***
Гарри сидел на парапете Астрономической башни, свесив ноги в темную бездну. Болтал ими, словно дразня распахнутую пасть, отдавался на милость гробовой тишине и порывам ветра. Две недели. Сириус игнорировал его уже две недели. Не глядел в ответ в Большом зале, сразу после уроков убегал из кабинета, по вечерам не открывал дверь в обычно такие гостеприимные покои, сколько бы Гарри не стучался и сколько бы не сидел под порогом, как побитая собака. Ему не открывали. Ему не отвечали. Его забыли. Оставили на милость судьбе или Богам, или еще кому. Какая теперь разница? На фоне совсем уже тотального одиночества Гарри, казалось, рассорился окончательно со всеми, с кем только было возможно — с Малфоем, с младшим Уизли, кичащимся своим знаком старосты, будто это хоть что-то значило для Гарри, и даже нарвался на очередную отработку у Снейпа. Последний бесил особенно сильно, но это было настолько обыденно, что в какой-то момент Гарри даже не понял, что начал хамить преподавателю в открытую. Стоило ему только открыть рот — и баллы с Гриффиндора летели, как головы с плеч. Он переводит взгляд на наручные часы, что когда-то, еще на первом курсе, ему подарил Сириус. Ремешок он уже застегивал на последнее отверстие. На циферблате почти полночь — отбой был час назад. Стоило вернуться в спальню, если он не хотел попасться Филчу. Или, по крайней мере, если он не хотел заболеть. Внезапно, выкидывая сердце прочь, на его плечи ложатся знакомые теплые руки. Опрокидывают спиной назад, прочь от пропасти под ногами. Прижимают к груди. Гарри прикрывает глаза, надеясь, что если это ложь его затуманенного мозга, то она никогда не подойдет к концу. Края теплой мантии обхватывают его под грудью, вмиг погружая в родной жар, наполненный любовью и безопасностью. — Мой маленький самоубийца, — шепчут губы в ухо, оцарапывают зубы, колется щетина. Гарри разворачивается, прижимаясь ближе, зарывается в мантию и в Сириуса, утыкается носом в плечо, а руками стискивает так сильно, что даже сквозь сюртук, жилетку и рубашку наверняка оставит синячные отпечатки пальцев на ребрах. — Как ты нашел меня? — Глупый, — улыбается в макушку, — я всегда тебя найду. Где бы ты ни спрятался... Мальчик усмехается. От слов становится смешно и горько, внутри ломается все, что было не доломано раньше. — Две недели, Сириус. А когда-то ты и вздохнуть, казалось, без меня не мог. Мужчина раздраженно цокает языком, чуть отстраняется, чтобы провести пальцами по любимому лицу, заправляя отросшие пряди за ухо. — Нам нужно серьезно поговорить, Гарри. Гарри думает, что Сириус сейчас скажет, что они больше не могут продолжать эти их странные отношения, что они должны прекратить и вернуться к тому взаимодействию, что было до этого лета. А потом, упиваясь подростковым максимализмом, он думает, что откинуться прочь с парапета, на котором все еще сидит, не такая уж и плохая идея. Но вместо этого он с тихим смешком говорит: — Гарри? Видимо, что-то действительно серьезное. Не думаю, что хочу это слышать. — Боюсь, придется, щеночек... Сириус крепко сжимает его плечи, отстраняя от себя, словно присоску от стекла, отводит взгляд и несколько раз грубо вздыхает, настраиваясь, собираясь с духом и, быть может, даже подбирая слова. И это пугает — у Сириуса никогда не было фильтра между языком и мозгами. — Это по поводу Драко Малфоя, — начинает он, а потом неловко замолкает. — Что с Малфоем? Нарцисса опять нажаловалась тебе, что я его послал? Но он бесит меня! Или?.. — Гарри облегченно смеется. — Погоди. Ты что, ревнуешь? К Драко? К хорьку? Сириус, это совершенно... — Нет-нет, радость моя... — прерывает его мужчина. Притягивает его лицо к себе и целует так ласково и осторожно, словно боясь разрушить улыбку. — Я никогда бы тебя так не оскорбил, ты же знаешь. — Гарри настороженно кивает, обещая себе потом еще раз вернуться к этой теме. — На самом деле, — снова пробует Сириус, — помнишь, в прошлом году после Турнира... Невилл Лонгботтом сказал, что Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся? Ему никто, конечно, не поверил, и до сих пор не верит, а все, что пишут в «Пророке», это... В общем, тогда Лонгботтом сказал правду, Гарри. Темный Лорд возродился. — Что? Сириус, что за бред? Ты сам сказал, что он солгал! Как такое может быть? Сириус обхватывает ладонями его челюсть, шею и касается большими пальцами губ, безмолвно прося быть потише. — Я... Я такой идиот, Гарри. Думал, что если не говорить вслух, то ничего будто и нет. Спрятать голову в песок, закрыть глаза и... И держать тебя от этого как можно дальше. Мне так жать, Гарри, я все испортил. Все, с самого начала. Гарри чувствует, как что-то темное, что-то болезненное, что-то из прошлого, о котором они не говорят, скребет внутри, разрывая раны когтями. — Ты ничего не испортил, Сириус, — мягко говорит он. — Я люблю тебя. Очень люблю. Больше жизни. Мужчина кивает и болезненно улыбается. — И это все, что имеет для меня значение. Но... Мы стоим на пороге войны, Гарри. И сторона уже выбрана. — И что? — пожимает плечами мальчик. — Вот так просто кинемся грудью на амбразуру, слепо пойдем за Дамблдором и его Избранным? Нет, Сириус, не говори глупостей. — Это не глупости, — строго отрезает он. — Война - это не глупости. Мы должны... Гарри отталкивает его от себя и спрыгивает с парапета, делает несколько шагов внутрь, словно загоняя Сириуса в ловушку. — Кому мы должны? — шипит он. — Кому, Сириус? — Твоим родителям! — восклицает мужчина. Затем, словно испугавшись собственного голоса, продолжает тише. — Я должен им хотя бы это. Защитить тебя, продолжить то, что они начали. Защитить нашу страну, Гарри, нашу родину и всех, кто тут живет. Гарри Поттер хмурится. Если он что и ненавидел больше, чем разговоры о своих покойных родителях, так это когда о них говорил Сириус, обвиняя во всем себя. Он поправляет очки, смахивает со лба вновь выбившиеся пряди и глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться. Сириус был самым порывистым и эмоциональным человеком, которого Гарри знал, поэтому он сам невольно с каждым годом становился чуть спокойнее, немного разумнее, менее нервным. Менее ребенком. Окружающие всегда говорили, что они идеально дополняют друг друга, и Гарри надеялся, что это правда. — Они мертвы, Сириус, — как может спокойно говорит он, не в первый раз повторяя одни и те же слова. — Ты никому ничего не должен. В их смерти нет ни твоей вины, ни их, ни Дамблдора, ни Снейпа. Виновен только тот, кто их убил. А ты, с тех самых пор, как назвал себя моим крестным, как назвал себя моим опекуном в Министерстве... Сириус, — Гарри делает шаг ближе, становясь вплотную, обхватывает ладонями лицо и смотрит прямо в глаза. — С тех пор, как ты назвал себя моим, с тех пор, как... как сказал, что любишь меня, — его голос срывается, надламывается и скрипит, словно давно не работающий механизм, — ты больше не можешь просто пойти и, сломя голову, броситься в войну. Потому, что я тоже тебя люблю. Потому, что я не могу потерять тебя. Сириус сгребает его в охапку и долго-долго держит в объятиях. Его трясет от рыданий, от боли, от того, что под именем совести в глубине души все еще живо и трепыхается, заставляя хлестать о прибой волнами агонии. — Я знаю, знаю... — шепчет он в волосы. — Ты не потеряешь, клянусь тебе, Гарри. Но Гарри его клятвы не нужны, он понимает, что Сириус уже все решил, и что его решение не изменить ни слезами, ни мольбами, ни угрозами. Сам Гарри был таким же, как Сириус, а Сириус, объективно, был дураком. — Все мое детство, — тихо говорит он, понимая, что слова его ничего не изменят, — ты показывал мне их фотографии. Где они обнимаются, смеются, и ту, мою любимую, где они танцуют в Центральном парке. Помнишь? Ведь тогда тоже шла война. А они улыбались, но... Но все смерти, вся боль — все это было в их глазах, пусть и на краткие мгновения затуманенных радостью. И... в их взглядах, было столько надежды. Как и в твоих. И... знаешь, что? Сейчас они мертвы, кормят червей в парной могиле под серым, поросшем мхом надгробием, сейчас они всего лишь удобрение для цветов, что мы с тобой каждый год там садим. — Гарри замолкает, чувствуя, как горячие слезы его любви, его жизни вновь катятся по шее. — Я всегда говорил себе, что они герои. Что только потому, что мертвы они — живы сотни других людей, но... но на самом деле... Я бы отдал многое, чтобы они были трусами. Сириус ничего не отвечает ему. Он просто прижимается, просто утыкается носом в шею, и Гарри знает, что, обернись он сейчас собакой, скулил бы и выл на полную луну, отдавая ей хоть частичку боли. — Я знаю, что ты уже все решил, — наконец говорит он, когда на горизонте начинают появляться первые предрассветные лучи, а ноги и спина смертельно затекают. — И я пойду с тобой до конца, Сириус. Будем тоже гнить в парном гробу, а? Закажем себе самое красивое надгробие на всем чертовом кладбище, и... И останемся там, да? Навсегда? Мужчина отстраняется, в последний раз проводя сильными ладонями по спине, заглядывает в глаза и долго, с оттяжкой целует, прогоняя все гадкие мысли. — Я хочу кое-что пообещать тебе, — тихо говорит он хриплым голосом. — Как только ты скажешь мне «хватит», как только тебе покажется, что все ведет к... к самому, черт подери, красивому надгробию, то... Я остановлюсь. Мы остановимся. Бросим все и... Гарри затыкает его губы своими, не позволяя закончить. — Не нужно слов, к которым не готовы мы оба, Сириус. «Не нужно слов, которым не станешь следовать...» Когда Сириус провожает его до башни Гриффиндора, у самого портрета Гарри останавливается и спрашивает: — А что с Малфоями? Ты говорил о Драко. — Нарцисса собирает активы. Не думаю, что она решится, но ей есть, куда бежать. Гарри усмехается и качает головой, слишком хорошо зная свою тетку, пусть и названную. — Люциус не отпустит ни ее, ни Драко. Без сына она не уйдет. Сириус лишь кивает, соглашаясь. — Все будет хорошо, Гарри. — Он взъерошивает его волосы, как делал в детстве, и, наклоняясь, осторожно целует в уголок губ. — Зайди ко мне сегодня после занятий, ладно? Поттер вскидывает бровь, как бы намекая-спрашивая, и Сириус с усталым вздохом отвечает: — Дом на Гриммо идеально подходит под место сбора Ордена и, — он поднимает ладонь, останавливая проклятия, готовые сорваться с языка, — я прошу тебя, просто... Просто скажи, что любишь меня, ладно? Больше ничего. Гарри обреченно кивает, шепчет ему тихое-тихое «Я люблю тебя, Сириус» в ухо, обнимая перед тем как уйти, и перешагивает порог за картиной. Полная Дама, всхрапнув, даже глаза не приоткрывает. В кровать он заползает, когда часы показывают немного за четыре утра. Спать осталось всего ничего, но Гарри не думает, что у него вообще получится. Тем не менее, стоит пологу скрыть его от первых рассветных лучей, глаза смыкаются сами собой, и сознание уносится прочь от этого проклятого места.***
После последней в пятницу Травологии, запаренный после жара теплиц и монотонного восхваления очередной бесполезной травы, Гарри, игнорируя бурчание в животе и колокол обеда, торопится к классу ЗоТИ. Вот только в аудитории вместо Сириуса сидит одна единственная девушка, что-то усердно переписывающая из одного свитка в другой. Парты сдвинуты к стенам, как бывает при практическом занятии по отработке заклинаний, а на профессорском столе неаккуратной кучей свалены свитки с домашними эссе. Сквозь зашторенные окна пробивается пара солнечных лучей, заставляя пылинки танцевать, кружиться, словно балерины на сцене Русского театра. Гарри подходит ближе. Девушка кажется знакомой даже со спины. Она перекидывает волосы на другое плечо, и Гарри видит кусок ее синего когтевранского галстука. Он пытается вспомнить ее имя. — Эй, — окликает ее. Девушка резко оборачивается и прикрывает руками свиток — наверняка домашку переписывала. Идиотка. — Где профессор Блэк? Чжоу Чанг — Гарри вспомнил ее раскосые заплаканные глаза, когда в прошлом году всем сообщили о трагичной кончине Диггори — хлопает длинными ресницами, а потом неловко улыбается. — Эм.. Привет, Гарри, да? А профессор Блэк отпустил всех пораньше сегодня. А я... Я тут просто задержалась. Гарри, собственно, плевать на нее и ее наплевательское отношение к учебе. Он не Грейнджер, чтобы читать морали по поводу и без, но ярко накрашенные губы и распущенные волосы, явно намекающие, что после смерти парня она присоединилась к армии студенток, желающих всеми доступными средствами добиться расположения красавца-профессора, и ее накрашенные глаза, эти ямочки на милых щечках — Гарри обещает себе рассказать Сириусу, что она наглым образом списала, причем, судя по всему, без позволения автора работы. Да, сначала он объездит Сириуса, как молодого жеребца, потом натянет его рот на свой член, а сразу после, слизывая собственную сперму с родных губ, расскажет ему об этой слишком красивой и слишком наглой когтевранке. Гарри Поттер кивает на ее ответ, бросает короткое «Ясно, пока» и собирается выйти, но девушка его окликает и просит его подождать секунду. Из аудитории они выходят вместе. — Послушай, Гарри... — с наигранной стеснительностью начинает она. — Я знаю, что мы никогда с тобой не общались, но... Не общались, и нечего начинать, хочет сказать он, но тут в конце коридора замечает до боли знакомую фигуру Сириуса, обернутую в мантию и с растрепанными волосами. Будто бежал. Чанг продолжает что-то говорить, пытаясь заглянуть в лицо, но все, что имеет значение для Гарри сейчас — взгляд мужчины в паре десятков шагов. Даже с его не самым лучшим зрением не разглядеть бесконечную темноту невозможно, как ни старайся. — Мистер Поттер, — звучит его обманчиво ровный голос. — Если позволите, я ищу вас по всей школе. — Конечно, сэр, прошу прощения. Я думал, мы договорились встретиться в кабинете. — Гарри оборачивается к Чжоу, пытаясь взглядом передать, что ей лучше убраться, но девушка, хлопая глазами, казалось, просто не могла определиться, на кого ей смотреть. А потом идиотка делает самую большую ошибку в своей жизни. Она поворачивается к Гарри и, словно они давние друзья, обнимает его за плечи. Поднимается на носочки своих блестящих туфелек, притискивается грудью, руками обхватывает за плечи. От ее волос пахнет лавандой и немного медом. — Увидимся, Гарри, — мягко говорит она. — Мм, может, в воскресенье в Хогсмиде? — Ну, если доживешь, — улыбается Гарри в ответ, совершенно неприкрыто наслаждаясь непониманием на ее лице. Чуть позже, с десяток шагов спустя, хватка Сириуса на его руке стирает любые воспоминания о прикосновениях девушки, заменяя их на уже наливающиеся гематомы. Гарри знает, что каждый отпечаток пальца будет выглядеть, как оконце в космос. Он наслаждается той злостью и ревностью, в которых Сириус купает его — почти топит. Гарри не против. Не важно, как прекрасен зверь. Он знал, что не должен был покоряться ему. Потому что однажды, они оба осознавали это, последний шанс спастись испарится вместе с потом на остывающих простынях. И зверь этот, кусающий до крови, в конце концов убьет их.***
— Как думаешь, что бы она сказала, если бы увидела тебя сейчас, мм? — шепчет мужчина, оглядывая тело под собой. Гарри едва стоит на локтях, колени разъезжаются; обнаженный, покрытый царапинами и укусами, со склоненной головой, пытающийся удержаться на лакированных ступенях. В самом деле, Сириус, может, стоило хотя бы до кровати дойти... Ну, хоть до дивана... Костлявые колени ударяются о ступени с каждым резким толчком бедер. Сириус ведет раскрытой ладонью по бледной мокрой спине с выпирающими позвонками, ногтями добавляя красным царапинам кровавых подружек; пальцы вплетаются во влажные шелковистые пряди, заставляя мальчишку поднять лоб от блаженно прохладного пола. Так хочется сейчас видеть эти затуманенные зеленые глаза, не спрятанные за стеклами очков... Гарри, будто слышит его мысли, резко поддается навстречу ласкающей ладони и впивается в лицо свирепыми глазами; у него красные щеки и шея, приоткрытый рот с трудом хватает воздух. Сириус крепко стискивает пальцами кожу на ребрах, другой рукой надавливая между лопаток, заставляя уткнуться щекой в пол и выпятить бедра. Безжалостно хлещет ладонью по и без того алой ягодице. От вида мальчишки, закатывающего глаза и что-то скулящего, его глупое собачье сердце в человеческой груди подпрыгивает, член дергается внутри тесного тела. Удовольствие мажет перед глазами черными пятнами, и контролировать улетающий разум все сложнее. Гарри что-то рычит под ним, оставляя горячим дыханием отпечатки конденсата на натертом воском полу, и Сириус не может сдержать улыбки — то состояние, когда мальчишка из так любимой им роли жертвы переходит в состояние агрессивной сучки, и стоит поберечь лицо, если профессор не хочет пугать студентов пустыми окровавленными глазницами. Это состояние — его личная победа. Его истерика. Истерики рушат отношения. Чем больше покоя в душе, тем легче и быстрее решаются все вопросы. Да. Но это не про них. Может быть, не в этой реальности. — Не важно, что она подумала бы, — едва слышно шевелятся губы Гарри. — Мне плевать на нее. На всех. Пока я буду уверен, что твое сердце — мое, все они не имеют никакого значения. Сириус задыхается от его слов, бедра бесконтрольно начинают двигаться быстрее, жестче — настолько, что мальчишка, вероятно, взвизгивает вовсе не от удовольствия; веки со слепленными влагой ресницами приоткрываются. Гарри смотрит на него сквозь полуприкрытые глаза, все еще пытаясь собрать остатки сил, чтобы дотянуться до мужчины, но Сириус резко подается вперед, и на секунду кажется, что членом достает до самой печени. Широкая мужская ладонь ложится на грудь мальчика, безошибочно находя колотящийся орган и, словно пытаясь выдрать, оцарапывает. — Приятно знать, что это сердце так стучит из-за меня. Ради меня, — шепчет Сириус, касаясь губами раковины покрасневшего уха. Он прикрывает глаза, воскрешая в памяти видение обнимающей его мальчика девчонки. Зачем он это делает, сказать сложно. Быть может, это лишь попытка отсрочить оргазм, а быть может — он такой же мазохист, как и Гарри. Тогда, в коридоре, он подумал, что это так... неправильно — видеть всегда сварливого и угрюмого Гарри Поттера, которого обнимает кукла с имбирными глазами, широкой улыбкой и комком жестоких извилин вместо сердца. Это было больно, горько; что-то темное, хранимое под тысячами замков, заинтересованно приподнимало голову, пытаясь учуять столько желанную металлическую обжигающую кровь. Эта тьма знала, что Гарри Поттер принадлежал только ему. Сириус почти останавливается, переходя на медленные, едва ли не ленивые движения, прислоняется грудью к вспотевшей спине Гарри, покрывая. Упирается руками по обе стороны от подрагивающего тела. Оставляет дорожку горящих поцелуев от плеча до шеи, а оттуда — вниз, пересчитывая позвонки зубами. Пальцы мальчишки впиваются в перила лестницы, стискивают до белых костяшек. Он скользит своей рукой по дереву пола, пока не переплетает их пальцы вместе. Другая рука вновь вцепляется в бедро, нанизывая на себя уставшее, послушное, прирученное тело, и движения возвращается в свой прежний звериный темп. Гарри вскрикивает, его глаза закатываются, колени соскальзывают, с глухим стуком ударяясь о ступень ниже. Он закидывает лохматую голову на плечо Сириуса, позволяя зубам вгрызаться в нежную кожу между шеей и плечом. Бедра подскакивают в рваном ритме, мальчишка тихо подвывает на одной ноте. Сириус прижимается губами к самой челюсти, коля щетиной, и тихо шепчет: — Разве хоть кто-нибудь может позволить себе видеть тебя таким, а? — Язык скользит по соленой глади. — Видеть, как ты из последних сил подмахиваешь, пока тебя берут сзади? — В противовес мягкому голосу он со злым шлепком опускает руку на другую ягодицу, заставляя Гарри дернуться. — Слышать звуки, из этого чудесного рта, когда твой член пропускают глубоко в глотку? А, мистер Поттер? Ответьте мне. Гарри судорожно качает головой — не то давая отрицательный ответ, не то пытаясь прогнать с глаз темнеющее предоргазменное марево. Сириус дергает его на себя, заставляя вскрикнуть, и рукой обхватывает истекающий член. Мальчишке хватает всего-то и легкого прикосновения, чтобы с тихими всхлипами залить татуированные пальцы теплыми белесыми каплями. Гарри обессилено заваливается вперед, пытаясь освободиться, и вся его сперма оказывается на дереве пола — наверняка какой-нибудь фамильный дуб или что-то в этом роде. Почти бессознательное подрагивающее тело под собой — это все, что нужно Сириусу, чтобы кончить следом, глубоко и наполняя до предела. Он замирает, тяжело дыша и с хрипом проталкивая воздух в легкие, прежде чем позволяет себе осторожно опуститься на своего мальчика сверху, придавливая к холодному полу. Вокруг тишина, и слышно, как где-то совсем рядом скребутся монстры их страшного дома на площади Гриммо-двенадцать. Эти монстры давно стали своими, родными. Вскормленные слабостями, пороками и желаниями, словно домашний, ластящийся зверек. Каждый из хозяев этих монстров думает, что не пошевелится в ближайшие пару часов, рискуя подхватить воспалению легких на сквозняке. На пальцах и бедрах потеками стынут вязкие капли, стягивая кожу и редкие волоски, превращаясь в корочку. А потом дальше по коридору, в гостинной, зеленым пламенем вспыхивает камин, оповещая о прибытии членов Ордена Феникса.