Сбрасывая смерть в море

***

      В последний раз Гарри заходит домой в половину одиннадцатого дня. Вешает ключи на крючок ключницы, потому что да, они волшебники и они запирают дом на ключ — ну и что с того, что Гарри понравилась эта ключница в стоковом магазинчике всякого барахла? Из всего этого гребаного дома можно сделать лавку старьевщика и неплохо навариться.       Всеми возможными способами он гонит от себя мысли о предстоящем. В доме тихо. Здесь никогда не бывает тихо: всегда нет-нет, да и постучится какой-нибудь богарт в сундуке, сквозняк прогонит пикси с высоких темных гардин, завоет проклятие в библиотеке или еще какой-демон тяжко вздохнет от невозможности упиться кровью.       Рядом на ключнице висят вторые ключи, на столике разворошенная стопка почты. Сириус дома. Скорее всего уже слышал, как Гарри вошел, а если нет — значит пьян вусмерть или на полпути к тому.       — Ты видел, — слышится его голос с кухни с надрывным, болезненным смешком. — Конечно, ты все видел, милый Гарри.       Гарри, не снимая грязной обуви и верхней мантии мистера Лавгуда, словно стараясь для самого себя подчеркнуть, что этот дом ему больше не дом, следует за голосом Сириуса.       — Вы не особо скрывались, — тихо отвечает он, присаживаясь за стол рядом. Не напротив, как хотелось, а рядом, где сидел всегда — как еще один рубеж перевода мелочей-ритуалов семьи в ранг ничего не значащих глупостей.       Сириус молчит. Между ними стоит стакан воды с его отпечатками, и этот барьер между ними сейчас, наверное, хорошая идея.       — Хочешь уйти? — спрашивает он.       Гарри неопределенно пожимает плечами, но эта неопределенность, скорее, неясная растяжимость вопроса времени, чем конкретное да или нет. Должно быть, Луна связалась с ним. Так это или нет, уже не важно.       — Можешь остаться, — продолжает Сириус, приняв его молчание. — Этот дом твой.       — Тебе он никогда не нравился, — нарушает Гарри монолог. — Но и мне он не нужен. Продай, если хочешь. Или пусть твой достопочтенный Орден вынесет отсюда все до последнего камня. Мне плевать.       — И где ты будешь жить?       Не знаю, думает Гарри. Он не задумывался над этим. Просто хотел уйти, и все. Тех денег, что оставили родители, должно хватить на маленькую квартирку где-нибудь в пригороде. Он, наверное, мог бы работать. Или пожить у Луны первое время. Она бы ему не отказала, но стеснять их с отцом не особо хотелось.       — Можешь занять любое из поместий. Даже не в Англии, — предлагает Сириус. — Так, вероятно, даже будет лучше. Подальше от всего этого блядского цирка.       — Мне ничего твоего не нужно, Сириус.       — После моей смерти, это все все равно станет твоим, так что...       Так что — что, хочет спросить Гарри после минутного молчания. Пойдешь на войну и умрешь там, чтобы я получил твое наследство?       Но, конечно, не спрашивает. Вместо этого он ждет, пока Сириус продолжит разговор, вдруг ему, как взрослому и ответственному, хочется обсудить еще какой-либо аспект, на который Гарри совершенно наплевать.       Но Сириус молчит, и Гарри решает спросить то, чего спрашивать вовсе не хочет.       — Ты ведь не расскажешь мне, да? О ней. О том, как давно это продолжается, и...       — Я не могу.       — Ты не хочешь.       — Гарри, — надломлено выдыхает Сириус. — Прошу тебя. Не делай все сложнее, чем уже есть. Если я должен отпустить тебя. Если все вело к тому, что мы закончим эти неправильные отношения, то пусть так оно и будет. Как ты не понимаешь?       Гарри сухо усмехается.       — Закончим неправильные отношения? — переспрашивает он, впервые за все время поднимая на Сириуса взгляд. — Мы закончим любые отношения,Сириус. И чего-то не понимаешь здесь только ты. Сегодня я выйду из этого дома и ты больше никогда меня не увидишь. Так что, если ты «не можешь» мне ничего сказать, я пошел собирать вещи.       Сириус поднимается раньше чем он, едва не опрокидывая стул. Помимо их голосов, то срывающихся на повышенные ноты, но доходящих до зубодробительного шепота, скрип ножек по полу — первый звук осознанный звук за день. Они оба вздрагивают.        Ты не можешь просто взять и уйти. Ты несовершеннолетний, Гарри!       — Она — тоже, — просто припечатывает в ответ Гарри, не глядя на него. — Не стану больше спрашивать, ты все равно не скажешь. — Он тоже поднимается, но куда медленнее, спокойнее, и направляется в спальню собирать вещи. На первой ступеньке он останавливается, отчего-то находя в себе силы: — И, Сириус... Не нужно прикрываться правильно-неправильно, ладно. Не делай все проще, чем есть.       — Гарри...       И внезапно, словно огромный гриб-дождевик из его так и недописанного эссе по Травологии, внутри него лопается огромный панариций гнойной боли и сукровичной ненависти, орошая все едко-алыми брызгами. Он не замечает, как в мгновение ока оказывается возле Сириуса, как вещи в комнате начинают дрожать, а его руки — вновь покрываться чернильными венами отравляющей магии. Почти не замечает он и своего горького шепота.       — Что — Гарри? Что? Есть что сказать, так говори. Но тебе, конечно, нечего. А знаешь, это больше и не важно. Ты разрушил все, что мог, Сириус, мои поздравления. Ты, родители, эта страна — катитесь вы все к Дьяволу! — Не желая больше находиться ни минуты в запертом пространстве, он направляется в сторону двери и, с хлопком о фасад открыв ее, вылетает наружу.       — Гарри, остановись! — Сириус выбегает следом, останавливаясь на пороге и глядя на то, как Гарри, жадно глотает пропахший маггловскими выхлопами воздух. — Вернись в дом, Гарри!       Магический выброс, отражая все, что творилось и гнило внутри даже не последние дни — последние годы, — заставляет кроны деревьев колыхаться в неистовстве, фонари и светофоры вдоль дороги лихорадочно мигать, а ветер подхватывать пластик из урн и, кружа, смешивать с давно опавшей листвой и снегом.       — Надеюсь, ты получишь от своей сраной мести Волан-де-Морту то, чего так хочешь, Сириус!..       — Нет! — Он сбегает со ступенек крыльца и бросается вслед за Гарри, спиной отходящему дальше и дальше, в самый эпицентр бури, которой он — создатель. — Быстро в дом! В дом!       Но уже было поздно. Имя Неназываемого, Имя-Табу было произнесено, и Он уже знал, где они.       Гарри делает последний шаг за антиаппартационный купол, и в тот же миг рядом с ним материализуются фигуры в черных плащах. Кто это был? Люциус? Белла? Может быть, даже Драко?       Пожиратели прибывают один за другим, и их много. Очень много. Словно ход чумы на старых исторических картах, они черными мантиями заполняют все пространство маггловской площади, безизбежно приковывая к себе внимание.       Машины на проезжей части со скрипом тормозов останавливаются в считанных дюймах от темных фигур, а те, что не успевают, растворяются в брызги искр вместе со своими водителями.       Сириус, действуя на одних лишь инстинктах, рывком движется в их сторону, на ходу доставая палочку и без разбору паля — Непростительные, Темнейшие, все Запрещенные, какие только знает, и те, что не знает, но которые подсказывает, нашептывая, тьма внутри.       Но Гарри ничего этого не видит. Из-за плеч и белесых масок Пожирателей единственное, к чему прикован его разум, глаза Сириуса, от которых отражается зеленые потоки Авад.       Так похожи, отрешенно думает он, теперь как мои. Теперь мы с тобой, Сириус Блэк, и вправду — семья.       Словно сквозь пелену густого серного желе, он чувствует, как кто-то хватает его за руку — чья-то жесткая ладонь, сжимающая до кости и холодящая сквозь слои одежды, а затем — попытка утянуть в аппарацию.       «Пособие для молодых родителей-волшебников!» — с иронией подбрасывает разум картинку первой страницы брошюрки, что валялась у Сириуса под кроватью.       «Пункт первый: ни в коем случае не пытайтесь аппарировать с ребенком при магическом выбросе. Подобное грозит...»       Дальше Гарри никогда не читал, в постели с Сириусом не до того ведь совсем было, но зато сейчас увидел во всей красе.       Линзы очков заливает кровь с ошметками чего-то, что раньше было человеком, а рука все еще чувствует фантомное прикосновение. Откуда-то издалека доносятся вопли: не то страха, не то боли — не то магглов, не то Пожирателей, которых зацепило волной.       В ушах постоянным, непрекращающимся ни на миг потоком бьет голос Сириуса: «Гарри!» и «...дом!» — всего два слова, снова и снова, пока до Гарри наконец не доходит.       Бежать.       Он должен бежать.       Ботинки скользят по крови, и он едва стоит на ногах, и, не оглядываясь, беззащитный, он направляется в сторону дома, только сейчас замечая, сколько заклинаний пролетаем мимо него — град разноцветных законных и не очень искр, каждая из которых — смерть.       Гарри чувствует, как руки начинают заходиться судорогами от боли, как эта боль подбирается к горлу, к легким, к сердцу, останавливая его внезапно — слишком быстро.       Слишком больно.       Он ничего не успевает понять. Только мраморная предпоследняя ступенька крыльца, стремительно приближающаяся к лицу, и далекий, полный отчаяния голос Сириуса.