Каждый отбрасывает тень
Стивен Кинг. «Пост сдал»
Не люблю дни, в которых меня ждет целая уйма рутинных неинтересных дел, однако сейчас их стало больше. Сезон. Осенью люди окунаются в азарт чаще, чем летом, как ни странно. Можно подумать, что управлять казино достаточно весело, и отчасти это правда. Трудно, но и вымыть пол, и натереть до блеска барную стойку, и перетащить с места на место тяжелые коробки — особый вид удовольствия. С радостью берусь за что-то подобное, ведь любимое место приятно содержать в порядке. Но эти бесконечные бумажные дела порой доводят меня до ручки. Аарон попросил подъехать раньше. Не смог правильно свести смету на алкоголь, умник. Придется сидеть и пересчитывать. Хотя сегодня была его очередь возиться со всем этим. Так бы я приехал гораздо позже: во второй половине дня назначено собеседование на должность сменного бармена. Какой-то знакомый Бурого. Пока звучит ненадежно, как и любая другая его идея, но он так вдохновлено говорил, что, сдерживая смех, я не смог отказать. После нашего разговора у участка, что был с неделю назад, я стал все больше замечать его безуспешные попытки влиться в управление казино плотнее. Но увы. Все вакантные места, кроме бармена, заняты. Я и Аарон делим обязанности и почти никогда не влезаем в дела друг друга. Поначалу мы работали иначе: пытались управлять и казино, и бандой вместе. Но чем чаще меня тормозила его раздражительность и медлительность в делах, которые не требовали десятичасовых рассуждений, тем больше он видел, что я не горю желанием контролировать людей и держать в голове столько ненужных цифр, имен, дат. Чтобы поднять это место с самого дна, требовалось больше гибкости, больше ловкости, что ли. У Хилла, конечно, крепкая управленческая хватка, я бы даже сказал, жесткая, но он жуткий консерватор во всем. Плохо переваривает стремительные изменения и не любит идти на компромиссы. Такой уж человек. Хилл отвечает за стабильность, я — за атмосферу и за все, что создает эту атмосферу. Поэтому он управляет делами банды и приводит в должный вид нашу черную документацию, не упуская ни одного доллара, а через меня проходят сделки, поставки, договора, ну, и если на то пошло, собеседования. Аарон получает процент от всех дел внутри банды. Я этого справделиво лишен, потому что прибыль с казино мы делим с перевесом с мою сторону. Хотя, это тоже та еще рулетка. Первое время казалось, что бросаешь деньги в черную дыру. Оно и понятно — от незнания я допускал много ошибок. Сейчас пытаюсь полностью отдаться этому делу. Отчасти, чтобы как можно скорее заглушить отступивший не так давно кризис. Мне уже лучше. Но не потому что я снова втянулся в работу, а потому что риск потери денег — лучшая мотивация на все времена. Доллар может разве что упасть, изменять — не в его компетенции, и это замечательно. Когда спускаешься в темноту коридора, чувствуешь сырость, но в игорном зале совершенно другой запах. Терпкий алкоголь, цитрус, немного табака с дымом и сандал, раскрывающийся глубже, если подойти к бару. Я регулярно меняю под стойкой ароматические наборы из парфюмерного магазина. Теперь они наполняют помещение пряным теплым запахом, которого я долго хотел добиться. Этот барак не переделать, особенно подвальную часть, поэтому теперь аромат скрывает сырость там, где это необходимее всего. Не знаю, расслабляет это кого-то из гостей или нет, но дышать точно стало приятнее. Сразу другие ощущения. Вот что значит «отвечать за атмосферу». Аарон тоже оценил, хотя долго не мог понять кажется ему или нет. Сказал, что теперь у нас пахнет прямо как в сауне при пятизвездочном отеле. Такое он обожает, поэтому вполне себе комплимент, пусть и звучит очень сомнительно. — Аарон — поднимаю руку в знак приветствия, стоя в проеме. Он оборачивается, сидя на диване с несколькими ребятами, и кивает. Уставший и, кажется, напряженный — Привет — здороваюсь за руку с парнями — О, с приездом! — улыбаюсь — Как сам? — Порядок. Только вернулся — Рик так же приветливо смотрит на меня, пожимая ладонь. Давно его знаю. Заправляет сервисом неподалеку. Рик, кажется, один из немногих, кто даже платит налоги. Может не все, но это как никак достижение. Порядочный гражданин. — Давно хотел заехать — если быть честным, месяцев пять назад — У меня в последнее время что-то барахлит, когда торможу — наверное, я мог бы и сам посмотреть. Научиться водить мало, нужно еще уметь чинить мелкие поломки и понимать, из-за чего они произошли. Можно было разобраться, но в вопросе ремонта я полностью доверяю Рику, а он знает каждый из наших байков, как свои пять пальцев — Когда сможешь глянуть? — Для тебя любое время — он по-дружески улыбается. Аарон встает с дивана — Может, тоже заедешь? — Рик поворачивает голову к нему — Ты, по-моему, аж с зимы не был. — Ну, прямо профессиональный медосмотр раз в квартал — пожимаю руку Хиллу, когда он становится рядом. — Заедем — отвечает он — Может, завтра — смотрит на меня. Пожимаю плечами. Аарон выглядит задумчивее, чем обычно, и, кажется, быстрее хочет поговорить наедине. — Почему нет. — Позвонишь — Рик кивает и тянется к полупустому стакану. Еще утро, но он только что вернулся с какого-то важного поручения, поэтому может себе позволить. Я мельком оглядываю зал. Вроде, все в порядке, на своих местах. Провожу рукой по стойке. Чистая. Бокалы блестят, бутылки стоят ровным рядом. Приятный терпкий запах тоже на месте. Бармен, который сейчас работает один, хорошо справляется. Старше меня, выходит каждую ночь, кроме понедельника. Я бы чокнулся. Будет отлично, если этот знакомый Бурого окажется адекватным. Иначе рано или поздно придется искать уже двух барменов. — Пойдем, посмотрим, что ты там насчитал — поправив несколько высоких стульев, я направляюсь к выходу из зала — Точнее, не досчитал. Хочу еще успеть поспать. — Слушай, подожди — Аарон кладет руку мне на плечо. Разворачиваюсь. Сразу же начинаю гадать, скажет он сейчас что-то терпимое, но крайне неприятное или же совершенно ужасное. Среднего не дано, когда Хилл не спешит с работой и многозначительно кладет ладонь на плечо — Такое дело… — Аарон продолжает смотреть в упор. Точно. Вот откуда эта задумчивость. Что ни день, то праздник. — Даже если это что-то важное, я перестаю отвечать на твои утренние звонки и приезжать так рано — говорю с ухмылкой, но ставлю на плохие новости, с которыми я ненавижу разбираться, если не выспался. — Нет, я действительно хотел, чтобы мы вместе посидели над счетами — Аарон вздыхает — Но пока ты собирался — пауза — Уже кое-что произошло. Не стал звонить за полчаса до приезда — подмечаю, что Хилл взволнован. Обычно, когда он сообщает херовые новости о ком-то из банды, делах в городе или партнерах, взгляд остается беспристрастным, раздраженным, а тембр — ровным. А тут смятение. Пусть даже еле заметное. — Давай ближе к делу. От того, что ты тянешь, лучше не станет. — Это точно — Аарон снова выдыхает. Смотрит в сторону Рика и другого парня на диване. Опять кладет руку на плечо и отводит меня в сторону. Молчу. Хилл поворачивается — К тебе брат приехал. — Что? — Что слышал — он сразу заводится — Маячил у входа, когда я подъехал. Только с дороги, наверное. Оглядываюсь по сторонам. За секунду делаю в голове расчеты. Поезд из Манчестера идет часов шесть, может быть, больше. Не помню уже. Выходит около полуночи. Аарон тут с восьми утра. Значит, в Сентфоре Итан как минимум часа два. Если приехал сегодня, конечно. Или он давно здесь, и не сказал ничего? Несколько коротких вдохов. Не верю. Он такого никогда не вытворял. Тем более осенью. Посреди учебы! — Ты ничего не спутал? Итан? — Как я мог спутать, если у вас лица одинаковые. — Где он? — Хилл молчит — Аарон — пристально смотрю на него. Внутри все замирает. Сердце бьется чаще, а он медлит. Хилл вздыхает, недовольно хмурит брови. — Я проводил его на черный вход. Не стал пускать пока ты не приедешь… Вишня! — он опять хватает меня за плечо, но теперь разворачивает резче. Я и не собирался его дослушивать — Ты уверен? Может… — Это не обсуждается. Подойду позже. Наверное, Аарон хотел еще что-то сказать, но руку убрал. Выхожу из зала быстрым шагом, открываю несколько дверей подсобных помещений, бегу вверх по ступенькам, придерживаясь за стены. Надо прикрутить хотя бы пару светильников, иначе рано или поздно кто-то тут переломает ноги. Чем ближе к черному входу, тем ощутимее чувствуется сырость и холод с улицы. Дергаю ручку, толкаю тяжелую железную дверь. — Итан! Выглядываю. Он поднимает голову, улыбается мне в ответ, встает со скамейки. — Ты почему не позвонил? — сзади раздается громкий металлический хлопок, а через пару шагов, протянув руки, я уже обнимаю Итана за плечи. Чувствую его ладони на куртке. Тяжело выдыхаю, улыбаясь шире. Крепко прижимаю брата к себе за затылок. Закрываю глаза. Не могу поверить, что это происходит на самом деле. Приехал сам. Без всякой иронии — это какой-то особенный праздник. — Хотел сделать сюрприз — Итан несколько раз хлопает меня по плечу. Отпрянув, я цепляюсь за его свитер сильнее. Осматриваю, не скрывая улыбки. — У тебя получилось — встряхиваю его за плечи, смотрю в глаза — Вроде не побитый, не зашуганный. Значит, я не безвыходный вариант. Рад! — Идиот — Итан качает головой, усмехаясь. А затем снова протягивает руки вперед. Снова от объятий скрипит кожанка. Сердце подпрыгивает, стучит без остановки. Ни сегодня утром, ни неделю назад, да даже месяц, я и не думал, что смогу обнять его так скоро! — Как доехал? Ты давно здесь? — хлопаю Итана несколько раз по спине, отстраняясь. — В порядке. Ночью сел, утром здесь. — Я так и подумал — поднимаю глаза. Спустя годы, стало так непривычно видеть перед собой лицо с одинаковыми чертами. Будто смотришь в зеркало. А в детстве этого совершенно не замечал — Ты извини, что пришлось тут сидеть. Никто не знал, а пускать с улицы… — запинаюсь. Не хочется задевать острые темы в первые минуты встречи, но Итан ободряюще улыбается, кивает, встряхивая меня за плечо. — Понимаю. Фейсконтроль, все такое. — Тебе не хватает пары деталей в образе. Так бы зашел хозяином — смеюсь. Нет, это никуда не годится, я становлюсь слишком сентиментальным — Хочешь вызову такси до квартиры? Отдохнешь, а я подъеду через пару часов. Есть кое-какие дела. — А я-то думал, будешь гордиться, показывать — Итан кивает в сторону казино. Это предложение вгоняет меня в ступор. — Хочешь зайти? — Не напрашиваюсь, но уже настроился взглянуть на твой притон — Итан продолжает говорить с улыбкой — Пора бы уже. Наверное — зная, как много ругани стоит за этими словами, я не скрываю искреннего удивления. Сюрприз похлеще первого. — Это не притон, а подпольное казино. — А есть большая разница? — он возвращается к лавочке, берет полупустой рюкзак. — Ну, конечно! Будто ты знаешь, как выглядят притоны. Или в Манчестере и этому начали учить? — Итан, вешает лямку на плечо и подходит ко мне, отрицательно качая головой — Жаль. Эти знания пригодились бы тебе куда больше. — И чем же? — Не делал бы из родного брата сутенера — мы вдвоем смеемся — Вот чем! Смотря в глаза Итану, ловлю себя на мысли, что его лицо изменилось. Будто стало старше, грубее. Взгляд сосредоточеннее, серьезнее. И сам он, кажется, похудел, вытянулся. Подметил это, когда мы обнимались. Может, я и забыл, каким видел брата в последний раз, но было в нем что-то другое. Что-то, из-за чего я мог даже начать переживать, поведи он себя как-то подозрительно. Но Итан стоял и улыбался. Искренне, хоть и было видно усталость. — Уже успел познакомиться с Аароном? — С кем? — Он сказал, что проводил тебя сюда. — А, да. Высокий такой, со щетиной? — Итан оглаживает собственное лицо, такое же гладкое, как и у меня. Однако и без этого пояснения все ясно — Просто он не представился. Вообще никак. — Да, точно Аарон. — Твой…? — Друг и партнер. По бизнесу — брат кивает несколько раз. — Это важное уточнение — то, каким серьезным голосом Итан это говорит, делает фразу еще забавнее. Легко толкаю его в ребра, усмехнувшись. — Но ты все равно рисковый, в таких местах за кем попало уходить. Больше так не делай. Ладно? Лучше позвони. — Мне нужно было найти тебя — Итан улыбается, но видно, что говорит без шуток, без иронии. Снова беру его за плечи, неотрывно смотря в глаза — Нам надо о многом поговорить. Не смогу надолго остаться. — У тебя что-то вроде каникул? — Несколько выходных. Это… долгая история. — На нее тоже найдется время. Пойдем — я подталкиваю его ко входу — Нравоучительную речь уже подготовил? — Ага — Итан берется за ручку, но дверь не поддается ни с первого, ни со второго раза. Она и правда тяжелая, поэтому нужно приловчиться. С первого рывка ни у кого не получится. — Придется слушать до конца — усмехнувшись, я рывком открываю перед ним вход — Не оставлять же тебя посреди притона. — А света не будет? — спрашивает Итан, остановившись перед темнотой коридора. — Не-а. Двенадцать ступеней вниз и прямо — я закрываю за нами дверь, ощущая привычную, уже родную сырость и холод — Не упади. Спускаясь вслед за братом по узкому коридору, различаю в тишине его осторожные шаги. Итан останавливается, преодолев последнюю ступень. — Это единственный вход? — спрашивает Итан, продолжая идти вперед. Через пару ярдов на стенах появляются обои и несколько дверей по обе стороны, а наверху — свет. — Есть главный, с другой стороны — а если говорить честно, то есть еще и третий, через подсобку и склады. Для самых экстренных случаев. — Ты уверен, что мне стоило появляться здесь? — Утром тут все равно никого нет, ножом не пырнут, расслабься. А то такие товарищи у нас тоже имеются — отодвинув Итана в сторону, я обгоняю его, чтобы заглянуть в зал — Постой здесь — он останавливается. Взглянув на брата, я считываю его напряжение, но, пройдя вперед, вижу, что ему и правда не о чем беспокоится. В зале пусто. Скорее всего, Аарон раздал всем поручения. Спасибо ему за понимание. Обернувшись, я киваю в сторону прохода. Итан, выдохнув, подходит. — Добро пожаловать — захожу в зал, разворачиваясь к брату. Он осматривается, придерживая лямку рюкзака. Тот еще турист. Поднимает голову к потолку, чтобы рассмотреть люстру, оглядывается по сторонам, но стоит на месте. Улыбаясь, я делаю несколько шагов к бару, дав Итану время привыкнуть к обстановке. Захожу за стойку — Вода, кофе, что-нибудь покрепче? — брат отрицательно качает головой — Ты прямо как неродной. Присядь. Выпьем что-нибудь, потом пойдем поговорим. — Куда? — он медленно подходит к стойке. — У меня тут есть что-то вроде кабинета — покачиваю головой — Вода, кофе, виски? — Воды — усмехаюсь, протягивая ему открытую бутылку. — Ты никогда не был оригинальным — Итан делает несколько глотков. Облокачиваясь о стойку, я задаю вопрос, который волновал меня с той самой секунды, как мы перешли порог казино — Ну, что скажешь? — брат поднимает глаза — Как тебе? — Ты знаешь, что мне такое не по душе. Врать не буду — говорит он, выдохнув — Но выглядит… — щурится, подбирая слово — Основательно? — Уже хорошо, что не омерзительно — этот ответ меня вполне устраивает. Неодобрение Итана не было для меня секретом. И я бы очень насторожился, скажи брат что-то другое. — Если честно, думал, будет хуже — признается он, отпив еще пару глотков. Наверное, это лучшее, что Итан мог сказать — Торчки по углам, зловещий полумрак, все такое — брат смеется, и я тоже улыбаюсь — А так. Даже красиво. Мне нравится люстра — он снова поднимает глаза к потолку — Очень отдаленное барокко. — Я выбирал — произношу с неприкрытой гордостью. — Не знал, что ты эстет. Итан непонимающе смотрит на меня после нескольких минут в молчании. Всматриваясь в родные черты, я совсем забываюсь. Последние встречи с ним заставляют меня копаться в собственной памяти. Не люблю это делать, но остановиться не могу. Вот и сейчас: вспоминается наша встреча три года назад. Первая, за несколько лет. Помню, Итан сказал, что я сильно изменился. Я тогда только отрастил волосы, прибавил в весе, да и вообще, был совсем не похож на человека, каким он видел меня в последний раз. Мы сидели в тишине, не находя нужных слов друг для друга. По телефону разговаривать было легче, чем в жизни. Это было в Манчестере. Жара стояла страшная. Помню, что ехал на поезде, потому что байк стоял в ремонте. Поэтому и запомнил, сколько теперь между нами часов и миль. По сравнению с прошлым — сущие пустяки. — Пошли? — улыбаюсь. Наверное, годы действительно берут свое, и теперь моя очередь замечать изменения в лице и прическе. — Ты о чем-то задумался? — Просто рад, что ты приехал. Не могу прийти в себя. Итан может не сомневаться в этих словах. Я стараюсь не лгать ему. Всегда говорю правду, если могу, а если нет — возвращаюсь к ней позже. Но то, что я рад его видеть не под силу изменить ничему, наверное. Пройдя еще раз по коридору, я вставляю ключ в замок нужной двери. Через три оборота пропускаю Итана вперед. — Кто здесь продумывал интерьер? — спрашивает он, оглядываясь. Садится на диван. — Один креативный дизайнер — закрыв за нами дверь, я подхожу к столу и кладу счета из бара на одну из стопок неразобранных документов. Даже их вид меня ужасает — Атмосферно, не находишь? — сажусь в кресло напротив брата. — Ну, да — Итан усмехается — Как в старых фильмах про мафию. — Дизайнер ими и вдохновлялся — киваю несколько раз, посмеиваясь. Сарказм и непонимание брата вызывают улыбку. Конечно, до эстетических представлений Аарона ему не добраться никогда. Меня это радует, ведь интерьер одно из немногих позитивных проявлений прошлого Хилла, которое может возникнуть, никому не навредив. И единственное забавное тоже. — Как вообще идут дела? Все в порядке? — не знаю, можно ли будет хоть когда-нибудь со спокойной душой сказать, что мои дела полностью в порядке. Но, наверное, для Итана такие подробности излишни. В понимании брата порядок — это то, что я до сих пор на свободе и не звоню ему с левых номеров, а когда снимаю трубку — не ошарашиваю тем, что снова валяюсь от ножевого где-то в Мексике. Если рассуждать так, то да — дела полный улет. — Понемногу — отвечаю, улыбаясь. Думаю, пошутить, но вместо этого поднимаю на Итана глаза и говорю, как есть — Сейчас все более чем спокойно. Поводов для твоего занудства нет — брат качает головой — Давай, рассказывай, что у тебя нового? Как учеба? Надеюсь, ты впитываешь вовсю нашу уютную атмосферу. Вдруг пригодится для какого-нибудь проекта? — облокачиваясь о спинку, я закидываю одну ногу на другую. — Я тоже об этом подумал. Но пока ничего такого не предвидется. — Да ладно! Порадуй хоть чем-нибудь старшего брата — Итан улыбается этому классическому близнецовому подколу — Я готов внимать искусству — он смотрит прямо мне в глаза, но потом отворачивается. — Правда, ничего нового — запинается — Ну, только если тебя не порадует, что я с этого года в академе. Поэтому об учебе врать не буду. — В смысле? — единственное, что я смог спросить. Сюрприз за сюрпризом. Я плохо разбираюсь в этом, но все-таки кое-что понимаю. Обычно, люди уходят в академ по нескольким причинам: устали от учебы, отправились на поиски себя, не рассчитали бюджет или по иным, более серьезным обстоятельствам. Первые два варианта точно не про Итана, третий — тоже. Если я в последнее время немного расслабился, то Итан привык экономить, мне ли не знать. Думаю, его причина — как раз четвертая. Брат, все еще смотря в сторону, щелкает пальцами. — Решил устроиться на работу. Тех часов, что давали кампусе, не хватало. — Итан, я нихера не понимаю — пододвигаюсь к краю кресла — И это ты называешь «ничего нового»? — он посмеивается — Давай все сначала. Давно? — Я знаю. Знаю — брат сразу же поворачивается ко мне — Не нашел, как сказать лучше. — Зачем ты ушел в академ? Это же целый семестр. — Год. — Год? — Итан кивает. В упор смотря на брата, я пытаюсь переварить услышанное — Зачем? И что ты собираешься делать этот год? — Слушай, я наверное ни с того начал — он тоже двигается к краю, наклоняется вперед. Приготовившись объяснять, Итан поднимает ладони, но я намеренно опережаю его. — Нет, подожди — наблюдая за напряженным лицом брата, я сбавляю обороты, потому что негодование растет слишком быстро — Это окончательно? Ты уже подписал бумаги? Или как там у вас это делается? — Да, еще летом. — Какого хера? — Итан отворачивается, а я усмехаюсь, вздергивая плечами — Почему ты не позвонил? Мог бы… Мог бы посоветоваться, я не знаю — развожу руками. — Обычно я тебя отчитываю — тише произносит он, опустив взгляд в пол. — Ты меня просто… — выдыхаю — Никогда бы не подумал, что такое возможно — упираюсь ладонями в колени — Можно было позвонить? Я бы тебе что, денег не дал? — меня злит и раздражает это самовольное принятие решений. Да, конечно, только мне об этом и говорить, но раньше Итан хотя бы спрашивал мое мнение в таких вопросах. Хотя бы мимолетно делился одной фразой, намеком. — В чем там проблема? — Итан выдыхает, и мы опять смотрим друг на друга. — Ничего доплачивать не придется. У меня хорошая успеваемость. — Ну, разумеется! Еще бы ты был на грани отчисления. — Не начинай — он снова опускает взгляд в пол, сцепляя руки замком. — Я еще не начинал. — Твою принципиальность да в другую сторону… — Так, подожди-ка — жестикулируя, перебиваю брата — Сейчас мы говорим о твоем косяке — Итан усмехается, но замолкает. То сжимает, то разжимает ладони — Я злюсь, не потому что ты что-то там бросил… — Я не бросал. — Ладно, хорошо. Не потому что ты взял перерыв, а потому что даже не сказал, не поделился — вздыхаю — Окей. Зачем тебе вдруг работать? — Итан молчит, и это начинает раздражать еще больше — Ладно. Не хочешь — не говори. Что думаешь делать дальше хоть? — Я решил вернуться в Саут-Хейвен. На ближайший год точно. Замерший взгляд в глаза друг другу. Я хмурюсь, совершенно не понимая, к чему он ведет. Город, в котором мы выросли, та еще дыра по сравнению с Манчестером. Господи, да я сам-то там не был за то время, что снова живу в штатах. И никогда не горел желанием навещать «родные места», кстати. — Сейчас по плану ты должен спросить «зачем» — Итан пытается улыбнуться, чтобы разрядить обстановку. — Зачем? — я почти смеюсь, поднимая брови, но предчувствие плохое. Одна херовая новость за другой обычно не предвещает хорошей в конце. Ладно, надо дать ему возможность объяснить ход своих безумных решений, а потом помочь вытрясти их все из башки. — У нас ведь остался дом — брат подбирает слова, и его медлительность напрягает еще больше. Я сдерживаю дыхание, как могу, пытаясь уловить каждое предложение — Сейчас живу там — Итан не отводит взгляда. — За столько лет он не развалился? — Ремонтировать нужно прилично, но… Ты ведь там не был? Никогда не хотел посмотреть? — Итан, — я совершенно теряю смысл его слов — Тебе заняться нечем? — брат замолкает — Что ты там забыл? — Итан смотрит на меня так же пристально. Даже смиренно. Его не отталкивает ни резкость в голосе, ни откровенное непонимание, и это пугает, потому что я уже практически на грани от его безрассудства. — Бросить учебу ради этого? Да ради чего, я не понимаю? Объяснись, пока я еще могу что-то воспринимать — усмехаюсь, хотя вся эта ситуация совсем не кажется мне забавной — Ты знаешь, я всегда переживал за то, как у тебя все складывается… — заканчивать фразу нет необходимости. Я знаю, что Итан поймет все, как надо. Что поделать, в такие моменты я плохо подбираю нужные слова, особенно с братом. Отворачиваюсь к стене. Я всегда боялся задеть его чем-то неосторожным, излишне резким и эмоциональным. Как я умею. Потому что… — Мама вернулась в штаты. Она тоже там. Мысль обрывается. Разбивается. Невнятный импульс толкает меня в спину. — Что? — хмурюсь, не поворачивая головы. Железные тиски захлопываются на легких, я задерживаю дыхание, а сердце стучит быстрее. Взгляд падает на темные обои слева. Никогда так пристально в них не всматривался, как сейчас. Какие-то узоры, линии. Не знаю. Не могу разобрать. Не могу понять, как и то, что Итан говорит дальше. — Они развелись. Еще три месяца назад. Я помог ей переехать. Я называю Итана самыми погаными и грязными словами у себя в голове, потому что вслух никогда не осмелюсь сказать о нем такого. Даже за такие выходки. Даже за вранье. — Вот как — молчу — Этим ты был занят летом? В горле встает ком. Когда я хотел увидеть его больше всего, когда хотел поговорить, посоветоваться, рассказать, возможно, впервые за долгие годы, что действительно происходит в моей жизни во всех подробностях, когда безнадежно спивался, он сказал, что пропадает на практике от университета. Усмехаюсь, сжимаю губы. Умение врать — не самое лучшее качество, которое он мог перенять от брата. — Эйдан, я… — слышу, что Итан подвигается еще ближе к краю дивана. Я все еще сдерживаю злость, но больше не подавляю ее, не пытаюсь залить разумными доводами. — Я же просил — меня это не раздражает. Сейчас не раздражает. Смотря на темные обои с непонятным рисунком, я не думаю о том, что брат снова называет меня по имени, что до сих пор не смог привыкнуть к такой простой просьбе. Мне плевать на это сейчас, потому что обрывки прошлых фраз крутятся в голове, заслоняя собой все остальное. — Да, извини — он выдыхает и продолжает говорить быстрее — Я просто… Я не мог сказать тебе тогда. Не смог бы объяснить. Улетел первым рейсом, а потом все эти перевозки, документы. Ты же знаешь. Хочу, чтобы ты понял меня правильно. — Я понимаю — отвечаю, не задумываясь. Почему-то многие думают, что я действительно смогу понять даже самый сущий бред. И Итан, кажется, в числе тех людей, которые не осознают, что порой просто устаешь «понимать». — Что сейчас я должен спросить по плану? Через несколько минут молчания я нахожу в себе силы повернуться. Смотрю на брата. Опять вглядываюсь в черты лица. Вижу растерянность, вижу в нем себя, и сейчас это отталкивает. Выдыхаю. Медленно опускаюсь спиной в кресло, кладу руки на подлокотники. — Не знаю — Итан пытается не отводить взгляда, но я вижу, как сильно он держится за край дивана. — Странно — я стараюсь, правда, блять, стараюсь, насколько это сейчас возможно не говорить ничего острого, провоцирующего, но не могу. Не могу, потому что негодование и злость не те эмоции, которые я привык сдерживать — Тогда передай от меня поздравления, что ли — произношу отчетливо каждое слово, наблюдая за реакцией. Итан сглатывает — Все-таки, это хорошее событие. Да-а — киваю несколько раз — После стольких лет понять, что была идиоткой и сбежать на родину, это даже как-то по-семейному… — Ты не прав. Послушай…! — Я подаю хорошие примеры. Жизнь прожита не зря… — Выслушай меня! — Итан повышает голос, и я замолкаю. — И не планировал спорить. Ты молчал. — Я понимаю, как это выглядит. — Вряд ли — это действительно смешно, поэтому я улыбаюсь — Ну, ладно, я не перебиваю. Выслушиваю. Пока Итан говорит, желание перебить его, сказать, что мне, впрочем-то, вообще плевать на все эти подробности, возникает после каждого предложения. Но напряженно смотря на брата, я молчу. — Я точно не знаю, что там у них произошло. Она позвонила в начале июня, сказала о разводе. Я сам сначала не поверил, ты же ее знаешь. Эти разговоры еще тогда были… — Тогда? — он кивает. Мы оба понимает, о каком «тогда» идет речь — Откуда ты знаешь? — Она сама мне сказала — отворачиваясь, я сдерживаю смех. Да. Теперь-то я точно смогу в это поверить. Ага, с первой же секунды. — Семейные тайны. Ясно. Посматривая на меня, Итан пытается добиться хоть какой-то реакции, но если я буду реагировать, мы вообще никогда не закончим этот идиотский разговор. — Закрыл все долги, взял билеты. Прилетел. Они уже были разведены, но должно было быть несколько судов по имуществу. В итоге она ничего не получила — усмехаясь, я закатываю глаза. Верх неожиданности — Не потому что там было что-то не так — Итан говорит с упреком — Мы просто улетели, потому что она попросила. Глупо, конечно, но… — Глупо — слишком мягко сказано. — … Но я не мог удерживать ее насильно. Все это очень быстро было. Я и его-то ни разу не видел. Правда. — С чего бы мне тебе не верить, Итан? — брат вздыхает. Опускает голову. — Прости, что соврал. Я… — Прощаю — пожимаю плечами — Уже неважно. Помолчав несколько минут, Итан продолжает. — Больше особо нечего рассказывать. Все документы на дом были у нее на руках. Я помог зарегистрироваться. Сделал летом по ремонту, что смог. На первом этаже еще можно жить, второй… — он замолкает на время, но я уже знаю, куда этот диалог повернет дальше — Но я не потяну один. Там и крыша, и все… — брат вздыхает — Я хочу вступить в наследство. Половина твоя, ты помнишь? — да, я помню, но игнорирую этот вопрос, потому что никогда не собирался пользоваться этим правом. Даже если бы разорился, оставшись на улице. — И поэтому ты бросил университет? — Я не бросил. — Да ты просто не понимаешь! Встаю с кресла, ударив ладонями по подлокотникам. Когда нервно ходишь из стороны в сторону, кабинет начинается казаться ужасно узким. Душным. Давящим. — Ты даже не заметишь, как тебя затянет. Одно, второе, третье. Твое место не там, Итан. Поверь на слово, зря ты в это влез. Очень зря. — А что я должен был сделать? — его голос снова становится выше. — Не знаю! — упираюсь руками в бока. Я стараюсь даже не думать о смысле всего сказанного, о том, что многолетний порядок вещей разрушился в один миг. Я всегда хотел уберечь его от этой бездны, но Итан, дурак, упал в нее практически добровольно. — Ладно. До их отношений мне дела нет. Что насчет тебя? Ты пойдешь работать, что дальше? — Я намерен жить с ней и делать все, что могу — взглянув на брата, вижу, что теперь и на его лице появляется раздражение. Подойдя к столу, я облокачиваюсь о него, повернувшись спиной к Итану. — Она знает, где я? — Нет — он отвечает, не задумываясь — Я не говорил. Хотя знаешь, столько лет держать это в тайне достаточно сложно. — Спасибо и на этом. Навыки вранья как раз можешь тренировать тут — скрещиваю руки на груди, смотря уже на другую стену перед собой — Скажи, что доучиваюсь за тебя — усмехаюсь — Если бы ты соизволил позвонить, это даже можно было провернуть. — Мы не настолько похожи — уже спокойнее отвечает Итан. — Люди меняются за лето. Отвожу взгляд от стены. Сажусь в кресло перед столом. Отчаянно пытаясь сосредоточиться только на Итане и его идиотских решениях, я не могу выбросить из головы все остальное. Мы так давно об этом не говорили, что теперь мне кажется, будто я хочу знать все до самой мелкой детали, но сам никогда не спрошу. Сам себе противоречу. Начинаю перекладывать бумаги из стопки в стопку, создавая еще больший хаос. Пусть руки и мозг будут чем-то заняты. Замечаю, что Итан наблюдает за мной. Вздыхает. — Слушай, я все понимаю — наконец произносит он. Опять это дурацкое «понимаю». Ничерта, Итан, ничерта ты не понимаешь — Если для меня это было неожиданно, то ты… — молчу, хотя вижу, что он ждет, когда я скажу хоть что-то не о нем самом, а о нашей матери, отреагирую на это важное и радостное событие. Но за все те годы, что мы не общаемся и передаем друг другу «приветы» через брата, я утратил большую часть переживаний насчет нее. Год за годом они испарялись из головы, оставляя за собой что-то вроде безразличия. Моей кровной семьей был только Итан, и я этого не скрывал, отказываясь на протяжении долгих лет от любых контактов, кроме «привет маме», сказанного за тысячу миль в динамик телефона. — Куда устроился? — перевожу тему, потому что чувствую, к чему брат ведет. Оттягивая этот момент, я даю себе фору, чтобы избавиться от злости и раздражения. Еще одна ссора мне сейчас не нужна. — В музей гидом, но пока на полставки, потому что высшее не окончено. А так, в порту всегда есть работа. Я поднимаю взгляд на Итана. Понимаю, что он не шутит. Усмехаюсь, но, не сдержавшись, смеюсь, закрыв лицо руками. Потрясающий план! — Ладно тебе. Ты же сам говорил, что там не так плохо — повернувшись в кресле, я отворачиваюсь, все еще пытаясь унять смех. Но это фраза меня добивает. — Не обязательно повторять все, о чем я говорю «не так плохо»! Мне, может быть, и в тюрьме было бы сидеть не так плохо! — отталкиваясь ногой от пола, подъезжаю к ящикам стола слева — Хочешь проверить? — открываю верхний — Сколько тебе нужно на полгода? На год? — кладу перед собой несколько пачек денег. Глаза Итана расширяются. — Ты меня не так понял… — он встает с дивана, садится перед столом, напротив меня. Говорю следом, не дожидаясь объяснений. — Нет, Итан, я все правильно понял! Ты жил себе спокойно, учился, строил нормальное будущее пока кое-кому не взбрендилось втянуть тебя в эту провальную авантюру… — Она моя мать. И твоя тоже, Эйдан. — Да-да. Я помню. Суть от этого не меняется — двигаюсь ближе к столу. Между мной и Итаном обтянутые резинкой стопки налички — Ты спокойно учился, пока наша мать не решила, что имеет право вмешивать тебя в свои дела — я поднимаю ладонь, повышая голос — Не перебивай меня! Ты все бросаешь, уезжаешь хер пойми куда, устраиваешься на самую дрянную работу, которую только можно придумать, и все это для того, чтобы… — замолкаю — Чтобы что? Для чего? — Ей нужна помощь — не задумываясь, произносит Итан, смотря в глаза. И я отступаю. Сжимаю челюсть сильнее. Убираю руку со стола, вдавливаю в колено. Сдерживаю тяжелое дыхание. Если бы Итан дал мне время или хотя бы опять сказал что-то до ужаса смешное, я бы успел сбавить обороты, успокоиться, сделать с собой что-нибудь. Но все происходит иначе. Начинает раскручиваться так быстро, что я уже не успеваю думать о том, что говорю вслух. — Если бы ты общался с ней, то все видел сам. — Не мои проблемы. И не твои тоже. Ты не для того уезжал, чтобы снова в этом копаться. — Ты ошибаешься. Теперь все по-другому. — По-другому? — не сдерживаю усмешки — А что изменилось? Теперь над ней нет очередного мужика, что ее содержит? Не переживай. Найдется новый. Или ты забыл, как это всегда было? Мне напомнить? — Прекрати! Все изменилось. Все! Я же живу вместе с ней — Итан запинается от негодования. Так глупо — его вводит в ступор очевидная правда — Она хочет начать сначала. Ищет работу. Точнее! Практически нашла. Почему ты считаешь, что у нее нет даже шанса? — Почему нет? Есть. До первого встречного, что поманит ее пальцем, и она пошлет нахуй все твои усилия, Итан. — То есть ты и меня за придурка держишь? За придурка неспособного отличить, врет ему человек или нет? Дрожь проходит по телу. Замолкаю, прикусив язык. Умеет же он все перекрутить с ног на голову. Придурок. — Послушай — Итан двигается ближе. Отодвигает пачки купюр в сторону — Не обещаю, что будет легко, но обещаю, что все будет иначе. Ты не подумай, что это ее идея. Я сам. Клянусь тебе — смотря брату в глаза, я все сильнее вдавливаю ладонь в колено — Она, кажется, еще давно все это приняла и особо не надеется тебя увидеть. Она смирилась, но я нет. Послушай! — Итан кладет свою руку поверх моей и крепко сжимает пальцы. Тело немеет, и только сердце отбивает четкие, непрерывные удары, учащающиеся с каждым произнесенным им словом — Столько лет прошло, я понимаю. Но, может быть, сейчас, когда многое осталось в прошлом, еще не поздно — он вдавливает ладонь в рукав куртки сильнее. — Что ты от меня хочешь? — Хочу, чтобы ты поехал со мной. Просто попробовать. Подумай, пожалуйста. Итан ослабевает хватку и убирает руку. Сцепляет ладони замком, кладет перед собой. Не сводит взгляда с меня, а я с него. И как в таком умном человеке могут сочетаться до абсурда доведенная наивность и глупость? — Нет. Итан еле заметно качает головой. — Я не прошу отвечать сейчас, я… — Мне плевать: сейчас, завтра, послезавтра. Через год — говорю резко, необдуманно. Наблюдаю, как меняется выражение лица Итана, и теперь замеченные мной раньше серьезность и угловатость выделяются еще четче — В любом случае нет. — Почему? — Потому что мне это не надо. Он хмурится, медленно отстраняясь. — Я думал, ты согласишься помочь. Что мешает? — Помочь? Да ничего не мешает! — я толкаю к нему деньги — Здесь тысяч семь, может, больше. После Рождества смогу дать столько же. — Что мешает поехать со мной? — голос Итана грубеет — Она же ни в чем не виновата. — А кто виноват, я что ли? — Не перекладывай — короткая пауза, на которой он опускает глаза — И вообще-то. Уйти было твоим решением. И снова этот разговор. Снова, как старое, заезженное кино. Слово в слово. — Итан, оставь. — Нет, не оставлю! Теперь не оставлю. У тебя были причины бегать, но сейчас их нет. Это же… Это же шанс все исправить! Почему? — Это была не ошибка, чтобы я ее исправлял. Итан снова смотрит в упор. — Я все эти годы думал, что причина была в нем. А сейчас ты просто съезжаешь? — Если ты не прекратишь, мы опять поссоримся. Я могу дать денег. Не больше. И то, чтобы ты не гробил себя. Меня это больше не касается, и я не хочу продолжать — говорю быстро, но он, кажется, и не думал меня слушать. — Откупаешься? Брат подскакивает с кресла. Я вздрагиваю от неожиданности. — Ах, ну, да, так же легче! Сделать вид, что не при чем. Что все вокруг виноваты, кроме тебя! Ты не меняешься. — Не говори о том, чего не знаешь, Итан! — сидя в кресле, я смотрю на него снизу вверх. Он отрицательно мотает головой. — Нет, я знаю! Знаю, потому что видел, через что она проходила. Тебе рассказать? Да ты и половины не знаешь! Эти семь лет наказали ее сполна, можешь поверить! Яркая вспышка в голове. Все еще свежее. Накажи меня — шепчут губы со смазанной помадой, карие глаза мелькают в памяти. — Причем тут это? — голос срывается, но я пытаюсь не повышать его. Все еще пытаюсь. Всегда пытался, как бы ни ранили его слова. А ранили они сильно. — Притом, что это было с твоей подачки! Все это! Хватаюсь за край стола. Губы, приближающиеся так близко и требующие заслуженного наказания, становятся тоньше. Воображение играет злую шутку, когда они растягиваются шире. Белые зубы, еле касаясь друг друга шепчут одно — накажи. И я делаю это. Делаю в сотый раз. В тысячный. Хочу наказать ее, его, весь этот конченный мир, но те слова, что срываются криком, наказывают совсем другого человека. Вишню. Эйдана, черт бы его взял. — Да не собирался я никого наказывать! — ударяю ладонью о стол. Итан отшатывается назад — Я жить хотел. Жить, а не выживать! И ты не вправе меня осуждать. Никогда не был и не будешь! Хочешь хлебнуть этого дерьма? Да пожалуйста! — вскидываю руку куда-то в сторону — Но меня за собой не тяни. И молчи, если так ничего и не понял за эти семь чертовых, как ты говоришь, лет! Только ты их и отсчитываешь. Занялся бы своей жизнью! Может, поумнел бы тогда. Итан открывает рот, чтобы ответить, но обрывает себя сам. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть, как он хватает с дивана рюкзак. Хлопает дверь. Ударяю рукой о стол. Еще раз. Облокачиваюсь на него, опуская голову. Аарон говорит, что я не умею уступать и считает это плохой чертой характера. Если Хилл чем-то недоволен, с ним разговор короткий. Я же не могу остановиться, пока не выскажу все, даже если это приведет к катастрофе. Поэтому сколько бы я не пытался успокоить себя, дышать ровнее, забить и дать Итану уйти, когда слышу, что он снова не может открыть железную дверь, негодование вспыхивает с новой силой. Не услышанные, не сказанные брату слова толкают меня к выходу, за ним. Злость перерастает в обиду — жгучую и пульсирующую. — Ты за этим приезжал? Я толкаю тяжелую дверь с такой силой, будто это она виновата во всем случившемся. Она, а не брат, винящий меня во всех бедах семьи, и не мать дура, вздумавшая через столько лет что-то исправлять. — Чтобы опять сказать мне все то же самое? В чем смысл? Слова отражаются эхом. Итан идет по тому пути, каким его провел Аарон. Его полупустой рюкзак болтается на одном плече. — Да подожди ты, черт возьми! Делаю несколько шагов вперед, но останавливаюсь под его прямым холодным взглядом. — Не соскучился, чтобы без причины приехать, да? — говорю, задыхаясь. Горло дерет изнутри — Чтобы просто так зайти? Последний раз вглядываюсь в лицо брата, как в самого себя. Вижу разочарование. Вижу боль и обиду, которая, быть может, даже сильнее моей. — Мне ведь не нужно от тебя большего. Пойми! — А вот я, наверное, много просил, да? Брата рядом. И только — произносит Итан и отводит взгляд — Что тогда, что сейчас — уголки губ ползут вверх, улыбка выходит кривой и неискренней — Но я же молчу. Я снова вижу, как впереди черный тканевый рюкзак качается из стороны в сторону. Силуэт Итана удаляется, а я все еще не сказал, что хотел, не получил ответов, которые искал. — Итан! — я делаю еще несколько шагов, но тяжелая ладонь, резко опустившаяся на плечо, с силой одергивает меня назад. — Забей — говорит Аарон, когда я оборачиваюсь на него — Ты же явно не извиняться идешь — вырываюсь. Оглядываюсь в переулки, где скрылся Итан. Пусто — Пожалеешь же. Я тебя знаю. — И сам мог разобраться! — передергиваю плечами, отхожу в сторону. Хилл остается за спиной, пока я неопределенно шатаюсь по заднему двору. Закрываю руками лицо — горячее.***
Я расплывчато помню остальной день. Бумаги — разобраны, бармен — принят, все дела — улажены. — Эти семейные узы — сказал Аарон, когда мы сидели вдвоем — Не отвяжешься, пока не похоронишь. Я кивнул. Ирония в том, что все родственники Хилла, кроме бабушки, уже лежат под могильными плитами. Разговор не клеился, хотя больше всего сейчас мне хотелось говорить. Говорить, говорить, и говорить. Что угодно, потому что я устал от вечного анализа в голове, от вечного поиска ответов, от мыслей о прошлом, которые постоянно вызывал Итан, когда мы встречались. Он, кажется, совсем не умеет жить настоящим. Все пытается что-то исправить, кого-то помирить. И я уже запутался, есть в этом моя вина или нет. Запутался, кого я наказываю потоком резких слов больше: его или себя самого. — Было слышно? — спросил я у Аарона, когда молчание затянулось. — Да — незамедлительный и честный ответ — Плохие новости? — Нет — я смотрел куда-то в сторону, все пытаясь убедить себя, что испытываю от сказанного Итаном хоть что-то похожее на радость. Но ничего такого. Негодование, недоумение, злость — и ни капли радости — Кажется, у них там все налаживается. Хилл не стал спрашивать про «них», потому что знал, что я, наверное, больше всего не люблю говорить о своей чокнутой семье. У меня не получалось раз и навсегда перечеркнуть этот период жизни, но получалось не говорить о нем. До звонка Итана. Или до его прихода, как сегодня. И с каждым разом эти разговоры топили все глубже. Когда заглатываешь слишком много воды, верным решение будет выплюнуть ее. Но я молчал. Во мне было столько слов, столько эмоций, все кипело внутри, вырываясь наружу. Но когда захлопнулась железная дверь — стало тихо. Бумаги разбирались в молчании, с барменом я говорил, еле выдавливая нужные фразы, дела решались по смскам. И даже в такой пустоте голова раскалывалась, приходилось сосредотачиваться через силу. Все погрузилось в давящую тишину, и когда вечером я переступил порог квартиры, еще больше ощутил всю тяжесть прошедшего дня. Бросаю ключи на тумбочку. Куртка — туда же. Обычно, когда я остаюсь в одиночестве, начинаю непрерывно думать о чем-то, но сейчас, в состоянии тупого ступора, я способен только на рутинные действия. Хочется есть. И выпить, наконец, таблетки от головы. Захожу в кухню. Нажимаю на выключатель. Единственная лампочка еле-еле освещает стол. Вытаскиваю из кармана купленную в аптеке пачку аспирина. Двигаю стул в середину. Перешарив все ящики, я нашел только две неиспользованные лампочки. Видимо люстре здесь никогда не гореть полностью, потому что всего их должно быть четыре. Да и незачем. Она не такая красивая. Встаю на стул, тянусь к цоколю. Рука вздрагивает, не вкрутив с нужной силой новую лампочку. Она падает, и осколки разлетаются по кафельному полу. — Сука. Пытаясь удержать равновесие, я тянусь ко второй. Одна мысль за другой пробивается через глухую стену. Лучше бы он не говорил мне ничего. Мог отправить сообщение, мог позвонить, зачем приезжать и снова делать меня виноватым. В чем я виноват? Что я должен был сделать, чтобы в который раз не стать ужасным братом, сыном? Лучше бы я не знал. Ничего бы не знал. — Развелась и вернулась в штаты. Просто ахеренно. Мне это зачем знать — продолжаю вкручивать лампочку, но теперь медленнее. Это последняя. Готовить в темноте у меня нет абсолютно никакого желания. А можно вообще не запариваться. Я же всегда так делаю по мнению Итана — выбираю самый легкий путь и ни о чем не думаю. Если лампочка разобьется, плюну на все и поужинаю у Хейтс. Или закажем доставку. Неважно. В голове пульсирует сразу с двух сторон. Закрываю глаза от яркого света. Отворачиваюсь. Под стулом осколки. Упав с высоты, эта дрянная лампочка разлетелась чуть ли не по всей кухне. Глубокий вдох и выдох. Таблетка аспирина под язык. Просто сходить в гостиную за пылесосом. Последнее дело на сегодня. Нужно дожать. Не меньше двух раз я прошелся по полу. Умылся холодной водой. Взял еще одну таблетку. Хочется, чтобы подействовало быстрее. С такой головной болью выезжать куда-то равноценно самоубийству. На машине еще терпимо, но не на двух колесах. Повернувшись, замечаю, что все окна закрыты. Ну, конечно, воздух. Подхожу к тому, что посередине. Открываю, высовываю голову, опираясь руками о подоконник. Рядом чистая пепельница. Нужно обдумать все то дерьмо, что вылилось на меня сегодня. Я начинаю вспоминать разговор с Итаном, пытаюсь восстановить дословно каждую его фразу. Семья, развод спустя столько лет, переезд. Вышел на работу, чуть ли не забросив учебу, а деньги не взял, гордый. Понятно. Обвиняет, что я снова остался в стороне. Что снова сбегаю. В последние годы, когда мы ссоримся, я задаю себе один и тот же вопрос: поступил бы я точно так же, если бы знал, что наши отношения будут похоронены моим решением или искал другой выход, терпел, но оставался рядом? И ответ всегда один. Получив второй шанс или попав во временную петлю, я бы из раза в раз покупал билет на самый ранний рейс и собирал втихаря дорожную сумку. Так, на всякий случай. И этот случай всегда бы наступал, а потому ответ один: бежать. Бежать, что есть духу. Пока есть силы. Пока есть куда. Отступать и не возвращаться — вот мой ответ. Помню, будто это было вчера. Выхватываю ее из-под порога, за спиной хлопает калитка, а я вдариваю по прямой не оглядываясь. Слева и справа мелькают соседские дома, сердце почти выпрыгивает из груди, а в голове только одно: хоть бы добежать до первого поворота и не упасть, хоть бы он не сунулся следом, хоть бы он сдох в этой отвратительной гостиной. Помню ярко и четко: бил правой и бил сильно, целился в голову, не боясь. Как учился. Ни одной мысли о последствиях. Животный инстинкт самосохранения в чистом виде. А теперь она с ним развелась. Так спокойно и чинно, что ахереть можно. Так просто и по-человечески. За эти годы я столько всего пропустил через себя, что как-то не верится. Такое действительно бывает? Ей пришлось несладко, она столько пережила, наказание от родного сына. Боже! А я? А Итан думал о том, что пережил я? Вообще хоть кто-то думал? Нет. Это же был мой выбор. Это же другое. Только он не хочет или не может понять, что никакого выбора не было. Никаких отрытых дорог в разные стороны, как обещали на выпускном. Другого пути, кроме как между домов до вокзала, не было. А у матери был. И дошло до нее ой как поздно. Непростительно поздно. Ссора, поток бессвязных воспоминаний и так по кругу. Злюсь. Злюсь из-за того, что не могу это не вспоминать. Каждую ссору одно и то же. Избитый сюжет на повторе. Семь лет уже бегу с сумкой наперевес по прямой, а следом тащится неискупленная вина. Я бы, наверное, даже мог убить этого мудака. Лишь бы мы не ссорились столько лет. Лучше бы Итан не говорил мне ничего. Лучше бы снова позвонил отчитать за то, что я веду жалкую жизнь. Лучше бы вообще все было, как прежде. Выдыхаю. Сигарет поблизости нет, да и с аспирином под языком как-то не сочетается. Надо вообще отучиваться от этой привычки. Мысли путаются, не найдя выхода. Не буду же я разговаривать сам с собой, верно? Усмехаюсь. Это мы, кажется, уже проходили. Все повторяется. Цепляюсь пальцами за подоконник сильнее. Одно воспоминание сменяется другим, старым, а злость остается свежей, даже усиливается. Звон посуды инстинктивно заставляет меня обернуться.Flashback
Вишня оборачивается на звук шагов. Между зубов — тлеющая сигарета, дым вылетает в открытое нараспашку окно. Капли воды стекают на шею по мокрым, вьющимся сразу после мытья прядям волос, заставляя вздрагивать время от времени. Холодно. Сколько он себя помнил, всегда был кудрявым. Единственным в семье. У матери были прямые длинные волосы, хотя в последние годы она все чаще отстригала их до плеч. Итан взял гены от нее, а он, наверное, от отца. Это не радовало. Как и все в этом дне. Мег стоит в дверном проеме, облокотившись о косяк. Щелкает одну из полосок выключателя. В кухне зажигается одна лампочка с тусклым, желтым светом. Вишня моргает несколько раз, щурится, привыкая. Снова тянет дым, выдыхает в темную пустошь окна и поворачивается. — Почти половина второго — говорит Мег, скрещивая руки на груди — Ты видел? — Вишня кивает. Смотрит на нее. Свободные брюки без пояса сползли на бедра, сверху — полупрозрачный лиф с черной сеткой. Косточки под грудью вжимаются в кожу, оставляя красные следы, а сзади как обычно ряд крючков. Мег носит только такое белье — красивое и неудобное с кучей заморочек. Вишня останавливает взгляд на ее груди, но снова погружается в собственные мысли, зажевывая сигарету. Он не сразу замечает, что Мег подходит к нему, но когда шершавая сетка белья касается кожи, сознание возвращается обратно, в кухню с тусклым светом от одной лампочки. Кашляет, отворачивается. Бросает окурок в пепельницу на подоконнике. — Я тебя не узнаю сегодня — она прижимается грудью к его спине, проводит пальцами по бокам. Мег подступает еще ближе и приятная волна проходит вместе с дрожью по телу. Она опускает губы между лопаток. Поцелуями по спине и плечу двигается к шее, доходит до ключиц и вздыхает, уткнувшись в обнаженную кожу, покрытую мурашками — Да что с тобой такое? — шепотом произносит Мег, с силой стискивая его плечи пальцами. Впервые он отвечает на ее касания холодной дрожью. — Извини, я… — Вишня вздыхает, опустив голову. Он бы мог сказать, чтобы она не приезжала. Знал, что осадок от паршивого дня не уйдет так быстро. Но не сказал. Потому что не хотел снова сидеть один в четырех стенах кухни с открытым окном без сетки. От ее присутствия немного спокойнее, хотя молчание давит — Кажется, я сегодня совсем не в форме. Это так по-детски глупо — между хаотичных поцелуев, уже в кровати, сказать, что идешь в душ и не вернуться, практически сбежать, встав у открытого нараспашку окна с сигаретой. И он сделал именно так. Некрасивый поступок, даже эгоистичный. Снова не оправдал чьих-то ожиданий, но кажется, что по-другому сегодня никак. Сегодня спичка не вспыхивает, не зажигается, потому что чувство зияющей холодной пустоты заполняет внутри все, не оставляя ни дюйма для страсти, для пожара, для исступленных рваных поцелуев. Такое случается редко, но все-таки случается. И Мег первая за долгое время, кто видит Вишню таким. Другим. И его можно понять. Снова поцелуй между лопаток. И это приятно, это заставляет Вишню слабо улыбнуться, но взгляд остается устремленным с сине-черную дыру окна. Хочется, чтобы она была рядом, близко, можно даже еще ближе, но поворачиваться, встречаться с губами и мять простыни в спальне нет желания. Сегодня другой день и Мег придется это понять. Она понимает. Ведет ладонями по спине, но сдается, убирая руки. Становится перед ним, облокачиваясь спиной о подоконник. Вишня отодвигает от девушки пепельницу, поднимает глаза. Мег смотрит в ответ. Руки скрещены на груди. Косточки лифа, наверное, все так же сильно давят, особенно при глубоких вздохах. Молчание. Мег опускает глаза, а Вишня продолжает смотреть. — Хочешь покурить? — он знает, что ему нужно что-то сказать. И не что-то, а причину, почему сегодня все так паршиво, но выпалить все и сразу сложно. И момент не тот. Нужно с чего-то начать. Мег молчит, прикусывая нижнюю губу. — Мы курим разные сигареты, ты же знаешь. Твои слишком приторные. — Это другие — Вишня берет пачку в руки и протягивает ей. Мег смотрит на упаковку. Конечно, это не то, чего она хотела сегодня. Пожимает плечами и берет одну. Вишня поджигает кончик. Она делает ровные, длинные затяжки и совсем не смотрит на него. Вишня все прекрасно понимает. Надо еще что-то сказать, но Мег опережает его. — Мог бы сказать сразу, чтобы я не приезжала зря — произносит она, не поднимая глаз. Докурила почти до фильтра. Ответить нечего. Чистая правда. Вишня подавляет нарастающее негодование, делает вид, что от сказанных слов внутри ничего не вздернулось с резкой короткой болью. Он ведь тоже так думал, но почему-то слышать эти слова в лицо неприятнее, чем от самого себя в мыслях. Сглатывает и выдыхает. Разговор не заладился, даже сигареты с другим вкусом не помогли. Мег вдавливает окурок в пепельницу, стряхивает пепел с пальцев. Вишня смотрит на нее в надежде, что взглядом, а не словами, которые особенно сегодня даются так тяжело, сможет передать то, о чем ему всегда было сложно говорить. Но он не телепат, да и она похоже потеряла всякое желание его встряхнуть, растормошить. Вишня знает, что Мег ответит, но все равно спрашивает, когда та отходит от подоконника. — Ты куда? — Вызову такси. — Даже не спросишь, что случилось? Он не хотел этого говорить. Мог поклясться, что не хотел, но спросил, не задумываясь, снова отвернувшись к окну. Шаги замирают. Мег останавливается у стола, и Вишня мог бы убедить кого угодно, что рассказы про ощутимый взгляд в спину — не выдумки. Он чувствует, как Мег смотрит на него, возможно, чуть нахмурив брови. Не злится, скорее недоумевает от того, что он решился озвучить этот вопрос вслух. Знал ведь, что ей нечего будет ответить. — Я спрашивала — Вишня слышит, как Мег вздыхает — Но ты просто сбежал от меня и закрылся в ванной на час. Что я должна была сделать? — в ее голосе чувствуется усталость. — Тот момент был не самым удачным — Вишня усмехается, с грустью представив, как ужасно выглядел бы их диалог. Он давно не чувствовал себя так растерянно и даже неловко. Мег сидела у него коленях. Сняла футболку. Прижималась все ближе, ведя ладонями по животу. Вишня пытался, честно боролся с подступающим противоречием внутри себя и, наверное, это было даже незаметно. Тогда то и пропал пояс с брюк, тогда она осталась без верха, в одном черном лифе, и все. На большее не хватило сил. И в такой позе он должен был ответить, что случилось? Вишня раздумывает несколько секунд, но звук возобновившихся шагов босых ног заставляет его развернуться. — Стой, подожди — он отходит от окна, взгляд останавливается на Мег. Она снова в проеме, только теперь не облокачивается плечом о косяк. Ее замершая поза ясно отражает желание уйти, но Вишня все равно подходит к столу и двигает один из стульев к другому. Садится — Давай поговорим. Ответ — молчание, но Мег набирает воздуха в легкие, прикрывает глаза и все же подходит. Предложенный ей стул — напротив Вишни. Она садится, закидывает одну ногу на другую. Поднимает безучастный, непонимающий взгляд. Подводка еще не стерлась с век, поэтому в полумраке кухни ее и без того темные, карие глаза кажутся совсем черными. — О чем? — наконец спрашивает Мег. — Я не хотел тебя расстраивать — произносит Вишня, глубоко вздыхая. Кладет руки на колени, выпрямляется. Смотрит куда-то в сторону, пытаясь найти точку опоры для своего растерянного, беспокойного взгляда. У Вишни не возникает и мысли, что сейчас не самое подходящее время для откровенностей, потому что держать все внутри уже нет сил — Просто… — точкой опоры выбрана раковина — Все сегодня ни к черту. Знаешь… —… Такое чувство, что, что бы я ни делал, все идет наперекосяк. Казино сейчас почти простаивает зря. Еле свел концы с концами. Хорошо, хоть долгов не набрал — пауза. Тихо гудит холодильник — Уверен, ты прекрасно понимаешь, каково это. Практически без выходных пытаюсь удержаться, и все равно получается одно: больше вкладывать, чем забирать — Вишня выдыхает, не собираясь останавливаться — Все это так неожиданно свалилось. Не знаю, за что хвататься. Возобновившиеся заказы утомляют Вишню больше всего. Кровь перенасыщена адреналином, поэтому он постепенно переходит в колкий страх. Нельзя воровать слишком часто: упускаешь детали, допускаешь ошибки, бдительность снижается, но выхода нет. Вишня знал, что этот период пройдет, уже проживал его, но почему-то каждый раз, когда обстоятельства вынуждали работать на износ, это становилось делать все сложнее. — Еще нужно заехать к Рику, кое-что отремонтировать в байке. Это наш парень в сервисе. И все никак. Ни времени, ни сил. Езжу со страхом, что на очередном повороте у меня отвалится колесо и размажет по трассе. Мег молчит. Ее ресницы опущены, пальцы перебирают ткань брюк. — Я устал от этой херни. Везде что-то надо делать, решать, а ко всему прочему поссорился сегодня с братом. Мы так не ругались года два, наверное. Еще и по телефону. Отвратительно. Ненавижу выяснять отношения по телефону, но он… — У тебя есть брат? — голос звучит будто издалека. Вишня уже настроился пламенно объяснять, почему Итан не прав и почему виноват в его удрученном состоянии, но теперь ему приходится отвлечься. — Да — он поворачивается к Мег — Я не говорил? — Вишня и правда не помнит. Иногда этот факт о его жизни окружающие узнают крайне спонтанно. — Нет, никогда — звучит, как претензия — Младший? — Ага — Вишня усмехается — Я старше на семнадцать минут — он видит искреннее удивление на лице Мег. Кажется, она тоже напряжена, но этот новый факт разбавляет атмосферу. — Близнецы значит? — она наклоняет голову, поднимая брови. Вишня кивает — У него тоже вместо имени что-то ягодно-фруктовое? — Нет — произнося это, Вишня улыбается. Не может этого не делать, говоря о брате — Его зовут Итан. — Итан — уголки губ Мег тоже приподнимаются — Красивое имя — она складывает ладони на колене, продолжая смотреть на Вишню — У вас созвучные имена или разные? — Разные — он кивает несколько раз — Совсем — думает, как продолжить разговор на эту личную тему. Конечно, нет смысла рассказывать всю подноготную, но все же. Раз уже начал, раз решил поговорить. — Он живет в Манчестере. Видимся раз в год, но хотя бы звоним друг другу. И иногда все заканчивается, как сегодня. Никогда не знаешь, когда он начнет говорить претензиями, обвинять, учить чему-то — Вишня усмехается. Голос вздрагивает на словах «обвинять» и «учить», но Мег этого не замечает. Пусть продолжает казаться, что у него нет никаких переживаний и серьезных чувств. Это привычное состояние. Спокойное. Вишня улыбается. — Постоянно говорит, что я зашел слишком далеко. Что я окажусь в гребанной тюрьме, если не прекращу. Призывает к благоразумию! — Вишня смотрит в бездну черных глаз — Можно подумать, оно когда-то во мне было — он сжимает губы, отрицательно качая головой — Нет, благоразумным был он, а я так — резкое, импульсивное движение рукой в сторону. Будто оно поможет избавиться от многолетней боли, которая несвязными фразами выходит наружу. — Он всегда говорит таким поучающим голосом, точно разговаривает с умственно отсталым. Как будто сам не знаю, что я — владелец чертового подпольного казино, в котором нет ни одной легальной бутылки! Вишня откидывается на спинку стула, сразу отворачивается. И смотреть, и говорить одновременно — слишком тяжело. — Я не просил ничего. Ни благодарности, ни поддержки, плевать на это. Но обвинений, что моя жизнь по моей же вине катится к черту, тоже. Я не это хотел услышать от него. Что угодно, но это слишком. Чтобы меня смешивал с дерьмом родной брат! Вишня сглатывает. Сжимает челюсть сильнее. В теле снова что-то дергается. Оно неохотно выпускает из себя всю скопившуюся грязь. Слова выходят острыми иглами, но остаются воткнутыми в кожу. Больно. Больно произносить все это. Больно осознавать, что их ссора, как и любая другая, не пройдет бесследно. — Я люблю его. Пусть и такого. Новая точка опоры — пепельница на подоконнике. — Люблю — повторяет Вишня. «Больше, чем кого либо», — проносится в голове следом — Но иногда кажется, что он меня не слышит. И не хочет пытаться. Не хочет слышать правды, кроме своей. Не хочет видеть того, что я вижу. Понимаю почему, но я и не просил лезть ко мне. Никогда не просил. Всего лишь пытался сохранить наши «семейные отношения!» — он показывает кавычки — И опять виноват? — Представь. Я звоню, узнать как дела. Почему недостаточно сказать: «Да, слушай, у меня все отлично. Столько всего случилось за тот месяц, что мы и слова не сказали друг другу. Но сейчас расскажу. Хочешь?» — Вишня не замечает, что начинает говорить быстрее, почти захлебываясь словами — И чтобы я ответил: «Да, Итан, разумеется, хочу!» — он вскидывает руки. Поворачивается к Мег. Темные спокойные глаза — Расскажи мне о своем чертовом университете, о своей научной работе, о других вещах, в которых я полный дилетант. Мне интересно! Вишня улыбается. Отворачивается, упираясь локтем в стол. Ему кажется, что тело сотрясается в судорогах, что он выглядит глупо и беззащитно. Выглядит так, как ненавидит выглядеть. Но никаких сотрясений. Только согнувшаяся спина. Все самые большие драмы были пережиты им внутри, все взрывы засыпаны пеплом там же. Кладбище похороненных надежд и непрожитых эмоций покоится где то между органами, между сплетениями сосудов. Там, где точно никто не увидит. — Мне интересно. Правда — повторяет он, удерживая голову ладонью — Мне интересно, а он только и хочет, что отчитать меня. Конечно, я же для этого и звонил. Хотел узнать, что, оказывается, нарушаю закон. Что я преступник. Последние слова были неожиданными даже для него самого. Откровенное чистосердечное признание, которого от Вишни всегда ждет шериф в допросной. «Я преступник» теперь крутится в голове на повторе. Холодильник все так же гудит в углу, ветер воет в сточных трубах. А на кухне сидят двое. Мег молчит, а он нуждается в словах больше, чем в чем-либо. Больше, чем кто-либо. Вишня поднимается со стула, возвращается к окну. Скованные, резкие движения. Разговора лицом к лицу не вышло, как не вышло довести дело до конца в спальне. Как и из него самого ничего не вышло. — Учится на факультете искусств — добавляет он, держа в зубах сигарету. Поджигает — С детства всем этим интересовался. В школе лучше всех заливал про всякие книги, картины… — нервное напряжение внутри достигает пика. Кажется, что это ощущение тряски в теле не прекратится никогда. Вишня выдыхает дым, смотрит на Мег. Делает тягу за тягой — Что скажешь? Хочется выплеснуть, выплюнуть все это. Тяга за тягой. Вишня неотрывно смотрит на нее. Нужна реакция. Нужно понять, в каком тоне продолжать. Потому что он не закончил. Потому что ему есть, что сказать. И всегда было. Первая сигарета заканчивается, а молчание все тянется. Рука вздрагивает, когда Вишня поджигает вторую. Отворачивается, подставляя под удар спину. Так лучше. Главное, что не в лицо. — Не знаю твоего брата, чтобы сказать, кто из вас прав. — Но меня-то знаешь — произносит он, еле слышно. Сжимает губами сигарету. Бьется во внутренней агонии, которую проживает сам. Даже не задумывается о смысле ее слов. Хер с ним. Главное, чтобы не было видно, как его всего трясет. Эта ненависть к своему слабому «я» тянется за ним долгие годы. Нерушимая вечная связь. Нерушимое противостояние Итана с Вишней, Вишни — с собой. — Может быть, вы оба перегнули палку. Вишня усмехается. Ага. В целом, верно. Жаль, что так можно сказать и детсадовцу, который ноет на мальчика постарше, отобравшего у него игрушку. Нужно себя отвлечь. Не зацикливаться. — Да. Наверное — он крутит в руках пачку сигарет, между тяг читает название, предупреждения о смертельных болезнях — Больше никогда не возьму. И кто производит такое дерьмо. — Очень похожи на мои. — Как тебя не тошнит от них. После второй сигареты во рту остается горечь. Вишня бросает окурок в пепельницу, трет переносицу. — Я ушел из дома, когда мне было шестнадцать — говорит, не поворачиваясь — Это чтобы стало понятнее… — картинки из прошлого мелькают перед глазами, как тусклое, черно-белое кино. Оно всегда с ним, как рана, которая не заживает, как швы, которые так и хочется расчесать до крови. Физическое ощущение, которое возвращается при каждом звонке и гаснет, когда никто не напоминает о тех днях. — Долго планировал. Весь последний год школы. Подрабатывал, откладывал деньги. И я хотел сказать ему. Намекал, но нужен был нормальный, открытый разговор — Вишня поворачивает голову — И я не успел. — Все так херово сложилось. Он не подозревал, и, конечно, это стало ударом. Я понимаю — он кивает несколько раз — Прожить шестнадцать лет вместе, и тут такое. Будь я на его месте, хотел бы найти и убить себя. Так бы я злился, вытвори Итан что-то подобное — усмехается. Вишня отходит от окна, снова садится напротив Мег. Третью сигарету он бы не осилил, а усталость, холод и напряжение не дают ровно стоять — Еще и без объяснений. Ему просто передали — Вишня поднимает взгляд — Я бы точно хотел убить Итана лично, поступи он так же. — Почему тогда сделал так? — Как? — Не сказал ничего, раз хотел — Мег смотрит в упор. — Невозможно просчитать все — Вишня выдыхает, отворачиваясь — Оправдываться не хочу. — Я тебя не понимаю — она опускает взгляд — Поверь, я знаю, что чувствуешь, когда исчезают без объяснений. И это отвратительно. — А я и не отрицаю — внутри все снова сжимается. Лицо бросает в жар. Физическое колкое ощущение возвращается с новой силой — Не отрицаю, что поступил дерьмово — Вишня повышает голос, слова становятся четкими, резкими — Но мне кажется, я достаточно искупил свою вину. Мы не общались годы. Я успел промотаться по всей стране, потом сбежать из нее и потерять два года на службе, пока он обдумывал, стоит отвечать на мои звонки или нет… … Но когда ему нужно было оплатить учебу, деньги появились на счету. Когда он решился переезжать и встал вопрос о жилье, я обзвонил всех знакомых. Когда просил, был рядом, слушал, делал все, что мог. Когда он позвонил впервые за годы, не сбросил трубку. И не чтобы что-то там искупить… Вишня поворачивается. Задетые неосторожными словами швы заставляют выплевывать слова, такие же едкие, осуждающие. — А потому что он мой брат. Потому что я не отказывался от него и всегда говорил это — он замолкает на время. В горле жутко сушит — Но потом вдруг стало стыдно обращаться к брату преступнику, и он возомнил, что может меня учить. Интересно, а откуда он думал, берутся все эти деньги, связи? Да ведь и дело, черт возьми, не в них! Я не исчезал из его жизни. Никогда не исчезал! Вишня сглатывает. Разжимает сжатую в кулак ладонь. Кладет на стол. — Я не поступал отвратительно, потому что не исчезал. Потому что делал и продолжаю делать все, чтобы он не хлебнул той жизни, которой так страшится. Усмехается. — Моей. Проходят минуты в молчании. Он злится на Мег, на себя. Но больше на себя. И правда, а что тут можно ответить? Что бы он сам сделал? Скрип деревянных брусьев. Мег подвигает стул ближе. — Успокойся. Вишня чувствует, как она кладет руки на его колени. Поворачивается. — Я ведь не плохой человек, Мег? Тихий вопрос в тихой кухне. — Брат, наверное, херовый — встреча глазами — Согласен. Но человек? — голос затихает — Не настолько, чтобы обвинять во всех грехах и игнорировать годами? — Не плохой — отвечает она, покачивая головой. Ладони упираются выше. Мег вздыхает, опускает ресницы, встает — Совсем нет. — Я не хотел, чтобы все было так — произносит Вишня, закрыв глаза. Принимает ее в свои объятия. Когда Мег садится сверху, обхватив его бедра своими, цепляется за ее талию, спину, прижимая к себе. Утыкается в шею. Дрожь сковывает тело. Замерз совершенно — И с ним, и с нами — поглаживания теплых рук. Вишня чувствует, как Мег запускает пальцы в мокрые волосы, перебирает пряди, двигается еще ближе — Не хотел. — Я знаю — шепот и поцелуй в мочку уха, ниже. Мег ведет ладонями по обнаженным плечам, губы тоже следуют вниз. Вишня закрывает глаза, поднимая голову. Поцелуи тут же рассыпаются по всей шее. Ее имя на выдохе. Лица встречаются, губы сокращают до минимума остававшиеся дюймы. Отчаянные глубокие движения навстречу друг другу. Вишня видит перед собой грудь в черной полупрозрачной сетке, а потом снова губы. Рука на затылке толкает вперед. К ней. Ниже живота все немеет. Руки неуверенно размыкаются от цепкой хватки. Ладони опускаются на ягодицы. Упорные, настойчивые поцелуи отметают в сторону все сказанное, да и несказанное тоже. Мег с силой держит его лицо ладонями. Задает темп, ни на секунду не отрывая губ. Хорошо отвлекает. Лучше, чем тем паршивые сигареты. В конце концов, он ведь не железный. Внутри теплится маленькая искра, больше похожая на слабо тлеющий уголь. Но тлеющий. Не холодный. Остается бросить в камин и поджечь, чтобы довести дело до конца. Чтобы сгореть. Раскрошится до крошечных черных крупиц. — Мне остановиться? — Мег шепчет прямо в губы, обхватив лицо Вишни двумя руками. Последняя попытка к отступлению, но уже по наитию пальцы тянутся к застежкам белья. С ладонью на затылке, не дающей отвернуться, этот вопрос о согласии выглядит и нелепым, и лишним. Когда Вишня сажает ее на стол, а лиф держится только на тонких лямках, все становится ясно. Разговоры тоже, кажется, лишние. Всегда были лишними в окружении четырех стен. Поцелуи становятся быстрее и бессвязнее. Все, что происходило здесь пару минут назад, испаряется, словно сигаретный дым. — Я все сделаю сама — истинный альтруизм в исполнении Мег. — Говоришь так, будто я девственник — Вишня проводит ладонями до лопаток, не открывая глаз, убирает тонкие лямки с плеч. — У тебя есть уникальная возможность — говорит она между поцелуев — Еще раз почувствовать себя совсем юным мальчишкой — губы растягиваются в улыбке. Вишня утыкается Мег в щеку. Чувствует, как она скрещивает ноги за спиной сильнее. Трется о его бедра. Прикусывает шею. А он тихо смеется, опустив голову. Сдавленно. Запускает руку в ее волосы. — Ужасное время. Короткое признание. Тихое. Чтобы слышали только двое — и больше никто. Два человека — и четыре стены. Короткие поцелуи и такой же путь к спальне. Чтобы остаться вдвоем без всяких помех. — Прости, что вывалил на тебя все это — шепчет Вишня, пытаясь выбросить из головы остатки колких слов и сосредоточиться на ощущениях. Со второй попытки выходит. — Неважно — шаг за шагом все погружается в полумрак. По телу разливается жар. Движения быстрые и резкие, но сознание, как в тумане. Приглушенный желтый свет от торшера в углу, разбросанные вещи. Простыни — белые и холодные. На них, куда-то влево, Мег бросает черно-фиолетовую упаковку. Вишня поддается. Под напором женских ладоней падает на спину. У нее хорошо получается вести. Сидя сверху, Мег выглядит потрясно. И когда она упирается ладонями в бедра, когда сжимает пальцами член, проводя от начала и до конца несколько раз, когда шуршит упаковка презерватива, Вишня еще думает об Итане, о том, что позвонит ему первым, о том, что нужно не забыть спросить, хватает ли брату денег, ведь тот до сих пор учится и ему нужно платить за семестры, за общежитие и еще за какие-то вещи, которых нет и не будет в его грязной и ужасно неправильной жизни. Эти мысли мелькают в голове мутными, блеклыми пятнами, но потом Мег, полностью обнаженная, садится на него, ладони упираются в живот. Одна большая яркая вспышка вытесняет из сознания все остальное, даже то, что казалось таким важным и мешающим весь вечер. Вишня с силой вдавливает пальцы в кожу ее бедер. Открывать глаза совсем не хочется. Пусть Мег заполняет собой все. Не жалеет себя, да и его не нужно. Вспышек становится больше. Вишня ведет ладонью по ее спине, подталкивая лечь. И она слушается. Наклоняется постепенно, мягко опускаясь, и поднимаясь. Лежа сверху, трется о сильное тело, о кожу с рубцами и шрамами. Почти сливается с ним. Эта кротость и покорность всегда его заводила. Их взгляды встречаются, когда она тянется к шее. Целует. Жадно целует. Блаженно, будто в забытье. Двигается плавно, глубоко. И Вишня целует ее в ответ. Его губы падают на ключицу, плечо, на следы под грудью от давящего бюстье. Руки в очередной раз опускают ее ягодицы вниз, с силой останавливают. — Подожди… — дыхание сбитое, тяжелое, голос — низкий и тихий. Напряжение уходит слишком быстро. Из-под полузакрытых век Вишня замечает сжатые в улыбке губы. Убирает ее растрепавшиеся волосы в сторону, держит за шею. Заглядывает в глаза — черные. Мег целует его лицо — от подбородка до щек, трется лобком о кожу. Стонет, вздрагивая и выгибаясь, когда жгучие, секундные ощущения заставляют сжиматься сильнее. Спазмы возвращаются в тело Вишни, и он опускает ладони на ее грудь, вынуждая подняться. Мег доставляет огромное удовольствие слушаться, слушать — да неважно. У нее получается все. Руки опять упираются в пресс, а ритм становится четче. Он наблюдает затуманенным взглядом за ее грудью и бедрами. Сердце стучит чаще. Приятная пульсация, как раскаленная сталь, постепенно стекает от живота вниз. Медленное онемение, заставляющее напрячься каждую мышцу. Вишня откидывает голову назад. Белый потолок, желтые тени. Перед глазами — калейдоскоп, в мыслях — пусто. Только физические ощущения. Еле ощутимая боль от оставленных на шее красных пятен, граничит с подступающим оргазмом. Обрывистое дыхание отдается эхом, вырывается с каждым толчком. Вишня поднимает руки выше, крепко цепляет их на талии. Рывками двигает ее тело на себя. Быстрее, резче. Жестче. Один раз. Второй. Отдаленный стон, как из вакуума. Третий. Четвертый. Невозможный кайф, когда Мег такая податливая. Вишня чувствует, как ее горячее тело продолжает двигаться вперед и назад. Пятый раз. Шестой. Без остановки. Двигаться так, как он его направил. Долго считать не придется. Глубокие точные толчки приближают последнюю, самую яркую и острую за этот день вспышку. На десятке калейдоскоп перед глазами разбивается стеклами внутрь. Он упирается ладонями в мягкую кожу со всей силой. Последние стоны вырываются с выдохом. Женские пальцы обводят мокрую грудную клетку, вздымающуюся в бессвязном, сбитом дыхании. Напряжение достигает предела, а потом распадается на мелкие куски. Влажно и тепло. Голова падает набок. Тлевший весь вечер уголь сгорает без остатка. Тело вздрагивает от касаний, руки не могут разомкнуться. И хотя все происходит будто в замедленной съемке, ему хорошо. А потом будет хорошо ей — кротость и понимающее молчание окупаются в пятикратном размере. И Мег это знает. Когда они поменяют позу, и их губы будут хаотично натыкаться друг на друга, торшер в углу погаснет — ее прихоть. Вишня проведет ладонями по обнаженному телу. Отдаст всю свою нежность, прошепчет, что-то несвязное, бессмысленное, опустит пальцы вниз. Между влажных складок найдет чувствительную точку, продолжит упорно, но мягко, вдавливая в матрац ее беспокойное, метающееся тело своим. Опустит губы, с силой и настойчивостью возьмется двумя руками за бедра, чтобы удержать ноги во время пика. Растворится весь, проводя языком то по кругу, то снизу вверх. Не останется ни атома от этого паршивого дня. Даже то, о чем он так сильно хотел сказать, уже не будет иметь значения в момент, когда по телу Мег пройдет судорога, она замрет, а потом простонет его звучное прозвище, прикрыв глаза и сжав рукой и так измятую простынь. Внутреннее слабое «я» носит другое имя. То самое, которым его называет Итан. Оно написано печатными буквами в паспорте и правах, выбито на жетонах, болтавшихся когда-то поверх футболки, в страховом полисе, дипломе об окончании школы и еще в кипе бумаг из той, прошлой нормальной жизни. Оно официальное и бестолковое, ведь с таким наслаждением, как это делает Мег, как это делали женщины до нее, его никогда не произносили. Чистое и почти стерильное, не узнавшее настоящей свободы и жизни, загнанное в угол собственной слабости и унижений, закрытое ненавистными бумагами с печатью, имя, в котором настоящего Вишни теперь не больше, чем света на кухне от одной тусклой лампочки.End Flashback
Ветер врывается в комнату, отчего тарелки в сушилке звенят, ударяясь друг о друга. Прислушиваюсь. В квартире кроме меня никого, да и я точно закрыл входную дверь на ключ. Выдыхаю. Сажусь на стул — тот самый, кстати, только напротив пусто — кладу ноги на другой. Кручу между пальцев упаковку таблеток. Все это так странно. В прошлый раз похожее воспоминание вызвало во мне прилив адреналина, кровь ударила в голову так, что я не мог себя сдерживать, а сейчас… Сейчас каждая деталь того вечера вызывает неоднозначные эмоции, и все они отрицательные. Стыд смешивается со злостью, обида с отвращением. К себе, к ней. К тому, что я был уязвим и так открыто показал это. Поддался, хотя не хотел. Стучу пальцами по столу. Тело кидает в жар. Трогаю лоб: все еще горячий. Но не возбуждение и не страсть стали причиной. Я больше не испытываю колкой горечи от этих воспоминаний. Хочется выкинуть из памяти эти мерзкие отрывки. Грудная клетка снова как в железных тисках. Короткие вздохи, взгляд в одну точку. Что же я делаю не так? Как я должен был вести себя с Итаном, чтобы не разочаровать его? Что я должен был делать для Мег, чтобы быть услышанным? Проблема в том, что я много требую, навязываюсь или просто глупый? Холод проходит по телу. И так передергивает от этих воспоминаний, а мысль о том, что сегодня я обещал приехать к Хейтс и, возможно, между нами произойдет что-то подобное, до отвращения фальшивое, пугает. Нет-нет. Только идиот не учится на собственных ошибках. Вытаскиваю из кармана телефон, нахожу нужный номер. Она отвечает после четвертого гудка. Мило и приветливо. Начинает рассказывать какой-то забавный случай, что произошел с ней сегодня, но потом одергивает себя. Вспоминает, что сможет это сделать вживую и спрашивает, во сколько я буду. — Знаешь, я, наверное, сегодня не приеду. За этим и звонил. Извини — мой ответ ничуть не смущает ее. На секунду даже кажется, что я зря так резко все обрываю сейчас, но страх еще одной проваленной попытки сметает эту мысль напрочь. — Что-то случилось? — хотел бы я сам понять, что на самом деле происходит. — Плохо себя чувствую. — Простудился? — Да. Наверное, да — отличное оправдание — Отлежусь пару дней. — Хорошо, я … — Салли запинается, вздыхая — Может, я могла бы приехать. Но не сегодня. И не завтра. У меня несколько семинаров подряд, и я даже не знаю, как… — Тебе не стоит за меня переживать — перебиваю ее, усмехаясь. Интересно, учеба в универе это действительно так напряжно, что неделями не можешь вырваться? — С этим я точно справлюсь. — Хорошо… — вижу перед собой ее печальные глаза. Салли Хейтс относится к тем хрупким нежным девушкам, которым хочется помочь. Мягкая и ласковая, честная и не требующая от меня больше, чем я могу отдать. Мне хорошо с ней. Почти спокойно — Позвонишь мне, ладно? Завтра. — Конечно — улыбаюсь. Я знал, что у нас ничего не выйдет. И тоже мог быть предельно честным: не хотел секса, как сегодня — не приезжал. Дружба с привилегиями устраивала обоих. Может быть, мы встретились невовремя. Слишком рано для чего-то серьезного или слишком поздно, чтобы не замечать очевидной разницы в характерах и образе жизни. Мег еще могла понять меня, сама варилась с головы до ног в нелегале, но не признавала этого. Все мечтала выйти чистой. А Салли Хейтс недавно вырвалась из семьи с отцом должником и отношений с дилером-закладчиком. Ранимая и легкая на подъем, она напоминала мне о чем-то светлом, юном, хоть и не вызывала серьезных эмоций. Это и хорошо. Большее я бы не вывез сейчас. Казалось, что всю ее биографию я знаю уже «от» и «до». Она обожала говорить. Лежу, слушаю ее, водя рукой по обнаженному телу и пытаясь сосредоточиться. А сам думаю, что никогда не спал с девушкой, которая знает меня хотя бы на треть. И речь не об имени вовсе. Усмехаюсь, набирая воду в стакан. Мег наивно полагала, что, узнав его, ей откроется какая-то вселенская тайна. Но никакого секрета нет. Эйдан Монтгомери, день рождение — девятого сентября, группа крови — первая, номер страховки — уже не действителен. Вот и все, что можно было узнать из металлических жетонов, до которых она так часто норовила дотянуться. Помню, как надел их снова после нашего счастливого расставания. Символичное возвращение. А снимал зачем? Чтобы не оборвать доверие, которого и так не было? Глупо. Оказывается, я предавал себя чаще, чем думал. Уже лежа в холодной кровати, я решил: больше не позвоню ему первым. Итану придется понять, что как раньше, уже не будет никогда. Если он не захочет этого сделать, я приму нужное решение. У меня хватит сил, как и на все хватало. В конце концов, я был готов жертвовать многим, а в некоторые моменты всем, чтобы жить свободно. Жить так, как я хочу. Итану придется повзрослеть, а мне — перестать так сильно печься о нем. Когда я был совсем юным мальчишкой, усваивал жизненные уроки лучше. Может, мне даже недостает этого подросткового эгоизма. Закрываю глаза. Сейчас — в одиночестве и тишине, прокручивая кучу разных мыслей — я вспоминаю Сару О’Нил, нашу недавнюю утреннюю встречу. Я пытался убедить ее в том, что я хороший человек. Славный, в общем и целом, если глубоко не копать. Понять бы, где это «глубоко» находится. Может быть, чуть заденешь по верхам — а я уже и с гнильцой. Я думаю о ней, об Итане, о Мег. О маме. Кто из этих людей переживал за меня или хотя бы способен на это? Может, надо просто чуть-чуть постараться? Интересно, а что такого сделал Майкл Тернер, чтобы стать тем самым славным парнем? Я говорил с ним. Немного. Он и правда неплох, хотя самолюбия в нем больше, чем во мне. Это хорошо заметно, ведь о количестве бывших подруг он явно завирается. Будто это достижение. Тернеру восемнадцать, и он бы не поверил, скажи я, что до двадцати у меня было только три девушки. Не поверил бы — а ведь это правда. По накатанной все пошло гораздо позже. Может, тогда я и стал хуже. Я всегда старался сохранить в себе эту моральную дилемму. Потому что день, когда ты забьешь на все — станет крахом. И поэтому я считаю, что Майкл Тернер совершает ошибку. И поэтому, будь мне восемнадцать, я не стал бы верить такому человеку, как Аарон Хилл. Тернер не понимает, что это серьезно. Что все взаправду. Что за каждое ему придется ответить. И я не знаю, чем отплатить тяжелее — свободой и деньгами или тем, что с каждым днем ты становишься хуже. А ведь она так искренне переживала за него. Наблюдая за их встречей со стороны тогда, я подумал, что это забавно. Отнесся скептически. Старшая школа, с кем не бывает. А вот сейчас лежу, понимая, что именно это я оставил там, в старшей школе. В гребаной старшей школе оставил — и больше не встречал. Вспоминаю, как она его ругала, даже ударила пару раз, но потом обняла, схватившись за куртку. Я помню ее глаза — смесь злости и острого беспокойства. Что-то в этом было. Бить по плечу — но потом все равно обнимать со всей силы. Я бы под такое, наверное, подставлялся добровольно. Переворачиваюсь на бок. Тяну одеяло за собой, накрывшись почти с головой. Перед глазами мелькают уже собственные школьные годы. Приятная их часть. В Саут-Хейвене, по крайней мере, было не так уж плохо. Были друзья, были уроки, на которых у меня еще что-то получалось, была одна комната на двоих с братом. Даже кровать была одна на двоих. Спали по неделе — сверху и снизу — а потом менялись. Много зелени, много свободы, лето. Озеро Мичиган. Столько лет там не был, хотя так любил. Много чего любил. Помню… Рука, сжимающая одеяло, слабеет. Уже и неважно, наверное. Ветер гуляет по комнате. Редкий шум доносится с улицы.