кухни

— так, а ну не жрать! — чанбин просыпается на запах и шум с кухни, в одних семейниках, почесывая задницу, выходит на кухню, где хенджин уже воркует около микроволновки. — это я для себя приготовил, гадина неблагодарная, — хенджин посыпает тарелку лапши сыром и ставит обратно в микроволновку на полторы минуты, — в ковшике лишняя осталась, ее можешь съесть. — без всего? — чанбин с интересом заглядывает в ковшик на плите, там валяются от силы полторы лапшички-пружинки, одиноко пышут теплом и блестят маслом. — я их пересолил, так что с солью, — микроволновка пикает, но хенджин не обращает внимания, открывает окно на полную и садится на подоконник покурить. никто не отберет у него воскресенья. чанбин ставит на стол деревянную подставку под горячее, садится и начинает есть цинковой вилкой прямо из ковшика, царапая дно до скрежета и неприятных мурашек. с окна дует холодный утренний ветер, задувает хвану прямо в поясницу, но тот будто бы и не реагирует, скидывает пепел на улицу и открывает на телефоне вкладку недочитанного вчера фанфика. на кухню приходит уён и его новая девушка — здороваются, не отлипая друг от друга, залезают в холодильник, воруют йогурт мины и уходят под пошлый хохот и причмокивания. чанбин не оборачивается, только с агрессией царапает вилкой днище посудины, пока последняя лапшичка убегает от него. хенджин слезает с подоконника, отпивает коллы со стола, игнорируя подпись корявым маркером «мина» — в их не-коммунальной коммуналке нет понятия «личное», в этой съемной квартире на пятерых царит и процветает коммунизм. от всех по возможностям, всем по потребностям. взгляд скользит по крепким широким плечам, цепляясь за красные укусы и засосы, собственные следы от ногтей и мелкие ожоги от сигарет — чанбин не искусство, он — профессиональный артхаусный вандализм на задней стене дворца творчества, он — нецензурные надписи на асфальте перед памятником ленина, он — разрисованные синей ручкой школьные парты. хенджин — дворец творчества, памятник ленина и парта. — как там у тебя с батей? — чанбин наливает себе чая, заваривает прошлогодним пакетиком гринфилда и усаживает к себе на коленки, — если надо, мы можем и йеджи пристроить, с нами или с девчонками из третьего района… — ну какой же ты хороший, — хенджин ерзает на острых волосатых коленках, — она все равно у бабушки на западном сейчас живет, так спокойнее. чанбин понимающе кивает, сжимает талию пальцами — целует ключицы своими жирными от лапши губами, сдувает с плеч длинные волосы. интимно, тайно, только для двоих. на телефон хвана приходит уведомление, тот открывает, а потом подскакивает, как ошпаренный, скрывается за дверью комнаты. чанбин устало вздыхает, подбирает чьи-то спортивки в коридоре (по-девчачьи слишком узкие в паху, видимо, мины) и выходит из квартиры — постоянно одни и те же отговорки, которые заседают калием в костях, никотином в легких и камнями в почках — «дела», не требующие отлагательств. они никто друг другу, как-никак. забытые в микроволновке макароны с сыром съедает проснувшаяся около двенадцати дня после ночной смены мина.