В ту ночь мне ничего не снилось. Совсем.
Проснулась я от дикой головной боли, гремящей в голове, и кислым привкусом во рту. Открыв глаза, пыталась сфокусировать зрение. Кромешная тьма, хоть глаза выколи. Где я, черт возьми? И что вчера было…
— Блять, — кое-как прохрипела я, когда воспоминания обрушились на меня, словно цунами на прибрежный городок. Всё вернулось ко мне потоком страха и унижения. Я подняла свое ноющее тело с кровати, с трудом держа равновесие. Обнаруживаю себя одетой во вчерашнее платье, которое висит на мне лоскутами и пальто Итачи. Хотя бы трусы целы. Пиздец.
В помещении ничего не видно. Я стараюсь опереться о стену, но это оказываются тяжелые шторы. Я их распахиваю, и в комнату врывается пронзительный дневной свет. Жмурюсь, стараясь постепенно заставить свои глаза привыкнуть. Выглянув через панорамное окно, делаю испуганный шаг назад. Какая высота! Этаж тридцатый? Никогда в жизни не была настолько высоко над землей.
Я потихоньку привыкаю к новым ощущениям, прижавшись лбом к холодному окну. Хотя ломота в костях и мышцах заставляют меня вновь и вновь вернуться в постель, но я остаюсь стоять, что-то из моего подсознания пытается вырваться. Что-то, что я должна была сделать. Я смотрю вниз на проезжающие машины и людей, которые кажутся просто букашками. Начинаю залипать. И куда все так несутся?
— Поезд! — шепчу я в ужасе, оглядев комнату в поисках сумки. Я находилась в большой хозяйской спальне: серые стены, пол из темного дерева, огромная кровать с белоснежными простынями. И три двери.
Черт, Итачи забрал мою сумку. Я помню. От этой мысли у меня немного отлегло. Хотя бы не осталось ничего моего в том гадюшнике. Но вот я совсем не помню того, как тут оказалась и того, сколько часов пролежала. На меня накатывает дурнота от всего, что было вчера. Надо успокоиться. Просто найти сумку, просто уехать домой. Хочу просто домой и больше ничего.
Я подошла к центральной двери, несмело ступая в коридор. Вдалеке была слышна программа новостей. Я тихо пошла на звук, выйдя в большую гостиную комнату — кухню с панорамными окнами. Потолки были высоченные. Всё было дорогим и современным. Квартира стильная, но мрачная подобно своему хозяину. Понятное дело, что я была у Итачи в гостях. Но сейчас мне было откровенно говоря похеру. Хотелось скорее уехать домой.
Я огляделась. Два огромных серых дивана, телевизор, барная стойка, обеденный стеклянный стол на восемь человек, огромная кухня. По прежнему минимализм: серые стены и пол из темного дуба. С кухни был выход на огромную личную террасу. На улице же стоял Итачи, разговаривая по телефону на повышенных тонах. Это было видно по его разъяренному взгляду.
Боже, боже, боже.
Дверь с террасы открылась, и в помещение зашел Итачи, очень тихо закрыв за собой.
— П-привет, — прохрипела я. Связки чертовски сильно болели. После вчерашнего я потеряла голос. Не хочется мне смотреть ему в глаза после всего, что произошло, что я сделала, что он видел... Я неловко переступала с ноги на ногу, стоя в его пальто.
— Как ты себя чувствуешь? — тон его голоса был озабоченным. Я молча кивнула ему в ответ, не поднимая глаз. Что я могла сказать? Что сейчас готова развалиться на части?
Парень взял пару вещей с дивана, протягивая мне.
— Это моя домашняя одежда. У меня ничего другого нет, но прими душ и переоденься в это.
— Где моя сумка? Мне нужно ехать домой. У меня поезд, — уперлась я, с хрипом втягивая в себя воздух.
— Ты никуда не едешь, Рен, — спокойным голосом отрезал Учиха.
Меня затрясло, руки резко похолодели. Звучало, как угроза. Конечно это было не так. Но мой мозг вновь и вновь подавал тревожный сигнал всему организму, вызывая панику.
— Меня ждут родители, — сдерживая слезы, ответила я, не уступая, — мне нужно домой, мне нужно к сестре.
— На эти две недели университет отправляет тебя на практику в министерство социального развития, как лучшую студентку курса вместо Какаши Хатаке, который ушел на больничный. Рен, твоим родителям сегодня звонили из деканата. Я обо всем договорился.
Я прикусила губу, с трудом стараясь унять нарастающую истерику. Поток информации, что Учиха на меня взвалил, казался просто неестественно объемным. Я еле поняла смысл сказанного.
Он взял мою сумку с комода, передавая мне.
— Безусловно. Решение за тобой. Ты должна позвонить родителям. Они ведь всё утро пытались до тебя дозвониться.
Я выхватила сумку, доставая телефон.
— Я просто хочу домой, — прошептала я, стараясь не показывать слез.
— Опять же. Решение за тобой. Но ты хоть представляешь, что будет с твоей мамой, если она увидит тебя в таком виде? Рен, ты испытала вчера сильное потрясение, у тебя наркотическая интоксикация всего организма. По-хорошему, я должен был отвезти тебя в больницу, но, благо, я и сам умею оказывать первую помощь. И не отвез я тебя в госпиталь только потому, что об этом узнали бы твои родители.
— Заткнись! — процедила я сквозь зубы, гневно посмотрев на Учиху через пелену слез. — Ты этого не сделал только потому, что боишься за своего младшего брата. Тогда бы все узнали о том, что сделал Саске.
— Нет, Рен. Если бы все узнали — для тебя бы это было большим ударом. Я думал о тебе.
— Ты врешь, — прохрипела я, держа в руках телефон. Меня трясло от ужаса пережитого и ненависти к случившемуся. Итачи ничего мне не ответил. Только прикрыл глаза, как будто испытывал жутчайшую головную боль.
Я трясущимися руками набрала номер мамы.
— Рен, солнышко! Мы так распереживались с папой! Ты почему трубку не брала? — услышав заботливый голос мамы на другом конце, я подняла тяжелый взгляд на Учиху, который смотрел на меня и ждал моего решения. Я сглотнула и собрала всю свою силу в кулак, вытирая рукавом шерстяного пальто слезы.
— Мамуль, не переживай. Прости, что не сказала сразу. Так внезапно планы поменялись! Ты же знаешь, как это бывает в нашем сумасшедшем мире. Но эта стажировка действительно поможет мне в будущем. Я не могу упустить такой шанс! Надеюсь, вы еще не выехали на станцию за мной. Да, прости, что так вышло. Жаль, что билет сгорел.
Я держалась. Держалась так, как никогда. Мой голос был светлым и чистым, словно со мной ничего и не случилось. А вот сердце ныло, оно колотилось с такой дурной силой, словно я вновь и вновь вонзала в него нож. Тянущая, чудовищная боль.
— Солнышко мое, с тобой точно всё хорошо? — мама была всегда проницательна. И врать ей было крайне трудно. Мамы все такие.
— Да! Даже не переживай, мамуль! Буду активно работать эти дни. Я тебя тоже целую, тоже люблю. Пока! Обними за меня...Изуми.
Я сбросила вызов и замерла. Потом прижала ладонь к рту, стараясь сдержать в себе истерику, но та оказалась сильнее. Слезы струились по моим красным щекам. Сердце мне молниеносно отомстило за вранье. Оно словно говорило: «Как ты можешь быть такой спокойной, когда я тут, и я кричу о своей боли всему миру?»
Я разрыдалась.
— Рен, — попытался подойти ко мне Учиха, — позволь помочь.
Я попятилась назад, потеряв равновесие, и ударилась об стену спиной. Моя единственная опора. Парень расставил руки, делая показательный шаг назад, явно не ожидая от меня такой реакции. Кажется, меня сразила настоящая паническая атака.
— Не подходи ко мне! — я машинально закрыла лицо в ужасе, отворачиваясь. Уткнулась в стену и заныла с новой силой. Пульс звенел в висках.
Не знаю, что подумал Итачи. Наверное, что я самая большая идиотка из всех, которая развела истерику прямо на его кухне.
— М-мне н-надо уходить, — утирая слезы, твердила я раз за разом, стараясь отдышаться.
— Я тебя не выгоняю, — спокойно произнес Учиха, не решаясь сделать шаг, пытаясь меня успокоить.
— О-она не поймет.
— Ты о ком?
— К-кей Китегава, — я вновь пыталась вздохнуть, стараясь остановить слезы, — твоя девушка.
— Рен, она не моя девушка. И я живу один. И я не собираюсь тебя прогонять. Да, ты вольна уйти в любое время, но я буду конченым ублюдком, если в таком виде отпущу тебя.
От этих слов мне почему-то не стало легче. Наоборот, всё внутри меня сжималось сильнее и сильнее и, казалось, что вот-вот нечто во мне надорвется. Вот она — обратная сторона эйфории.
— Мне нужно в душ, — я поплелась обратно в спальню на ватных ногах, опираясь рукой о стену. Итачи последовал за мной, соблюдая дистанцию.
— Рен, только не запирайся, пожалуйста, — парень дал мне два махровых полотенца. Какие мягкие. Я робко кивнула, не в силах даже поднять голову. Чудовищная усталость накатывала на меня все сильнее. Итачи закрыл за мной дверь, оставаясь в спальне в ожидании меня. Могу его понять. Если что, то хоть не нужно бежать через всю огромную квартиру, чтобы откачивать мой хладный труп.
Я обвела взглядом ванную комнату: все такое роскошное, словно я попала в дорогущий отель. Отдельно душ, отдельно гигантская ванна с видом на город, туалет, который, наверное, может поговорить с тобой о жизни, и раковина с пастой и единственной щеткой. Я встала на белый коврик и начала снимать с себя одежду. Это не так уж и трудно, если на тебе ее нет. Аккуратно положив пальто Итачи на пуф (почему мне кажется, что после всего он его выкинет), я сняла с себя то, что осталось от цветочного платья Сакуры. Пипец, и как я ей это объясню? Я осталась стоять в одних трусах с идиотскими единорогами.
Милые трусики.
Внезапно возник в голове голос Саске. И у меня встали волосы дыбом на всем теле. Кровь отлила от конечностей, сделав мои руки мраморными. Ужас сдавил мое горло. Я поспешила снять последнюю вещь с себя, скомкав с платьем, и взглянула в зеркало.
— За что... — только и смогла выдавить из себя я, не веря своим собственным глазам, которые судорожно пытались найти на теле хоть одно живое место. Я осторожно дотронулась ледяными пальцами до синих губ, на которых была ссадина, потом до шишки на скуле от удара Саске. Провела рукой по щеке, вспомнив три сильные пощечины Неджи.
Мой взгляд упал на шею, на которой был след от грубых пальцев. Даже вспоминать не хочу момент, как он образовался. Я боролась как могла. Как умела.
Взгляд опустился еще ниже. Укусы, которые оставил мне Неджи, были заклеены здоровенными пластырями: у левой груди, на боку, даже между ног. Я зажмурилась, стараясь не думать о том, что именно Итачи обработал их ночью. На сгибе локтя была повязка. Он что-то мне колол прямо в вену. И через пальто делать такое не мог.
— Видел меня голой, — выдохнула я, оперевшись об столешницу, закрыв глаза, представляя, как Учиха тащил мое нетрезвое тело к себе домой, потом стал, видимо, рассматривать меня на наличие побоев, снял пальто. Боже, почему именно со мной такое могло произойти?
Можешь унести столько денег, сколько поместится в твоих руках и дырках!
Голос Саске звенел в голове. Я на секунду зажмурилась.
— Вон из моей головы, — прохрипела я, сверля себя взглядом через зеркало.
Даже думать пока не хочу ни о чем. Не имеет смысла. Ничто не имеет смысла сейчас.
Я отодрала пластыри, которые словно срослись с моей кожей. Больно и отвратительно. Какое же Неджи животное.
Мой мозг считывал картинку, но не мог пока трезво оценивать ситуацию. Я просто смотрела на свое тело и не могла поверить, что оно принадлежит мне: многочисленные синяки, ссадины, укусы. Я явно сплю, потому что такого просто не бывает. Всему виной пережитое или наркотики, которые еще в моей крови? Да какая нахуй разница теперь. Итачи прав в одном. Если бы меня видела сейчас мама, ее сердце бы не выдержало. Страшно даже представить, что испытала бы моя семья.
Я встала под душ, с трудом разобравшись с кнопками. Ледяная вода хлынула на меня с потолка. Просто потрясающе. Как я поняла, что вода ледяная? Какие-то далекие чувства из подсознания мне подсказали, потому что сама я ничего не ощущала. Совсем. Запекшаяся кровь стала стекать в водоворот, очищая мое тело от скверны.
Я оглядела здоровенную полку из подсвеченного янтаря в душе в поисках хоть чего-нибудь, чем можно было смыть с себя всю дрянь, что я пережила. А Итачи явно однолюб. На полке стоял один единственный шампунь и лежало мыло. Я выдавила из тюбика шампунь и растерла между ладонями. Потом залипла на пену, что образовалась в руках. Пахнет сиренью и яблоками.
— Как дома, — прошептала я, не сдерживая слез. И меня вновь накрыло волной пережитого ужаса. Я тихо заплакала, не в силах остановиться. Ну какая же я жалкая. Плакса. Слабачка.
Хватит. Остановить. Не плачь.
Шептала я себе, но сердце меня не слушало. Оно ныло.
Хочу домой, хочу к маме. Сейчас я ощущала себя потерянным ребенком, которого очень сильно обидели, предали, забыли. И мне было до безумия невыносимо осознавать, что мама меня не обнимет, не прижмет к своей груди, не скажет мне, как она это всегда говорит, что всё будет хорошо. Я знаю, что могу взять и сказать ей всё как есть, что надо мной издевались, что меня хотели изнасиловать, что я не справилась, что я сдалась. Но боль, которую я могу причинить родному мне человеку… Я не хочу, чтобы она подобное испытала. Сейчас никто не способен мне помочь. Значит, я должна справиться сама.
Я села на плитку в душе, скрестив руки на плечах, обнимая себя, и уткнулась в колени. Ледяная вода била меня, хлестала, стараясь вернуть к жизни, остудить мой внутренний пожар. Но уже поздно. От моей души остались лишь тлеющие угольки. В конце концов, вода все смывает: всю горечь и проблемы. Мама всегда так говорила, когда умывала меня в детстве.
Я чувствовала себя уничтоженной. Как же мне заставить себя вновь жить?
Думать об Изуми.
Сестра — искра моей жизни. Ради нее я поступила в Токийский университет на бюджет. Только благодаря своей младшей сестре я двигалась вперед, ставила задачи и цели. Трудно было заполнить пустоту в сердце после смерти отца, но после появления сестренки я стала жить дальше. Не существовать, а жить. Я всего лишь хотела учиться, просто стать кем-то в этой жизни, просто зарабатывать деньги ради семьи. Я никого не обижала, никого и пальцем не трогала. Заслужила ли я такого ужаса?
Не знаю, сколько я пробыла времени в такой позе под ледяной водой. В один момент слезы просто кончились, запас иссяк, и я уже сидела с закрытыми глазами, не чувствуя совсем ничего.
— Боже, Рен, вода ледяная! Ты же заболеешь, — раздался надо мной озабоченный голос Итачи, но я даже не подняла на него голову. Парень выключил душ, взял огромное мягкое полотенце и накрыл меня им, присаживаясь передо мной на колени. Он дотронулся до моего плеча, словно меряя температуру. Его ладонь была обжигающе-горячей. Всё-таки я что-то могу ощущать.
— Я дура, да? — тихо спросила я, с трудом поднимая на него блеклые глаза.
Итачи нахмурился, ничего не ответив. Смотрел только с какой-то жалостью, словно котенка мокрого увидел на улице в ливень.
— Извини, Итачи, что доставляю столько проблем, — на такое длинное предложение моих связок с трудом хватило.
— Мне нужно обработать твои...раны. Я могу тебя поднять?
Силы были лишь дернуть плечами. Итачи с какой-то невероятной легкостью обхватил меня, поднимаясь со мной на руках. Я закрыла глаза, выдохнула, и пару секунд спустя он аккуратно посадил меня на свою кровать.
— Ты позволишь мне осмотреть тебя, Рен? — Итачи попытался поймать мой взгляд.
— Какая уже разница. Ты все равно видел меня голой, — кое-как ответила я, смотря в панорамное окно на город, сидя на кровати. Солнце скрылось за облаками, пробиваясь через смог сияющими лучами. Потрясающий вид. Наверное, просыпаться каждый день на вершине мира — настоящее счастье.
— Я — врач, Рен. Постарайся думать только об этом, — сел напротив меня на стул Итачи, открывая коробку с медикаментами.
Легко сказать.
Я шмыгнула носом, несмело убирая полотенце, оголяя небольшую грудь, ребра и живот. Только низ прикрыла. Потом закусила губу, стараясь не смотреть на Учиху, стараясь не думать ни о чем. Никак не получалось.
— Это сделал Саске? — блеклым голосом спросил Итачи, в ожидании моего ответа.
— Неджи, — коротко произнесла я. Потом указала на скулу пальцем. — Вот это сделал твой брат.
Итачи уже ничего не ответил. Молча осмотрел меня, сперва прикоснувшись к моей груди, изучая первый укус. Его прикосновение, и без того мягкое, стало ещё осторожнее. Я закусила язык, стараясь скрыть смущение и ужас. Наверное, у меня всё равно все было на лице написано. Учиха достал антисептик, намочив ватку, и притаптывающими движениями обработал больное место. Я тяжело выдохнула, стараясь стерпеть. Потом он подул. Легче не стало, но вот уголек внутри меня накалился.
Итачи с таким же завидным спокойствием обработал ссадины и укус на боку, заклеив пластырем. Понимаю, что ему это ничего не стоит. Это тебе не сердце пересаживать.
— У тебя три укуса.
— Итачи...
— Доверяй мне, Рен. Я обещаю быть аккуратным.
Доверяй мне, котёнок, я буду аккуратен.
Эти слова словно произнес не он, а Саске. Он именно так мне и говорил. Эти вызвало во мне огненную бурю, и я мгновенно вспыхнула, ударив Итачи ногой в плечо, стараясь оттолкнуть от себя. Но он даже не шелохнулся, лишь поднял на меня свои уставшие черные глаза, наблюдая.
— Не го-говори эти слова. Про доверие и аккуратность, — буркнула я, отвернувшись. Учиха выдохнул.
— Прости меня, Рен. Дай мне просто помочь тебе. Прикройся, но смотреть я все равно буду только на твою рану. Обещаю. Хорошо? — он говорил ласково и бархатно, успокаивая меня своим голосом. Так общаются разве что в больнице с детьми.
Я прикрылась полотенцем внизу настолько, насколько могла и открыла третий укус, зажмурившись. Итачи коснулся моей ноги, и я дернулась, смотря то на него, то в сторону, терзая нижнюю губу. Он быстро управился, приклеив пластырь, и я сразу скрестила ноги и заползла под одеяло, закутываясь в него, словно в кокон. Как же стыдно, боже.
— Итачи, они ведь снимали меня, когда раздели. Неджи и Саске вчера, — прохрипела я, зарывшись в его подушки, стараясь не показывать слезы.
— Я знаю, — Учиха сел на кровать, аккуратно положив руку на меня через одеяло. — Дейдара и Хидан уничтожили абсолютно все. Это нигде не сохранилось.
Разве что в моей голове, в моей памяти. Навсегда. На всю жизнь. Эти воспоминания еще долгое время будут терзать меня в ночных кошмарах. Их нельзя просто взять и выкинуть из жизни. Это теперь стало частью меня.
— Итачи.
— Да?
— Никогда больше не прикасайся ко мне, — холодно произнесла я, и брюнет сразу убрал руку.
Потом долгое молчание прервал Итачи:
— Рен, если тебе станет хоть немного легче, то я могу убить Саске.
Он произнес это так тихо, почти шёпотом.
Я горько рассмеялась в ответ. Его слова обожгли мое сердце. Он издевается? Не видит, что мне сейчас плохо? Не видит, что мне не до пустых обещаний и громких слов? Истерика и ярость затмили собой остатки разума. Я кинулась, набросилась на Итачи, словно дикая кошка, вцепилась ему в рубашку. И мы кубарем свалились с ним с кровати.
— Я знаю, что тебе больно сейчас. Я знаю, какого это, — так же спокойно произнес Учиха, словно ничего не произошло. Слово я не сижу на нем полностью обнаженная, израненная и до безумия злая.
— Это тебе не романтическая комедия, Итачи, чтобы бросаться такими словами! Мне так больно! Как же ты не понимаешь?! От этих пафосных речей мне не станет легче! Не смей. Больше. Такого. Произносить! — я кричала до срыва связок на него, вцепившись трясущимися руками в его рубашку. — Что за родители могли воспитать такое чудовище, как Саске? Ответь мне, Итачи! Твой брат с Неджи напоили меня какой-то дрянью! Они разорвали на мне вещи, они снимали меня на телефон и били. Били и смеялись! Снова и снова. Они хотели надругаться надо мной и дать за это деньги. Ты можешь себе представить, через какой ад я прошла? Да что ты можешь знать о боли, которую я перенесла?! Ты живешь своей идеальной, беззаботной жизнью, не имея никакого представления о боли! Ты же хладнокровный и вечно безразличный ко всему миру Итачи Учиха! Твое сердце — лед! И нет в этом мире абсолютно ничего, что могло бы тебя волновать. Ты не можешь знать, какого мне! Эти шрамы останутся со мной на всю мою жизнь в самом сердце и на теле. Меня вчера уничтожили! Я так ненавижу себя за эту слабость...ненавижу.
Итачи ничего мне не отвечал. Только смотрел своими обсидиановыми глазами прямо в душу, слушая все, что вырывалось из моей груди, из моего сердца, не отводя взгляда, не моргая. Мое слезы стекали по щекам, капая на его идеально выглаженную рубашку.
— Рен, — Итачи поднял ко мне руку, желая прикоснуться к моему лицу, но я дала ему звонкую пощечину.
— Никогда не прикасайся ко мне, — через неимоверную боль и ненависть прошептала я. Эти слова повисли в воздухе, ужасные, непоколебимые. Я тяжело сглотнула острый комок ярости и беспомощности. Волосы на всем моем теле встали дыбом от напряжения. Никому больше не позволю трогать меня. Никогда. Я на трясущихся ногах поднялась с парня, упала на кровать, накрывшись одеялом. И заревела с новой силой.
Хочу просто забыться.
Учиха еще какое-то время лежал на полу, потом молча встал на ноги, тяжело выдохнув. Запустил руку в свои черные, как смола, волосы, что-то обдумывая, затем просто вышел из комнаты, оставляя меня в одиночестве. Да, именно этого сейчас я желала больше всего на свете.
***
«Утро вечера мудренее», — сказал явно тот, кто никогда не просыпался с ужасным ощущением похмелья второй день подряд, с высокой температурой, без самых необходимых вещей, один на один с собой… Говорят, люди не замечают момента, когда сходят с ума. Однако, что-то меня все еще держало на плаву. Какой-то последний тлеющий уголек.
Итачи еще несколько раз заходил в комнату, пытаясь уговорить меня притронуться к пище, но я лишь молчала в ответ, смотря перед собой, потупив взгляд. Никакого желания не было.
— Если ты не будешь есть, твой организм будет работать на износ.
Мне плевать.
Я пропустила его слова мимо ушей, свернувшись эмбрионом, обнимая себя за плечи. И не заметила, как снова провалилась в дремоту.
— Рен, — кто-то потормошил меня по коленке через одеяло. Я нехотя открыла глаза, потерев их. На меня смотрел Пейн, протягивая мне домашнюю одежду.
— А где Итачи? — сонно произнесла я с легкой ноткой беспокойства, скрывшись под одеялом, одной рукой выхватив у него вещи. Странно было видеть тут Пейна.
— Итачи ушел на работу. Мы с тобой вдвоем до самого вечера. Он не хотел оставлять тебя в одиночестве, да и нам пора поговорить с тобой. Не думаешь? — присел на кровать рыжеволосый.
— Не думаю, — я натянула на себя вещи Итачи и отвернулась к окну, заканчивая диалог.
— О боли надо говорить, — выдохнул Пейн.
— Слушай, вот чего ты лезешь ко мне в душу? Я ничего не хочу, Пейн. Просто оставь меня.
— Рен, ты закрылась от всего мира, переживая совсем одна случившееся, не ешь ничего, не пьешь, таблетки, которые дает тебе Итачи, не принимаешь. Но вот скажи мне: почему любовь ты хочешь делить с кем-то, а боль — тянуть одна?
Я лишь пожала плечами. Мне нечего было на это ответить.
— Расскажи мне о своих чувствах сейчас. И могу обещать, что это останется между нами.
— Зачем тебе это слушать?
— Потому что я психолог по образованию, эта моя работа как-никак, хоть и нелюбимая. Но тебе я правда хочу помочь.
—А какая любимая работа? — я бросила на него недовольный взгляд, потом вновь отвернулась к окну.
Пейн приподнял уголки губ.
— Фотография. Снимать людей и их эмоции, их жизнь. Могу даже как-нибудь пригласить тебя к себе и показать то, что я успел уже отснять за последние годы. — Пейн говорил нарочито медленно, стараясь зацепить мой взгляд. — Рен, не отвергай нашу помощь, пожалуйста. Тебе сейчас тяжело, и ты запуталась.
— Запуталась? Это мягко сказано. Мне теперь вечно придется жить с этим воспоминанием и этой грязью на моем теле. Это как хроническая болезнь, от которой нет лекарства, — я закусила щеку, стараясь унять дрожь.
— Лекарство есть. И это любовь, Рен.
Я не сдержала отвращения на лице:
— О какой любви ты говоришь? Я не понимаю. Все вокруг только и говорят, что о любви, о том, как она прекрасна. А стоило только мне открыть свое сердце кому-то, так меня предали. Знаешь, если любить кого-то — означает так сильно страдать и быть в конце концов преданным, то не хочу я знать такой любви! Мама всегда мне говорила, что любовь живет еще и в прощении, понимании. Но сейчас я не хочу никого прощать, не хочу никого понимать, черт возьми. Мою любовь и веру взяли и растоптали. А сейчас я просто ужасно устала. Мне хочется закрыться и посидеть в полной тишине.
— Я понимаю тебя. Тебе нужно время восстановить свои силы, Рен. Но ты должна понимать, что в этой ситуации тяжело не только тебе.
— Это ты сейчас про Итачи? Ах, да. Почему я должна сейчас думать о ком-то кроме себя? Могу я хоть раз в жизни побыть эгоисткой и не тратить силы на попытку понять кого-то? Его отношения с Саске меня не должны волновать. Я всего лишь оказалась между ними и поплатилась за это сполна. Из-за заносчивости одного и ревности другого, — я подперла под себя ноги, тяжело посмотрев в серые проницательные глаза Пейна. Потом он протянул мне руку, я выдохнула с горечью, вкладывая ему свою ладонь.
Ну, попробуй достучаться до меня.
— Все хорошо, Рен. Выговаривай всё, что гложет тебя.
Из моей груди вырвался смешок. Настоящий сеанс психоанализа. Потом мой взгляд снова потух, когда все пережитое вновь стало появляться обрывками перед глазами. То, как они смеялись надо мной, то, как они издевались. Бесчеловечно. Отвратительно. Больно.
Я почувствовала, как Пейн ласково гладит меня по тыльной стороне ладони, стараясь отогнать удушающие меня мысли.
— Тяжелые мысли, негативные эмоции — это тоже часть тебя. Мы ненавидим в себе эти качества, потому что они деструктивны сами по себе, они нас уничтожают, но только если мы их гоним. С детства нас учат подавлять их, закрывать на них глаза, терпеть, ждать, глушить. Но эта боль никуда не уходит даже со временем, она может лишь притупиться. Но она остается на месте. Ты не должна гнать ее от себя, у тебя не получится. Это всё равно, что попытаться оторвать от себя часть души.
— Ну и как тогда быть? — я уставилась в стену, а в груди противно заныло.
— Отпереть клетку, зайти к боли и поговорить с ней. Выслушать ее, обнять и принять. Потому что она имеет место существовать в твоем сердце наравне с радостью, печалью, гневом и остальными сотнями эмоциями, которые и делают из тебя человека, личность.
Я закрыла глаза, сжав его руку.
— Все не так просто, Пейн. Эта боль теперь стала неуправляемая, она разъедает меня изнутри. Ненависть стёрла всё хорошее, затмила собой абсолютно все. И мне так тяжело. Я растеряна. Я просто не понимаю. Искренне не понимаю, как можно быть такими жестокими по отношению друг к другу? Что же я такого сделала? Чем такое заслужила? Я ведь такой же человек, как и они, как и ты! Из плоти и крови, и у меня есть чувства, у меня есть мечты и сердце! — я схватила себя за майку у груди, крепко сжав в кулак, словно собрала всю боль в одной точке. — Знаешь, Пейн, я такая дура. Дура, что все равно, кажется, люблю людей, все равно хочу им верить, хочу разделить с ними печаль и радость. Хочу чувствовать их. И вот именно сейчас, в эту минуту, я почему-то ненавижу только себя. За то, что не могу быть другой. За то, что людей вокруг, кажется, люблю сильнее, чем саму себя. Почему же я не могу взять и ударить в ответ? Сильнее ударить! Я порываюсь, а не могу. Знаешь, почему? Потому что мое сердце мне не позволяет. Потому что я всю жизнь смотрела на мир широко раскрытыми глазами, ощущая мельчайшее дуновение ветра, чувствуя кожей лучи солнца. За моей спиной всегда люди меня называли наивной дурой с розовыми очками. Но я не такая... Я просто чертовски сильно, всей своей душой и всем своим сердцем люблю этот многогранный, чудовищный и восхитительный мир! Каждый раз я раскрываю ему свои объятия, раскрываю душу, показывая свою любовь, обнажая сердце. Я люблю этот мир. А мир толкает меня в ответ. Снова и снова, снова и снова, раз за разом. И, знаешь, иногда мне кажется, что я больше не выдержу. Мозг говорит мне перестроиться под окружающую среду, приспособиться наконец и перестать быть такой дурой. А, знаешь, что говорит мне мое сердце? Люби мир, люби людей, просто люби! Но это же так невыносимо трудно! Просто скажи мне, Пейн, почему я не могу взять и стать другой? Почему же? — я склонила голову, плача. Слёзы стекали по моим щекам, капая с кончика носа на колени. Мысли в моей голове метались, путались и бились, но все сказанное было не от головы, а от чистого сердца.
— Потому что в этом и заключается твоя сила, Рен, — Пейн положил руку мне на плечо, притянув к своему сердцу. — Потому что люди, которые, не смотря на все ужасы жизни, всю перенесенную ими боль, продолжают любить мир — самые сильные.
Я слушала его слова и плакала, отрывая от своего сердца пережитый страх и унижение, уткнувшись ему в свитер.
—Все плохое рано или поздно имеет свойство заканчиваться. Мир цикличен. За ночью следует рассвет, а за место боли к нам приходит любовь, шрамы на сердце затягиваются, делая нас сильнее. Ты хороший человек, Рен, и такое не должно было с тобой случиться. Мне искренне жаль. Ты даже не представляешь насколько. Но ты должна знать, что есть люди, которые тебя любят и хотят помочь. Так что, пожалуйста, не закрывайся от нас.
— Мне кажется, я совершила столько ошибок за последнее время, что не заслуживаю друзей. Я такая идиотка, — бубнила я, даже не пытаясь остановить поток слез и эмоций.
— Все хорошо, Рен, — прижимал меня к груди Пейн, поглаживая. — Иногда ошибки просто необходимо совершить. Всё нормально. Это нормально.
Я потерла лоб, отстраняясь, смотря на рыжеволосого сквозь слезы, не сдержав благодарной улыбки.
— Мне просто нужно немного времени. Спасибо тебе, Пейн, за добрые слова.
— Я все понимаю, Рен. И зови меня просто Яхико, пожалуйста, — улыбнулся в ответ парень.
Мы говорили с ним до самого прихода Итачи обо всем на свете. Я говорила и говорила, а Яхико лишь слушал, изредка что-то добавляя. Кажется, этот разговор заставил не только меня переосмыслить некоторые вещи. Но то были лишь слова. Мне нужно было время, чтобы они дошли до моего сердца и поселились там, укрепились, пустив корни. А вот сколько на это нужно затратить времени и сил — одному Богу известно. Но начало положено.
Боль имеет свойство рано или поздно заканчиваться, а жизнь — продолжаться.
Некоторые негативные, деструктивные мысли во время разговора с Пейном ушли из моей головы, плотно закрыв за собой дверь. Например, желание все бросить к чертовой матери, забрать документы из университета и исчезнуть. А еще мысли о полной потерянности и безысходности. Теперь я точно знаю, у меня есть друзья и люди, которым я не безразлична.
Даже не ожидала, что простой разговор по душам способен подарить долгожданное облегчение, словно часть груза снята с плеч. Я благодарственно попрощалась с Яхико, пообещав начать понемногу двигаться дальше.
Вставив наушники, я пересела с кровати на огромное кресло в спальне с видом на город. Я смотрела на то, как солнце уходит за горизонт и вовсе исчезает за горами, пообещав, что с рассветом и первыми лучами солнца я приложу остаток сил и начну склеивать себя по кусочкам.
Кинув взгляд на рядом стоящий прикроватный столик, я внизу увидела книгу, подаренную на день рождение Итачи. Взяв ее, обнаружила, что он успел ее изрядно потрепать, зачитав. Провела по страницам, открыв на месте, где он положил закладку в форме серебряной вороны. Мои глаза забегали по строкам.
«Даже когда Любовь всё не приходит, мы открыты ей навстречу. В те минуты, когда кажется, что одиночество вот-вот раздавит нас, сопротивляться этому можно лишь одним способом — продолжать любить.»
Во рту пересохло от прочитанных слов. Что же он за непостижимый для меня человек… Этот Итачи Учиха. Потом я стала читать. Читала и читала, пока мои глаза не начали болеть от сгустившейся темноты, а долгожданная жажда стала окончательно невыносимой. Эти дни я ничего не ела и не пила. Мой организм хотел жить дальше.
Я бесшумно подошла к двери, тихо ее открывая. Не успела я сделать и шага вперед, как остановилась. На полу сидел и дремал Итачи, облокотившись об стену. Его лицо казалось умиротворённым в свете луны, черные пряди свисали, обрамляя идеальные черты. Это и правда он? Даже не верится, что он способен быть таким беззащитным, вспоминая его в ярости.
Возле него стоял небольшой поднос с булочкой и давно остывшим чаем. Я тихо присела на корточки возле Итачи, аккуратно дотрагиваясь пальцами до пряди его черных волос, убирая за ухо. Он немного нахмурился, но не проснулся. Наверное, сильно вымотался за последние дни. Ему ведь тоже пришлось нелегко.
Если бы у тебя не было сердца, ты бы не сидел тут со мной. Ты бы не приезжал среди ночи за мной. Ты бы не признавался мне в чувствах. Ты бы не целовал меня.
Мое сердце пропустило удар и заколотилось, как сумасшедшее, заставляя меня осознать нечто, что ходило вокруг меня все это время.
— Прости меня, Итачи Учиха. Я такая эгоистка, — без голоса прошептала я, тяжело выдохнув и потерев свое измученное слезами лицо. Потом встала, вернулась к кровати, взяла тяжёлое одеяло и потащила за собой. Села рядом с парнем, выпив давно остывший чай, положила ему голову на плечо, накрывая нас, и уснула.
***
Меня разбудил чудесный запах чего-то вкусного. Во рту набралась слюна, желудок заурчал, и я открыла глаза, обнаружив себя на воздушной хозяйской кровати среди десятка подушек. Я потерла шею, сонно оглядываясь по сторонам. Всё еще у Итачи, но не на полу хотя бы. Похоже он меня перенес обратно под утро. Встав на ноги, я пошла на кухню к источнику столь аппетитного аромата. Что же, мой организм наконец начинает просыпаться от спячки. Это не может не радовать.
По телевизору тихо шла программа новостей. Милая дикторша рассказывала последние утренние события, потом перешла к погоде. Боже, интересно, они сами выбирают платья с такими вырезами? Я перевела взгляд на кухню, где готовил Итачи, стоя спиной ко мне. И, боги, на нем были только домашние шорты. Его спина была обнажена, и...она была вся в шрамах. Такие ужасные рубцы возникают только при контакте...с огнем. Вся его спина: от поясницы и выше (до самой шеи) была в этих чудовищных, но таких завораживающих узорах. Я подошла ближе. И Итачи встрепенулся, оторвавшись от готовки.
— Прости, я не думал, что ты так рано встанешь, — он повернулся ко мне, и я увидела, что часть его груди тоже была изуродована ожогами. На левой груди, прямо на сердце поверх рубцов, располагалась здоровенная татуировка черного ворона и чуть ниже надпись на латыни. Я нахмурилась, не в силах прочитать и даже запомнить эти буквы. Я посмотрела на обнаженный накаченный торс Итачи, потом подняла глаза выше на эти жуткие шрамы, татуировку, потом взглянула в его поразительно красивое лицо и увидела в глазах растерянность. Он отвел взгляд, ожидая моей реакции. Такое внимание с моей стороны ему было неприятным, Учиха...опасался. Но чего?
— Ты испортишь себе аппетит, Рен, — сразу взял под контроль свои эмоции Итачи.
Я пропустила его слова мимо ушей, сделав несмелый шаг к нему, желая дотронуться пальцами до шрама на левой груди. Но Учиха аккуратно перехватил мою кисть, настороженно посмотрев.
— Не стоит. В этом нет ничего приятного. Ты не обязана, — нахмурился Итачи, стараясь меня отговорить.
Я поджала нижнюю губу и сделала еще один шаг ему на встречу, ласково обняв, уткнувшись лицом в его горячую грудь, прижимаясь щекой к этим шрамам, грубым и шершавым. Парень развел руки, явно не понимая, как реагировать. Я коснулась ладонями его спины, ощущая тонкими пальцами отголоски его перенесенной боли, прижимаясь еще ближе, сдавливая его в своих объятиях.
Ты живешь своей идеальной, беззаботной жизнью, Итачи, не имея никакого представления о боли! Да что ты можешь о ней знать?
Пронеслось у меня в голове. И я издала протяжный всхлип.
Идиотка ты, Рен Окава.
— Ты не идиотка, — прошептал в ответ Итачи.
Боги, я произнесла это вслух?
— Просто ты еще много чего не понимаешь, Рен.
— Не знаю, как мне себя чувствовать теперь, — шмыгнула носом я. Итачи аккуратно положил одну руку мне на макушку, гладя по затылку, другой рукой осторожно прижимая к себе, словно боялся сделать мне больно.
— Прости меня, пожалуйста, Итачи. Я такая дура! — дрожащим голосом произнесла я, слушая биение его сердца. Вовсе не лед.
Парень лишь тихо усмехнулся, запуская пальцы в мои лохматые волосы:
— Все хорошо, Рен. Не плачь.
