Чувствую, ты напряглась, Но я настроен серьёзно. Ведь времени мало у нас. Ответь на вопрос мой… Tragic City. ЛСП.
Она не смотрела в его сторону. Ни одного поворота головы. Только прямо перед собой, не прекращая улыбаться. Прямо перед собой смотрел и он, сжимая пальцами руль. Через лобовое стекло все было видно прекрасно. Он видел, как тонкую женскую руку накрыла мужская ладонь. Не слышал, но знал: когда она подступилась ближе, набойки каблуков звонко стукнулись об асфальт. Все в том же: неизменные черные брюки, такой же корсет, такие же шпильки. Только рубашку, надетую сверху, он видел впервые. Приглядывался, поднимаясь с сиденья. Но отсюда не мог разглядеть, велика она или нет. Снята с мужского плеча, так настойчиво придвигающегося ближе, или с вешалки в магазине. Бред. Конечно, это женский масс-маркет. Она даже его одежду не надевала ни разу. Когда она засмеялась, чуть запрокинув голову, пальцы обхватили руль с новой силой. Глаза жгло от этих непрерывных односторонних переглядок. Сколько он уже здесь? Третий час. Который раз? Третий. Третий раз он убеждается, что их отношения на бешеной, уже не контролируемой никем скорости катятся к херам. В самую бездну. Первый случился еще давно. Его начали раздражать хлопки дверьми и лязг ключей посреди ночи. Просыпаясь, он никогда не находил ее рядом с собой. На вопрос «останешься?», заданный шепотом, произнесенный губами, уткнувшимися в обнаженную, вспотевшую кожу, она отвечала то легким отрицательным кивком, то поцелуем, то молчанием. Реже говорила честно — «Нет. Вызовешь мне такси?», а совсем часто — просто пропадала, оставляя после себя помятое одеяло. Поначалу эта немая договоренность казалась идеальной — меньше ответственности, больше взаимных удовольствий. А потом он стал просыпаться. Начал мешать скрип закрывающихся туда-обратно дверей, шум из ванной и свет из коридора. В одну из таких ночей появилась эта шальная, неугомонная мысль, что с их отношениями что-то не так. Он вдруг осознал, что, целуя ее, каждый раз соглашается остаться один через пару часов. Это была неприятная мысль, но в его голове она оставила всего ничего: проронила зерно переживания и чуть-чуть чувств. Чувства заботы, чувства влюбленности, чувства нежности. Всего понемногу. Он начал переживать за нее. Это произошло не сразу, но нескольких месяцев встреч наедине хватило, чтобы зажечь слепые надежды. Сначала он беспокоился о том, добралась ли она до дома. Выжидал — в кровати, в душе, у окна с сигаретой — писал контрольное сообщение, получал короткий ответ и экран телефона вместе со светом в квартире гас до утра. Но это продолжалось недолго, ведь потом он начал беспокоиться о том, что его усилий недостаточно. И бессонница вернулась с новой силой. Их переписка была немногословной. С его стороны вопросы «ты дома?» или «во сколько будешь? тебя забрать?», а с ее — короткие ответы «да» или же «нет» и фотографии, для загрузки которых мессенджер постоянно спрашивал, хочет ли владелец просмотреть заблюренное изображение. И владелец хотел. Всегда ее хотел. Ее тело, ее неутолимую страсть, покорность и кротость в глазах, когда она стоит на коленях, и похоть, желание властвовать, когда сидит сверху, зажимая руки. И ему все было мало. Вечерние встречи, как по расписанию, стали такими привычными, но все не тускнели. И он решил что это знак. Что это сигнал для следующего шага. Что их странное, азартное «вместе», не приносившее ничего кроме эмоций — длится уже действительно долго. И тогда вместо жаркого влечения в спальню пробрался холод. Он рассказал ей об Итане — важный шаг. Предложил съехаться и получил отказ. С идеей снять ей квартиру в Сентфоре произошло так же: резкое нет без права на компромисс. Он искренне недоумевал. Пока близкие товарищи подпитывали подозрения шутками, пытался разобраться, что пошло не так. Ведь когда вы нравитесь друг другу, у вас отличный секс и схожий образ жизни, вариантов развития отношений не так много. Он предлагал ей уйти из клуба и занять место в казино. Был готов пойти на огромный риск, чтобы вытащить ее оттуда, если понадобится. Да, спустя время ее работа стала напрягать, и он не терял шанса упомянуть об этом в любой удобный момент. Поднимал эту тему с того момента как в одиночку, ничего не сказав, перешел черту от свободных отношений, к серьезным. И ее это бесило. — Если проблема в договоре, или еще в чем-то, я не знаю… — он приходил к этой фразе всегда, и тот раз, когда сидел напротив нее в кабинете не был исключением — Ты можешь сказать мне правду. Я пойму — в тусклом желтом свете белые клубы дыма поднимались к потолку, а тени расходились по витиеватым обоям — И сделаю все, что смогу. — Воспользуешься опцией помощь друга? — усмехнулась, не поднимая глаз. — Если условия будут этого требовать, то да. Воспользуюсь — сказать легче, чем сделать. Он не представлял, как бы звучал этот дружеский клич о помощи и какие безумные аргументы ему бы понадобились — Но сначала ты должна хотя бы сказать, в чем проблема. — Ты думаешь, я работаю по договору? — ответила она, помолчав. Скрестив ноги, вдавила окурок в пепельницу на столе. Тихо рассмеялась. Ее голос — вкрадчивый и хриплый — Еще скажи, что у меня полная медицинская страховка — молния и пуговица на черных брюках оставались расстегнутыми. — Хорошо — он выдержал положенную паузу, ведь по этому сценарию они проходились по меньшей мере пять раз. Это уже стало традицией — Дело в Маккарти? Если ты ему чем-то обязана, я все улажу. — Маккарти ничего не решает — лицо напротив пронзила улыбка — тонкая и довольная. Она знала, что этой фразы не было в их избитой постановке. — Я думал, он твой начальник. — Да-а, начальник — она вытянула босую ногу и достала пальцами до пряжки на поясе — Тебе ли не знать, что над каждым большим боссом, стоит босс покрупнее. — Вот как — несколько секунд он обдумывал сказанное — Только с чего ты взяла, что я должен в этом понимать? — Ну, как же — от пояса ее нога двигалась ниже по бедру — Я думала, в армии есть строгая иерархия и ты хорошо с ней знаком. Подчиняешься одному, он — третьему. Разве не так? Он смотрел на нее в упор, не обращая внимания на стопу, скользящую вниз. Молчал. — Так дело в том, что надо решать этот вопрос не с Маккарти, или в том, что ты не хочешь этого делать? — взгляд карих глаз взметнулся выше, задержался на лице, но вернулся к обнаженным плечам. Она улыбнулась шире, разглядывая их. Где-то кожа все еще была красной. — Почему ты снял жетоны? — перевод темы — один из предсказуемых вариантов развития диалога, который он предусмотрел — Не доверяешь мне? — Я тебе доверяю. Но хочу, чтобы мое осталось со мной — женская стопа замерла на паху. Упираясь пальцами в ремень, она надавила сильнее. — И я хочу того же — жесткий прямой взгляд в глаза друг другу — Чтобы мое осталось моим — одернула ногу, снова закинув ее на колено — Если тебя что-то во мне не устраивает… — Мег… — устало выдыхая и отворачиваясь, он принял очередное поражение — Меня все в тебе устраивает. Не начинай. Я просто переживаю — произнес сквозь ком в горле, не смотря на нее. — Переживаешь… О чем? — откинувшись в кресле, она вернула ногу к его бедру — Ну же. Скажи, я тебя успокою. Развею все сомнения — стопа все сильнее давила на ткань джинсов, скользила от колена и выше. Он повернулся. Встретился с ее глазами. Молчал, не собираясь отвечать — Ты мне врешь — искра зажигалки. Еще одна сигарета между ее губ — Будь ты честен, мы бы об этом не говорили столько раз. Согласен? Согласен. Он был согласен, но это неугасаемое желание помочь, желание выстроить из их догорающих отношений что-то стоящее, что-то крепкое и основательное, держало мертвой хваткой. Он был согласен, ведь не устраивало в ней многое. Очень многое. Она любила представлять себя свободной и независимой и возводила этот образ в абсолют. Любила пропадать без объяснений при любой ссоре. Любила, по всей видимости, жуткие американские горки с огромными перепадами. О любви — простой и легкой — той, которой ее новый кудрявый любовник грезил — она не задумывалась, а вот мысль о власти над ним — будоражила и была чертовски сладкой, притягательной. И поэтому она возвращалась. Поэтому между взлетами горок — их участившихся ссор — был ровный, тихий проезд, на котором ее чувства оставались прежними, а его — менялись с каждым днем. Забота превращалась в ненормальную ревность, влюбленность — в жажду обладать, нежность — в унижения. Он мог уйти десятки раз, но даже сейчас продолжал смотреть через лобовое стекло, как она чуть ли не облизывает нового кретина. Эти истязания продолжались уже месяц. Почти тридцать дней он искал ту самую зацепку, то последнее подтверждение, но сейчас, когда происходящее видят уставшие, покрасневшие глаза — не верит. Не верит и все. Ладони сжимают руль, ползут к клаксону посередине. Если нажать — сигнал получится громкий, резкий и мерзкий. Громкий, резкий и мерзкий сигнал — такой же, как и все увиденные им раньше. Второй звоночек был сильнее первого, и, наверное, должен был отрезвить его самого. Должен был дать понять, что момент, когда он осознанно начал проверять сообщения в ее телефоне — стал краем. Его трясло от отвращения к себе, от ненужного вранья, но он не мог остановиться, перейдя эту доверительную черту. Оправдание, что он чувствовал себя обманутым, чувствовал ответную ложь не обнуляло вины. Но он чувствовал. И совпадения превратились в закономерность. Из раза в раз, беря ее телефон в руки, он понял, что чаще всего она успевает чистить рабочие чаты, в которых не было ничего подозрительного. Совершенно ясная закономерность была в том, что двойственные, настораживающие сообщения попадались, когда он заставал ее врасплох. Не ждал пока приедет — а приезжал сам, не спрашивал, во сколько закончит — а парковался на заднем дворе клуба раньше на час. Потом на два. Потом на три. Это превратилось в гонку за правдой, в погоню с целью перехвата. Только победа не приносила триумфа. Когда их встречами управляла страсть — это было приятно. Когда целью стала неприкрытая правда, от пожара, от цветного калейдоскопа в глазах не осталось ничего. Разбился. Она видела, что происходит. Понимала. Злилась. Но приходить — приходила, отвечать — отвечала. Даже стала мягче, как будто. Ей было ненавистно это больное, как ей казалось, желание подчинить ее, прогнуть под себя в жизни, а не в постели. Но она оставалась. Его ревность была терпимой. Она видела, что он пытается подавлять чувства, а если не выходит — отступает сам, ведь больше всего боится перейти черту. Каждая встреча скатывалась в поединок. С одной стороны ринга почти прямые обвинения, хоть и не высказанные, но удушающие своего обладателя, с другой — ниоткуда свалившееся милосердие и терпение — почти блаженное, делающее из него тирана, а из нее — жертву. Без контекста эти роли легко перепутались. И вот. Правда перед ним. Цель выполнена. У нее выходной, но она стоит у дверей клуба при параде, подавая руки какому-то Крамеру. Да, он знал как его зовут. Прочел в ее телефоне в последний раз. Давно запланированная встреча в семь часов пятницы. Их пятницы. Сейчас девять. Он ждал долго. Даже отчаялся, что снова ничего не добьется. Но нет. Все-таки добился. Все-таки застал. Он стучит пальцами по рулю. Выдыхает. Сбоку раздается звук — сообщение. Не отрывая взгляда от лобового стекла, шарит рукой на соседнем сиденье. И хоть картина перед глазами все та же — две фигуры у черного входа освещает тусклый свет из-под навеса — нельзя пропустить ни секунды. Включая экран, видит, что сообщений несколько. Первое от Рика — спрашивает, до скольки он взял чужую тачку из сервиса, второе от Аарона — просит срочно перезвонить, как освободится. Он отвечает только Рику. Пишет, что пригонит завтра, потому что сейчас не в городе. Хочет отложить телефон, но новая идея заставляет задержать дыхание и сомкнуть пальцы сильнее. Выбирает нужный контакт. Нажимает кнопку вызова. Прикладывает телефон к уху, а вторая рука с новой силой сжимает руль. Он не отводит взгляда, когда видит, что она, убрав свою ладонь от собеседника, расстегивает сумку. Слышит слабый звук ее звонка и гудки у правого уха одновременно. Осознание почти всемогущества в этот момент будоражит. — Да? — видит, что сняв трубку, она растягивает губы в извинительной улыбке. — Привет — сдерживаясь как можно сильнее, он может произнести только это. — Что-то срочное? Занята сейчас — говоря это, она отодвигается назад, но этот сукин сын Крамер не дает ей отступить. — Просто хотел узнать — медленно выдыхая, он убирает руку с руля, потому что пальцы уже ноют — Ты дома? — Да. Еще да. Буду… — Ну, так давай я тебя заберу — говорит четко, понизив голос. — Сейчас не могу. Буду позже — он видит каждую ее эмоцию, каждое движение губ, руки. Каждое лживое движение. — В чем дело? Чем ты занята? — сброс вызова. Через стекло видно, как экран телефона гаснет, а она, поднимая голову, продолжает о чем-то говорить с мужчиной напротив. Извиняется, наверное. Сука. Он дергает ногой, колено бьется о руль. Облокачиваясь на него, он набирает снова. — Ну, давай же. Ну! Видит, как она проводит пальцем по экрану, даже не взглянув. На его мобильнике опять высвечивается сброс. — Сука. Стучит краем телефона о руль, наклонившись вперед, смотрит, как они снова начинают говорить. Видит, что мужчина приближается ближе, что-то шепчет ей, а потом берет за руку. С каждой минутой, проведенной в салоне, он вскипает все больше. Все сильнее хочется выйти, нет, вылететь, хлопнув дверью, оттащить ее силой и вмазать этому мудаку несколько раз. На вид он старше лет на двадцать, реакции явно не такие хорошие. Можно несильно опасаться ответных ударов, но это неважно. Неважно, ведь он заставляет себя положить, а не швырнуть телефон и выдыхает несколько раз подряд. Напоминает себе, что, возможно, ему просто кажется. А если и не кажется, ревность, пусть и жгучая, не должна вырываться с такой агрессией. Хилл ведь говорил, что сдерживать эмоции — полезный навык. Почему бы хоть раз не прислушаться к этим мудрым советам? От усиленных размышлений, что делать дальше, в голове стучит. Внутренний отбойный молоток выбивает каждую чертову секунду так сильно, что приходится зажмуриться. Он проводит ладонями по лицу, закрывает глаза. Кожа горит. Облокачиваясь о руль, только на миг открывает глаза, но этого достаточно, чтобы обнулить все старания оставаться спокойным Громкий, резкий и мерзкий сигнал. Он все-таки ударяет по рулю. Посередине. Сбоку. От этих беспорядочных движений включаются передние фары. Теперь перед ним ярко освещенная со всех сторон площадка — сцена — и два испугавшихся, отпрянувших друг от друга силуэта. Трагедия, акт третий. Действующие лица: ревнивец муж, жена, любовник. Вакантное место для него — в первом ряду, чтобы ощутить всю полноту актерской игры. Он специально толкает дверь машины так, чтобы та хлопнула со всей силой. Ноги — ватные. Видит, что она щурится, но остается на месте. Этот придурок, кажется, совсем ничего не понимает, потому что снова пытается с ней заговорить, хоть и оглядывается со сметенным взглядом. Оборачивается к ней и ее губы двигаются, отвечая что-то. Отсюда не слышно. Да он и слышать не хочет. В пятки отдает колкой болью, сводит судорогой. Он снова ловит непонимающий взгляд соперника, но отворачивается. Если будет смотреть больше двух секунд — одного из них увезут отсюда на каталке, а второй — сядет лет на десять. Нет. Пока рано. Есть несколько незаконченных дел, прежде чем придет пора напялить на себя тупой тюремный комбинезон. На негнущихся ногах он делает несколько шагов вперед. Опирается ладонью о капот. Сейчас-то Крамер заметил, что в их милом диалоге теперь не два, а три участника. И то, только после того, как их общая собеседница с опаской отступила назад. — Сядь в машину. Когда слова отдаются в голове громким четких эхом, на секунду кажется, что в карих глазах мелькает страх. Она поворачивается, что-то говорит, наклонив голову, но потом делает уверенные короткие шаги вперед. — Какие-то проблемы? — незнакомец удерживает ее за плечо, и теперь, дурак, кажется смотрит с вызовом — Эй! Парень! — Никаких проблем, просто… — раздражает ее невинный, извиняющийся тон. Он бьет рукой по капоту. — Просто подойди и сядь вперед! — выкрикивает. Отвернувшись, вдыхает горячий и душный воздух. Слышится звук набоек. — Нет, подожди… — тот все не унимается — Что здесь происходит? Я зову охрану!.. — Сука. Убери от нее руки! — еще один удар о машину. Он отталкивается от нее, как в тумане делает несколько шагов — раз, два! — но натыкается на женские ладони. Даже не сопротивляется. Знает, что если позволит себе ударить сейчас — не остановится. Не смотрит на нее. Лучше вообще сейчас ни на кого не смотреть. — Все в порядке. Мы знакомы. Не надо никого звать — раздается голос рядом. Ладонь на груди прожигает насквозь. Повернувшись, она продолжает поглаживать его футболку. Короткие движения длинных ногтей, будто чешет ручного пса. Хочется отпрянуть, но он словно прирос к асфальту — Извините, Мистер Крамер, просто сейчас правда нужно уехать — он усмехается — Простите. — Сядь. Вперед — удается выдавить из себя между скудными вдохами — Прямо сейчас — женские пальцы замирают, утыкаясь в грудь. — Только после тебя — наконец-то слова, обращенные к нему лично. Дождался! Теперь она пилит его взглядом, а он не готов. Не готов так легко дать ей уйти, потому что она, сука, должна объясниться. Отчитаться за каждое сообщение в своем чертовом телефоне. И уже плевать, что это было неправильно. Что это нарушило ее, сука, личные границы. Не он первый начал. Да, не он нарушил эти чертовы личные границы, трахаясь со всеми подряд и скрывая это. — Будешь ставить условия? Злость. Ярость. Неконтролируемое желание разнести все вокруг. И этот злосчастный клуб с винтовой лестницей и бордовыми обоями, и эту узкую подсобку в цоколе, куда они впервые ввалились под утро, путаясь и целуясь, и чужую машину. Молоток в голове ни на секунду не перестает стучать. Наступает та самая поворотная минута, когда под его тяжелые ритмичные удары, перед глазами проносятся самые страшные, обжигающие образы. Тот самый миг, схожий с раздражающим непрекращающимся плачем младенца, которого так и хочется заткнуть любым способом. Хочется сделать что угодно. Хочется размазать Крамеру лицо в уродливое месиво. Хочется оттаскать ее за волосы. И сильно, черт возьми, хочется сделать все это! Сделать. Только бы не сделать этого. Не сделать. — Пока ты не натворил ничего… Отшатывается от ее рук, от хватки на плече. — Я натворил? — голос срывается. — Передачки тебе некому будет таскать. Ничем хорошим это не закончится — она шепчет совсем близко — Хоть раз сделай, как я прошу — дергает его за плечо — Что за детские сцены? До последнего предложения, произнесенного с упреком, все это выглядело как чистосердечное признание, как остаток голоса совести, который хочет уберечь его от глупой, нестоящей того драки. Но нет. Это не голос совести, и не признание. За него еще, кажется, придется побороться, пробив глухую брешь между ними. Детские сцены. Как точно сказано! В юности он тоже был вспыльчив. И упрям до жути. Она — эта первая животная реакция — отступает и дает сделать несколько шагов назад. Он дергает дверь с водительской стороны. Сегодня без прелюдий — она в состоянии открыть вторую сама. Придется поверить. В последний раз. Стук каблуков. Чувствует, что она неотрывно наблюдает за ним. Сдерживает негласное обещание — ее тень приближается к пассажирскому месту. Щелкает ручка, но он должен сесть первым. Таков уговор. И он садится. Едва защелка издает еще один звук, педаль газа утопает в полу. Шины мерзко скользят по асфальту из-за резкого разворота. Пальцы — в руль, спина — крепко в сиденье. В салоне — темно. Одна кнопка — все четыре двери заблокированы. Свет фар и запутанные неосвещенные кварталы впереди. Даже через несколько минут он не осознает, что это — новый, последний виток. Жмет вперед без остановки. Все. Назад пути нет. Да и вообще, никакого пути нет, кроме одного. Давно надо было скинуть эту суку с плеча. Давно. Вот только она уже сидит в этой проклятой тачке, а двери — двери заблокированы. Его рукой. Снова его рукой. Он сжимает зубы, обещая себе, что и не посмотрит на нее. Сердце уже отбило дневную норму и идет на рекорд. В висках стучит, все тело — от кончиков пальцев до пяток — сгорает, пульсирует жаром. Лобовое стекло — картинка. Он, она, сумка на локте. Сумка. Он дергается. Смотрит наискось. Во мраке салона лишь силуэт. Она перегнулась и, кажется, ставит ее на заднее сиденье. Задела локтем. И все без единого звука. Еще сильнее вжавшись в сиденье, он расправляет плечи. В лобовом стекле освещенная улица. Мерзкая сцена исчезла, как мираж, чтобы вернуться через несколько минут с новой силой. Она — на соседнем кресле. Расслабленно стекает в нем, обхватывая себя руками. Еще одно неожиданное касание — и он покойник. Одно движение руля, и она ляжет рядом с ним навсегда. Смерть, от которой бы оба плевались, выглядывая с неба по разные стороны. Смотрит на нее сбоку. Отвернулась к окну. Выдыхает. Хотя бы не донимает мозг. Никакого плана в голове нет. На выезд из города, по хайвэю на Сентфор, а там разберутся. Взрослые же люди. И возражений он не слышит. Еще бы. Выдыхает снова. Да, нужно держать себя в руках, даже когда она откроет рот. И не даже, а особенно тогда. Городские кварталы. Он сдерживает смешок, когда встает на светофоре. Переводя дух, облокачивается о локоть. Он, сука, даже не знает, где она живет. Может быть, вообще не здесь. Может быть, не снимает никакой комнаты, перебиваясь гримеркой в клубе. А может, шляется по квартирам этих… Зеленый свет. Педаль. Поворот. Он почти спокоен. Поворачивается — та же поза. Еще пара кварталов. На большой трассе станет свободнее. Следующий проезд и экран ее телефона загорается сообщением. И еще одним. Руль сразу начинает дрожать в руках. Он знает, что это невозможно. Закреплен крепко. Но контроль разрушается в прах. В лобовом стекле все откручивается назад, до дня, когда он прочел это чертово сообщение. Когда узнал время, место, день, имя. Он думал сдать этого Крамера парням. Думал навести справки — Хилл его научил — и отомстить иначе. Одна идея безумнее другой. Разрушить бизнес, если он есть, переспать с женой, если она есть, с дочерью, блять, разбить ее молодое сердце и растоптать без сожаления. Так он метался. Так горел внутри с того дня. Рвался сделать если не все сразу, то одно за другим. И ради чего? Этот вопрос выдергивал из нездоровых планов. Сохраняя внутри себя извечную дилемму, он пытался сравнять Крамера с собой. Ну да, и за ним водились такие грехи. По молодости-дурости с чужой женой. Его предупреждали, что карма ничего не прощает. Круг должен замкнуться. Но может здесь иначе? Может, он неправильно понял? Да ведь и не жена она ему вовсе. Это же все меняет, черт возьми! Экран. Свет. Сообщение. Звонкий сигнал уведомления. Он слышит ее дыхание. Ладони на руле потеют. Он знает, что осталось чуть-чуть. Чуть-чуть — и его терпению придет конец. Наблюдает за ней, не поворачивая головы. От темного силуэта отделяется рука. Пальцы сжимают мобильник. Скользят по экрану, попадая по буквам. — Ничего не хочешь мне сказать? Он не повышает голос. Это стоит огромных усилий — вести машину, особенно въезжая на скоростную трассу, и сдерживать внутри себя абсолютно все. Ноль реакции. Щелканье буквенных клавиш. Выдох. Несколько резких поворотов головы. — Я повторю, если ты не расслышала. Срывает крышу от осознания, что она пишет ему. Да, скорее всего ему. Распинается, распластывается. — Мег, блять! Край. — Ты совсем охренел? — тишину разрезает высокий, дрогнувший голос — Отдай! Отдай! Ты… ты….вообще?! Телефон с силой летит на заднее сиденье. Он смотрит на дорогу, сжав челюсть, пока она бьет его по руке, по плечу, пытаясь прорваться за ним. — Сядь! — удается схватить ее за край рубашки и несильно встряхнуть, вернув на место. Правая ладонь упирается в кресло, левая — держит руль. Плохая идея — он правша. Но она не доберется до этого проклятого телефона. Сначала разберется с ним. Он первый занимал очередь. — Я тебе что, собака? — она продолжает вырываться, пытаясь пробиться назад через руку. Въезд на хайвэй. Он не может сбросить скорость, поэтому снова толкает ее в сиденье. Второй раз сильнее. — Заметь, не я это сказал — набирает скорость. Ему не нужен еще один штраф за неисполнение правил. Она с новой силой принимается за руку — Мег, все, хватит! — пальцы сжимают женское плечо, впечатывая его в кресло — Перестань! — Отпусти меня! — громко. Она взяла чересчур высокий тон. Дергается — Немедленно! Отпусти сейчас же! — Все! Все! — он срывает с плеча руку. На секунду поднимает обе ладони перед собой — Я отпустил! Ее тяжелое дыхание. Свист ветра, попадающий через окно. Впереди — пустота. Она упирается ладонями в сиденье, опускает голову. Виски разрывает. — Кто это был? — он перебирает руль ладонями. Бьет по нему правой. — Постоянный клиент, перед которым теперь будет извиняться все руководство — она поднимает глаза. Нападает первой. Резкие слова льются без остановки — Что за цирк ты устроил? Для чего? — поворот головы. Перед ним злая, черная бездна — Ты, блять, совсем помешался на своей ревности? — А ты всех постоянных клиентов облизываешь? — Что ты несешь? Боже! — она откидывается в кресло, запрокидывая голову. — Что я несу? А что ты с ним делала сейчас в клубе? — Тебя это не касается! И никогда не касалось! — Отвечай, если не хочешь, чтобы я вернулся и перевернул там все! Вперед — он повышает голос. Отворачивается к дороге. Стрелка спидометра упорно поднимается вверх, совершая почти полный оборот. — Деловые, блять, вопросы! — она вскидывает руки, звонко ударяя ладонями колени — Дало что-нибудь? Я никогда не отчитывалась перед тобой и не буду! Никогда! — О, да! Обо всех твоих проебах будет сложно отчитаться! Я бы и сам ни за что не запомнил женщин в таком количестве!.. — Что? — она щурится и морщится, поворачивая голову. — Даже если бы хотел!.. — О чем ты вообще? — Да о том, блять!.. — удар по рулю — Что у тебя каждую, сука, неделю — отворачивается к окну, облизывает губы — Деловые вопросы! — он несколько раз мотает головой, по телу проходит разряд. Белые фонари мелькают по краям трассы. Она откидывается на кресло, шумно выдыхая. Молчит, не собираясь отвечать. — Ты меня, что — продолжает сквозь сдавленные смешки — За мальчика держишь? Ты думаешь, я не знаю, как это происходит? Думаешь, не был на его месте? — отвернувшись, выдыхает, а когда снова смотрит на нее, злость возвращается с новой силой. Ни одной эмоции. Ни капли сожаления. Ничего — Мег! — выкрикивает в темноту, ударяя по рулю, по рычагу — Кто это был? Кто и что ты делала рядом с ним? — Вроде ты здесь самый умный! Зачем мне отвечать? — она сразу же отзывается, тоже срываясь на крик. — Не делай вид, что виноват я! Не выводи меня, Мег, ты… — Не выводить тебя? — она наклоняется к нему, и крик превращается в хриплый, рвущийся сквозь напряженные связки смех — Да с тобой невозможно разговаривать! Ты больной на голову — отчетливо выговаривая каждое слово, уже в истерике, она запрокидывает голову — Ты, твой постоянный контроль, твои ревнивые заморочки, твое тупое собственничество! Все это меня достало! — Желание, чтобы твою девушку не трахало полгорода — собственничество? — он выдыхает с таким же хриплым смехом — Ты в своем уме? — Что? — она открывает от негодования рот, поворачивается. Он не видит ее лица. Не видит, но знает, что ее тушь постоянно осыпается, и уже сейчас ее остатки лежат под глазами. Не видит, но знает, что ее взгляд вонзается в него прямо и остро. И хорошо, что не видит. Каждое слово отражается в голове усиленной болью. Добавить глаза — и вообще подохнуть в несколько секунд. — Что я должен на это ответить? Она смеется, всплеснув руками и запрокинув голову. Дыхание снова учащается. — Кто тебе сказал этот бред? Кто? — наклоняясь ближе, она не перестает усмехаться — Мне стоило догадаться, что все эти разговоры были не просто так. Сначала весело, а потом стало стремно? Аарон подсказал? А? — смеется — Он-то в этом разбирается как никто другой! Правда? — Не смей никого сюда приплетать! — сильный удар по рулю заставляет ее дернуться — Наши отношения касаются только нас. — Наши отношения? А они были? — Вот как… — напряженный взгляд вперед. Голос дрогнул, но остался таким же резким — А что, по-твоему? Секс по дружбе? — Секс по дружбе! — она снова вскидывает руки, повышая тон — Личная шлюха для Вишни, которого до этого дня все устраивало! — Меня дохера всего не устраивало, Мег… — не успев договорить, он снова набирает побольше воздуха в легкие. — Представь, а меня тоже! Косые взгляды твоих друзей — от женского силуэта отделяется ладонь с загнутым мизинцем — Твои вечные разговоры о работе, квартире, переезде — один за другим остальные пальцы сгибаются в кулак — Твоя идиотская ревность и скандалы. Кого ты пытался сделать из меня? Что и когда ударило тебе в голову? Ты, твои ревнивые заморочки, ты это все разрушил! А мне хотелось хотя бы узнать, кто ты, блять, вообще такой. Хотелось. До этого дня! — Тогда за каким хером ты была со мной? Он больше не может сдерживать себя, срываясь. Каждое ее слово вызывает неконтролируемую ярость. — Я больше не буду говорить в таком тоне! Ты не будешь так со мной разговаривать! — Я бы вообще с тобой больше никогда не разговаривал! Ахереть! — двумя руками он бьет по рулю — Я, мои друзья и мои ревнивые заморочки все разрушили! Ну, да! — Следи за дорогой! — Я и мои ревнивые заморочки! — выдыхает в сторону, опять отпустив руль — Научись выбирать слова! — Я больше не собираюсь ничего выяснять… — Нет, ты не поняла! Ты меня не поняла, так я повторю, Мег! Не веди себя так, будто ничего не произошло! Не веди себя так, будто это у меня в телефоне куча любовников, которые написывают мне каждые выходные с желанием отодрать, как шалаву! — Ты… — В тот день ты тоже была здесь! И во все другие! Была и врала мне в лицо! И даже сейчас ты мне врешь! Врешь, врешь, врешь, постоянно врешь! — он бьет по рулю без остановки. В глазах едко жжет. — Ты копался в моем телефоне? — Да! — обе ладони вздернуты — Обалдеть правда? Я копался в твоем телефоне! Представила? До тебя наконец дошло, что я все знаю? Она молчит. Тупо смотрит на него. — Что, какое у этого объяснение? Что у нас были свободные отношения, а я не понял? Какое оправдание у того, что ты раздвигала ноги в клубе, хотя клялась, что мне не о чем переживать? Какое? — Я готов был это принять. Верил тебе. Я до последнего, блять, верил тебе. Пустое поле. Предупреждающие знаки. Фонари. Отражатели. Пустое поле. Знаки. Фонари и отражатели — все это несется с бешеной скоростью с двух сторон. Она — сидит в полуразвороте, не отводя взгляда. Он — держится правой за руль, отвернувшись к окну. Чувствует, как по лицу расходится жар. — Вот в чем были все причины. Я бы мешал еще больше, живя мы вместе, да? Вот оно! Не твоя независимость, нет, нихера! — смеется — И что… — поворачивается. Тот же пейзаж, сливаясь в один световой поток, мелькает и за вторым окном. Он не видит. В глазах, кажется, вообще все плывет. Не видно и ее лица совершенно. Так, отдельные черты. Губы, тонкие и потрескавшиеся. Без привычной помады, размазывающейся по шее. Волосы лежат беспорядочными, спутанными прядями — последствие их короткой борьбы. Тонкие пальцы замерли на кресле. —… Хорошо трахают или много платят? — замолкает на несколько секунд — Было бы два в одном, ты бы ушла от меня гораздо раньше. Я прав? — Ты… Губы еле размыкаются. Надорванный вздох. — Ты конченый придурок, Вишня — произносит она шепотом, все набирая и набирая воздуха в легкие. — Это я уже… — Мало того! — перебивая, она в миг переходит на крик — Ты еще и мазохист! — и опять голос падает — Столько времени контролировать каждый мой шаг, изводиться и молчать, чтобы потом вывалить это, чуть не разрушив всю мою жизнь… — в мелькнувшем свете, он замечает ее перекошенное злостью и негодованием лицо. Только стоящие в глазах слезы выдают что-то нечаянно им задетое. Что-то глубоко спрятанное, правдивое и горькое — Лучше бы тебя не было — она продолжает шепотом, сжимая края одежды — Лучше бы всего этого не было. Чтобы я не разрывалась, думая, что смогу что-то из этого выстроить! — Ты не в состоянии — все это кажется нереальным и таким глупым. Бессмысленные обвинения друг другу, летящие без остановки. Но он знает, что прав. Не может быть не прав. Что тут вообще можно отрицать? — Да — она отворачивается, упираясь руками в кресло — С тобой больше не в состоянии — поднимает голову, несколько прядей подлетают вверх — Останови машину — отчеканивает, смотря в лобовое стекло. — Ага, уже. Ближайшая заправка твоя и… — Останови машину сейчас же! Сорвавшийся с хрипа крик. — Я не буду останавливать! — он вымотан этим скандалом, но намерен стоять на своем — Сядь и молчи! Вроде не хотела со мной разговаривать… Мег! Он успевает оттолкнуть ее от руля. И еще раз. По встречке несется машина. Она проезжает с громким гудком, сдавая влево. Вывернув руль, он успевает съехать на свою полосу. — Ты…ты совсем? — даже сказать ничего не получается. Она опять берется за его руку. Руль шатается между пальцев. — Останови сейчас же! — Мег! Блять…ты! — Останови! Останови или я не прекращу! — ее звонкий голос разносится по салону, отдаваясь эхом. В ушах звенит. Руки шарят по рулю. — Как я остановлю? — срываясь, он отчетливо чувствует в голове отбойные молотки, как было у клуба — Это, блять, хайвэй, я не могу! — Прямо сейчас!.. — Я не буду снова платить эти штрафы из-за тебя! Очнись! — он с силой дергает ее за плечи, отрывая от руля — Приди в себя! — Если ты не остановишь сейчас же — она и не думает сбавлять обороты — Я звоню в полицию! Прямо сейчас! Заявляю о похищении, о вашем чертовом казино и твое окно закроется на десятку лет! И не только твое… — заканчивая фразу шепотом, она отворачивается к лобовому стеклу. Громко дышит. — Мы теперь — с трудом связывая слова, говорит он — Будем мериться компроматами друг на друга? — Я сделаю это. Обещаю, что сделаю, если ты не остановишь прямо сейчас! Больше ни минуты не хочу находиться рядом с тобой! Сильнее сжимая челюсть, он отворачивается. Увеличивая скорость, проклинает и эту трассу, и этот день, и ее, и себя заодно. — Ты меня не услышал? Она норовит дернуть руль еще раз, но он отталкивает ее, больше не задумываясь ни на секунду, причиняет это боль или нет. — Перестань! Несколько миль. Как ты не поймешь? Это скоростная трасса, Мег! Я не могу. — Мне плевать! Тормози! — Я не буду тормозить! — Сейчас же! Отражатели. Знаки. Фонари. — Нет. — Я тебя ненавижу! Ненавижу тебя! Он отталкивает женскую ладонь от руля, крепче вцепившись в него левой. Еще одна машина на соседней полосе. Вглядываясь в темноту, он чувствует, что она упирается ему в колено. Сильно и давяще. Нить терпения рвется. С треском, с чувством, с резкой отдающей эхом болью в башке. Она бьет его по руке, отвлекая. Ругательства сыплются без остановки. Он понимает, что ссора зашла слишком далеко. Что они чересчур много сказали друг другу. Пришло время заканчивать, и заканчивать окончательно. —… Лучше бы я с тобой не связывалась! Я тебя засужу, я обещаю! — продолжает она в бессвязном истерическом потоке, все сильнее вдавливая ладонь ему в ногу — И тебя, и твоего мафиозного трусливого дружка! Я посмотрю, как он разберется с реальными проблемами! Поверь! Ни ты, ни он не отделаетесь! Останови, блять, эту чертову машину! Его полоса — правая. По левой проносится несколько машин. Он со всей силы выкручивает руль. Ногой жмет на вторую педаль. Фары упираются в серый забор сбоку трассы. Ее кидает вперед. Резкое быстрое торможение — и все! Мертвая тишина. Двигатель замолкает. Окно с его стороны приоткрыто. Через узкую щель в салон попадает душный, застоявшийся летний воздух. Он откидывается на спинку кресла, чувствуя, как сильно напряжены мышцы спины. Ни двинуться, ни прогнуться, будто он распят и в кожу воткнуты железные штыри. По шее стекает пот. Выдыхая ртом, он поворачивает голову. — Довольна? Темный силуэт в нескольких дюймах от него. Рука, такая же мокрая от напряжения, лежит на джинсах, давит на кожу. Через прикрытые веки он ловит каждое движение. Она поднимает голову, резко обернувшись. Фары продолжают светить вперед. Слышно тяжелое, сбитое дыхание. Слышно, как она всхлипывает несколько раз и норовит рассмеяться. Одергивает руку, сразу же накрывая ее второй. Поворачивается к лобовому стеклу. Вздыхает. Из горла вырывается тихий, невнятный хрип. — Ну — сил нет говорить. Тихий шум ветра заглушает слова — И что дальше? — ему нет дела, что дальше. Больше ни до чего нет дела. И ни до кого. Силуэт дергано оборачивается. Он закрывает глаза, но все равно видит перед собой ее. Улыбка красных, вишневых, тонких губ. Темные, искрящиеся глаза. Точеные, угловатые плечи, корсет на бретелях — Мег в полумраке клуба чертовски красива. Возвращается в реальность с неохотой. Ведь в ней ничего не видно. Темный силуэт, взъерошенные пряди волос. Она хватается за голову, мотает ей несколько раз. Уводит пальцы в волосы, приглаживая назад. Он видит, как она старается вздохнуть, подавляя всхлипы. А потом зажимает ладонью рот, разворачиваясь. Сердце нещадно бьется в агонии, пытаясь заставить сделать все по-другому: мягко прижать ее к себе, обвить руками, уткнуться в горячее плечо и не отпускать. Но пальцы, потянувшиеся к панели управления раньше, чем эти отчаянные сигналы дошли до мозга, решают все тихо. Без скандала. Еще одного. Он выжимает прямоугольную кнопку. Звук защелки. Справа открывается дверь. Она спускает ноги на землю. Снова слышится хриплый всхлип. А потом дверь отлетает обратно. Тишина. Фары светят вперед. Пусто. Ушла в другую сторону. В ту, откуда они и ехали. В ту, с которой все это и началось. Отключая фары, он запрокидывает голову. — Сука — произносит шепотом, вытирая лицо ладонями. Липкие от пота. Пальцы сжимают переносицу. В глазах жжет. Душный салон. Взгляд утыкается в неопределенную темную точку лобового стекла. Вишня не может поверить, что все это сейчас произошло с ним. Не может. Нет. Да не было! Будто это не он, а кто-то похожий участвовал во всех сценах, что случились совсем недавно. Кто-то очень похожий — но не он. Вишня знает, что все надо было решить не так. Не здесь. Знает, что вел себя как мудак, но в эту же секунду думает, как же это несправедливо. Вопросы сыпятся в глухую пустоту. Вишня падает на руль, закрывает глаза. С силой сжимает его, но пальцы белеют, когда не проходит и минуты. Сердце все еще колотится, но дыхание ровное и размеренное. Вишня ни о чем не думает. Все, что случилось, было предсказуемо. Только это не умоляет ни боли, ни негодования, ничего это не меняет. Он еле-еле поднимается с руля. Оседает в кресле, уставившись в лобовое стекло. Когда смотрит на соседнее, думает, что больше она не сядет рядом с ним на пассажирское. Фонари все так же светят вдоль хайвэя, машины все так же проезжают время от времени. Несколько пронеслись по его полосе. Чтобы занять мысли, Вишня размышляет, как быстро к нему подъедет офицер надзора за трассой, постучится в окно, представится и покажет удостоверение, а затем попросит и водителя предъявить документы. Он полезет в бумажник и достанет свои настоящие права на имя Эйдана Монтгомери. Если все в этом дне было до жути правдиво, то зачем нарушать традицию? Пусть так. Он смотрит на освещенную ровную полосу. В памяти проносится кое-что важное, но нещадно забытое, выкинутое. Вишня вспоминает себя шестнадцатилетнего на переднем сиденье междугороднего автобуса. Раннее утро, даже не рассвело еще. И так же мелькают фонари, такие же бесконечно длинные, широкие ровные полосы дороги. Вишня думает о том, как же забавно, что та трасса отчасти и привела его сюда, в эту проклятую точку. Значит ли это, что весь его путь был обречен изначально? Был ошибкой. Или лучше не задумываться об этом? Все дороги сходятся воедино, в этом их смысл — соединять. Ему не хочется вспоминать, но он вспоминает. Теперь думает о том пути, которым первый раз ехал в феврале. Все в дымке — ее протянутая рука и глаза, зовущие за собой. И он идет, поддаваясь. Всегда поддаваясь. Пусть — это не страшно. Страшно, что эту неоновую идиллию портят крики и сорванный голос, болезненно сжатые пальцы и жгучая ревность, звонко разбивающиеся нервы. Что-то обезличенное, неискренне. Фальшивое и мерзкое. Не то, к чему он стремился. Вишня закрывает глаза, и воспоминания проносятся все быстрее. Он еще не возвращался к ним. Потому что не хотел, чтобы этот день вообще существовал. Наутро она сделала вкусные тосты с яйцом, обмолвились парой фраз, будто и не было ничего — как всегда. А потом он взял в руки ее телефон — тоже как и всегда. И теперь стоит на обочине. Вишню пугают эти вспоминания. Ведь он понял уже тогда. И все равно оказался здесь. Сам себя скинул за борт, ведомый этой глупой одержимостью, и сам жалуется, что захлебнулся. Сквозь прикрытые веки, события откручиваются назад с бешеной скоростью. Вот и она — последний раз в его квартире. — Господи! Выходит из кухни, направляясь в спальню, где уже успела оставить сумку. — Мы не договорили! — доносится его голос позади. С надрывом и злостью — Мег, блять! — шаги за спиной. — Я не хочу это выслушивать снова! Ты слышишь? Иди нахер! Он слышит. Потому что уже прижимает ее за плечи к стене. Она не сопротивляется. Не дергается, не отворачивается, смотрит прямо и безучастно. Вишню это выводит. Злит неимоверно. Сердце скачет туда-сюда. Подбородок вздернут кверху, дыхание сбито. Все повторяется. Все это дерьмо повторяется из раза в раз! — Где ты была? — Вишня крепко держит ее за плечи, вдавливая в стену. — Я уже сказала: иди нахер! — не крик, а шепот. Не боль или злость, а холодное презрение. Мег выдавливает эти слова, с силой сжимает губы. Широко раскрывает глаза, смотря на него. — Я не отпущу тебя, пока не ответишь! — выкрикивает он, изведенный ее лживыми оправданиями. Волосы падают на лицо. — Да мне плевать! Что дальше? Ну, что дальше! — Мег двигает голову еще ближе — Может быть, еще и ударишь меня? А? Давай! Его хватка моментально слабеет. Вишня хочет отпрянуть, но она сама притягивает его за плечи. — Так боишься стать плохим? А? Он молчит. Смотрит в ее горящие, карие глаза с размазанными тенями. Грудь с шумом поднимается вверх и вниз. — Где ты была? — Вишня спрашивает вымученно, все еще держась за ее плечи. — На работе — Мег ведет бровями. Смеется над ним. — Я звонил Биллу — произносить это унизительно, как и делать, но он произносит. — Да? — она перебивает, повышая тон в наигранном удивлении — И что же он тебе сказал? — голос снова падает в шепот. — Тебя не было в клубе уже два дня. — Трагедия! У меня есть и другие дела помимо тебя. — Хватит врать мне! Голос снова срывается. Вишня одергивает руку с ее плеча, бьет ладонью в стену. — Хватит мне врать, Мег — повторяет тише. Пальцы сжимаются в кулак. Он отнимает от нее вторую руку. Чувствует, как по телу расходятся волны жара, а мышцы чуть ли не трещат по швам, по тканям и сосудам. Она вжимается в стену, смотрит снизу вверх, пока он, нависая над ней, пытается разжать пальцы и отойти в сторону. Вишня отталкивается от стены, его руки все еще инстинктивно дергаются в сторону Мег, но из раза в раз он тормозит эти яростные импульсы. — Проваливай нахер — произносит Вишня сквозь прерывистое дыхание. По шее стекает пот — Просто уйди. Не могу слушать твое вранье — поднимает руки — Все! Хватит! — огораживаясь от нее, он отворачивается и уже готов отступить, бросить. Но Мег с силой притягивает его к себе. Еще ближе, чем он был минуту назад. Ее глаза замирают в одной точке. — Заканчивай, раз начал — шепчет она, сама задыхаясь — Ну же — двигается ближе, к самому лицу — Давай — Мег берет его раскрытую ладонь в свою, прикладывая к шее — Тебе же этого так хотелось, ну… — чувствует, как сопротивляются его пальцы, но продолжает давить. Все сильнее и сильнее сдавливает собственную шею. Не отвертеться: чем больше Вишня будет противиться, желая освободиться, тем крепче сдавит ее кожу. Но ведь он сам этого хотел? Проучить ее. Хотел ведь? — Что же ты… — хриплый шепот. Она запрокидывает голову, посмеиваясь. А потом снова — лицом к лицу. Он смотрит на нее, тяжело сглатывая. Ямочка острого кадыка дергается. Вишня чувствует, как тонкие пальцы свободной руки уже прилипли к его телу и блуждают вверх-вниз, задевая раскаленную кожу. — Накажи меня — расширенные, возбужденные зрачки. — Я была очень плохой девочкой — она приближается настолько, что сдавленное, горячее дыхание становится ощутимым — Правда? Вишня сильнее сжимает пальцы, дергается, чтобы отнять руку от ее шеи. — Накажи меня — из ее груди вырывается очередной вздох. Размазанная помада. Он впечатывает ее в стену. Закрывает глаза еще до того, как их иссохшие губы заглатывают друг друга. Хватка на руке слабеет. Мег отпускает его, чтобы схватиться за спину. Обе ладони Вишни уже держат ее голову. Он сжимает глаза все сильнее, чтобы не видеть вообще ничего, пока целует ее. И не видит. Только чувствует, как она бьется в его руках, судорожно перебирая пальцами по телу. А Вишня кусает ее губы, она в ответ — почти до крови, до боли. Так же сильно Мег хватает его футболку, не думая о том, что, когда тянет край майки вниз, ткань остро вонзается в шею. Туман. Темнота с проблесками света — он сам сдирает с себя одежду, бросая в сторону. Снова закрывает глаза. Слышит ее хриплый и одновременно до ужаса звонкий смех — а потом снова губы. Хаотичные, бессвязные, отдающие болью в башке поцелуи. Вишня чувствует, как в резких движениях руки потряхивает, а мышцы почти лопаются. Чувствует, что с каждой секундой стоять на ногах все сложнее. Шатает. Но все идет по инерции, и он не в силах остановиться. Она сделала его слабым. Уязвимым. Смогла выбить из колеи, чтобы все шло по ее сценарию. По сценарию, написанному черт знает зачем. По сценарию, где он пробует все роли, даже те, что не хотел. Когда он входит в нее, не чувствует ничего. Вообще. Мег тянет к нему руку, но Вишня вдавливает ее запястье в простынь. Накрывает ладонью сверху, второй — упирается в ее спину. Ритмичные, сильные движения. Вишня не чувствует ничего. А она стонет. Громко. Сладко. Он не держит ее. Вообще. Не пытается прижать еще крепче. Мег сама падает лицом в мягкую, свежую кровать. Ей нравится. Самый сочный эксклюзив. Таким она точно его не видела, и только поэтому можно кончить. Вишня чувствует, как с каждым сильным толчком тело напрягается все сильнее. И это не приятное напряжение, а такое, что доводит до дрожи, до нервного истощения. Но он продолжает. Продолжает вдавливать одну руку в запястье, а вторую — в спину. Красный горячий отпечаток на коже не спадет до утра. По животу катится пот. Вишня опускает голову, ускоряясь. Смотрит, как от быстрых толчков ее тело бросает по кровати из стороны в сторону. И тогда он вжимает ладонь в ее спину сильнее. Еще сильнее, нависая сверху. Двигается грубо, пропуская короткие вздохи. Мягкий матрас прогинается вниз. Она, сука, хотела этого. Вот — стонет, почти кричит. Волосы Мег отлетают на другую сторону, когда она вскидывает голову. Кладет ее набок. Ловит ртом воздух, не открывая глаз и не прекращая стонать. Вишню бесит, что в ее голове сейчас ни одной мысли. Ни одной, сука, пусто. Когда он закрывает глаза, пытаясь не сбиться, его донимает одно желание — хоть бы это скорее закончилось. Но он долго не может кончить. Долго — относительно себя нормального, не взвинченного, не дрожащего от злости. Вишня уговаривает себя отпустить все это. Вслушивается в ее стоны, надеясь, что поможет. Нет, больше не помогает. Только сильные, механические толчки и долгие-долгие минуты. И вот: он наконец-то чувствует, как мышцы слабеют. Еще несколько резких движений бедрами, и перед глазами плывет. Дико. Все это дико. Он не чувствует ничего. Вообще. Вишня останавливается сразу же. Отрывает от нее руки — одну, вторую, даже не посмотрев, остались ли на коже следы. Падает рядом. Веки тяжелые. Он не собирается открывать глаза, нет. И двигаться не собирается. Ему абсолютно плевать, получила она что-то от этого или нет. Вообще похер. Пусть демонстративно раздвинет перед ним ноги, удовлетворяя себя и показывая, какой он эгоист и кретин. Да, кретин. И именно поэтому это больше не повториться. Никогда больше, обещает Вишня себе. Напряжение всегда пропадало из тела, когда он падал на простыни, но тогда оно все еще было с ним. Вишня пытается открыть глаза. Тонкая кромка тусклого света — и его тошнит. Он и не посмотрел в ее сторону. Чувствовал по движению рядом, что Мег перевернулась набок, потянула за собой одеяло. И вроде, сказала что-то. Но он не слышит. Его мутит, бросает из жара в холод, поэтому Вишня снова закрывает глаза. Тело покрывается дрожью и это только усиливает рвотные позывы. Конечности немеют. Вишня сглатывает. Первый раз — с трудом, остальные — уже механически. Горло иссохло, но он все равно дышит ртом, выталкивая воздух через живот. Липкое ощущение пота на коже не дает покоя. Громкая отдышка перекрывает все остальные звуки. Только когда он поднимается, чувствует, как невыносимо кружится голова. Садится на край кровати, все еще не в состоянии открыть глаза. Упирается ладонями в колени, глубоко дышит. Тошнота, вроде как, отступила, но одно неверное движение… — Все нормально? Женские пальцы касаются раскаленной спины. Мягкая ладонь — аккуратно и нежно — очерчивает позвонки, спускаясь к ребрам. Вишня дергает плечом. Выпрямляется, сводя затекшие лопатки. Даже возмутиться или усмехнуться нет сил. Встает. — Нормально — отвечает, стиснув зубы. Одно неосторожное движение языком и его вывернет прямо здесь. — Пойти с тобой? — привстав на локтях, Мег наблюдает за Вишней. Она уже отдышалась, но смотрит на него сквозь прикрытые веки, опустившись на подушку. — Нет — Вишня срывает с дверцы шкафа махровое полотенце. Обматывает его на бедрах. Когда отвечает ей — смотрит в пол, когда идет к выходу — тоже. Хлопает дверь спальни. А потом и ванной. Он закрывает замок на два оборота, отрывает кран и сразу обращается к раковине. Теперь больше жарко, чем холодно. Сосуды не выдерживают напряжения. Тело колотит, когда он становится под холодный душ. Выплевывая попавшую в рот воду, Вишня раз за разом поднимает лицо кверху. Спустя несколько долгих минут жар спадает, пот отходит от кожи, и он наконец-то осознанно открывает глаза. Светлый потолок. Белые лампочки. Вишня еще раз полощет рот, несколько минут чистит зубы. Дышит, оперевшись о раковину. С волос капает вода. Поднимая голову, он приглаживает их назад. Вытирает запотевшее зеркало рукой. Смотрит в отражение сквозь разводы. Он боялся увидеть в нем что-то страшное. Но нет. Такой же, как и всегда. Все что произошло в спальне, не сделало с ним никаких отвратительных изменений. Вишня смотрит в отражение, чувствуя, как по волосам на спину течет вода. Вслушивается в тишину квартиры. Сколько прошло времени? Он не знает, но надеется, что его прошло достаточно, для того чтобы она собрала свои шмотки и ушла, тихо закрыв за собой дверь. Как умеет. Вишня выпрямляется. Расправляет плечи. Из зеркала на него смотрит измученная, уставшая версия себя со слипающимися глазами и потрескавшимися губами. Все не так плохо. Пережить можно. Он открывает дверь, выключает за собой свет. Выпивает в кухне стакан воды. Отсюда вроде все и началось, да? Получается так. Да, она зашла, он — сразу с претензий. Придурок. Может, был шанс поговорить спокойно? Может. Но теперь хочется только спать. Вишня оглядывает комнату, пытаясь принять, что ему придется вернуться в спальню. Белье он сменит завтра. Сегодня уже ни на что нет сил. Шаги по темному коридору. Луч света — в углу все еще горит извечный торшер. Он тогда подумал: «это все еще и происходило при свете», а потом увидел ее. Мег лежала, укутавшись в одеяло. Одежда на полу, она в кровати до сих пор голая. С того самого момента. Так сколько всего прошло времени? Вопрос без ответа. Пускай. Вишня подходит к шкафу. Заходит за дверцу, снова вешает на нее полотенце. Открывает нужный ящик. — Ты еще не ушла? — спрашивает, когда видит, что Мег наблюдает за ним, пытаясь не заснуть. Она не отвечает. Только двигается в сторону, освобождая ему место. Что-ж. Вишня тушит свет. Ложится в кровать, что уже успела остыть. — Не разбуди меня, когда будешь уходить — произносит он, закрыв глаза. Веки тяжелые, неподъемные. Сознание погружается в темноту, даже ощущения извне притупляются — Я устал. — Я тоже — улавливает шепот Мег. Она двигается ближе. Пытается подлезть под его руку, но он сразу же откидывает ее в сторону. Не страшно — Мег находит место рядом, устраивается удобнее, положа ладонь ему на грудь. — Ты меня вымотал. Не хочу никуда идти — Вишня слышит, что она усмехнулась. Мег проводит пальцами по его коже, но эта пытка длится недолго. Совсем скоро она замирает. Как только Вишня слышит, что она мирно дышит рядом и уже точно ничего не скажет, открывает глаза. Смотрит в потолок. Окно не зашторено, поэтому с улицы по нему ползут короткие, блеклые тени. Он моргает несколько раз. Спустя время раздается пение совсем ранних птиц. Июль. Все закончилось. Этот день закончился. В те последние минуты перед тем, как провалиться в мутный, но глубокий сон, Вишня пытался вспомнить, засыпали ли они вообще хоть раз вместе, но в мыслях появлялся щелчок замочной скважины — и только. Наверное, это было лишь раз — когда они по дурости напились до бессознательного состояния. С ужасом он понимал, что не знал человека, с которым лежал в ту ночь в одной кровати. После тех месяцев, что Мег была рядом, он не знал, любит она, когда ее обнимают во сне или нет. Не знал, рано встает или после обеда. Не знал, спит чутко или крепко, ворочается или не меняет позы всю ночь. Не понимал, что значила сегодняшняя сцена, но чувствовал, что ему противно от нее, от себя самого в ней. Не знал, говорила ли ему Мег хоть иногда правду или соврала еще там, в самом начале, когда шла впереди по винтовой лестнице клуба. Не знал, но чувствовал, что все это пора закончить. Что еще несколько шагов наощупь — и край, пропасть. Вдалбливая ее в матрац, он осознал это до отвращения ясно. Презрение к себе давно не было таким ощутимым и мерзким. И он бы извинялся. Готов был ползать в ногах, ненавидя себя всю оставшуюся жизнь, если бы тонкая женская рука не лежала на груди, если бы Мег не ютилась рядом так умиротворенно, наконец получив то, что ей было нужно — слепую ярость, слепые неконтролируемые эмоции. Он отдал все. И это больше не метафора их очередной ссоры. Злость сменилась истощением и безразличием. Тогда Вишня закрыл глаза, так и не обняв ее в ответ. Глубоко дышал, убеждая себя в том, что еще можно что-то исправить. Просто не сегодня. Завтра. Поворачивая голову, видел Мег. Слева, на подушке. Раскиданные волосы, остатки макияжа на глазах. Он смахнул осыпавшуюся тушь из-под век, провел большим пальцем по щеке, а потом убрал руку и больше не прикоснулся к ней. Мег ровно дышала и, кажется, во сне ее ничего не беспокоило. Отвернувшись, Вишня гнал от себя мысль, что ей лучше было уйти, но она крепко осела в голове. И больше его не покинула. Все произошедшее казалось помутнением. Под собой, под своими руками, так сильно вдавливающими женское тело в кровать, он представлял не Мег, пытался наказать не ее. Не ее, а ту суку, что выводила его на ревность. Ту суку, что заставила переломать себя в сомнениях и ярости. Ту суку, что вынудила бросить все, устраивать эти глупые сцены, рвать на себе волосы от того, что все сходится слишком четко. Ту, что трахалась с кем-то в клубе. Ту, что врала. Ту суку, которую он не знал лично — ему ведь она никогда не показывалась, только слегка, в черных глазах, смотрящих снизу вверх — но ненавидел, ненавидел и презирал все сильнее, когда она стонала под ним, как последняя шлюха.***
Вишню вырывает из воспоминаний звук защелки. Дверь заднего сиденья открывается. Он обращает измотанный взгляд к зеркалу. Женская тень одной рукой шарит по полу салона, второй — уже ухватилась за ручку сумки, все это время стоящую сзади. Вишня следит за каждым движением: как она нагибается, как ползет по сиденью, опускает голову вниз. И вот наконец: в руке телефон. Она кидает его в сумку, не застегивая молнию. — Я уезжаю — говорит Мег, не поднимая головы и уперевшись ладонью в сиденье. Вишня неотрывно наблюдает за ней — Надеюсь, далеко и надолго — ее голос звучит по непривычному отстраненно и быстро — Мне предложили работу в Нью-Йорке. Другую работу. И я уезжаю. Мег вздыхает. Качает головой. Вишня следит за ней через зеркало заднего вида, упав спиной в кресло. Смотрит сквозь. Нет ни сил, ни желания повернуться. — Знаешь. Я надеялась, что мы дотерпим до этого момента. До момента, когда я предложу тебе бросить все это дерьмо здесь и уехать со мной. Хотя бы попытаться. Ты говорил, что хотел бы пожить в большом городе — Мег поворачивает голову, но в темноте Вишня не может различить ни одной черты ее лица. В который раз поражается ее способности говорить с ним после скандала так, будто и не было ничего. — Только одна просьба — он еще внимательнее вглядывается в зеркало, но снова ничего — все тот же отстраненный голос, как будто из пустоты, как будто и не с ним разговаривающий. Вишня толком не задумывается о том, что она говорит. Просто слушает ее голос. Пытается запомнить, сам не зная, для чего. — Если Маккарти будет спрашивать, а он будет, скажи, что мы расстались раньше. Плевать, когда. Тогда он не будет задалбливать тебя вопросами, где я — она делает паузу, в которой слышно усмешку — Ну, или говори, что хочешь. Мне все равно. Я буду молчать. Обо всем буду молчать. Хлопает дверь. В полной тишине он слышит звук каблуков. И это стало ее последним словом. Вишня хочет вздохнуть, но не может. От негодования все замирает внутри. Обо всем сказала, а о нем — ничего. Снова ничего. Как и всегда — ничего. Про Нью-Йорк что-то? До какого момента он должен был терпеть? Господи! Какой бред. Он закрывает глаза, снова опускаясь на руль. Теперь точно все. Теперь точно полная тишина. Делает вдох — не выходит. Грудная клетка сжимается от короткой, резкой боли. Мег ушла. Куда — он не знает. Вряд ли она скажет ему честно, куда идет и когда вернется. Еще один — снова внутри дергает, колит под ребрами. Вишня задерживает дыхание. Вот бы закашляться, задохнуться, а потом опомниться от душного кошмара где-нибудь в январе и понять — лишь сон, лишь страшный сон, который удастся забыть. Но Вишня не просыпается ни через минуту, ни через две. По трассе шуршат шины других машин. Он открывает глаза — жжет. Звук барабанящих по стеклу пальцев. Вишня поднимает голову. Бросает ладонь на нужную кнопку. В глазах мутно. — Сэр, вам плохо? — доносится до него мужской голос, как только стекло опускается до упора — Мне нужно позвонить в неотложку? — офицер опирается на окно двумя руками, вглядывается в темный салон. Вишня молчит. Мозг — потрясающе умная и одновременно глупая штука. В момент, когда нужно проявить максимальную сосредоточенность, начинает подкидывать все, что ни попадется. Сейчас в голове последние слова Мег крутятся на повторе, а офицер — так, фоновый шум. — Нет — Вишня с усилием поднимает себя с руля. Поворачивается. Молодой, худой патрульный с вытянутым, совсем юным лицом — Я в порядке. — Офицер Уоллер — заметив, что водитель поднял глаза, парень моментально лезет за документами — Могу увидеть ваши права? — резким, отточенным движением он выставляет вперед свою полицейскую карточку. «Один хер ничего не видно», — думает Вишня, всматриваясь в удостоверение. Уоллеру двадцать. «Может быть, это вообще его первая ночь на службе», — продолжает размышлять, когда лезет в бумажник. «Подыграть ему, что ли». Пусть диалог идет как по книжке из академии, без всяких отступлений. Импровизации на сегодня достаточно. — Пожалуйста, офицер Уоллер — он выдавливает из себя улыбку, когда отдает документы. Полицейский включает карманный фонарик, и Вишне сразу же болезненно вспоминается тупой и дерзкий вышибала у клуба, что встретил его в феврале. — Эйдан Монт… Мант… — Монтгомери — вставляет Вишня. — Эйдан Монтгомери — повторяет Уоллер. Его голос дрогнул еще после первой, неуверенной запинки. — Ага — Вишня поднимает на него красные глаза — Он самый — юноша внимательно разглядывает его, а затем возвращает документы. — У вас поломка? В чем причина остановки? — Нет. Я просто устал. Уоллер смотрит на Вишню, не отводя взгляда, и это забавит. Офицер не поймет, что его слова — чистая правда, и это прекрасно. — Вы принимали что-нибудь запрещенное? Алкоголь? Курили за рулем? Вишня усмехается. — Что похуже — прекрасно и то, что ни Уоллер, ни вообще никто другой на всем белом свете не узнает, что на самом деле происходило здесь, за рулем, за этим чертовым рулем. Молчание. — Сэр, вам придется пройти со мной в патрульную машину. Вы остановились на скоростной трассе, а это запрещено. Может быть, вы недавно в США? — Вишня думает, как же это смешно и разумно одновременно — искать здравую причину для такого безрассудного поступка. Кивает на документы в своей руке. — Скоро двадцать три года в гражданстве — говорит со скупой улыбкой. Да, недавно. Но такое простое правило, что он сегодня нарушил, усваивается чуть ли не в младенчестве, когда дедушка впервые дает порулить в своей старой машине, а ты мечтаешь, чтобы четырнадцать исполнилось как можно скорее. Ведь дедушка обещает, что отдаст тачку тебе — у брата получается хуже. Николас Монтгомери ругается и говорит, что такими темпами он и после двадцати не сядет за руль, и оказывается прав. Так что пусть офицер смутится. Пусть не задает лишних вопросов и просто начисляет ему штрафной пойнт. За последние месяцы в водительской истории Эйдана Монтгомери их прибавилось. Дедушка был бы расстроен, что его уроки прошли даром. — Ясно — подумав, отвечает Уоллер. Его глаза метаются из стороны в сторону — Тогда, сэр, простите, но вы должны покинуть… — Свое транспортное средство. Ага — перебивает Вишня, выдыхая — Я знаю… Надеть форму — не значит срастись с ней. Эта мысль была давно усвоена. Он думает, как офицеру Уоллеру повезло, что он не пьян в дерьмо и не собирается выхватывать из-под пояса ствол, доказывая свою правоту. Ведь Эйдан Монтгомери — законопослушный гражданин, что просто устал и ошибся, оступился. А Вишня — его альтер-эго, которое, конечно, бывает вспыльчивым, но слишком ценит собственную свободу. «Свобода не стоит Мег», — подумал бы Эйдан. «Мег не стоит свободы», — делает вывод Вишня, шагая в сторону патрульной машины. По спине проходит ветер, подкидывая черные кудри вверх. Никто ее не стоит.