Сбрасывая смерть в море

***

      Профессор Снейп, покинув свой дом, аппарировал на другой конец Лондона, в пригород, где у него была назначена одна важная встреча. Он укрылся в тени от вездесущих фонарей, щурясь от света, и переломил свою волшебную палочку, надеясь, что это отсрочит момент его поисков, когда его встреча начнется.       Его желудок прилип к позвоночнику, подпирая легкие, но он не обманывался последствиями аппарации или голодом. Ледяная хватка сжималась на горле с тех самых пор, как он перешагнул порог своего дома и раскрыл рот, здороваясь с проклятым Блэковским отродьем.       Он достал свои часы, когда-то давно выкупленные с первой зарплаты у ростовщика, которому их сдала мать, собирая его в школу, и взглянул на них. Две минуты. Вагон времени.       Несмотря на кусающийся мороз, земля под ногами была мягкой и рыхлой. Не оставлять следов было невозможно, но его это не беспокоило. Тот, кто будет искать его здесь, точно уверен, куда он пойдет.       Сверяясь с ориентирами, которые однажды увидев, память навсегда запечатлела в себя, он шел сначала в сторону руин некогда теплого и уютного особняка, в котором, впрочем, ему довелось побывать лишь однажды, а затем, свернул на дорожку, в сторону старого дуба с раскидистыми голыми ветвями, поскрипывающими от промозглого ветра.       Снейп остановился у знакомого, давно условленного места. Надел перчатки, хотя совсем не чувствовал холода, но по старой отработанной привычке берег руки, и на всякий случай обернулся.       Никого.       У ее могилы никогда никого не было. Ладно. У их могилы. Он всегда забывал, что навещая ее, он навещал и его — этого мерзкого, изрядно подпортившего ему жизнь человека — тоже. Но это было не важно. Северус вполне мог представить, что там, под толщей мягкой, рыхлой земли, в парном гробу она лежит одна. А второе место — его.       И представлять это было легко. Представлять это было желанно.       — Здравствуй, Лили, — поздоровался он. — Как ты?       Часто, когда учебный год заканчивался, все материалы были сданы, он, бывало, вынужден был вернуться в дом в Тупике, дожидаясь следующего года и причины из этого дома уйти. И единственное, что спасало его от тех демонов, которые жили в том доме, а демоны эти были пострашнее чудовищ двенадцатого дома на Гриммо, — это воображение.       Он заходил в тот страшный дом, скидывал вещи, мантию, на мгновение замирал в дверях, а затем, во вседемонское услышание, улыбаясь, окликал:       — Лили, милая! Я дома!       Ответом ему были тишина да тихие насмешливые шепотки призраков, презиравших его так же, как презирал и весь остальной мир. Но только сначала. Затем, он прикрывал глаза, и давно слышимый, но никогда позабытый голос ему отвечал:       — Да, Сев. На кухне! — И она, вытирая руки вафельным полотенцем с вишенками, выходила к нему навстречу. — Ты сегодня рано. Гарри еще не вернулся.       Так проходили недели. Месяцы. Он разговаривал с ней. Она разговаривала с ним. Иногда, выбираясь в маггловский магазин за едой и водой, он представлял, как она пишет ему список своим округлым меленьким почерком, а затем, когда он уже шел по дорожке, Лили выглядывала из окна кухни, перегнувшись через подоконник, и кричала ему в догонку:       — И молоко, Северус! Молоко!       Там, на кассе магазина, кассирши странно поглядывали, пробивая женские прокладки, детское питание, шоколадные хлопья с игрушкой внутри — пробивая все это одинокому чудаку с дома на отшибе, который появлялся на один месяц в году, а после, оставив после себя маленькому городку лишь сплетни, исчезал на целый год.       Жизнь с Лили и их детьми была прекрасна. Волшебна. Порою, Северус даже представлял, как они ссорятся. Как она плачет, обвиняя его в том, что он со своей работой уделяя ей мало времени, как ее рыжие, не потускневший со временем ни на тон волосы, растрепанными прядями оттеняют покрасневшие от слез глаза. Порою все даже доходило до того, что жена принималась собирать вещи и была на полпути к тому, чтобы уехать к маме вместе с детьми.       Тогда Северус шел в единственную в городе цветочную лавку, покупал букет белых лилий, расплачиваясь специально выменянными для этого фунтами, бутылку белого Chardonnay, которое она так любила, и, понурив голову, возвращался домой, по дороге тщательно сложив слова в извинительную речь.       Но как сильно он ни старался, как отчаянно не заставлял мозг работать, ему никогда не удавалось представить, как она касается его. Как ее губы прижимаются к его щеке, приветствуя, как она, передавая ему кроху-дочурку Айлин (или Розелин, в честь его собственной так и не рожденной сестры после выкидыша у матери; он никогда не мог определиться с именем окончательно), ласково проходилась по его пальцам своими, как ночью, в темноте спальни, его собственная жесткая, сухая ладонь превращалась в ее — такую маленькую, нежную и хрупкую — ему никогда не удавалось этого представить.       И, пожалуй, только эта неспособность в конечном итоге заставляла его со скрипом, через не хочу, но вернуться к реальности.       А в реальности ветер проникал под полы мантии, холодя и без того остывающее тело.       — Сегодня я без цветов, извини, родная. Не до того было. Спасал нашего сына, — он в сожалении развел руками. — Иногда я думаю, в кого он такой остолоп. Не то, чтобы я намекал на тебя и ублюдка Поттера... —       В голове послышалось знакомое ласково осуждающее «Сев ну ради Бога, не начинай...». Она одна единственная на всем белом свете так звала его.       Сев.       И ему было по силам все.       — Ладно. Ладно, — сдался он, поднимая ладони. В конце концов, его Лили никогда не нравилось упоминание Джеймса Поттера. — В любом случае. Проблема решена.       Мимо по трассе, на миг осветив могилу фарами, промчалась машина с выкрученной на полную громкость музыкой из раскрытых насквозь оконь, и Северус осуждающе покачал головой.       — Милая, мы с тобой это не обсуждали, — продолжил он, — но я принял решеине оставить Гарри на попечение Блэку. Знаю-знаю, — прервал он безмолвную тишину, — ты его недолюбливаешь, поверь мне, я тоже, но... Есть одна причина, тебе о ней знать не обязательно, так сущая мелочь, почему я уверен, что Блэк хорошо о нем позаботится. У меня было не много времени на объяснения их дальнейших действий, я торопился к тебе, но по крайней мере один из них не совсем идиот. Они справятся.       Северус вынул часы и взглянул на стрелки. Уже почти.       — Уже слышу стук колесницы, — пошутил он. Она рассмеялась переливчатым смехом. — Сейчас свидимся. Надеюсь, ты будешь рада.       Он сглотнул отчего-то подступивший к горлу ком паники и страха, в очередной раз мысленно уверил себя, что бояться больше нечего, и улыбнулся ее фото. Откат магической клятвы неразглашении тайн расползался по телу острыми, сковывающими лезвиями. Ноги почти не держали.       — Ты ведь ждешь меня там, верно? Ждешь же? — Но ему никто не ответил. Но она — не собственный больной, уставший разум. — Лили?       Лили?       Пожалуйста, Лили!       Я так хочу услышать твой голос. Услышать, а не представить!       Обнять тебя.       Извиниться перед тобой.       Боже, Лили, я ведь так виноват!       Я...       Я пойму, если ты не ждешь. Пойму, если не выйдешь ко мне.              — Здравствуй, Сев.