humbled

      — Я сделаю всё, чтобы стать сильнее, — поднял глаза на своего учителя Ло Бинхэ. Взгляд его сиял мягкой, ровной решительностью, которая действовала на лорда пика Цан Цюн обезоруживающе.       Он стоял пред учителем на коленях, глядя на него снизу вверх обожающим, обжигающим взглядом. Он перерос своего учителя на голову, раздался в плечах и возмужал, ничего уже не выдавало в нём того щуплого, уступающего в силе своим сверстникам оборванца, а учитель оставался всё тем же. Кажется, впервые разглядел учителя во всей красе он тогда, когда демоны вторглись в Цан Цюн, в том бою со старейшиной Ду Би. Никогда ещё юный Ло Бинхэ не видел человека, в котором сочетались бы такая невероятная сила и изящество. Он вёл бой играючи, легко обмахиваясь веером, стан его был тонок и прям, а взор — практически безмятежен. Ло Бинхэ жадно ловил взглядом каждое его движение, преисполненное легкости и достоинства. Он был великолепен, никто из учеников не мог оторвать от него взгляд, и Ло Бинхэ в том числе. Он был заворожен и пленён. Ученик благоговел перед этой силой и красотой.       Годы ничуть не испортили бессмертного учителя. Казалось, он стал лишь более привлекательным, но, может, всё потому, что и отношение Ло Бинхэ к нему менялось, обретая несколько иную форму, чем простой трепет юного ученика перед сильным учителем. А Шэнь Цинцю и сейчас, сидя на своей постели, неторопливо обмахивался всё тем же бумажным веером, не отводя взгляда от Ло Бинхэ. Белые одежды, подвязанные поясом, струились по фигуре до самых ног, и лишь аккуратные, тонкие ступни были оголены и босы.       Ло Бинхэ восхищался силой этого человека, однако… Со стыдом и сладостью он воскрешал в памяти образ учителя, по пояс раздетого демоном, связанного «Нитью, связующей бессмертных». Его светлую кожу, что пристыдит и шелк, и мрамор, и тончайший фарфор. Как туго прилегала к ней красная нить, и как цвет нити перекликался с краской стыда на лице учителя.       Впервые Ло Бинхэ видел своего могущественного учителя таким — растерянным, беспомощным и стыдливо зажимающимся, и как же надолго этот образ воспалил воображение юного ученика.       И прежде, чем он успел осознать и ужаснуться собственной наглости, он протянул руку и огладил свод стопы учителя, затем только замирая и вглядываясь в его глаза. Лишь эти глаза и тонкие смоляные брови видно было за веером, которым обмахивался до того Шэнь Цинцю, но стоило ученику коснуться его — и веер замер, а тонкие брови удивленно приподнялись. Ло Бинхэ, залившись краской, хотел отдёрнуть руку и уже перебирал десятки заметавшихся мыслей в попытке найти, чем оправдаться, и сделал бы это, если бы через мгновение Шэнь Цинцю не опустил взгляд, стыдливо пряча его за ресницами.       Дыхание Ло Бинхэ замерло. Он ждал, когда учитель вразумит его, поставит на место зарвавшегося мальчишку, пока через несколько долгих мгновений его не поразила ясная, такая соблазнительная мысль, что Шэнь Цинцю не собирается этого делать. Неуверенный, он ещё немного смакует эту мысль, и всё-таки решается, медленно скользнув по ноге вверх, по тылу голени, приподнимая стройную ногу и подставляя своё колено как опору. Ресницы учителя дрогнули, но он не поднял взгляд. Прерывистый выдох Шэнь Цинцю почти затерялся в шорохе ткани, когда Ло Бинхэ осмелился обнажить его ногу до самого колена, но он слишком чутко прислушивался и вглядывался, чтобы упустить что-то настолько ценное. Немалых усилий стоило отрешиться от собственного шумного дыхания и заполошно бившегося сердца, но годы медитации давали свои плоды.       Кожа под его ладонями была мягкой и горячей. Всё-таки его учитель человек, из плоти и крови, хотя иной раз казался то холодной, невозмутимой статуей из камня, то нереалистично красивой куклой, сотворенной чьими-то бесспорно талантливыми руками. Но Ло Бинхэ всё ещё сложно было осознать, что происходит. Что это его рука так по-хозяйски покоится на колене Шэнь Цинцю, а он не ругается, не гонит его взашей, а позволяет ласкать нежную, наверняка чувствительную кожу. Ло Бинхэ неотвратимо пьянел от чувства вседозволенности. Лишь этим он мог объяснить то, как у него хватило наглости податься вперёд и прильнуть поцелуем там, где только что была его рука, держа под коленом и чуть его приподнимая. Он видел, как дрогнули плечи Шэнь Цинцю, и даже мог поклясться, что его дыхание сбилось. Но что сильнее всего взволновало сердце Ло Бинхэ — учитель наконец снова поднял на него глаза.       И в этот момент Ло Бинхэ пропал. Утонул и растворился в этом взгляде, в котором было всё, что не прозвучало вслух, что вторило чувствам самого Ло Бинхэ. Удушливый стыд, жар, желание, подкупающая своей искренностью неуверенность и даже дымка удовольствия, что делала взгляд немного рассеянным. В надломе тонких бровей чувствовалось что-то от мольбы, и у Ло Бинхэ едва не подрагивали пальцы от мысли, о чём без слов молит его учитель.       Ло Бинхэ ни за что бы не смог сейчас его разочаровать. Он готов был костьми лечь, но исполнить всё, что бы ни пожелал его драгоценный Шэнь Цинцю. Но стоило ему об этом подумать и продолжить нахально обнажать учителя, задирая одежду до бедра, словно перед ним не почтенный учитель, а беззастенчиво жаждущая прикосновений наложница, как тот вдруг сдвинул ноги вместе. И сперва Ло Бинхэ как холодной водой окатило, заставив его вынырнуть из плотного, душного марева и снова внимательно вглядеться в учителя. Но то, что он нашёл, нещадно забросило его ещё глубже.       Не нежелание или страх заставляли его сдвинуть колени.       Дорогому Шэнь Цинцю было просто стыдно. Он подался чуть назад, опираясь одной рукой на кровать, а другой всё так же держа веер у лица. Он склонил голову и чуть отвернулся в сторону руки, которой опирался о постель. Но руки его подрагивали, и оттого Ло Бинхэ разглядел заалевшие щеки и даже кончики ушей, не скрытые длинными волосами.       Что-то несомненно тёмное захватило вдруг Ло Бинхэ, заставляя его наконец встать с колен, возвысившись на секунду над учителем, чтобы запустить две руки под одежду, в одночасье и задирая её, и разводя в стороны сдвинутые колени, вклиниваясь между них своим.       Ошеломленный напором Шэнь Цинцю едва не выронил веер. Ему пришлось практически лечь на руку, которой он опирался на кровать, потому что иначе уже бы прижимался к нависнувшему над ним ученику, к чему, видимо, был не совсем готов. Он словно собирался как-то возразить, сделав глубокий вдох, когда снова столкнулся взглядом с Ло Бинхэ.       Никто, даже поискав очень внимательно, не нашёл бы в его глазах что-то помимо всепоглощающей нежности и обожания. Даже вот так недвусмысленно нависнув над учителем, он словно всё ещё преклонялся перед ним. Он любовался и восхищался им так жарко и упоительно, что Шэнь Цинцю не находил не то что слов возражения, а вообще любых слов.       — Не закрывайтесь от меня, — эта тихая, чувственная просьба возымела эффект заклинания, что заставило Шэнь Цинцю наконец выпустить из пальцев свой веер и расслабиться под руками, чьи прикосновения горели на его коже. И Ло Бинхэ уже не помедлил, опустившись и прижавшись к тонким губам учителя своими.       То был практически невинный поцелуй. Тёплый, мягкий и бесхитростный. Но от него в груди сердцу стало так почти болезненно тесно, что у Ло Бинхэ защипало глаза, и он покрепче их зажмурил, пока этого не разглядел учитель. Но поздно. Он сделал только хуже. И когда он немного отстранился через несколько сладостных мгновений, он открыл глаза и захотел провалиться под землю от взгляда своего учителя. Но затем Ло Бинхэ почувствовал ладони, обнявшие его лицо и ласково стершие влажные дорожки. Почувствовал, как в новом поцелуе прижался и подался к нему всем телом Шэнь Цинцю.       Это было другое. Этот поцелуй моментально вскружил Ло Бинхэ голову и заставил сжать пальцы на бедрах, вырывая из учителя чувственный выдох прямо в его губы. Это было чем-то вроде последней капли, после которой Ло Бинхэ потерял всякий стыд и трезвость рассудка. Он сминал нежные губы, терзал, чувствуя себя богохульником, покусившимся на святыню, ощущая, как горят его щеки под руками учителя. Словно ослабев, руки учителя соскользнули на шею Ло Бинхэ, но лишь затем, чтобы одна ухватилась за его плечо, а другая… пальцы другой руки ласково запутались в волосах на затылке. И ощутимо надавили. В тот же момент Ло Бинхэ почувствовал, как Шэнь Цинцю снова горячо выдохнул, облизнул свои губы. Коснулся языком губ своего ученика. Дважды намекать ему было не нужно. Ло Бинхэ невольно повторил этот жест за ним и снова прильнул, сразу почувствовав, насколько глубже, откровеннее стал их поцелуй. Он на пробу провел языком по нижней губе учителя и скользнул в приоткрытый рот, не встречая никакого сопротивления. Лишь рука на его затылке не больно, но ощутимо сгребла его волосы, от чего тепло внизу живота будто сделало виток по нарастающей и стало подобно самой сладостной пытке, которую только можно себе вообразить.       От него невозможно было оторваться. Ничего слаще и желаннее этих губ для Ло Бинхэ в этом мире не существовало. Он не знал, сколько времени прошло, когда он наконец нашёл в себе силы отпрянуть, но они оба дышали так загнанно, словно поцелуй выпил из них весь воздух.       Тёмные волосы учителя разметались по постели, а губы припухли и налились алым от поцелуев. Посасывания. Укусов.       Только теперь Ло Бинхэ осознал: его руки всё ещё гладят бёдра Шэнь Цинцю, а тот сжимает своими ногами его колено. И прежде, чем он предпринял что-то ещё, учитель прикрыл глаза, ещё сильнее сдвинул колени и шепнул:       — Пожалуйста.       Ло Бинхэ, несколькими минутами ранее сам себя уверяющий, что ему не нужно слов, чтобы исполнить любую просьбу учителя, сам себя похоронил. Ему нужны слова. Нужен голос учителя, тихий, низкий и хриплый от желания.       Ло Бинхэ накрыл рукой пах учителя и уткнулся мокрым от испарины лбом ему в плечо, чуть не застонав, когда обнаружил, что под длинными полами одежды нет ни намёка на нижнее бельё, а прямо над его ухом раздался задушенный всхлип, который прозвучал — и умолк.       Учитель, закусив нижнюю губу, отвернул голову в сторону, мутным взглядом глядя в пустоту и ощущая смущение как основу своего естества. Но его снова вернули в реальность, мягко поцеловав в закушенную губу, словно выпрашивая, чтобы Шэнь Цинцю наконец разжал зубы. И он это сделал, тут же чуть не кусая за губу Ло Бинхэ, когда его рука обхватила налитый кровью член.       — Я хочу слышать, — шепнул он, снова целуя учителя в слегка саднящие губы. — Ваши стоны. То, как вы наслаждаетесь, — он поцеловал тонкую линию челюсти и спустился ниже, целуя и прикусывая кожу там, где отчетливо пульсировала жилка на длинной и тонкой шее Шэнь Цинцю. — Пожалуйста, позвольте мне.       С трудом сосредотачивая взгляд на ученике, он судорожно выдохнул и неопределенно мотнул головой, что одинаково могло значить и «да», и «нет». Но то, что он захлебнулся стоном и сжался на его колене, когда Ло Бинхэ стал ласкать его, говорило однозначное «да».       Ло Бинхэ был безнадёжно неопытен в таких вещах как секс с другим мужчиной, но энтузиазм и чувственность искупали отсутствие опыта сполна. Он делал то, что могло бы понравиться ему самому, несколько раз оглаживая всего, а затем уделяя внимание исключительно чувствительной головке, и так — несколько раз, постепенно ускоряясь, лаская головку отдельно от всего остального всё реже, пока тихие, всё ещё смущённые самим фактом своего существования стоны не стали совсем жалобными.       И Шэнь Цинцю открыл рот, но, захлебнувшись ощущениями, не издал ни звука, когда ученик спустился вниз и без всякого предупреждения обхватил головку губами. Забывшись, учитель чуть снова не сжал ноги, но Ло Бинхэ подхватил его под колени и развёл так, как даже в публичном доме посчитали бы неприличным. Он был весь раскрыт для взгляда Ло Бинхэ; пояс ослаб и уже не держал, от возни одежда совсем сползла. Обнажились плечи, грудь с розовыми, напряженными сосками, и непременно следовало исцеловать всё это великолепие, не упуская ни сантиметра, но в первую очередь хотелось довести его до пика, чтобы затем сделать это ещё раз — неторопливее, вдумчивее. Собственное возбуждение было практически болезненным, но он оставался глух к своему телу, ведь самым важным сейчас было доставить удовольствие ему, своему учителю, своему возлюбленному, Шэнь Цинцю. Его стоны стали громче и словно отчаяннее, когда Ло Бинхэ, плотно обхватив член губами, осторожно скользнул вниз, вбирая настолько глубоко, насколько получалось без подкатывающей к горлу тошноты. Солоноватый и мускусный привкус не был неприятным, но был довольно специфическим. Он ласкал языком сочащуюся смазкой головку, не ощущая самого себя, теряясь в запахе, вкусе, звуке голоса, цепляясь за ощущение реальности только за счёт возобновившейся хватки на волосах, пока с особенно громким стоном Шэнь Цинцю не прижал его голову к паху, заставляя опять вобрать член глубоко, до предела, до само собой выступающих на глазах слёз. И когда хватка его ослабла, Ло Бинхэ медленно отстранил голову и сглотнул, ощущая, как непривычно дерёт горло, только сейчас понимая, что смесь слюны и смазки стекала по подбородку и бежала по шее, за воротник, и в звенящей от пустоты голове несколько очень долгих секунд была только эта мысль. Он сам не понимал, что эти несколько секунд прижимался щекой к внутренней стороне бедра, пытаясь восстановить дыхание и способность на мысленную деятельность, пока его не потянули вверх за влажный воротник и не впились поцелуем во всё ещё мокрые губы, нисколько не брезгуя ни запахом, ни вкусом.       Этот поцелуй совсем выпил из него душу, и окружающая действительность словно стала просачиваться сквозь пальцы, становясь всё более прозрачной. И как ни цеплялся, он никак не мог снова в неё углубиться, пока последнее ощущение наконец не растаяло во тьме.       А затем они начали возвращаться. И первое, что слишком ясно и слишком резко почувствовал для себя Ло Бинхэ, это возбуждение. Стыдно ещё не было, но уже было настолько болезненно, чтобы он сперва сжал себя через ночную одежду и сделал несколько неловких движений для того, чтоб облегчить своё состояние.       А затем он всё осознал.       Шестнадцатилетний Ло Бинхэ подорвался на кровати в пристройке к покоям его учителя и прижал руку ко рту, чтобы не закричать от этого осознания, чувствуя, как от прилившей к щекам крови почти больно. Но всё ещё не так, как прямо сейчас под одеждой.       Сон с ним, повзрослевшим, и учителем. Этот сон был таким реальным и ярким, что там у него не было и сомнения в реальности происходящего. Да что там во сне, ему казалось, что он и сейчас может воскресить в памяти каждую нескромную деталь этого сна.       Нет. Это всё неправильно. Всё это он себе выдумал. Учитель Шэнь Цинцю так себя никогда бы не повёл, он не позволил бы себя облапать, не вёл бы себя как распутная девка и кисейная барышня единовременно, не отзывался бы так чувственно на каждое прикосновение, это всё выдумка, выдумка, выдумка, дурацкая и грязная, пятнающая честь и благородное имя Горного Лорда Цан Цюн.       И.       Прямо сейчас герой его влажного сна наверняка спал, находясь через стенку от Ло Бинхэ.       Ло Бинхэ, сморгнув стыдные, горячие слёзы, уперся рукой в эту стену. А после прислонился и горячим лбом. Затем — и вовсе беспомощно закрыл глаза, прося прощения у всякой светлой силы, что есть в мире, и особенно горячо вымаливая прощение у своего учителя.       Он не издал ни звука, в несколько грубых, резких движений доведя себя до разрядки, пачкая стену перед собой и чувствуя, как сильнее облегчения только стыд, обжигающий и тёмный, который напомнит о себе всякий раз, когда надо будет смотреть учителю в глаза.