***
Отнеся всё то, что ему продиктовали в больнице, и услышав о бабушке лишь то, что «Она находится в тяжёлом состоянии, к ней пока ещё нельзя. Мы обязательно известим Вас, когда можно будет её навестить», парень всё-таки решил вернулся домой. Не хотелось, конечно, возвращаться туда, где даже воздух напоминает о ней, но больше идти ему было некуда. Только он кинул рюкзак куда-то на пол и закрыл входную дверь, так сразу сполз по ней же, неприятно ударившись сначала спиной, а потом и копчиком. Шастун просто смотрел куда-то в сторону двери ванной, что была в другом конце квартиры, но из прихожей её всё равно было видно. Он просто сидел и молчал. Душевная боль была настолько велика, что сил больше не было ни на что. Но по ощущениям внутри у него была зияющая пустота, хотя, казалось, всё то количество боли запросто могло её заполнить. Зато мысли роились без остановки, словно стараясь ещё сильнее добить его. Устав заниматься самокопанием, от которого становится лишь хуже, Антон трясущимися от приближающейся истерики руками берёт первую попавшуюся тетрадку, которую выуживает из рюкзака, вырывает чистый лист, и, кое-как нащупав пенал, вытаскивает ручку. Корявым почерком он выводил слова, пытаясь освободить мысли. Он считал, что это должно помочь. Всегда же помогало.***
Я ярко улыбаюсь, но внутри чувствую лишь всепоглощающую пустоту. Слава богу, никто не замечает этого. Иногда я хочу ярко светить. Так же, как и все. Так почему же это оказалось таким сложным? Почему я каждый раз обжигаюсь о своё же свечение? Почему всем остальным это удаётся так легко? Почему я не могу быть как они? Я хочу снять свою маску. Я устал от неё. И в ней чертовски жарко и неуютно. Но есть одна небольшая проблемка… В прошлый раз я посадил её на суперклей, чтобы не повторять тех ошибок, когда я снял и пожалел. Что же, теперь я жалею о другом, класс. Хотя, думаю, я бы в любом случае жалел. Интересно, каково это — не притворяться нормальным? Каково не делать вид, что ты в порядке? Я хочу хоть раз почувствовать это. Не прошло и часу, а я уже чертовски скучаю. Это странно? Почему даже я не могу ответить себе на этот вопрос? Хотя, наверное, всё же я знаю одно — я хочу увидеть её. Но в целости и сохранности. Лучше бы меня сбила та машина. Почему? Просто «почему». Вопросов настолько много, что я не успеваю их обдумывать. А уж тем более записать. Хотя, наверное, это лишь к лучшему. Я устал думать. Все эти мысли меня убивают. Я ненавижу это. Но и не могу это никак отключить. Научите меня этому. Пожалуйста… Возможно, мне так правда станет легче. А может и нет. Я не узнаю пока не проверю. Но хочу проверить. И ещё хочу перестать думать об этом всём.***
Прекратил писать он лишь когда одинокая капля упала на лист, а текст казался совсем размытым. Почему мне вообще так больно? С ней же всё хорошо, она в больнице под наблюдением специалистов, которые обязательно помогут ей. Да? Так ведь? И она спокойно вернётся домой, будет всё так же ждать меня вечерами и волноваться, когда я ухожу на крышу. А на утро сделает самый вкусный кофе, стараясь меня не разбудить. Рукавами толстовки он вытер слёзы, надеясь, что это каким-то магическим образом остановит его начинающуюся истерику. — Сука! — громко кричит парень, пытаясь хоть таким образом заглушить свои мысли, а рука же со всей силы неприятно ударяется о стену, глухой звук быстро распространяется по квартире, так же быстро затухая. Костяшки неприятно саднят, но ему абсолютно всё равно, он переводит свою боль в душе в злость, вымещая крепко сжатыми кулаками. Остановился он лишь минут через пять, когда на обоях стали заметны следы крови, которые теперь надо стирать. Осторожно поднявшись с пола, правда сначала пару раз всё-таки упав, ведь ноги затекли и работать отказывались как нужно. Антон взял первое попавшееся на глаза полотенце, смочил его водой, пару раз зажмурившись, так как горячая вода раздражала свежие раны. Взяв на всякий случай моющее средство, Шастун вернулся в коридор и, сев на корточки, начал бездумно водить по ярко-красным следам, снова уходя в мысли. Звонок заставил его выронить тряпку из рук и произнести тихое «блять». Поднимая её, он случайно задел моющее средство, которое упало почему-то куда громче, чем ожидалось. Кого, чёрт возьми, сюда принесло-то, а? Ну почему, блять, это всегда происходит так не вовремя? По квартире снова пронеслась мелодия дверного звонка. Попытавшись встать, Антон как-то плохо зацепился за край тумбочки, из-за чего упал теперь сам. Послышался стук. Видимо, человек понял, что хозяин рядом с выходом, а значит всё же скоро откроет дверь., но отчего-то решил всё же напомнить о себе ещё раз, хотя в том необходимости не было. — Антон? — парень из тысячи мог узнать этот голос — он принадлежал Арсению. Блять, ну почему он пришёл именно сейчас. Стоп. А он разве мой адрес вообще знает? — У тебя всё в порядке? — нотки волнения слышны даже через дверь. — Открой мне дверь, пожалуйста. Сука. Сука. Сука. Сука. Сука. Пиздец. В мыслях у него были лишь одни маты, но, поняв, что долго просидеть так ему не дадут, всё же попытался встать ещё раз, на этот раз успешно, и отпёр замок, пропуская мужчину в квартиру. — Что у тебя тут произошло? Какой-то грохот был… — произнёс он и начал осматриваться. — Арсений Сергеевич, что вы тут делаете? — вопросил Шастун, в недовольном жесте сложив руки на груди, о чём сразу же пожалел, ведь, как оказалось, костяшки ещё немного кровили и болели от любого соприкосновения, но на лице не изменилась ни одна эмоция, не хватало ему ещё лекции выслушивать по поводу этого. А он уверен — если тот увидит следы, то обязательно найдёт что сказать. — И откуда вы вообще знаете мой адрес? Я, вроде бы, не говорил его вам, — продолжал заваливать вопросами он, пока не вспомнил, что дверь так-то осталась незапертой, так что пришлось замолчать и, попросив учителя немного подвинуться, закрыть её. Стоп… Я что, даже не заикнулся? Ахуеть, эта херня всё же проходит каким-то магическим образом? Блять, как же было бы ахуенно, если бы это осталось навсегда… Как же я давно мечтал об этом, пиздец. А что если это просто временно? Будет очень обидно так-то. Но молчанием я не проверю этого. Хотя с Арсением тут не помолчишь, да… — Ты просто как-то странно убежал, подумал, что у тебя что-то явно произошло, вот и пришёл узнать об этом. А адрес спросил у Павла Алексеевича, — отвечал Попов, всё ещё водя взглядом по предметам. Краем глаза он заметил тряпку странного оттенка и какое-то бледно-розовое пятно на стене, под которым ещё валялось средство для мытья посуды. — Боже, что тут случилось… Вместо ответа, Шастун перевёл взгляд на вешалку, где висели куртки, делая вид, что она — самая интересная вещь в мире и никакой Попов не сможет переключить его внимание на себя. Немного подумав, у Арсения что-то щёлкнуло в голове и будто бы сложился некий пазл. Он взял руку подростка и поднял на уровень глаз, тот, конечно же, попытался её вырвать, но, усилив хватку, мужчина дал понять, что отпускать не собирается. Осматривая небольшие ранки, отметил, что они ещё свежие. Антон же стыдливо опустил глаза, понимая, что ему ещё достанется из-за этого. — Это ты сам? — грустно спросил мужчина. — Мне помнится, я тебя просил больше не резаться, да? Но это же значило, что в таком случае стоит причинять себе вред другими действиями, — его тон стал мягким, таким обычно разговаривают с нашкодившими детьми. — Это не дело, ты это понимаешь? Так тело портишь… — говорил он это без осуждения, но Шастуну же показалось иначе. — Не жалко! — крикнул парень, переведя на учителя недовольный взгляд. — Вы всё равно не поймёте! Да мне абсолютно похуй на то, что со мной будет! С чего вы вообще ко мне приебались? Ну сдохну я, и что с того? Вам всё равно будет похуй. Всем будет похуй! — Антон осёкся, поняв, что сказанул лишнего. Он сжал кулаки, слегка отросшими ногтями впиваясь в кожу. Обычно ему это помогало прийти в себя, но сейчас же почему-то от этого не было никакого эффекта. Стыд накрывал его с головой. В глазах уже стояли слёзы, готовые выйти от любого неправильного слова. — Тише, спокойно, — Арсений заметил перемену в настроении парня и понял, что сейчас лучше ничего ему не говорить, сначала надо привести его в нормальное состояние. Он, конечно, сначала слегка опешил от такого «выпада», но быстро взял себя в руки. Попов, правда, не совсем понимал что ему именно стоит делать, ведь опыта работы с подобными случаями у него не было, а всё то, что ему рассказывали — не подходит. Так что ему прямо на ходу приходилось искать индивидуальный подход к нему. Он спокойно подошёл к нервно дышащему парню, быстрым движением прижал его руки к груди, предварительно расцепив их, и обнял его — в таком положении он ни себе вреда не причинит, ни мужчине. Простояли они так с несколько минут, пока не было отчётливо слышно, что дыхание у него обычное, спокойное. — Всё хорошо, слышишь? Давай ты сейчас успокоишься и мы пойдём пить вкусный чай? — шепотом, дыханием щекоча ухо, говорил мужчина. Вместо ответа он почувствовал, как в его плечо недовольно выдохнули, но и сопротивляться не стали. — Смотри, я тебя сейчас спокойно отпускаю, но только если ты сейчас не попытаешься сделать больно ни себе, ни мне, хорошо? — постепенно ослабляя хватку, отходил Арсений. Когда он отошёл полностью, то руки Антона безвольно опустились, по инерции качаясь. Взгляд Попова зацепился за небольшие кровавые пятна, оставшиеся на некогда чистой толстовке парня из-за того, что к ним приставили саднящие костяшки. — Ты ещё и не обработал раны после этого? Боже, Антон, ты… — слова оборвались на полуслове, а сразу же за этим послышался тяжёлый выдох. Шастуну бы хотелось увидеть его реакцию, но поднимать голову отчего-то быстро страшно и стыдно, так что он не стал это делать. — Где у тебя аптечка? — В ванной, в шкафчике, — ответил он, сначала чуть не сказав, что в его рюкзаке есть всё, что нужно. — Так, тогда ты иди на кухню, я сейчас туда приду, — едва ли не приказав, ушёл мужчина искать нужную ему комнату. Антон больше в какой-то прострации, чем обдуманно, прошёл по коридору и, завернув, сел за стол, начиная пялиться в стену напротив. Раньше он не особо обращал внимания на вечно чистую и белую плитку на той части стены, где стоит плита. А вот обои время уже не пощадило — помнит, что как минимум лет пять назад этот бежевый выглядел немного светлее и не так отходил от бетона, как сейчас. Мыслей в голове не было вообще. Будто лишь какой-то туман, буквально перекрывающий возможность хоть какой-то мыслить. Попов бесшумно зашёл в помещение и, поставив на стол небольшую коробку, с нарисованной на ней каким-то маркером красный крест, что уже частично стёрся, пододвинул стул ближе к ни на что не реагирующему парню. Он поднимает крышку и достаёт йод вместе с парочкой пластырей. Слегка обмочив вату, Арсений прикасается к костяшкам парня. — Что вы… — внезапно отмер Шастун, попытавшись одёрнуть руку, почувствовав что-то неприятное. — А ты сам не видишь? Раны твои обрабатываю, — спокойно ответил мужчина, даже не отвлёкшись от своего занятия. — Зачем? — продолжает задавать вопросы он, на самом деле не понимая для чего это всё делают. — Действительно… Чтобы у тебя не было, к примеру, заражения там. Ну и, конечно, чтобы ты, когда чем-то занимался, не испытывал так много боли от касания других предметов с заживающим ранением, — Попов замолк, призадумываясь. С минуту спустя он продолжил: — а, вот ещё что. Я надеюсь, тебе больше ничего не надо обрабатывать? — Не надо! — резко воскликнул Антон, чем только ещё сильнее насторожил Арсения. — Точно? Мне не стоит ничего там проверять, чтобы в этом убедиться? — Не стоит! — бросил он, в очередной раз дёргая рукой. — Хорошо, тогда дай мне закончить с твоими костяшками, а то уже достал дёргаться. Шастун не хотел, чтобы мужчина снова видел его шрамы. Отчего-то у него есть чёткая уверенность, что тому явно найдётся что сказать. А выслушивать лекции не особо хотелось, если честно. Ласково, будто даже с некой опаской, касаясь пальцев парня, Попов аккуратно клеит пластыри. — Не больно было? — Нет, — тихо ответил он. — Ну вот и прекрасно, — слегка улыбнувшись, мужчина поднялся из-за стола. Подойдя к чайнику, он снял его и, открыв крышку, набрал в него воды из-под крана, после чего поставил его на место и включил. Антон смотрел на это, будучи не в силах хоть что-то произнести. Но понимание того, что так-то он в этой квартире хозяин, а не Арсений, буквально едва ли убивало его. Уже придвигая стул, на котором сидел, к столу, произносит: — Арсений Сергеевич, вы чего? Я сам всё сделаю, лучше сидите, отдыхайте. Тем более Вы у меня в гостях, а не наоборот. — Да ладно тебе. Что я, кружки и чайные пакетики не смогу найти? Парень лишь выдохнул и, приблизившись к мужчине, приобнял его одной рукой за талию для того, чтобы его немного отодвинуть. Конечно, ему самому это действие казалось каким-то странным. Но, в конце концов, это было лишь из добрых побуждений, да? Арсений же это никак не прокомментировал, лишь отошёл, как его и просили, странно улыбаясь, смотрел на Шастуна, который, делая невозмутимый вид, доставал чашки из навесного ящика. Достав сахарницу, он спросил: — Вам сахар надо? — Да, одну ложку. Антон кивнул и, взяв чайную ложку, положил ровно столько, сколько ему сказали. А в свою же кружку добавил в два раза больше. Наступила неловкая тишина, даже чайник уже не шумел — вода уже вскипела и была разлита по чашкам. — Из-за чего ты убежал? И я спрошу ещё раз: ты точно не резался вновь? — прервал молчание Попов. — Это так важно? — пытался он избежать разговора, который касается темы бабушки. Он не готов говорить об этом сейчас. — Не резался я, честно, — даже поднял руки в жесте, мол, сдаюсь. — Ну раз я спрашиваю, значит волнуюсь за тебя и считаю важным узнать ту ситуацию, что привела к этому… Он волнуется за… меня? Что? Это… странно… — Арсений Сергеевич… — встревает Шастун. — Антон, перебивать невежливо, ты знал? Так что, будь добр, дай мне сначала договорить, — без капли осуждения попросил он. — На чём я там остановился?.. Ах, да, точно. Так вот, понимаешь, я за тебя беспокоюсь, причём даже не как учитель, а как обычный человек. Мне правда хочется помочь тебе, чтобы ты понял, что искать выход из жизни — не то, чем тебе надо заниматься. Поэтому мне интересно узнать, -странно завернул мужчина тему. Парень тяжело выдохнул и несколько призадумался. Стоит ли ему говорить? Хотя насчёт бабушки нотации же он не сможет мне никак прочитать, да? Но, блять, я так не хочу сейчас говорить об этом, пиздец. Но так-то терять мне всё равно нечего