устанешь быть лирическим героем – так просто пообедать заходи

Табаки поёт. Фальшиво, но без капли стеснения, во весь голос. Кто-то смеётся, кто-то показательно прикрывает уши руками, кто-то морщится, кто-то закатывает глаза. Но Табаки поёт. Табаки всегда поёт. Под аккомпанемент гитары, губной гармошки или чьего-то ритмичного притопывания. О невероятных приключениях, кровавых драках, лунных ночах, дождливых днях, первом снеге, оттепели, удачных находках, пустяковых потерях, случайных встречах, кошмарных снах, улыбчивых людях и ласковых кошках. У Табаки сотни песен. И ни одной — о любви. Потому что Табаки — шут. Вертлявый, кудлатый, смешливый. С визгливыми голосом и детскими чертами. Такие не влюбляются по-настоящему и не слагают щемящих стихов о прекрасных дамах. Их роль не предполагает сложных чувств и излишне серьезных реплик. И он совсем не лукавит, не пытается быть кем-то другим. Его роль ему так идёт лишь потому, что Табаки совсем не приходится притворяться. Он честен в своей дурашливости, визгливости, болтливости — мастерски сложен из этих черт. У Табаки –множество историй, вольный пересказ которых меняется в зависимости от настроения рассказчика, коллекция старинных пуговиц, самодельные амулеты и по знакомой официантке в каждой забегаловке. А ещё у Табаки есть девочка — солнечный свет и шум летнего дождя — которая одним только приветственным взмахом руки вышибает весь воздух из лёгких. Она приходит в «Хламовник» снежным вторничным вечером, достаёт из нелепого цветастого рюкзачка шкатулку, рассказывает что-то про чердак в старом бабушкином доме. Табаки не находится с ответом. В нём происходит необъяснимое узнавание, первобытное чувство возвращение домой. Будто в этой девочке и омут, и приют, и все нерассказанные радости вплелись цветными бусинами в её смешные мелкие косички. Будто все люди вылеплены из глины, и лишь она одна — из незабудок и слабых речных волн. Шкатулка оказывается стоящей внимания, девочка — болтливой и юркой. Приходит чуть ли не каждую неделю: сначала таскает занятные безделушки из бабкиных закромов, потом — просто забегает поболтать. Она слушает шакальи байки так, будто в них — вся правда мира: пугается, смеётся, сочувствует. И помнит их все до одной. Табаки восхищён и обескуражен. Она рассказывает свои истории, светлые и лёгкие, из какого-то совсем другого мира. Про родителей, учёбу, подружек, соседских кошек и нервную девицу с пятого этажа. В них всё мерно и плавно, никаких приключений и передряг. Ничего, что утоляло бы жадность Табаки до остроты жизни. Но он слушает, запоминает по именам всех этих чертовых кошек, соседок, подруг, потому что что-то внутри, дикое и бессознательное, тянется к ней, безошибочно опознав в девчонке свою, что-то под рёбрами сладко ноет в день, когда она приходит. Табаки зовёт её Русалкой. Ей говорит, что из-за бусинок-рыбок, которые она вплетает в косички. На деле же потому, что ясно видит, как он идёт на дно, околдованный её голосом, смехом и случайными касаниями прохладных ладоней. Весной Русалка приходит почти каждый день. Приносит кофе и сладости, щебечет о чём-то своём. Она обзаводится обворожительно-дурацкой жилеткой, расшитой бисером всех цветов радуги. Русалке ожидаемо идёт даже самая дикая нелепица. Табаки падок на нелепые броские вещицы. Табаки боготворит Русалку. — У тебя шикарная жилетка! — говорит он ей, не упоминая о том, что на ней любое тряпьё выглядело бы королевским нарядом. — Где купила такую прелесть? — Тебе правда нравится? — удивленно спрашивает Русалка, пробегаясь пальцами по замысловатой вышивке. — Ещё как! Лучшая жилетка на свете. А уж я кое-что понимаю в жилетках, ты не сомневайся. — Я её сама сшила. И вышивку эту сама сделала. Пока сидела над ней, представляла, как закончу и подарю её кому-то. Но только тому, кто действительно оценит. Правда, ценителей так и не нашлось, вот я и стала носить её сама, — рассказывает девушка, снимая жилетку. — А теперь ты оценил. Так что примерь, — Русалка протягивает жилетку Табаки. — Если подойдёт, она твоя. Жилетка садится как влитая. Табаки и радостно, и неловко. — Это слишком шикарный подарок, — говорит он наконец и порывается снять её. — Бери! А то обижусь! — для убедительности Русалка топает ножкой. — Тогда я хочу дать тебе что-нибудь взамен. Табаки роется в спрятанных за прилавком коробках, в которых хранит всякое личное барахло, и выуживает оттуда небольшой мешочек. Высыпает на прилавок самодельные бусы из ореховых скорлупок, финиковых косточек и кофейных зёрен. — Красота какая! — Русалка от восторга хлопает в ладоши. — Ты сам их сделал? — Да, мастерю всякое на досуге, — польщенно улыбается Табаки. — Я возьму эти, — девушка вешает на шею финиковые бусы. Ей всё до одури идёт, что, впрочем, ожидаемо. — Бери все. Они и кармашка твоей жилетки не стоят, — Табаки складывает оставшиеся украшения обратно в мешочек и пододвигает его ближе к девушке. — А то обижусь. Она безропотно берёт подарок и прячет его в рюкзак, счастливо улыбаясь. Табаки зеркалит улыбку. Идиллию прерывает пришедший клиент — мрачный дядька в глупой шляпе. Русалка спешно прощается и выскользает за дверь. Вечером дома, рассматривая обновку, Табаки понимает, что он так рад ей не из-за яркой расцветки и хитроумной вышивки. Жилетка пахнет Русалкой. Совсем не дамский травянистый запах, не похожий ни на приторные духи Габи, ни на цитрусовое безумие Рыжей. Табаки надевает жилетку, укутываясь в чувство присутствия Русалки, и скользит пальцами по вышивке, копируя её движения. — Что за роскошная жилетка? Раньше я ее не видел, — спрашивает зашедший на чай Сфинкс и, не дожидаясь ответа, склоняется к сидящему рядом с ним Слепому, шёпотом описывая шакалий наряд. — Подарок постоянной клиентки. Или скорее выгодный обмен, — юлит Табаки. — Я сам ещё не понял. Сфинкс понимающе меняет тему. Рассказывает про успехи Лорда на поприще ходьбы без костылей, их дурацкую ссору из-за белой рубашки. Слепой вставляет в его рассказ беззлобные колкости, и все трое дружно хихикают. Табаки выгружает на стол часть своих запасов ореховой скорлупы и принимается мастерить новые бусы. Сфинкс со Слепым ещё какое-то время лениво перебрасываются фразами, а потом и вовсе замолкают. Табаки, увлёкшись рукоделием, запевает. Тихо-тихо, что-то совсем новое, ещё не оформившееся в полноценную песню, полное нежности и светлой грусти. — Мы, пожалуй, пойдём, — говорит Слепой, когда Табаки замолкает, и как-то сочувственно хлопает его по плечу на прощание. — Удачи с постоянными клиентами, — добавляет Сфинкс, хитро улыбаясь. Пожелание Сфинкса сбывается. Русалка всё так же регулярно заглядывает в «Хламовник». Табаки радуется, замечая, что она действительно носит подаренные им безделушки. Они с Русалкой дурачатся, хохочут над понятными только двоим шутками. Табаки сочиняет для неё сказки про каждую вещь на витринах, девушка с упоением слушает, искренне веря в каждую из них. Когда россказни кончаются, Табаки поёт ей. Непременно что-то бодрое и героическое. Со временем Русалка запоминает слова и начинает подпевать. Табаки не дурак, он прекрасно понимает, что совершенно ей не подходит. Русалке нужен кто-то степенный и размеренный, чтобы укутал её, нежную и смешливую, в своё спокойствие, оградил от глупого, не достойного её мира. Но в такие моменты, когда они поют вместе, не попадая ни в одну ноту, между ними всё так трепетно и хрустально, что Табаки позволяет себе представить, как даже в конце времён они с Русалкой напевают глупости среди пыльных витрин.