***
Наги вытерла слезы, которые лились из глаз почти весь разговор. Ей удавалось не давать голосу дрожать и даже улыбаться попыткам Огонька шутить, но остановить поток горячих капель было выше сил: решение вынесено и то, чего она так боялась, — свершилось! Они снова в разлуке, снова без связи, совсем как год назад! И совершенно неизвестно, что случится за это время! Она смогла прожить без него, но тогда еще не знала, какими нежными бывают взгляды, какими горячими — губы, как плавят сильные руки ее тело, сжимая в страстных объятиях. Тогда она еще не позволяла себе мечтать о том, как пройдут они рука об руку до конца жизни. И вот сейчас, лишенная всего этого, задыхалась, будто рыба, которую выбросили из воды... Нагината, совсем как кукла, у которой обрезали веревочки, плюхнулась на диван, свернулась комочком и в голос разрыдалась. Так ее и застал вернувшийся домой Троттл: дочь, с распухшими глазами и носом, с растрепанными, измусоленными на кончиках волосами, закутавшись с толстовку Огонька, сидела в кухне и поливала розовый термос девичьими слезами. Мужчина, замерев на пороге, на мгновение растерялся, а потом подошел и осторожно обнял свою малышку. Наги, вздрогнула, но через секунду ответила на объятия и уткнулась в плечо зареванным лицом. Ему ничего не оставалось, как покачивать собственного ребенка в кольце рук и гладить по лохматой макушке. — Ну детка, детка... Ну успокаивайся давай! — Дав возможность наплакаться вдоволь, отец вытер покрасневшие глаза и нос. Отстранив от себя дочь на расстояние вытянутой руки, он внимательно посмотрел на нее, подумал о чем-то несколько секунд, а потом без слов поднялся. Мужчина достал бутылку вина, сунул в карман штопор и провел рукой над кухонным шкафом, пытаясь нашарить сигареты. — Я все выкурила, взяла твою заначку. Прости! — голос Нагинаты был хриплым от слез. — Ммм... ясно, — отец протянул ей бутылку. — Иди на крышу. Сейчас приду, — он заговорщически подмигнул ей. — Это не единственный мой тайник. Наги не смогла сдержать улыбку — такое довольное своей предусмотрительностью лицо было у Троттла — и ушла ждать наверх. Шаг с чердака на крышу, три — вправо, и вот уже «их особое» место. Полтора года не встречались они здесь, с того памятного разговора, когда Троттл рассказал Наги о начавшейся гражданской войне. Девушка пристроила вино, сбегала за припрятанными подушками, желая устроить их удобнее, и принялась ждать. Ветер приятно перебирал короткую шерсть на носу, в воздухе ощущался едва уловимый аромат мха с лужайки — природа пробуждалась, медленно, но верно, искалеченный мир снова оживал. Нагината вдохнула полной грудью и откинулась на спину, глядя в небо. Казалось, будто вот так ждала она отца, чтоб рассказать обо всех своих горестях, где-то в другой жизни. Как случилось, что утратили они свою близость? Она даже не заметила, как начала избегать самого родного и близкого мужчину. Того, который частенько бывал больше другом, чем отцом... Внезапно сердце сжалось, а к горлу снова подкатили слезы: она поняла, как сильно соскучилась по папе, как тяготил ее последние месяцы страх открыть душу и получить осуждение. Захотелось как раньше повиснуть на шее и рассказать все-все о своих мечтах и стремлениях... Мышь не задержался: буквально через несколько минут вылез следом, плюхнулся на свое место, небрежно бросив рядом толстовку и новую пачку, и принялся копаться с бутылкой и штопором. Наги вытянула сигарету и закурила, прикрыв глаза и медленно выдыхая дым. — А ты бокалы не принесла? — рыжий оглядел импровизированный стол. — Эээ... неа!.. Сходить?.. Или по-студенчески? — девушка улыбнулась уголками губ. — Из горла, что ли? Это по-байкерски! — хохотнул Троттл и сделал глоток, а потом передал вино дочери. Нагината, прежде чем отпить, посмотрела на этикетку: мамино любимое, которое она, смакуя, пьет из тонкого бокала после ужина. Узнай Карабина, как ее муж употребляет благородный напиток, — спать ему еще неделю на диване. Девушка аккуратно пригубила, а мужчина тем временем тоже прикурил сигарету. Они молчали. Теплый ветер играл одинаковыми рыжими челками, красно-карие глаза смотрели на горизонт. Бутылка кочевала от отца к дочери и обратно, за первой сигаретой последовала вторая, но никто не произнес ни слова. Наконец Нагината, чуть подвинувшись, прижалась к теплому боку, положив голову на надежное, сильное плечо. Руки, когда-то способные скрыть ее всю целиком, обняли и притянули близко-близко. — Приговор вынесли? — Троттл внезапно прервал молчание. Наги хлюпнула носом и сделала большой глоток вина: — Да. — И?.. — Все как обещал дядя Стокер. — Разжаловал все-таки старикан! Вот же ж!.. — Папа, Огонька посадили в тюрьму! — вскрикнула Наги, даже отстранившись от старшего. Как он может думать про дурацкое звание, когда ее мужчина там один среди преступников?! — Ой, дочь! Как-будто ему впервые! — беззлобно фыркнул старший. — Через две недели выпустят, что с ним случится-то? Наги недоверчиво смотрела на отца: он серьезно сейчас или издевается? Как можно так легко говорить о таком ужасном месте?! Троттл внимательно посмотрел на нее, перехватил бутылку и сделал глоток. — О Фобос! Ты серьезно думаешь, что ему там грозит опасность? — он обругал себя последними словами. Для них с Карабиной и Модо было очевидно, что Огонька не отправят к бандитам, что условия содержания будут весьма комфортными, да и банально он прекрасно знает местного начальника, так что это заключение больше станет видимостью для галочки. Небось будет дрыхнуть да тягать железо до посинения антенн! Для его же маленькой дочки все происходящее — серьезное и опасное происшествие. Ну как же он, бесчувственная идиотина, не догадался, в каком свете могла увидеть дочь происходящее?! Его догадки подтвердились, когда Нагинана снова хлюпнула носом, и по ее щекам потекли огромные прозрачные капли: — Просто ты на него злишься за драку! — Девушка резко сжалась в сердитый комочек, всем своим видом показывая, что возмущена такой бездушностью со стороны родителя. Троттл помимо воли улыбнулся: подросток! Напридумывала себе непонятно чего, и вместо того, чтобы пойти спросить у взрослых, переживала в одиночестве. С другой стороны, родители и сами могли бы догадаться... — Детка, послушай... — он положил ладонь ей между антенн и осторожно почесал. — Не буду отрицать: я злюсь за драку в клубе. Но я бы не стал легко относиться к ситуации, если бы она была опасна для Огонька. Не забывай, он племянник Модо и мой хороший друг. Мы много лет прикрывали друг другу спины, одним эпизодом наше братство не разрушить. — Раз у вас такое братство, что же ты к нему драться полез?! — в Наги разгоралось возмущение, а с ним проснулась обычно спящая способность плеваться ядом, унаследованная по материнской линии. Все это время она обдумывала действия отца, и каждый раз они возмущали ее до глубины души! Тот вздохнул: — Даже на друга можно разозлиться. Признаюсь: я и сейчас еще зол! Огонек должен был думать, что делает, когда ты рядом. Одно дело — рисковать собой, другое — тобой. — Это случайно вышло! Что со мной-то могло случиться?! — Когда дерутся два бойца — все, что угодно. Тебя могли задеть ножом, случайно ударить, что-то опрокинуть. Когда двое в смертельном угаре — это бывает страшно и очень опасно! Да и всей этой крови и агрессии видеть тебе было не нужно... — Тебя мое присутствие не остановило! — Я тоже был не прав, — просто признал он. — И я сожалею о том, что не сдержался. Просто... Огонек говорил со мной и обещал, что о тебе позаботится... — Но это случайность! — Детка, ударить кого-то — это не случайность. Я лично полностью признаю свою вину и не собираюсь оправдываться тем, что меня что-то заставило. То, что именно к тебе приставал какой-то тип — согласен, стечение обстоятельств. Но то, что последовало позже, — целиком и полностью ответственность Огонька. Я понимаю его, поверь, но в этой ситуации были значительно менее... жесткие решения. Он старший, ты была под его ответственностью, а он не смог найти самый безопасный выход из положения. Он опытный воин, старший офицер. Он был обязан просчитать последствия. — Стокер сказал то же самое. — Сток мудр. Он лучший стратег нашего поколения. А Огонек — один из его лучших учеников. Он тоже должен был быть... мудрее... Но, я надеюсь, это станет ему наукой. — А ты сам как будто поступил бы иначе! — Наги скептически посмотрела на отца. — Мама вон рассказывала же... — То, о чем упомянула твоя мама, случилось, когда мне было двадцать, и я еще не видел то, что видел в следующие годы. Я был совсем молодым дураком. Я не оправдываю себя, не думай, но Огонек почти вдвое старше, чем был тогда я, и значительно опытнее. Скажи мне, дочь, как я могу доверить ему тебя после случившегося? А если в следующий раз ты пострадаешь? Наги, опустив глаза, помолчала. На этот вопрос у нее не было ответа. Наконец, она тихо спросила: — Неужели ты никогда не ошибался, папа? И не получал после своей ошибки второй шанс? — юная женщина очень внимательно посмотрела на Троттла. Тот вздохнул: ему нечего было возразить. Разве не он оставил на несколько долгих лет подругу без вестей о себе? В мире, где полыхала война. А потом, внезапно объявившись, потребовал, чтобы она снова доверилась... Мужчина закурил сигарету и медленно затянулся. Как ответить дочери, не соврав? Будет неправдой сказать, что ему не приходилось просить о возможности начать заново. Неужели вот так же чувствовала себя Карабина, прогоняя из души обиду и снова раскрывая сердце, без гарантии, что он не обманет вновь?.. — Конечно ошибался, детка. Просто мне очень хочется защитить тебя от ошибок... «Но как мне защитить тебя от твоих чувств?» — Огонек — не ошибка! Ошибка — это посадить его к преступникам! — Наги вновь сжалась в комочек. — Он сейчас звонил, говорил: там спортзал и библиотека! Как будто я не понимаю, что он врет, чтобы я не боялась за него! А на деле... — ее голос сорвался. — На деле в камерах темно и холодно. Только иногда под потолком искрится лампочка... — ее речь стала быстрее, и Троттл замер, пораженный. — На стенах обваливается штукатурка, жесткие лежанки, а вокруг грохочет так, что невозможно уснуть, хотя очень хочется... И от этих звуков ужасно страшно... — она всхлипнула и задрожала. — Но нужно вести себя тихо-тихо, потому что из темноты может выйти кто-то очень опасный... Рыжий пораженно молчал, а потом обнял дрожащую дочь и затащил ее себе на колени. Наги, свернувшись комочком, разрыдалась, будто ей снова было три, а отец не мог подобрать слов, чтобы ободрить ее. Он узнал описанную ею камеру: ту самую, где она вместе с Терри пережидала бой почти пятнадцать лет назад. Тогда вокруг них действительно гремели взрывы. Родители были уверены, что их девочка давно забыла тот страшный эпизод, но... вот так внезапно спроецировало его ее сознание. Страшный из темноты — он сам наказывал ей сидеть очень тихо и не выходить ни к кому, кроме очень хорошо знакомых взрослых. — У меня перед глазами... Огонек... с ног до головы в крови... в камере... А если так и будет, папа? — Тшшш... так не будет, детка, не бойся. То, что ты видишь, случилось пятнадцать лет назад. И камера, и грохот... и, видимо, ты запомнила Огонька после боя. — Что?.. — Ты была малышкой, было одно из последних крупных сражений. И ты с тетей Терри пережидала в камере, пока мы отбивали атаку. Помнится, именно Огонек тогда ходил сказать Модо, что мы победили. Вот ты, видимо, и запомнила, — отец поцеловал ее в макушку. — Сейчас в тюрьмах для марсиан действительно спортзалы и библиотеки. У нас почти не совершают серьезных преступлений, и цель заключения — помочь встать на верный путь, а не наказать. А тогда тюрьмы были для предателей и захватчиков. — Вот именно — почти! Но все-таки совершают же! Там опасные бандиты! «Ага! И этой шпане не поздоровится, если попробуют сунуться к такому бойцу! Огонек голыми руками порвет любого! А потом и тюремное руководство добавит. Вряд ли найдется идиот, который просто на него косо посмотрит!» — Он сильный воин. Уж поверь мне: я только что проверил на собственных ребрах силу его удара! И это он еще по-дружески сдерживался! — рыжий улыбнулся. — А кроме того, ну какие там, по-твоему, преступники? У военных свой тюремный блок, там только дебоширы, вроде него самого, да сбежавшие на свидание солдатики без официальной увольнительной! Твоего Огонька там каждый в лицо знает! Небось найдет себе пару более-менее равных бойцов, да целыми днями будет спарринговаться до одури! Наги помолчала, переваривая полученную информацию. — Пап... мне... без него плохо... — Наги снова прижалась к отцу. — Милая, это всего две недели! — Это целых две недели! Я думать ни о чем не могу, кажется, даже дышать не могу! Троттл обнял дочь и улыбнулся ей в макушку. Как он понимал ее! Разве не также он тосковал по Карабине, когда им пришлось разлучиться? Когда ответственность за еще не разграбленную Землю взяла в нем верх над желанием вернуться к любимой? На Марсе осталось сердце, но на планете Чарли был целый мир, еще не отравленный плутаркийцами! Разве мог он сделать тогда иной выбор?.. Что совершенно не значит, что не тосковал по подруге и по родине. Карабина же всегда стойко принимала невзгоды, будто они ее совсем не трогали. Смело встречала опасности и смирялась с необходимостью расстаться. Вот почему так легко, даже не дрогнув, отпустила снова на Землю, просто пообещав ждать. Ее преданность долгу восхищала Троттла, но при этом он совершенно не понимал ее. Лишь раз поставила она желание стать идеальной матерью для третьего из своих детей выше Марса — и, Троттл знал, постоянно корила себя за это. Будто отлитая из стали, женщина забывала о своих чувствах и делала то, что обязана. Пожалуй, хорошо, что именно он нашел сегодня плачущую дочь: жена могла не понять их ребенка. Начала бы говорить о долге и смирении перед ним вместо того, чтобы просто обнять, а в итоге бы разозлилась, не в силах принять, что Наги не может просто взять учебник и терпеливо дожидаться своего избранника за полезным занятием. И теперь Троттл смотрел на свою девочку, обнимал ее, гладил по растрепанным волосам и всем сердцем чувствовал, что это его дитя — открытое, переживающее, способное привязываться так, что отсутвие любимого ощущалось словно отсутвие воздуха. Разве может он вставать между ней и тем, кто так дорог его дочери?.. А Наги что-то тихо бормотала ему в плечо о своих страхах и переживаниях. Он слушал вполуха, но не из-за равнодушия — просто ее эмоции были так похожи на его собственные, что не было важно, в какие именно слова их облекла рыжая мышка. Снова, как повелось с самого детства, Наги раскрывала ему свою душу, не таясь и не прячась. И пусть немного смущался отец того, что она так открыто говорит с ним о девичьем, но разве может быть плохо то нежное чувство, которое испытывает его ребенок? Разве не должен радоваться родитель свету, который коснулся юной души?.. «Как же непредсказуемо зачастую поворачивается жизнь! Позавчера она меня послала, а сегодня мы говорим так откровенно, как никогда ранее!» Троттл просто слушал, и не мог подавить в себе радость от того, что их напряженные в последнее время отношения недавний неприятный эпизод вновь сделал доверительными и дружескими. Он скучал по ее открытости, по тому, как пускала она отца в душу, даже практически шагнув во взрослую жизнь. Как ни хотелось ему остановить время, но девочка его выросла и начала свой самостоятельный путь. Только оступаясь, падая и поднимаясь она сможет пройти по нему и набраться опыта. Лишь отважившись полюбить, сумеет понять все оттенки этого чувства. Даже если родителям очень хочется защитить ее от потенциальных ошибок и боли. И Троттл, прижимая к себе дочь и ласково почесывая ту за ушами, просто слушал о ее горестях, прощаясь с маленькой рыжей девочкой и нежно приветствуя ранимую молодую женщину, признавая ее право выбирать и делать ошибки. Перемены не остановить, и все, что он теперь мог, — оказываться рядом и подставлять плечо тогда, когда оно потребуется. Пусть следует зову сердца, а он, когда понадобится, будет ждать в «их месте» с бутылкой вина и сигаретами... Выговорившись, Нагината затихла, лишь подрагивали хрупкие плечи. Троттл, не разрывая объятий, вытянул из кармана пачку салфеток и в очередной раз за день принялся вытирать заплаканные глаза и покрасневший нос. Дочь, отобрав у него мокрую бумажку, шумно высморкалась и вытянула новую, чтобы уже осторожно промокнуть глаза: — Ты все предусмотрел, да? Даже платки захватил, — она улыбнулась сквозь слезы, но искренне и тепло. — Я ношу их с тех пор, как тебе было полгода и ты пускала слюни на парадный мундир Карабины, — мышь расхохотался. — Потом они постоянно были нужны то после того, как ты разбивала коленки, то чтобы высморкать сопливый нос. Время идет, а необходимость иметь под рукой салфетки не меняется. Хоть какая-то в жизни стабильность! — Только теперь к ним добавились вино и сигареты, — Наги нежно боднула отца в плечо. — Да, — он улыбнулся. — Растет моя девочка! — Пап?.. — Ммм?.. — Ты вспоминай про это, когда твоя девочка снова уйдет на свидание. Ну, что ей больше не три года. — Я... постараюсь про это не забывать, детка, — он осторожно повернул ее лицо к себе за подбородок и посмотрел в глаза очень серьезным взглядом. — А ты, пожалуйста, не забывай, что если тебе нужно поговорить, я всегда тут. — С салфетками? — она нежно улыбнулась лучшему отцу на свете. — С салфетками... и всем необходимым. Ты всегда найдешь меня здесь, когда я понадоблюсь, Нагината...***
После разговора с Троттлом Наги стало легче. По-прежнему была нестерпимая жажда услышать родной голос, коснуться любимых губ, но ощущение, что жизнь кончилась, ушло. Она, последовав совету, погрузилась в учебу, получая одобрительные улыбки профессора Линка за старания и знания, а вечерами вытаскивала карандаши и с головой уходила в мир, где они с Огоньком снова могли быть рядом и касаться друг друга. На папке с рисунками в планшете появился сложный пароль, а их содержание стало откровеннее. Сначала осторожно, а потом все смелее начала она изображать девушку в объятиях мужчины. Она переносила в графический редактор сцены, которые могли бы быть реальными, не вмешайся в их планы случай. Она рисовала лишь фрагменты, не решалась детализировать лица, но на каждом из них губы касались разгоряченной кожи, широкие ладони ласкали изгибы тела, переплетенные пальцы признавались в страсти... И каждый из своих скетчей она отправляла Огоньку по электронной почте. Пусть, когда сможет посмотреть, поймет, что все ее мысли лишь о нем! Она не могла писать ему или говорить с ним, но вот так рассказывала о своей тоске... Пятнадцатый день вышел. Наги с самого утра не расставалась с телефоном. Закрывшись в комнате, весь день просидела на кровати, ожидая вестей. К вечеру она снова начала погружаться в безотчетный страх и беспокойство. Пару раз мелькнула мысль попросить у отца сигареты и, может быть, пожаловаться его плечу на жизнь. Мышка несколько десятков раз пересчитала дни в попытке понять, не ошиблась ли. Вечер почти закончился, а долгожданного звонка все еще не было. В очередной раз она нашла номер, с которого в последний раз выходил на связь Огонек, раздумывая, не позвонить ли по нему, чтоб узнать у того, кто точно в курсе судьбы любимого мужчины, все ли с тем в порядке, но все же не решилась беспокоить Стокера. Но наконец телефон завибрировал, высветив знакомое имя на дисплее! Дрожащими пальцами с четвертой попытки она смогла попасть по кнопке приема звонка, глаза защипало. И лишь когда уха коснулся бархатный голос с легкой хрипотцой, Нагината поняла, как напряжена была все эти дни, проведенные без связи с любимым мужчиной. Только сейчас, слушая, как он скучал по ней, девушка вновь увидела, что мир вокруг полон красок. Ночное небо перестало быть черным и мрачным и загорелось фиолетовым, цвета глаз тети Терри, тоном. Любимый с детства, порядком вытертый плюшевый крыс, которого она не могла найти больше недели, вдруг показал из-под кровати свой хвост. Розовый цвет термоса перестал вызывать желание обнять его и расплакаться и поманил к тумбочке с лаками для ногтей, призывая на ногах повторить тот же оттенок к грядущему через пару дней празднованию ее восемнадцатилетия... И пусть им пока не свидеться, но проговорить до самого рассвета никто помешать был не в силах!