Антиутопия

Наследие моей бабушки по отцовской линии в Малфой мэноре можно найти в садах: цветы изысканных аромата и оттенка. Раздавите один из них в руке, и аромат будет держаться часами. — Ты пьян, — с отвращением сказал отец. Мы были на Балу магической торговой палаты, который в тот год устраивал Люциус в Малфой мэноре. Я не жил там с восемнадцати лет. Соответственно, чувствовал себя таким же гостем, как и все остальные. — Люциус, оставь его в покое. — Он нализался, Нарцисса! Ты только посмотри на него. Ты пытаешься поставить нас в неловкое положение? Я пил коньяк, до краев налитый в бокал для шампанского. Это было верхом бесцеремонности, и этого было достаточно, чтобы у матери сильнее забилось сердце. Вопрос отца заставил меня остановиться на середине глотка и приподнять бровь. Признаю, было немного забавно, когда он приподнял свою в ответ. В конце концов, именно от него я унаследовал эту манеру. — Сомневаюсь, что смогу опозорить эту семью больше, чем ты. Люциус судорожно вздохнул, а мать побледнела. Весь вечер был подготовкой к этому взрывоопасному моменту. — Неблагодарный негодяй, — прошипел он. — Как ты смеешь! Я еще больше раззадорил его ярость издевательским смехом. — Как я смею? Не понимаю, как кто-то из нас осмеливается показаться в приличном обществе. Как ты это выносишь? — спросил я. — Только честно! Разве ты не видишь, как люди смотрят на нас? Мы — парии. — Чтобы уточнить, я поднял бокал в тосте за первого человека, которого заметил. К несчастью для Невилла Лонгботтома, это был он. — Привет, Лонгботтом! Приятный вечер? Сначала он выглядел встревоженным. Неудивительно, ведь я не сказал ему ни слова за последние лет десять. Затем он нахмурился и отвернулся, чтобы продолжить разговор с другим гостем. Я направил горькую ухмылку на отца. Люциус сделал шаг вперед, вторгаясь в мое личное пространство с кипящим гневом. Я высокий парень, но мой отец на полголовы выше и в лучшие времена внушает страх. — Ты немедленно прекратишь это непристойное поведение. Мы здесь для того, чтобы продвигать наши деловые предприятия, а не чтобы ты впадал в детскую, бессмысленную истерику! — Твои деловые предприятия, отец. Не мои. — Я осушил бокал, уже пятый или шестой, на мгновение задержав обжигающий алкоголь во рту. Удивительно, как все, что так сильно жалит, может на самом деле притупить все остальные боли. — В отличие от тебя, у меня есть настоящая работа. Как бы это ни было немодно, я зарабатываю себе на жизнь. Все могло обернуться для меня плохо, если бы нас не прервал официант. Я проигнорировал его предложение канапе и вместо этого схватил хрустальный графин Бордо с серебряного подноса. Рука отца сжала мое предплечье прежде, чем я успел наполнить бокал. — С тебя довольно. В ответ на это я уставился в другой конец зала, где моя бывшая жена разговаривала с Рональдом Уизли. Этот идиот всегда был очень разговорчив. Вероятно, из-за того, что вырос в коробке из-под обуви с братьями и сестрами, распиханными в каждый свободный угол. Он пялился на Гермиону, пользуясь любой возможностью, чтобы заглянуть в ее глубокое декольте. На самом деле я не мог его винить. Интересно, о чем они говорят. Она казалась серьезной и собранной. Он выглядел так, будто пытался обратить на меня внимание, но я видел, как его блуждающий взгляд бегает по комнате. Когда не смотрел на ее грудь. — Этого мало, — пробормотал я отцу и снова наполнил бокал. Я хотел причинить боль этому недостойному, одурманенного вида идиоту. Мне хотелось обхватить руками его бледное, веснушчатое горло и сжать. Большую часть того, что у него было в жизни, он получил по случайности рождения. Или просто по обычной случайности. Уизли с его отсутствием индивидуальности. Конечно, легко ладить со всеми, когда ты туп, как бетонный столб. Бетонные столбы не имеют привычки оскорблять людей, не так ли? Они просто есть. Это даже не настоящий пейзаж. Скуку не следует путать с дружелюбием. Гермиона заслуживает того, чтобы за нее сражались. Ради Мерлина, этого требовал ее разум. Мать положила тонкую бледную руку мне на рукав. — Драко, оставь все как есть. Честно говоря, не думала, что она вообще придет. Она ясно дала понять, что не желает с тобой разговаривать, и если ты будешь настаивать на том, чтобы форсировать этот вопрос, то разразится скандал. Скандал! О, Мерлин упаси, чтобы я вытворил нечто подобное. Я был всего лишь бывшим Пожирателем смерти и сыном одного из самых известных сторонников Волдеморта. Я был косвенно причастен к смерти Альбуса Дамблдора и Северуса Снейпа, а позже участвовал в почти смертельной битве против сокурсников, в которой один из моих лучших друзей, чтоб его, поджарился до смерти. Но да, давайте не будем устраивать сцен и привлекать к себе нежелательное внимание. — У нее есть имя, мама. — И оно больше не «Малфой». Вот в чем дело, не так ли, мальчик? — с вызовом спросил отец. Мне было двадцать семь лет, и он называл меня «мальчик». Мой заработок поддерживал семью. Я уступил поместье родителям в пользу таунхауса в Лондоне. «Мальчик», — так он назвал меня. Мое сердцебиение ускорилось, когда я заметил, что Рональд-бюстовый-энтузиаст-Уизли отошел поговорить с каким-то толстым бумагомарателем из Министерства. Гермиона осталась одна. Это не продлилось бы долго. Ее любят, и скоро кто-нибудь другой втянет ее в разговор. Я решил сделать ход. — Прошу прощения, — сказал я, протягивая матери бокал. Как тактично заметил мой отец, я был ужасно пьян. Казалось чудом, что я смог идти, не падая. Одна нога за другой, сказал я себе. Вот так, Драко. О, хорошо. Она заметила, что я существую. Удивительно, как за такое короткое время мне удалось полностью стереть расслабленное выражение с ее лица. Что, черт возьми, она думала, должно произойти? Она решила прийти на мероприятие, организованное моими родителями. Конечно, она знала, что я здесь буду. Черт, она хотела этого. — Здравствуй, Драко, — сухо сказала она. — Как ты? Она даже не могла взглянуть на меня. Неужели мы действительно поженились меньше полугода назад. — Я хочу с тобой поговорить, — выпалил я. Какая-то синеволосая тетка окликнула Грейнджер с другого конца бального зала, и она послала той легкую улыбку и помахала рукой. Гермиона, возможно, казалась взволнованной, но ее тон был стальным, когда она заговорила в следующий раз: — А разве ты уже не разговариваешь? — Наедине, — добавил я. — Не думаю, что это разумно. — Скорее всего, нет, — согласился я. — Но мне все равно хотелось бы. Пожалуйста. Выражение ее лица смягчилось, но только на секунду. Я знал, что от меня воняет, как от пивоварни. — Сколько ты выпил? — Не столько, чтобы не обращать внимания на то, что ты одета как проститутка. Неужели наше бракоразводное соглашение оставило тебя без гроша в кармане, поэтому ты носишь вдвое меньше одежды, чем раньше? — Мой взгляд задержался на нежной выпуклости ее груди, обтянутой тканью белого шелкового платья. — Меня можно уговорить отдать тебе несколько галлеонов, чтобы прикрыться. О, это было ужасно. Я слышал слова, слетающие с моих губ, и часть меня не могла поверить, что я произношу их. Другая часть, та, которая хотела ударить Уизли по голове его собственной отрубленной рукой, подзадоривала меня. Гермиона не выглядела дешевкой. Она не могла выглядеть дешевкой, даже если бы была одета в маггловские фунтовые банкноты, скрепленные вместе. Она была прекрасна в тот вечер, и я всегда жалел, что ни разу не сделал ей достойного комплимента. Для меня комплименты и ласки — все равно что татуировки. Если сделаю один, то не смогу забрать. И когда это случится, я буду в долгу. Она покрылась румянцем глубокого оттенка красного. Мне следовало чувствовать себя несчастным, ведь заставил ее погрузиться в неловкость из-за подпитываемой ревностью тирады. Но это было не так. Мне нравилась ее боль. — Ты просто невероятен. Я предчувствовал надвигающуюся бурю и решил, что выйду в сиянии неисправимой славы. — Ты позволяешь ему прикасаться к тебе, я прав? — Что? — Я говорю о Уизли. Ты приклеилась к его руке на приеме в доме моих чертовых родителей. Вы двое, конечно, не теряли времени, продолжая с того места, где остановились, я прав? А может, он вообще не был терпелив? — Я наклонился гораздо ниже, чем Уизли, разглядывая ее декольте. — Я довольно часто работал допоздна, если мне не изменяет память. Я вел себя как придурок. Я знал, что яма, которую рою, быстро превращается в провал, но не мог остановиться. На мгновение мне показалось, что она даст мне пощечину. Но мы больше не были детьми, даже если я вел себя как ребенок. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, она обратилась ко мне с ледяной холодностью: — Ты сегодня не в себе, — сказала она. — И ты, очевидно, до омерзения пьян, так что я буду снисходительна и притворюсь, что ты не хотел говорить то, что только что сказал. Уж ты точно не имеешь никакого права обвинять меня в неверности. Мой рот скривился в хмурой гримасе. Мне нужен был хроноворот. Мне хотелось вернуться назад и выбелить часть того темного дня. Я хотел проникнуть в ее голову и забрать это проклятое воспоминание — то, что заставило ее разлюбить меня. Я мог бы рассказать ей все это, но я неадекватно воспринимал действительность. Я был Хогвартс-экспрессом, решительно пыхтящим вдоль башен замка, которые теперь оказались в поле зрения. Вдалеке, в конце этой гонки, в которой все проигрывают, было самодовольное лицо Рональда Уизли, держащего табличку с надписью «Ха!». — Ты встречаешься с Уизли или нет? — невнятно пробормотал я, решив проявить благоразумие. Гермиона закатила глаза. — Между мной и Роном ничего нет! Я сопровождаю его в официальном качестве. Спроси Гарри, если не веришь мне. И даже если бы что-то произошло, это не было бы твоим делом, я права? Это уже тебя не касается. Наступил момент бури, и я удивился, что она так долго мирилась с моим поведением. Она повернулась, но я схватил ее за руку, останавливая. — Подожди. — Не надо, — сказала она. Внутренняя сторона ее локтя была теплой и мягкой в моей руке. — Я этого не заслуживаю. Я скользнул рукой вниз, чтобы поймать ее, а затем потянул за собой, прежде чем она успела возразить. В этот краткий миг я был счастливее, чем когда-либо за последние месяцы. Мы сбежали из элегантного, усыпанного золотыми блестками бального зала, точно так же, как сбежали из другого бального зала в ночь нашей свадьбы. Интересно, думала ли она о том времени сейчас, как и я? Очевидно, я очень хорошо знаю свой бывший дом. Я повел нас по тускло освещенным коридорам, где мы вряд ли могли столкнуться с какими-нибудь болтливыми гостями. Мы вышли через боковой вход в сад, и вдруг — запоздало и глупо — я понял, что мы одни. Было лето. Ветер в нужный момент изменил направление, и нас окутал аромат звездного жасмина, который обвивал длинную кирпичную стену. От четырехсотлетней изгороди из черной жимолости, окружавшей поместье, поднимался более мягкий, теплый и сладкий аромат. Мы продолжили путь через сад цветущих трав, мимо редких, благоухающих лаймовых миртов, лимонного базилика и четырех видов лаванды. Я затащил ее в темноту под низким навесом дерева посреди маленького дворика, заросшего кустами гардении. Я прятался здесь от няни, когда плохо себя вел и должен был получить нагоняй. Эти радостные детские воспоминания совершенно не вязались с нашим нервным напряжением в тот вечер. Но запах был именно таким, каким я его помнил с детства. — Это безумие, — простонала она. Я согласился, проводя руками от талии вверх к рукам, под ее тяжелые, искусно уложенные волосы. Обхватил ладонями ее затылок и склонился к ее губам. — Я мог бы разорвать Уизли на куски за один только взгляд на тебя. Она слегка отстранилась, чтобы бросить на меня сухой взгляд. — Скорее ты заплатил бы кому-то другому, чтобы тот разорвал его на куски. Я рассмеялся. Как она меня знала. Думаю, она знала меня с момента знакомства в школе. Все остальные видели мой фасад и репутацию. Гермиона — маленького, неуверенного в себе мальчика, который никогда не справлялся с тяжестью имени своей семьи. Во многих отношениях я все еще тот же мальчик. Я поцеловал ее. Ее нежная дрожь прошла сквозь меня, осела глубоко в моем животе, а затем сконцентрировалась еще ниже. Я потерся о нее пахом и был вознагражден тихим восклицанием. Я оставил ее губы и поцеловал тонкую, ароматную кожу ее шеи, слегка покусывая и посасывая. По сравнению с другими гостями она выглядела впечатляюще без украшений. С большинства женщин драгоценности практически стекали. В конце концов, это ожидалось от бизнес-элиты, и кричащее богатство было в порядке вещей. Я был рад ее скромности. Не было ни ожерелья, ни сережек, которые могли бы помешать моим поцелуям. Она резко отстранилась. — Я не могу этого сделать. Мы должны остановиться. — Почему? — спросил я хриплым шепотом. Я ладонью вырисовывал круги на ее пояснице. — Потому что именно это и происходит, когда разводишься! Ты же не ускользаешь в сад, чтобы поцеловаться, как только бумаги подписаны. На этом все заканчивается. — И затем гораздо более тихим, почти озадаченным голосом: — На этом боль должна прекратиться… — Прекрасно. Если проблема в разводе, то выходи за меня снова. Она сердито посмотрела на меня и ударила по руке. — Как ты смеешь просить меня выйти за тебя замуж? — Еще раз, — напомнил я, прижимаясь к ее губам. — Выходи за меня снова. Прежде чем она успела еще раз выразить гнев, я завладел ее ртом. Но на этот раз это был тот поцелуй, который она любила, — нежный, дразнящий, едва уловимый захват губ, пробные касания самого кончика языка и частые отстранения, прежде чем любое место или ощущение будет полностью исследовано. Это сработало. Интересно, что было бы, если бы я поцеловал ее вот так, когда мы еще учились в школе и ненавидели друг друга? Изменился бы ход событий? Остался бы жив Дамблдор? С моей стороны было отвратительно думать, что простой поцелуй мог все изменить, и все же два года назад поцелуй изменил все. По крайней мере, для меня. — Малфой… — выдохнула она, задыхаясь, когда я отстранился в четвертый или пятый раз. Восхитительно — каждый раз она пыталась следовать за моими губами. Немного удивительно, что я справился с этим, будучи настолько пьяным. Вот что я хотел ей сказать. Потянул лиф вниз, освобождая маленькие, нежные груди из платья. Я видел все, что можно было увидеть в Гермионе Грейнджер. Тем не менее вид ее, прислонившейся спиной к дереву с закрытыми глазами, меня загипнотизировал. Она выглядела как приманка для греха. И, к сожалению, исходя из моей репутации, просто отказаться от подобного предложения — не вариант. Она попыталась подтянуть платье, но я уже обхватил ее грудь, мрачно глядя на свои руки, мявшие знакомую упругость. Я был неуклюж и груб, потому что чертовски надрался. Я бы закрыл глаза, если бы не боялся того, что произойдет, когда снова их открою. — Мне нужно вернуться. Рон будет гадать, где я… Все вдруг замерло. Я не мог говорить. Я чувствовал, что не могу даже дышать. Что-то чуждое и хрупкое овладело мной. Я уставился на нее в этом залитом звездным светом саду, частично раздетую, в девственно-белом, глядящую на меня испуганными темными глазами. На мгновение все мое тело окаменело от ненависти. Не только из-за Уизли, но и из-за Гермионы и того, к чему она меня привела. — Драко? — Я почувствовал ее руку на щеке. — Ты себя плохо чувствуешь? Да, мне действительно было плохо. Из всех эмоций, которые я должен был испытывать, точно не должно было быть абсолютно животной собственнической страсти. У меня отняли так много всего. У меня отняли саму мою личность, и никто: ни мои родители, ни помилование министра, ни даже Гермиона — не смогли вернуть ее. Я был мрачен, когда развернул ее, прижимая к дереву, к которому она прежде прислонялась. Быстро расправился с ее платьем сзади, разорвав его до талии и выпустив крошечные металлические проушины наружу. — Что ты делаешь! — ее голос охрип от потрясения. Я не остановился. Я поступил наоборот. Она прижалась к дереву ладонями, чтобы не поцарапаться о кору. Я держал ее одной рукой, а другой поднимал прозрачные слои ее наряда. Мне снова вспомнился день нашей свадьбы, когда я помог ей собрать юбки свадебного платья, чтобы оно не зацепилось за дверь… Она замерла, когда я добрался до нижнего белья, и на мгновение моя рука тоже замерла. — Драко Малфой, — произнесла она. — Ты что, совсем с ума сошел? «Моя!» — беззвучно кричал я в ночь. Моя! Она была единственным хорошим, хотя и совершенно неожиданным существом, которое я вытащил из этой гребаной неразберихи, коей являлась моя жизнь, и что сделала Вселенная? Забрала ее у меня. Я верну ее обратно. Она ткнула меня локтем в ребра, развернулась в моих объятиях и ударила по лицу. — Ты тупая пьяная скотина! Клянусь богом, Малфой. Отойди от меня сейчас же, или я тебя покалечу. — Она взяла меня за подбородок. Если бы она знала, как мне плохо, она бы не осталась со мной. Она бы убежала. Но Гермиона думала, что сможет справиться со мной, она всегда так делала. И старый Пожиратель смерти внутри рассчитывал на то, что она не причинит мне вреда, как бы я ее ни провоцировал. Я поймал ее правое запястье и выхватил палочку, бросив в темноту за спиной. Крик возмущения прервался вздохом, когда я повалил ее на землю. Мы боролись в течение минуты, я лежал сверху, она отчаянно извивалась подо мной. В конце концов она остановилась, сдула волосы с лица и хлопнула меня по плечам. Внезапно мы замерли, как горы. Конечно, я был таким же твердым, как и они. Все было странно спокойно. — Значит, все это было частью твоего плана? — спросила она, переводя дыхание. — Остаться со мной наедине, чтобы поговорить, а потом швырнуть на землю и задрать юбку на голову? Я раздвинул коленом ее ноги. Платье уже было задрано до талии. Она все время смотрела на меня. — Драко, ты вообще слушаешь? Я приподнял бедра, чтобы освободить место для руки, и стянул с нее нижнее белье. Она не сопротивлялась. Я нащупал складку в парадной мантии, а затем пуговицу на ширинке брюк. — Драко, — ее голос был тверд. Я взял член в руку, не обращая внимания на необходимость сжать и обеспечить некоторое облегчение от напряженного давления. Она могла кричать, бить меня, дергать за волосы, царапать лицо, толкать, кусать и делать все, что делают отчаявшиеся люди в подобных ситуациях, но она предпочла смотреть. Она обхватила мое лицо ладонями. — Я говорю «нет». Ты меня слушаешь? Я не борюсь с тобой, но я говорю «нет». Не делай этого со мной. Не делай этого с собой, потому что тебе придется добавить это к длинному списку вещей, за которые никогда не сможешь себя простить. Эти слова имели смысл и ценность. Это были важные слова, но все, о чем я думал, было: «Я так близко…» Я подтянул ее колени к своим бедрам. Она не сопротивлялась, но в ее глазах читалось осуждение. Сила этого взгляда на мгновение заставила меня остановиться. Я уставился на нее затуманенным взглядом. — Нет? — Нет, — повторила она. — Больше нет. Я не позволю, чтобы со мной так обращались. Белая горячая дымка удовольствия рассеялась. Весь гнев, ярость и ревность улетучились, не оставив ничего, кроме пустоты. Ужас был запоздалым, но острым. Голова пошла кругом. Я неуклюже пытался натянуть на нее порванную одежду, прикрывая тело. По иронии судьбы, я хотел защитить ее даже от дальнейших намеков на вред. Я понял, что все еще лежу на ней, и тут же откатился. Не особенно торопясь, она стянула с себя нижнее белье, зацепившееся за лодыжки, и села, прислонившись спиной к дереву. Ее прекрасные волосы выбились из прически. — Ты же знаешь, что не должен так поступать. — На ее бледном лице глаза казались огромными и печальными. Я не мог смотреть на нее, а она не позволяла мне смотреть куда-либо еще. — Ты должен заслужить то, что утратил, а не пытаться захватить, потому что ты ревнивый, обиженный неудачник. Это было выше извинений. Что я мог сказать? Она встала, и я неловко попытался помочь ей, но она оттолкнула мою руку. Гермиона Грейнджер завернулась в свое достоинство, как в плащ. — Это конец нашей связи, Малфой. Ты больше никогда не заговоришь со мной и не прикоснешься ко мне. Это понятно? — Слезинка наконец-то сорвалась с ее ресниц. Она отвернулась на мгновение, чтобы успокоиться. Когда снова посмотрела на меня, сталь вернулась во взгляд. — Я прощаю тебя, Драко. Это будет самая легкая часть. Она говорила о том, что я сделал с нами, покончив с нашим браком годом раньше, или о том, что я сделал с ней той ночью. Я не уверен. — Прости, — прошептал я. Одно это слово прозвучало как свист клинка гильотины, несущегося мне навстречу. Когда я снова поднял глаза, она уже забрала палочку и ушла. Я с трудом добрался до кустов, где меня стошнило. Аромат цветов в этом саду никогда уже не будет для меня прежним.