***
Они сидели в самом сердце дома, в гостинной рядом с камином, что, пыхтя и коптя гарью по стенам, дарил такое нужное сейчас тепло. Гарри сидел на диване. Сириус — у его ног, на полу, уткнувшись лицом в худые коленки. Попеременно он то тихонько плакал, то злился и Гарри чувствовал, как магия внутри него бурлила кипящей лавой, опасно подходя к берегам, а затем Сириус снова плакал. Он вставал лишь раз. Принести Гарри еще горького настоя травы, а себе — Огденского. В итоге они оба пили огневиски, но бутылка на двоих — худшая доза: слишком мало, чтобы забыться и стать счастливым, но достаточно, чтобы понять, что ни забытия, ни счастья больше не будет. Гарри перебирал его кудри, как раньше заплетая неумелые косички. — Если бы у меня была дочь, я бы назвал ее Лили, — невпопад сказал он. Сириус шмыгнул носом и повернулся к нему отекшее лицо, прижимаясь к его ногам мокрой от слез щекой. — Ты хочешь завести ребенка? — Боже, нет, — рассмеялся Гарри, зарываясь в его волосы. — Мы могли бы усыновить, — пожал плечами Сириус. — В стране достаточно приютов. Гарри склонился и коснулся губами его волос, чувствуя, как от изнеможения Сириуса начинало клонить в сон. Его тело отяжелело, слова растягивались, как лакричная тянучка, а глаза едва фокусировались. — Чтобы ты опять стал отцом-одиночкой? Вот уж нет. — Ты не умрешь, — серьезно сказал Сириус. Гарри улыбнулся. Он повторял и повторял это как заведенный в перерывах между припадками слез, казалось, в первую очередь пытаясь в это поверить сам. — Ты не умрешь Гарри. Ты еще не был в Америке. Гарри просто пожал плечами. — Много кто, умирая, не был в Америке. Ничего такого. — Он помолчал, а затем тихо, сам не зная зачем, добавил: — Родители не были. Внезапно Сириус рассмеялся, утер лицо и, уставившись в колени подбородком, нашел руки Гарри своими, сгребая в теплые ладони. — Помню, однажды мы с Джеймсом пытались сбежать из школы на зимних каникулах. Это был третий курс. Мы напортачили у Слагхорна, взорвали половину хранилища, и родители в наказание оставили нас на Рождество в школе. Глупо, конечно, учитывая, что остаться на Рождество в школе мы хотели тогда больше всего на свете. Питер и Ремус уехали. Твоя мама тоже. Были только мы вдвоем и еще какое-то парень из Пуффендуя, я уже не помню его имени. Боже... — Он снова расхохотался, и Гарри не смог сдержать улыбки. — Помню, какая уродская шляпа была у МакГонагалл на пиру. Мы тогда еще думали, что они с директором после жаркой ночки перепутали одежду. — Фу-у, — поежился Гарри, — Дамблдор и МакГонагалл. Теперь я не смогу спать. Спасибо. — Шляпа действительно была уродской, — кивнул он и продолжил: — План побега состоял в том, чтобы выскользнуть из-под купола на лодках, какими прибывают первокурсники, а потом, — он улыбнулся и махнул рукой, — куда глаза глядят, и... все шло достаточно хорошо, пока мы не сели в эти самые лодки. У того парня, пуффендуйца, черт, как же его звали?.. Джереми? Что-то вроде Джереми, какое-то максимально придурошное имя. Так вот, значит, у Джереми, как оказалось, была морская болезнь. — О не-ет. — Да! — расхохотался он. — Вся-я мантия твоего отца была в Рождественском полу-переваренном ужине бедняги. Как же там воняло, Мерлин Великий! Мы бежали обратно к замку со всех тог, только бы успеть до комендантского часа, а потом еще месяц не могли смотреть на вишневые пироги и индейку. А теперь попробуй угадать, что привезла твоя мама в школу из дома! — Какие же вы идиоты, понимаю Снейпа... — Она привезла вишневый пирог, который сама испекла. Стоит ли говорить, насколько рвотные позывы Джеймса откинули его назад по лестнице завоевания ее сердца! Гарри покачал головой и подумал о том, что хорошо, что у них не было Рождества в этом году, а иначе эта история, непременно всплывшая бы за столом после бокала-другого, испортила бы ему аппетит точно на неделю. Теперь недели у него не было, и, к счастью, голодная смерть, выбирая из всех, ему не грозила. Сириус редко рассказывал ему о родителях. Только когда был пьян. Или когда окончательно тонул в вине, но в последние два года тонуть он предпочитал в одиночку, не желая бередить и без того вновь разошедшиеся раны. Гарри отчего-то захотел поблагодарить его за это. За то, что он сам не страдал по ним так же. За то, что Сириус нес это бремя в одиночку. — Так к чему это я, — перебил Сириус его мысли, — хочешь, сбежим. — Пожиратели найдут нас. — Я смогу защитить тебя, — фыркнул Сириус, напоминая Гарри задиристого Бродягу. — Ты же знаешь, я сильный. И Гарри поцеловал его. Хотел не горько, не больно, не с надрывом, не прощаясь, но получилось так, как получилось. — Пожалуйста, — зашептал Сириус. — Давай сбежим. Прошу тебя, Гарри. Гарри закивал. Умереть сейчас, выйдя из дома, через неделю, когда их найдут и разнесут весь дом к черту, а даже если и через месяц, при всем везении, — ему по большому счету было все равно. Все слова, которые он хотел сказать, были сказаны. А тот единственный, кого хотелось поцеловать, зацелован до смерти. Перед смертью, как известно, не надышишься. — А как же война? Сириус не ответил. А что он мог? Война была всем, что держало его на плаву — местью, дорогой, надеждой. Справедливостью, в конце концов. Вот только война была не для Гарри. Не потому что мальчик был хрупким, слабым и, Сириус это признавал, порою распоследней сукой, так, что и свои заавадят, стоит только рот раскрыть. А потому, что Гарри всегда видел другой выход. Всегда искал, всегда просил о нем. И как всякому просящему ему воздавалось. И Сириус решил тоже попросить. Решил, что найдет этот выход для Гарри. — Мы с тобой уже повоевали, — прошептал он, поднимаясь и поднимая с дивана Гарри.***
Они сели на паром в Саутгемптоне в три дня. По тысяче фунтов за билет. В Рождество всегда дороже. Сириус сказал расфуфыренной мулатке в круизной компании, что Рождество было вчера. А она сказала: — Трансатлантический, сэр. Гарри просто надеялся, что там будут хорошо кормить. И кормили действительно хорошо. Никаких рождественских пирогов и уж точно никакой индейки. К смеху и неудовольствию Сириуса. Это ведь уже почти Америка. Тут все по другому. Даже еда. Гарри нравилась яичница с беконом на завтрак и апельсиновый сок. Нравились бургеры и нравилось, что люди в пять позволяли себе лежать в каютах или развлекаться общением в холле, а не пить чай с молоком. Ему нравились вафли. Хотя они, вроде, бельгийские, а вовсе не американские. Гарри нравились мягкие простыни в каютах, а не хрустящие накрахмаленные раболепными домовиками. Нравилось целовать Сириуса на закате. Нравилось, что никто не смотрел на них. Нравилось, что никто не знал, кто они. Нравилось, что Пожиратели их отчего-то все еще не нашли. Нравилось, что он все еще был жив. Сириусу просто нравилось, что Гарри нравилось. Хоть что-нибудь ему вообще нравится, ехидно подбешивал внутри голосок, а он его игнорировал. Он стоял на балконе и смотрел, как внутри, за стеклянной стеной, Гарри наворачивал вафли, поливая их всеми возможными соусами сразу. В отполированном отражении, прямо поверх Гарри кружились чайки, ожидая, когда с парома добрые люди швырнут им кусок еды. Гарри помахал ему вилкой. Идешь? Там холодно, вообще-то. Сириус поднял руку в ответ. Минуту. Он развернулся к чайкам и оперся о перила, опасно перегибаясь и глядя на опасную — трансатлантическую — глубину. Она синела распахнутыми объятиями, но Сириус отрицательно покачал ей головой. — Прости, дорогуша. У меня тут еще дела. Бездна не ответила. — Впрочем, у меня кое-что для тебя есть. Он достал из заднего кармана джинс шкатулку. К шкатулке была записка. ...я знаю, что умру задолго до того, как ты прочтешь это, но... Такой знакомый почерк. Регулус. И как он только сразу не догадался, увидев его простой бумажкой на рабочем столе Снейпа?.. Сириус вынул кулон. Ничего особенного. Подобной темномагической рухляди на Гриммо было полным полно, но только этот был особенный. Только этот был ключом и замком одновременно. Вешал замок на старую жизнь. Ключом открывая новую. Сириус, сбрасывая смерть в море, позволил тяжелому серебру скатиться с ладони и с тихим плеском исчезнуть в синеве воды, навсегда укрывая их с Гарри от целого мира.