце. Они молча смотрят в глаза друг другу. Чонгук улыбается ему в ответ. Продолжение следует...