Сбрасывая смерть в море

***

      — Эй, Блэк!       Мальчишка в круглых очках оборачивается на знакомый бесячий голос, вытаскивает изо рта малиновый леденец на палочке и растягивает сладкие губы в улыбке.              — Я Поттер.              Другой мальчик, светленький, смазливый, красивый той красотой, которую Рафаэль писал на своих картинах, подходит ближе. Он будто только сложил свои ангельские крылья, чтобы никто их не увидел, чтобы никто не понял, что они ненастоящие.              Искусственные, вырезанные заботливыми мамиными руками из бумаги и ваты. Ни с чем божественным этому ангелу было не по пути. Не в этот раз.              — Конечно.              — Чего тебе, Малфой?              За спиной раздается сигнал Хогвартс-экспресса, с паром в ночной Хогсмид врываются звуки неугомонных первокурсников, пораженных красотой и бегущих на зов великана-лесника.              Гарри Поттер (не Блэк) неприязненно морщится, взглядом выискивая свободную карету.              — У нас сегодня небольшая вечеринка, — говорит Малфой, двумя холеными пальчиками перенимая конфетку. — Приходи.       Улыбается. Языком, таким же умелым, как и острым, пробегает по карамели. Слишком доступно по мнению Поттера. Недостаточно опасно. Не заинтересовал.              — С удовольствием, Драко, — лжет Поттер.       — Брось, — усмехается тот. — Будет весело.       Драко Малфой знает, что его слова ничего не изменят. Что Гарри Поттер уже все решил. Что у Гарри Поттера есть дела поинтереснее студенческих попоек. Нет — значит нет, но, к сожалению, никакой конкретики.       А еще Драко Малфой знает, что Гарри Поттер та еще сука. Пусть и не Блэк.       Не Блэк вскидывает руку, тормозит первую попавшуюся карету и выпроваживает из нее четырех второкурсников-когтевранцев и — талантище — не промолвив при этом ни слова.       То, что Гарри Поттер — сука, знал не только Драко Малфой. Об этом знали все, кто хоть раз встречал мальчика в круглых очках и со шрамом.       Гарри садится в карету, окинув взглядом запряженного фестрала, и уставляется на Малфоя.       Они не друзья.       Пожалуй, их общение можно было даже называть вынужденным. Рауты, семья, абсолютное наплевательство на нравственность и совместные уроки десять месяцев в году — все, что их связывало.       На соседнее от Драко сидение пристраивается Паркинсон. Вжимает беднягу в подлокотник и, словно дементор, присасывается к губам. Она приносит с собой ароматы никотина и карамели, совсем немного цветов и какой-то дикости. Порывистости. И совсем немного ненависти.       Поттер отворачивается. Проявление привязанностей отвратительно ему. Паркинсон, словно только заметила его, гаденько улыбается.       — Привет, Блэк. Давно не виделись, — как по бумажке здоровается она.       Наверное, Драко в очередной раз пытался наставить ее на путь дружественного общения со своим полу-другом - полу-родственником.       «Брось, Гарри, она классная», — говорил он каждый раз, когда лицо Поттера кривилось в отвращении при виде девушки. Гарри же в ней ничего «классного» не видел, собственно, как и она в нем. Паркинсон была разбалованной, перелюбленной шлюшкой, отчего-то считавшей, что они с Малфоем поженятся, и на фоне этой святой уверенности, качавшей права если не во всей школе, то в Слизерине точно. А Поттер... Она наверняка думала о нем так же, как и он о ней: разбалованный и перелюбленный.       И это было правдой.       Гарри Поттер всю свою жизнь знал, что он — самое ценное, что есть у его семьи. Что он получит все, чего только пожелает, и в большинстве случаев ему даже не придется просить.       — Целые сутки, Паркинсон, — не поворачиваясь отвечает он. — Лучшие двадцать четыре часа в моей жизни.       Она улыбается, словно поняла сарказм. Улыбается, словно вчера на «семейном» ужине они не поцапались. Словно все хорошо.       Но Драко на это ведется, прижимает ее рукой, перекинутой через плечо, и звонко целует куда-то в скулу или даже ближе к глазу. Гарри не знает.       Он все еще не смотрит.       Недобитая мертвая лошадь тащится до безумия медленно, поэтому в Большой зал Поттер заходит раздраженный всем на свете: крикливыми студентами, тупыми выражениями лиц преподавателей, ехидным «покасики, Блэк» от Паркинсон, и даже запах этого его раздражает.       Стол Гриффиндора обыкновенно шумный. Гадкий. Яркий. Омерзительный. Гарри ненавидит свою принадлежность к этому факультету. На самом деле, он ненавидит все это проклятое место, по ошибке называемое школой магии и волшебства.       Пятый курс — ни много, ни мало — всего три года осталось.              Всего три.              А что потом?              А потом он просто попытается забыть школу, как страшный сон.              Гарри Поттер садится у самого края стола, поближе к выходу. Мимо пролетает распределение первокурсников, туда же — приветственное слово их немного безумного директора, когда подают ужин — праздничный, согласно задумке — из всего многообразия (безобразия) Гарри нравится только графин воды.       Он переводит взгляд на преподавательский стол и впервые за весь вечер ему не хочется что-нибудь в кого-нибудь кинуть. Там, между Флитвиком и Хагридом сидит Сириус.       Сириус Орион Блэк Третий.       Его опекун, его крестный отец, его любовник.       Его Сири, его Бродяга, его папочка, его единственное счастье в этом горьком, жалком мире.       Его любовь.       Без страха, без сомнений, без оглядок на прошлое и настоящее — его любовь.       Любовь, как бывает только в пятнадцать, как бывает только на выдохе, как бывает только с черными лощеными, длинными кудрями под пальцами и теплыми, чуть шершавыми губами, шепчущими звериное, голодное «мой» в потный, истерзанный зубами, загривок.       И если любовь была другой, Гарри она была не нужна.       Внезапно (будто не ждал этого, как же) он ловит взгляд серых пытливых глаз на себе. Улыбается в ответ.       Сириус вскидывает бровь и чуть наклоняет голову. Едва заметно и как-то даже немного по-собачьи.       О, Гарри нравилось по-собачьи.       Чтобы колени о ковер — в кровь, чтобы с ладоней падать на локти, отчаянно пытаясь подняться обратно и так же отчаянно понимая, что бесполезно. Чтобы эти ровные, белые, идеально гладкие блядские зубы до боли вгрызались в кожу на костлявых лопатках, а сильные пальцы, увитые перстнями, стискивали шею, не позволяя вдыхать, не позволяя издать и звука. И все, что остается, — подмахивать. Если к тому моменту, как они доходят до по-собачьи, конечно, остаются силы.       А остаются они у Гарри редко.       Этот же наивный наклон спрашивал такое емкое, коварное и совершенно непозволительно соблазнительное «Что?».       «Привет», — моргнув в ответ, здоровается Гарри. Так, словно утром перед выходом не зацеловывал его сейчас растянутые в улыбке губы до покрасневшего, болезненного воспаления. Кажется, будто в самом уголке до сих пор капелька запекшейся крови.       Сириус никогда не убирал следы Гарри на своем теле.       Как бы они не скрывались, как бы не держали свои недопустимые отношения в тайне, Сириус никогда этого не делал. И хотя самого Гарри довольно часто — каждое утро — приходилось тормозить в дверях спальни, чтобы залечить истерзанные шею и спину, покусанные бедра и запястья в синяках, опасаясь, что в дом могли внезапно нагрянуть гости, Сириус Блэк вполне себе был счастлив и в праве игнорировать любые вопросы на этот счет.       Мужчина на своем месте приподнимает вилку с нанизанным помидором: «Ты поел?»       Гарри дергает уголком губ и щекой, закатывает глаза: «Ненавижу хогвартскую еду».       «Не выводи меня из себя, Гарри» и опасно прищуренные глаза.       В ответ — «Не то что?», вздернутая бровь и закушенная в попытке скрыть улыбку губа.       Гарри видит, как желваки на любимом лице дергаются, и поджатыми губами добавляет: «Я помню, прости...»       Он вспоминает, как несколько дней назад, раскинувшись на остывающих простынях и перебирая влажные от пота темные пряди Сириуса, он почувствовал, как губы, прижатые к животу, шевелятся.       «Я люблю тебя», — могли сказать эти губы. Или «Тебе лучше остановиться, если утром планируешь встать с кровати», или даже «Отсосать тебе?», вот только когда Сириус отстранился, сказали они совсем другое:       — Мы не можем трахаться в Хогвартсе.       Гарри тогда страшно разозлился, даже заколотил ладонями по груди в зацелованных татуировках, долгие полминуты обиженно молчал, дуясь в стену, а потом, на выдохе, согласился. Понял. Принял.       Они и так рисковали слишком сильно.       За их пару месяцев они и так едва трижды не попались. И при чем как — совершенно по глупости.       Первый раз — это был их самый первый, конечно же, пьяный поцелуй — Драко Малфой, с которым они приговорили бутылку Огденского, свистнутую у Люциуса, такой же не вяжущий лыка, отчего-то решил вернуться в гостинную и перепроверить, в порядке ли его собутыльник. Сам собутыльник, упоенно запихивающий язык в глотку своего крестного и едва не кончающий от того, что ему отвечают, слишком вовремя, отпихивая предмет вожделения, решил перекинуться через спинку дивана и фантасмагорично сблевать желчью, виски и лакричными тянучками на персидский ковер ручной работы.       Ковер в потом пришлось выкинуть, вместе со всеми возможными девственностями.       Второй раз случился спустя несколько недель на именинах кузины Сириуса Андромеды Тонкс. Ее дочка Нимфадора притащила на праздник парня, и им, конечно, не позволили спать вместе. Поэтому, по счастливому стечению обстоятельств и из-за маленького количества комнат в магловской квартирке, Сириусу и Гарри пришлось спать вместе. Сложно вспомнить, кто не удержал себя в штанах первым, и почему они вообще забыли о том, что по крайней мере номинально один из них был взрослым волшебником, но когда Тед, муж Андромеды, настойчиво постучал в дверь их комнаты и спросил, все ли у них в порядке, Сириус лишился огромного клока волос, а Гарри почти лишился члена.       И это неловкое «Э... Да, мистер Тонкс... Тед. У нас всех хорошо, просто... эм... одеяло, ну знаете, немного запуталось. Да-да, уже все хорошо, большое спасибо. И вам спокойной ночи, простите за шум». А между слов шипящее: «Зубы-зубы-зубы, блять, Сириус, больно!»       В третий раз их не то чтобы прям застукали, но это было куда опаснее и ближе, чем все остальные провалы.       Ремус Люпин был оборотнем.       Оборотнем со сверхслухом и сверхобонянием. К счастью, у него не было сверхдедукции, поэтому когда он в один из выходных дней рано утром внезапно нагрянул в дом на Гриммо, где в хозяйской спальне наверху всего час как перестала яростно поскрипывать кровать, Ремус был крайне удивлен фактом того, что от его лучшего друга несло сыном его другого (мертвого) лучшего друга, и наоборот. Дорогого гостя усадили в гостинной и оба хозяина дома отправились на кухню — чай заваривать. На деле же Гарри яростно шипел на Сириуса за то, что тот забыл обещание Ремуса наведаться в гости, а Сириус рычал на Гарри за то, что тот перед сном отговорил — обвился руками и ногами, укладываясь головой на грудь — от принятия душа. Затем, под свист чайника и убегающий кофе, Сириус примирительно сыпал крошечными алмазами-поцелуями по лицу Гарри, а Гарри плотнее запахивал на себе его огромный халат и жался ближе.       Ремус же, завидев не лучшее состояние лица друга, покрасневшие глаза мальчика, зашуганного домовика, что даже не выполз из своей конуры поорать на «грязную тварь, оскверняющую своим присутствием дом великой семьи», а затем тихие злобные, недовольные шепотки на кухне и натянутые улыбки после, — разумеется сложил все части пазла воедину и получил картину типичной семейной ссоры эмоционального подростка в пубертате и не менее эмоционального и пубертатного взрослого.       Они тогда, конечно, клятвенно пообещали Ремусу спокойно поговорить, обсудить все недостатки друг друга и прийти к компромиссу. И именно так и поступили, только результатом был не компромисс, а нерушимое правило трех если — если они привлекают хоть каплю внимания, если они не предоставлены сами себе и если существует даже одна вероятность того, что одного из них спохватятся — они не прикасаются друг к другу, и уж тем более не трахаются на каждой более или менее подходящей поверхности.       Хогвартс безобразнейшим образом собрал в себе все три если. Поэтому у Гарри теперь было на один повод больше считать школу самым отвратительным местом в мире.       Сириус за преподавательским столом кажется полностью увлеченным разговором с Флитвиком и МакГонагалл, и Гарри тяжело вздыхает, за лето привыкший ко всеобъемлющему вниманию мужчины только на свою персону.       Он отворачивается, переводя взгляд на стол факультета, когда замечает два одинаковых лица, с интересом его оглядывающих. Близнецы двигаются по скамье к самому краю стола, с шорохом толкая свои тарелки, и улыбаются. Гарри закатывает глаза, готовясь к спектаклю одного актера, не смотря на то, что актеров было двое.       — Привет, Поттер...       — ... или Блэк.       Гарри салютует им вилкой, с уныло висящей на ней картофелиной, жестом разрешая называть себя, как им вздумается, хоть самой феей Морганой.       — Как твои...       — ... дела...       — ... каникулы...       — ... здоровье...       — ... семья...       — ... садовые гномы...       — Что? Садовые гномы? Дред, откуда у него садовые гномы?       — Не знаю, Фродж, а почему нет?       — В общем, мы рады тебя видеть! — заканчивают они одновременно.       Гарри, только и успевая переводить взгляд с одного на другого, обреченно бросает вилку в тарелку. Пусть Сириус будет хоть трижды в ярости, но к еде он сегодня прикасаться отказывается.       — Что вам нужно? — спрашивает он, наконец собрав мозги в кучу.       С этими двумя совершенно невозможно было разговаривать. Хотя, на самом деле, близнецы ему нравились — было в них что-то... своеобразное, и, может, они даже могли бы подружиться, если бы только не тот случай на втором курсе.       В школе тогда творилось черт знает что — открылась некая Тайная комната, какой-то наследник Слизерина ходил по коридорам и превращал студентов в камень, совет попечителей стоял на ушах. Гарри-второкурсник в один из вечеров совершенно беззаботно угостился у близнецов конфеткой, которая спустя пару часов, когда он шел с отработки у Снейпа, превратила его в камень. Ощущения были жуткими — словно все тело парализовало, и тяжело было даже вздохнуть. Его, бессознательного, нашел Сириус, патрулируя коридоры. Гарри не знал — на самом деле и не хотел знать — что случилось, когда Помфри сказала, что это не проклятие пресловутого наследника Слизерина, а чья-то не очень хорошая шутка; не хотел он знать и то, что происходило за закрытыми дверями кабинета директора при лично беседой с четой Уизли, где Сириус говорил уже не как профессор школы, а как родитель, который чуть не потерял ребенка. Гарри думал, что судя по тому, какой дорогой с тех пор его обходит не только Гриффиндор, но и вся школа, разговаривал Сириус не только как родители и опекун, но и как Блэк. Со всем своим типичным жутким безумием, устрашающей магией нараспашку, связями-властью-деньгами и всем, что идет в комплекте, если ты Блэк.       А в прошлом году близнецы как-то пронюхали про его волшебную карту — карту Мародеров, как гордо звал ее Сириус, и с тех пор началось несколько необычное, опасное для обоих сторон сотрудничество между Гарри-мой-крестный-тебя-выпотрошит-Поттером-не-Блэком и двумя совершенно безбашенными близнецами Уизли, которые даже под страхом смерти не могли остановиться в своих затеях.              Фред и Джордж подсаживались к нему в Большом зале или ловили в коридорах между уроками и, что Гарри в них нравилось, сразу предлагали условия сделки — а там уже сторговаться дело за малым.       — Итак? — напомнил о себе Гарри, устав наблюдать за их переглядываниями.       Первым заговорил Фред — у него был криво повязан галстук:       — Если коротко, то нам нужна твоя карта.       — И, разумеется, твое молчание, — закончил Джордж.       Гарри, выдерживая драматичную паузу и наслаждаясь их бегающими глазами, допил воду. Поставил кубок на стол. Несколько секунд методично ковырял ногтем стол и хмурился.       — Не знаю, парни. — Он повернулся в сторону преподавательского стола, где по левую руку от Дамблдора сидела жабоподобная тетка в розовом и морщила носик на слова директора. Затем взгляд непроизвольно скользнул по Сириусу, его разговор с Флитвиком уже перерос в спор. Потом нужно будет обязательно спросить, в чем там дело. — Теперь у вас на одну угрозу больше, — пожал плечами Гарри, возвращаясь в реальный мир.       — Поэтому нам и нужна...       — ... твоя помощь...       — ... содействие...       — ... поддержка со всех возможных фронтов...       — ... если ты понимаешь, о чем мы.       Поттер покачал головой:       — Если честно не очень. Хотите насолить госпоже инспектору — пожалуйста, мне-то с этого какая выгода?       — Брось, Поттер, уверен, что профессор Блэк будет счастлив проучить зазнавшуюся жабью рожу, ну же, — умоляюще уставился на него Фред.       Гарри закатил глаза.       — Профессор Блэк будет счастлив исключить вас к Мордреду после этого. Убьет трех зайцев одним махом. Если вы понимаете, о чем я.       Близнецы одинаково нахмурились. Переглянулись. Гарри видел, как рука Джорджа предостерегающе сжалась на колене брата, а Фред отстукал странный ритм по его бедру, страшно округляя глаза и косясь то в сторону Амбридж, то в сторону Блэка. Гарри вдруг стало интересно, кого они опасались больше, и он уже был готов спросить, когда близнецы повернули к нему лица и одновременно кивнули.       — Нам плевать на исключение, — тихо и совершенно серьезно начал Фред.       — Мы не собирались оставаться в Хогвартсе, у нас теперь есть...       Он замялся, и Гарри кивнул, понимая, что речь идет об их идее собственного магазинчика на Косой алее.       Джордж продолжил:       — Но раз пошла такая пляска, — он бросил короткий взгляд, но не на стол преподавателей, а на золотое трио гриффиндорцев, сидящее в эпицентре шума. О, да, Гарри слышал россказни Избранного о возвращении Неназываемого, но Сириус сказал, что мальчик скорее всего слишком сильно ударился головой или нанюхался растений в своих теплицах на пару со Спраут, и теперь рассказывает всякие небылицы.       — У ребят будут проблемы, если эта Амбридж останется в школе, — закончил Фред.       — Какие проблемы? — спросил Гарри. — Что они уже опять задумали?       Близнецы замялись.       — Мы не можем тебе сказать.       — Ну... не говорите, — усмехнулся Гарри, вновь принимаясь копаться вилкой в тарелке.       Внезапно он почувствовал прожигающий взгляд на своем затылке, и судя по округлившимся глазами напротив, Фред и Джордж тоже. Время пошло на секунды.       Гарри в кармане сжал карту так, чтобы ее бумага издала хрустящих звук, и, сверкая глазами, зашептал близнецам:       — У вас осталось секунд двадцать, чтобы рассказать мне то, что я хочу, прежде, чем вам устроят варфоломееву ночь. Это последний шанс, Уизли, и если чертова карта так сильно вам нужна, лучше вам дать мне подробный, честный ответ, и лучше, чтобы он мне понравился.       Гарри из-под локтя посмотрел на преподавательский стол. Сириус уже спускался с парапета в проход между столами Гриффиндора и Когтеврана, а сидящие ближе всего студенты, заметив его, кивали в приветствии. Гриффиндорцы затихали, зная буйный нрав, Рейвенкло уважительно провожали взглядами, а каждая студентка пускала слюнки и мочила трусишки — хоть выжимай.       Профессора Сириуса Блэка любили, уважали и боялись, подлизывались и подхалимничали, заглядывали ему в рот, стабильно три раза в день пытались соблазнить, но хуже всего было не это. Хуже всего было то, что профессор Сириус Блэк знал, какое впечатление производил на людей.       Аристократичными резкими чертами лица, высокими острыми скулами, серыми холодными глазами, прядями волос, как вороново крыло; летящей походкой, фигурой, словно из-под руки умелого скульптора, не говоря уже о положении в обществе, трескающимися от переполненности стенами хранилищ в Гринготтсе и статусе холостяка; со всей своей романтизированной агрессией и резкими словами, одинаковым отношением ко всем студентам и преподавателям — что ж, объективно, в профессора Сириуса Блэка невозможно было не влюбиться.       И вот, этот самый профессор, злой, как тысяча гиппогрифов, шагал к своему подопечному, который, вопреки всем словам и наставлениям, общался с самыми опасными преступниками-рецидивистами Хогвартса.       Джордж, поглядывая то на брата, то на профессора, то на самого Гарри, не выдержал первым:       — Они собираются создать что-то вроде клуба дуэлей, чтобы учиться применять боевые заклинания, чтобы быть готовыми, когда начнется война, — торопливым шепотом выпалил он и потянулся рукой под столом. — А теперь давай карту.       — Кто будет входить в этот клуб? — не унимался Поттер, крепко стискивая бумагу.       Позади уже доносились «Добрый вечер, профессор Блэк» и «Здравствуйте, профессор Блэк», и Гарри ухмыльнулся — адреналин ударил по голове и разлился по телу приятным, давно забытым, словно из прошлой жизни, теплом.       — Невилл, Рон, Гермиона — организаторы, — зашептал Фред. — В основном Гриффиндор и Пуффендуй, только для своих. Пара людей из Когтеврана, и никакого Слизерина.       Гарри, удовлетворенный ответом, позволил цепким пальцам Уизли увести карту.       — Мы надеемся, ты не станешь использовать эту информацию?..       — Раньше надо было думать. А сейчас, — Гарри оглянулся на Сириуса в паре десятков шагов, — вам лучше убраться отсюда поскорее.       Джордж едко, немного разочарованно, как всегда при их разговорах, усмехнулся:       — Мерлин, Поттер, кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты сука?       Гарри ничего не успел ответить. Вот близнецы перекидывают ноги через скамью, поднимаются, а следующую секунду их уже нет, и только тихий вкрадчивый, пускающий по венам магловское электричество голос:       — Мистер Поттер.       И послушно невинное в ответ:       — Добрый вечер, профессор.