Ptasie mleczko

Женская логика, по мнению Хёнджина, не поддаётся здравому смыслу и вообще чему-то, что можно отнести к слову «адекватно». Не потому что так говорят все мужчины в мире, а потому что на собственной шкуре Хван не один раз испытал это в свои не очень серьёзные подростковые годы. Первый пример, разумеется, — мама. В плохие дни, когда (уже позже Хёнджин более-менее начал понимать что-то в таких «особенностях» женского организма) у мамы скакали гормоны, а желание просто испепелить всех и вся одним взглядом достигало апогея, он старался помалкивать. Не тронь злую собаку — не укусит; а папа придерживался той же позиции. И несмотря на то, что в мамином-то возрасте пора было бы уже контролировать свои эмоциональные порывы, так продолжалось довольно долгое время. Казалось, что можно облегчённо выдохнуть и жить спокойно. Маме вот-вот стукнет пятьдесят, в жизни она точно состоялась как женщина и отличный специалист в своей профессии, ведь хорошая швея на вес золота, но. Второй пример выбился из рамок представлений Хвана о «дня три-четыре — и всё пройдёт». Потому что то явно нельзя было назвать неловким словом «месячные» и просто стараться не попадать под горячую руку. Выстрелила сестра. Неожиданно показала своё женское «я», сила которого сравнима разве что с ураганом Катрина. Возможно, толика эгоизма в Хване была. Всё-таки ребёнок, рожденный во втором и, наконец-то, удачном браке. Единственный сын, продолжатель фамилии и так далее, а сестра старше аж на целых тринадцать лет, так что самое «весёлое» Хёнджин всё равно пропустил. С Йерин отношения были тёплые, однако о по-настоящему крепкой связи было сложно говорить — возраст и разные отцы далеко не пустой звук. Нет, Хёнджин любил Йерин не меньше, чем свой крутой дорогущий велосипед, подаренный родителями на тринадцатый день рождения. Сравнение едва ли уместное, однако он хотел именно такой, и эйфория затапливала буквально всё; чувствовать себя безгранично счастливым от железяки на двух колёсах в новинку, но превосходно. На плечах сестры остались судебные разбирательства с бывшим мужем по поводу дележки имущества, помятое крыло машины, последствия аборта и как итог выкидыш — вряд ли пожелаешь кому-то такого. Йерин могла, пожалуй, вывезти любое дерьмо, стоя с высоко поднятой головой в узких лодочках и папкой с внеочередным бизнес-планом, но потеря ещё нерожденного ребёнка будто бы сломала её. Внешне в ней ничего не изменилось для окружающих, но Хёнджин ощущал это удушливое горе, привкусом соли оседающее на языке. Словно ментальная связь между теми в ком, так или иначе, течёт общая кровь, на самом деле существует. Хёнджин не умел никогда утешать людей, а женщин в особенности. Странно и в некоторой степени страшно было видеть взрослую сестру, которая решила вернуться в дом к матери и начать жить с чистого листа, но продолжала плакать чуть ли не каждый вечер, возвращаясь с работы домой. Она стягивала маску помощника директора компании, бросала на пол как какую-то грязную тряпку, смывала макияж и всё начиналось по новой — сопли, слёзы и такие же мелодрамы по спутниковому ТВ. Его, конечно, никто не трогал. Никто не заставлял выполнять больше домашних забот или вдруг готовить ужин — это не могло ни радовать. И Хёнджин спустя пару месяцев даже привык к тому, что их теперь не трое, а четверо. Папа не был против жить с падчерицей, лишь мама иногда ворчала, что не стоит так убиваться, и дочь обязательно встретит достойного мужчину. «Главное — терпение. Подожди чуть-чуть, вот удивишь, твой человек сам тебя найдёт», — говорила она с энтузиазмом и, как правило, в этот самый момент помешивала еду на плите. Что ж, не в мужчине дело-то было. Хёнджин был свято убеждён и, наверное, будет до конца жизни, что женщины не поддаются логике. По крайней мере, в тринадцать лет ему казалось именно так. Потому что сестра как-то резко вернулась к своему обычному состоянию, то есть «до»; расправила плечи и вновь начала выглядеть так, как должна выглядеть счастливая женщина. Это вселяло надежду. Близилась осень, а вместе с ней назревало лёгкое раздражение из-за будущей учёбы и новых заботах с ней же связанных. В конце лета стояла оптимальная погода, но даже ей было не под силу убедить Хёнджина в том, что для пугающих перемен ещё очень рано и тревожиться не нужно. Но это чувство с каждым днём будто бы подбиралось ближе и ближе, крадучись. Становилось неприятно из-за любых мелочей, любимые вещи или увлечения не приносили былой радости. Чёрт возьми, его даже раздражали кактусы на подоконнике и старый рыжий кот соседей, который больше был похож на средних размеров собаку — настолько он огромный. И где-то в глубине души Хёнджин надеялся, что Йерин действительно встретила мужчину, который заставил её позабыть обо всех неприятностях, но не тут-то было. Рано утром тридцатого августа сестра написала в семейный чат, что хочет поделиться важной новостью, поэтому вечером все должны быть дома и никуда не уходить. Хёнджин часто строил планы. Но отчего-то всегда упрямо забывал, что не все обязаны осуществляться только по причине его «хочу».

***

*«Когда вам грустно, просто подумайте о глухих, слепых и бездомных людях или людях из Сомали, детях-сиротах… благодарите Бога и продолжайте улыбаться. Никогда не сдавайтесь!»

Порой Хёнджин завидует друзьям, у которых нет братьев и сестёр. Весь мир родителей, бабушек и дедушек крутится вокруг них. Нет никакого деления комнаты или последнего куска торта, никто не занимает ванную комнату на втором этаже, когда ты очень сильно спешишь по делам. Разумеется, присутствие сестры в доме не обременительно. Хёнджин не желает ей зла или чего-то подобного, напротив, станет просто замечательно, если Йерин разберётся со своим бывшим мужем, решит квартирный вопрос и переедет (что маловероятно) — и все будут счастливы. Хван просто привык к самому себе и практически полной свободе, ведь когда родители на работе, можно делать всё, что захочется; ну, в рамках приличия. Хёнджин понимает, что порой ведёт себя как жуткий эгоист, но не видит в этом ничего предосудительного. В конце концов, он же не какой-нибудь убийца младенцев или гроза всего района. Кому не понравится повышенная забота и внимание к себе любимому? В общем, жизнь в одиночестве, когда всё тот же второй этаж дома полностью в твоём распоряжении, виделась куда слаще и счастливее. До переезда старшей сестры Хёнджин мог пойти в туалет даже в первом часу ночи (а у Йерин чуткий сон), не стараясь ступать потише, спуститься на кухню за водой или припрятанными в гостиной за вазой конфетами. И-де-аль-но. — Сегодня в шесть тридцать я должен быть как штык дома, — недовольно ворчит Хёнджин и весело болтает ногами, сидя на верней перекладине паутинки на детской площадке. — Если не приду, то мама будет недовольна. Феликс Ли по праву может называться лучшим другом, потому что он единственный, с кем Хёнджин не фильтрует мысли и речь. Только Ликсу можно рассказать обо всём и не побояться осуждения или того, что секрет внезапно станет известен всем. Остальным друзьям Хёнджин доверяет, но всё-таки не настолько. Раньше они общались не так тесно, точнее не здоровались даже, ведь общих тем на первый взгляд не было. Феликс тогда только-только переехал из Австралии и его акцент был поистине ужасен; слова похожи на обрубки, произношение хромает, а ещё он не понимает, если говоришь быстро и с воодушевлением. Хёнджин теперь уже и не вспомнит, когда именно что-то поменялось, и сбоку практически на всех предметах, где за партой было два места, стал сидеть младший. Да и не слишком важно это всё, если оно к лучшему. — В честь чего? У кого-то день рождения? — Не, — вяло отмахивается Хёнджин, — сестра решила сообщить нам важную новость. Думаю, что она собирается съехать от нас. Друг смотрит с толикой укора, забавно хмурясь: — Ты бы хоть сделал вид, что очень расстроен. Хёнджин закусывает губу, чтобы невольно не улыбнуться. Ага,непременно. — Я буду очень, просто очень сильно и бесконечно скучать.

***

— Я безмерно благодарна вам — моей семье — за ту поддержку, которую вы мне оказали и без которой я бы просто сошла с ума… Хёнджин ковыряется вилкой в салате с морепродуктами, но всё-таки делает вид, что внимательно слушает. Это почти правда — вполуха тоже считается. Речь сестры, конечно, искренняя и пропитана бескорыстной благодарностью, но Хёнджину чуждо подобное. Достаточно было бы сказать «спасибо» и продолжить ужинать. Быть может, он бы тогда успел ещё погулять. У Хёнджина до сих пор есть очень важные дела. Пошляться по вечерним улицам, когда духота окончательно спала, — классно. А если позвать с собой девчонок из параллели или одноклассниц, то прогулка и вовсе грозится стать запоминающейся; невинные заигрывания нравятся всем. —… И только сейчас я сумела осознать, что дороже семьи ничего нет на свете. Понимаю, что самые несчастные люди те, у которых нет поддержки и любящих людей, готовых всегда прийти на помощь. Папа уже наливает себе соджу. Он ни в коем случае не алкоголик, но всячески поощряет алкоголь во время важных событий, да и порой выпивает в выходные дни. Хёнджин вздыхает. Ему всё равно никто не нальет, разве что только отругают (хотя родителям вовсе не обязательно знать, что он уже пробовал пиво). Предложат премерзкий томатный сок, который методично покупают в магазине, и в тысячный раз удивятся, спросив: «А ты не любишь его? Почему молчал тогда?». — Тебе наливать, Йерин, или нельзя?.. — не думая, проговаривает папа и пододвигает вторую рюмку. Мама забавно раскрывает рот и хлопает в ладоши, большими глазами смотря на дочь. Хёнджин может себе представить, какие мысли крутятся в её голове, раз она даже привстает. Он фыркает. Очередная женская штука: додумывать себе то, что ещё доподлинно неизвестно. Впрочем, ему тоже ничего другого на ум не пришло. Какая ещё может быть важная новость, если не переезд? — Наливайте, папа, — слишком бодро отвечает сестра и делает глубокий вдох как перед прыжком в воду. — Думаю, что я готова к тому, чтобы стать матерью. — Не понял? Хёнджин удивлённо вытягивает лицо. Отец первый выпал в осадок, вот только непонятно по какой причине: из-за того, что взрослая падчерица впервые назвала его папой, или из-за того, что все успели окрестить Йерин беременной, а она собирается пить алкоголь. — Я хочу усыновить ребёнка. Если мне не суждено больше родить самой за то, что я сделала аборт, то пусть я стану мамой для того, у кого её не было никогда, — сестра улыбается, а у самой глаза на мокром месте. Хёнджин опять чувствует привкус этой безысходности и отчаяния. — Я всё решила. И готова на такой ответственный шаг, поэтому я прошу вас понять меня и поддержать. Хван смотрит сперва на маму, которая так и замерла, глядя куда-то в пустоту перед собой, потом на папу с соджу в руке, и совершенно теряется. Розовая креветка в салате уже не кажется настолько привлекательной, чтобы съесть её первым делом, а листья айсберга какие-то подвявшие. Хёнджин никогда не задумывался о детях — рано ещё, и, конечно, не представлял себя в роли отца; что говорить про роль дядюшки? Казалось, что после аборта в двадцать три года сестра не будет гореть идеей стать родителем. Да, выкидыш это тяжело, но масштабы этого груза вряд ли под силу оценить мужчине. Хёнджин всё-таки отправляет несчастную креветку в рот и медленно пережевывает — также горько и солёно. Йерин взрослая и (практически на все сто) самостоятельная женщина, способная принимать взвешенные решения и нести ответственность за совершенные поступки. Но Хван абсолютно согласен с мнением мамы о том, что брать чужого ребёнка из детского дома — самая большая ошибка в жизни.