Двое: Я и Моя тень

Я сидел на жестком кожаном сидении и сквозь чуть выпуклое вертолетное окошко наблюдал за отцом, который отдавал последние указания своему шоферу. Возможно, на фоне последних событий у меня просто обострилось восприятие действительности, а расшатавшиеся нервы умножали все увиденное на десять, но... сейчас отец не казался мне грозным бессердечным куском бизнеса, а лишь уже немолодым, уставшим от повседневных проблем человеком. Вот он неосознанно потер переносицу, а вот раздраженно передернул будто затекшими от продолжительного нахождения в неудобной позе плечами... Я всмотрелся внимательнее - да, так и есть, лицо непривычно осунувшееся, под глазами угадываются темные круги. - Всю ночь не спал, - мама коснулась моей ладони, подтверждая неозвученные вслух мысли. Я вопросительно приподнял бровь, она лишь чуть грустно улыбнулась уголками рта. - Твое лицо - книга, родная, самая предсказуемая причем. - И что же заставило его бдеть, в то время, когда все добропорядочное население Японских островов смотрит разноцветные сны? - Да... дела, как обычно... - мама отвернулась к противоположному окну. - Ты ведь и сама все это прекрасно знаешь. - Угу, - невнятно промычал я в ответ, копаясь в памяти. Отец любил работать ночами. Всю мою сознательную жизнь, во всяком случае. Веки сомкнулись, память внезапно подкинула полустертую картинку из детства - мне десять или чуть меньше. Я болен. Вернее, тогда еще все-таки больна. Серьезно. Температура чуть не под сорок. Я с трудом сплю, сильный кашель раздирает грудную клетку, стоит лишь придать туловищу горизонтальное положение. Возле постели постоянно сидит либо мама либо няня. Мне снится что-то неприятное, я просыпаюсь вся в поту, тело колотит в лихорадке, сон и реальность растворились друг в друге, утратив четкие очертания краев. Я одна, няня куда-то вышла. Отчаяние пополам с прогрессирующим бредом захватывает сознание, я вскакиваю и вылетаю в коридор. В нем чуть прохладнее, и я немного прихожу в себя. Меня привлекает тусклая полоска света из-под двери, ведущей в кабинет отца. Какое-то время стою незамеченная, тихо наблюдая - он, уже тогда достаточно немолодой мужчина, сидит за столом, заваленном кучей бумаг, спина идеально прямая, взгляд сосредоточен, губы чуть шевелятся, подсчитывая цифры. Он снимает очки, устало трет покрасневшие глаза и, наконец, замечает меня. - Харука? Кто тебе разрешил вставать? - голос строгий, жесткий, привычный... - Мне приснился страшный сон, а Дзюнити-сан не было рядом... - шепчу я чуть слышно, дрожа уже от мысли, что он опять начнет ругаться, что я мешаю ему, и что не сплю, и что стою босиком лишь в трусах и футболке, хотя болею, и... и, по-хорошему, можно найти еще кучу причин. Отец внимательно смотрит на меня, после чего встает и берет с дивана шерстяной плед, в который меня можно завернуть с ног до головы, что он и делает. Подхватив меня, окончательно притихшую от удивления и непривычной заботы, на руки, он возвращается к столу. - Мне нужно тут еще кое-что доделать. А ты постарайся заснуть. Однако, не смотря на все возрастающую слабость, меня раздирает любопытство. Я всего лишь ребенок, но это взрослые считают, что дети глупы и не способны ничего понять из их взрослой жизни. Дети, возможно, не понимают, но с лихвой окупают эту неспособность чувствами и интуицией. Никогда отец не проявлял ко мне сколько-нибудь реальную, открытую ласку, заботу. Нет, заботился, конечно... но всегда через чужие руки. Он зорко следил за нянями и гувернантками, которые сменяли друг друга калейдоскопом в следствие любой малейшей оплошности, оплачивал многочисленные кружки и секции, которыми я была загружена под завязку, у меня был даже личный врач, который зорко следил за моим отменным здоровьем. Все школьные новости он узнавал от мамы, подарки передавались из дальних командировок через секретаря... Я не знаю, что толкнуло меня той ночью нарушить его уединение в тиши этого стильного, но мрачного, как и он сам, кабинета. Не иначе как мозг растаял от высокой температуры и временно стек пониже спины... Наутро я проснулась в своей кровати. Стоило чуть сдвинуться с места, и кожа ощутила привычный холодок шелкового постельного белья. Никакого намека на грубый, отчаянно кусающийся, шерстяной плед, в котором мне так уютно спалось на коленях отца, ни намека на него самого. А ведь это - одно из лучших мгновений детства... Помнит ли он об этом случае... Вряд ли. Не знаю, к чему и я сам вспомнил об этом сейчас... Видимо, усталый облик отца послужил тому причиной. Непонятная тоска сжала сердце при взгляде на него. Столь же внезапно, без какой-либо внутренней борьбы, пришло четкое осознание - он никакой не тиран и не деспот... несчастный человек, что всю жизнь боялся быть уличенным в какой-либо слабости. Даже в любви к собственной дочери. Крепостная стена, которую он воздвиг вокруг себя, оказалась не по силам ребенку. Лишь однажды мне позволили заглянуть в калитку, но наутро все стало как прежде. Дети быстро все забывают. Забыл и я... Та ночь была единственной, а мою повседневную жизнь уже наутро наполнили привычные дни под его молчаливым наблюдением издалека через третьих лиц. Няни и гувернантки постепенно сменились молчаливыми, неулыбчивыми секьюрити, безликими тенями маячащими за спиной богатой наследницы. О, как это раздражало в четырнадцать лет... Совсем немногого потребовалось, чтобы убедить, прежде всего самого себя, что он ко мне равнодушен. Что ему плевать на мои чувства, мысли, желания. Главным помощником в этом стал переходный возраст, а позже - фиктивный брак, выставленный им как условие моей самостоятельной жизни. Лишь сейчас я задумался об обратном. За последние дни у меня было достаточно свободного времени, чтобы тщательно проанализировать не только свои ошибки в отношениях с Мичиру, но и всю мою жизнь до ее появления в ней. Дерзкая, неуступчивая, вечно спорящая девчонка, день за днем бросающая вызов обществу и моральным устоям, закладываемым им в каждом с пеленок. Самоуверенная, ни в грош не ставящая никого. Упертая в своем стремлении быть не такой как все, не стесняющаяся этого, а, наоборот, открыто признающая это на каждом шагу. Мне было плевать что думают обо мне окружающие, что шепчут за спиной. Мне было плевать, как это может отразиться на его репутации в жестоком мире бизнеса, политики. Что об этом не принято кричать на каждом углу, как готова была кричать я. Что за вызов обществу, за несоблюдение негласных правил внешней благопристойности этой зловонной клоаки можно очень хорошо поплатиться. Мне было абсолютно, совершенно все равно. В правом нагрудном кармане дизайнерской куртки всегда лежала платиновая кредитка, бак обожаемой штучной Феррари был полон, а двери огромной, почти двухсотметровой квартиры в одном из небоскребов центра Токио каждый вечер гостеприимно распахивали двери перед очередной снятой в клубе девицей. Я наслаждалась жизнью во всех, самых низменных ее смыслах, я беззастенчиво пользовалась ее дарами, при этом презрительно морща нос при необходимости хоть крохами платить по счетам. Я купалась в жалости к самой себе, ведь отец не любил меня... Как я сделала этот вывод? Очень просто - ведь он отказывался принимать меня такой, какая я есть. Я настолько вскультивировала, взрастила в себе эту уверенность, настолько сжилась с нею... О, как же мне было удобно так думать. И не пытаться хоть на миллиметр пойти ему навстречу. - Харука, пристегивайся, - его голос будто пробудил меня ото сна, заставив подскочить от неожиданности. Раздражение, проскальзывающее в нем, навело на подозрение, что повторил он это уже не раз. Сейчас он смотрел на меня, повернувшись вполоборота на переднем сидении, рядом с пилотом. Когда они успели сесть, я за размышлениями не заметил, - сколько еще просить тебя об этом? Мама резко отвернулась к окну, явно избегая встречаться с отцом взглядами. Вот опять, - показалось, или в его тяжелом вздохе мелькнула грусть? Озадаченно проморгавшись, я потянулся за ремнем. Все было не так, все было не то, и это тревожило и напрягало больше всего. Тягостное молчание зависло в салоне на минуту, мы будто подсознательно договорившись между собой, смотрели в четко противоположные стороны света, благо, что план рассадки это позволял. Каждый думал о чем-то своем и сокровенном, лишь пилот был просто серьезен и сосредоточен на текущих задачах, и больше ни на чем. - Портится погода, - обеспокоено произнес он, всматриваясь в постепенно укутываемое серыми облаками небо, однако в следующую секунду уверенно ответил на вопросительный взгляд отца, - Не беспокойтесь, Томоэ-сан. Успеем и долететь и небольшую обзорную экскурсию над Тибо сделать, если пожелаете. Но вот с возвратом назад в Токио могут возникнуть трудности. - Полетели. Там разберемся. Стрекот набирающих обороты лопастей пропеллера заглушил последние слова, в следующую секунду, чуть дернувшись, вертолет оторвался от земли.