***
Он всегда был со смертью на "ты". Сколько раз он её и видел, и лавировал около неё, ровно так же, как он маневрировал на УПМ. И ему всегда везло. Вот только его товарищи не были такими искусными — смерть успевала за ними. Это единственное, что снится ему в кошмарах, от чего он не может уснуть — единственное, что его беспокоит. Отлегло после стольких увиденных смертей? Не-а, только обострилось. И вся его жизнь — череда прощаний — встречать он не любит. Он — личность, которая, хоть и не показывает всю свою привязанность к товарищам, теряя их, злится на сраную судьбу. Победа человечества? Стремление узнать и изучить? Да слал он это всё куда подальше, ему бы живых товарищей, живых людей. Пусть они греются в своих домах, создают семьи, любят и наслаждаются жизнью. А он будет сражаться. Потому что он - сильнейший. А они слабы, не готовы к тому, что переживает он, что уже испытал и что ещё предстоит перетерпеть. Он готов к этой закольцованной борьбе, и в какое-то время ему даже всё равно на самого себя. Однако те, которые идут рядом с ним, должны жить — ради них сражается Леви. Та девка, которую он встретил во время зачистки, она бы точно померла. Хоть Смит сказал зачистить лес перед возвращением да побыстрее, не мог же Леви просто кинуть её на пороге смерти и выполнять свой приказ дальше. Всё-таки спустился, дал лошадь, даже поддержал — что для него самого было удивительно: какого черта он научился разговаривать так мягко. Прекращать это надо, однозначно. Его отряд точно бы не узнал своего капитана таким, но восхищаться бы не перестали, потому что капралу не всё равно на других, и так ценить каждого товарища — в стиле Леви. Да, именно в его стиле, поэтому, когда весь Легион наконец-то оказался в безопасности, в своих родных стенах и штабе, капралу всё же стало интересно, где же та «опущенная голова», жива ли хоть? Через день после возвращения он наведался к главврачу в гости, у него из головы всё не выходил тот нежный голос. Не её, а его — нахрена он вообще её поддерживать стал? Он сам не знал, зачем хотел найти ту девку, но самое логичное из всех доводов — просто убедиться, что ещё одного не сожрали эти монстры. Хотя ужасно интересно, для чего голову опущенной-то оставлять? — Эй, Сейн, есть минутка? — стуча уже по открытой двери лазарета, раздаётся этот хрипловатый голос. Главврачу в такое время хоть секунду лишнюю иметь, после вылазки дел невпроворот. Но Леви — отдельный случай, тут за большую часть солдат капрал несёт ответственность, надо бы честь знать, внимание уделить. — Давай быстро, чего? — Леви весь поморщился, когда увидел, в каком виде врач. И что, они такими должны быть? Все в крови? Ладно, забить надо пока. — Не поступала к тебе одна девка, волосы коричневые... — и тут он понял, что лица-то даже не видел, а пришёл кого-то искать. Хотя примета одна была, очень заметная, он сам ей блещет. — Низкая ещё. — Не знаю, как ты с этими характеристиками надеешься кого-то найти, — почесал свой седой затылок главврач, хотя бы свои замызганные перчатки для этого снял. — Что, приглянулась красотка? — Ещё, вроде, глаз был перевязан, — но это капрал видел мимолётно, когда летел спереди. — Нет, Леви, прости. Здесь таких искать, как во всех трёх стенах иголку. — Ладно, забудь. Если жива, то прекрасно, — и ушёл. Всё-таки голову забил он себе зря. А после всего этого капралу эх, как бухла захотелось — чёртовы «ночь за стенами и впервые продвижение настолько далеко». Ах, ну да, ценой половины состава...***
Туман... такой плотный, что даже вытянутой руки не видно. Повсюду какие-то крики, лязганье. Я чувствую, как земля дрожит под ногами, а повсюду слышны грохочущие взрывы. А ещё среди всей этой суматохи — детский плач, он громче всех звуков вокруг, он сильнее других режет мои уши. Я сгибаюсь, сворачиваюсь в ком, закрываю уши — но это не помогает, плач всё равно слышен: он словно внутри меня. Нет! Не может же быть такого! Туман не рассеивается, а я бегу, пытаясь отыскать этот крик. Мне встречаются какие-то высокие растения — каждый раз я больно ударяюсь об их стебли. Проходя раз за разом сквозь них, на мои локоны падали жёлтые лепестки, но я словно специально этого замечать не хочу, я бегу дальше. Бегу и ещё раз бегу. Мне бы добежать, найти и остановить этот плач. Что же делать мне с ребёнком, который плачет? Я ещё не знаю... Я бегу, туман не рассеивается, листья бьют меня по лицу. Я бегу, ноги немного затягивает во влажной вспаханной земле. Я бегу, плач усиливается, а грохоты сзади раздаются всё ближе и ближе. Я бегу, всё вокруг такое серое и однородное, ни одного луча света не падает сюда. Я бегу, дыхание постепенно сбивается. Я бегу, я начинаю задыхаться. Я всё равно бегу, а стебли вокруг меня только учащаются — Куда мне бежать?! Где ты!!! — кричу из последних сил. — Хватит!!! Я не могу это слышать!!! Перестань! Хватит! Я опять бегу, чёрт возьми, мои лёгкие уже не выдерживают. Я бегу уже не по собственной воле, меня тянут эти заросли. Дыши глубже, Софи! Не задыхайся! Вдох-выдох вдох-выдох вдох-выдох И я падаю на эту мокрую землю, меня затягивает та самая влажная вспаханная земля и мои глаза закрывают жёлтые лепестки от этих растений. Туман всё гуще, а крик продолжается, он всё ближе и ближе, он уже отдаётся вибрацией по всему телу. Ещё ближе взрывы, ещё выше те растения. А я задыхаюсь, воздух не попадает ко мне, я хватаюсь за шею, шевелю губами, словно рыба на суше. Где же я? Что за крик? Что за взрывы? Кто мне перекрыл воздух? Я чувствую, как тело медленно леденеет, руки синеют, а я всё сильнее хватаюсь за горло. Я не могу дышать. Воздуха... где он... где...? И туман развеивается... Резко открываю глаза, что это было? Сон? Что за ужас... Моё сознание серьёзно пошатнулось со дня прибытия на Парадиз. Стоп, а я точно на острове? Я вся закутана в одеяло, подо мной кристально белое белье, подушка, по мягкости которой я скучала все эти дни. Приподнимаюсь на локтях — в какой-то комнате. Здесь не очень светло, хоть и редкие лучи всё-таки проникают через небольшие окошки. Я сама на кровати, по бокам шкафчики, а спереди стол, вокруг него куча стеллажей с какими-то травами, воняет от всего этого неистово. Ай, в голову стрельнула боль. Почёсываю то место, натыкаясь на бинт. У меня что, рана? Так, тут сидеть смысла нет, нужно попытаться отыскать хозяина. А встать оказалось не так просто. Ступни соприкоснулись с полом, теперь аккуратно переношу вес на ноги и... опять падаю на кровать. Ноги не держат, видимо, спала я много. А в голове всё та же боль, только ещё сильнее обострилась. Попытка номер два оказалась более успешной, ведь я размяла ноги перед ней. Постояв секунд пять от силы, голова резко закружились, и я врезалась в стену. Мммм, только холодное дерево может меня встречать так радушно. Аккуратно переставляя ноги одну за другой и опираясь о стену всё это время, я еле как дошла до двери. Открыв, сразу повеяло другим запахом — еды. В горле резко пересохло, а живот скоро дойдёт до кульминации со своим оркестром. Хочу есть. Вижу еду — иду к ней. Также опираясь о стену, я дошла до стола, на нём лежали какие-то печенья. Я схватилась за парочку и отвратительнейшим образом съела их. Все руки в крошках и слюнях, а вокруг крупные куски от этих печений — настолько жадно я их ела. Но на всё это наплевать, где же хозяин этой лачуги? Оторвавшись от еды, я увидела рядом со столом широкую печь, чуть дальше разделочные доски на небольшом столе и подобие крана, которое я уже встречала. Под этим столом находились какие-то ящички небольших размеров. Открываю один из них, здесь ножи. — Что, уже встала? — раздаётся голос сзади. Не думая, и даже чисто механически, я хватаюсь за рукоять ножа и разворачиваюсь к голосу вместе с ним. Это для подстраховки. — Какой сюрприз. Передо мной стояла женщина, на вид ей около 50-ти лет. Того примерно же роста, что и я. Пышные кучерявые волосы собраны в хвост, они чёрные с нитями проседи — они словно подсвечивают прическу изнутри. Морщины на лбу, около глаз, ярко выделена мимическая складка. Кожа у неё темная, более медная. Нос с горбинкой, глаза карие и чуть прикрыты — словно уставшие. Одета она достаточно интересно: ярко-синяя юбка в пол с причудливыми узорами в виде терний и крупных роз, а на плечи накинута ярко-малиновая шаль, тоже с узорами. Но самое интересное в этом образе были её серьги — золотое небольшое кольцо с пушистым пером, вставленным в середину этого круга. — Долго глядеть будешь? — она совершенно равнодушно подошла к столу, положила на него какую-то корзину, отодвинула стул, села, поправив свою юбку, и начала выкладывать продукты. При виде яблок и хлеба, под языком рефлекторно засосало. - Если хочешь, бери, не стесняйся. — Думаю, для начала нужно всё разъяснить, — на это женщина подняла взгляд на меня. — Думаю, для начала нужно убрать нож. — Это для профилактики. — Ааа, так для этого... — она, словно потеряв интерес, вернулась за прежнее дело. Боги, она выложила копченое мясо... На этот раз было очень слышно, как я проглотила слюну. — Кто вы? Как я здесь оказалась? — Я простая старушка, которая проходила по лесу и встретила полностью осёдланного коня. Подошла к нему, думая, что сейчас заберу к себе. А рядом с ним головой вниз валяется девочка. Смотрю, в военной форме, перевязка на голове и немного крови. Думаю, а вот вылечу военного, и, может, выручу что-то с этого. Пришлось доставать зимние сани и везти её до избы. Рана была небольшая, видимо, девочка, когда свалилась с коня, повредила голову. А потом она спала два дня, и встретила я её с подставленным ко мне ножом. Хорошая девочка, ничего не скажешь, — старушка точно не простая. Я долго смотрела в её глаза, они не очень-то заинтересованы даже ножом в моих руках, словно на этих веках скопилась тяжелая пыль, застелившая все столетия с начала жизни — словно она знала все. Всё же я опустила нож, поверив в слова этой измученной женщины. — Я вас поняла, но выгоду вы от меня точно не получите, у меня ничего нет. — Ну как же, конь-то твой при тебе, — и она улыбнулась белейшими и ровными зубами - удивительно для её возраста. Надо подумать, лошади в этом мире, как вода необходимы человеку, терять мне его совсем не выгодно, но эта женщина... по ней видно, что она просто так держать меня у себя не будет, на этот случай всегда есть план Б, но надо бы избегать его — опасная вещь. — А если не конь, то как я могу оплатить своё пребывание здесь? — на это старушка резко убрала улыбку, достала из корзинки спицы и начала вязать... это игнорирование такое? — Слушай, я так люблю вязать, мне прямо нравиться этим заниматься. Я бы вязала всю жизнь вообще, это так расслабляет. Однако жить одной, это значит делать всё одной: и колоть дрова, и топить баню, и лечить тут всяких — всё надо делать одной. Но мне ой как хочется вязать, ничего не могу с собой поделать, — старушка вновь заулыбалась. — Хорошо-хорошо, я поняла, только таким методом я буду оставаться у вас столько, сколько захочу. — Тогда и травы за меня будешь делать, я здесь врачую изредка, — а здесь мне опять повезло. Мама — медсестра в элдийской больнице, в ней в основном беженцев лечат. Я многое знаю о медицине, это может сработать на острове, оставаться в глухой деревни мне совсем не стоит. Решено! Отучусь у неё травной медицине и подамся куда-нибудь врачом, в этом деле я даже преуспевала. А пока поживу у старухи, узнаю быт здешних людей и подстроюсь к нему. Сколько это будет продолжаться... не знаю. Пока не адаптируюсь точно ничего не надо загадывать. — По рукам. Можно я уже поем? — старушка, не снимая улыбки, провела рукой в знак того, что можно, и я рьяно вцепилась в еду. Пока я жевала кусок за куском, старушка подала мне воды — а её тоже очень не хватало. — Не подавись. Как звать-то? — Софи. Вас? — А меня - Фокшанами, будем знакомы.***
И так с этой (не)простой старушкой мы начали жить вместе. Живет она на самом отшибе какой-то деревушки (название меня не интересовало). Моими обязанностями были содержать её скот, работать в саду и огороде, убираться по дому и собирать травы, без учёта других микро задач. Мне кажется, цена несоизмерима с тем, что я ей должна была. Старуха только вяжет — всё остальное на мне. Периодически она надменно смотрит на меня со своего кресла, пока я, всячески корячась, мою полы. Раздражает... Однако к травам это женщина имеет совершенно другое отношение. Так быстро и искусно заниматься своим делом, точно знать, что убрать, что засушить, что отстричь, и так просто и легко перебирать пальцами по всем растениям. Создаётся ощущение, словно руки Фокшанами — это реки, они просто текут, никаких резких и нарушающих течение движений нет. По её образу я училась тоже быть рекой. Но Фокшанами всегда говорила: — Не умеешь ты ничего. И так каждый раз. Иногда я бросала все эти травы и цветочки, и с грохотом закрывающейся двери, уходила прочь. Но в последнее время, нервозов всё меньше — просто я привыкла к такому поведению этой старухи. Она молчаливая: красноречивы только её высокомерные взгляды, но обычно глаза у неё опущены. Если всё-таки Фокшанами говорит, то обычно это что-то колкое и язвительное. — Руки у тебя, конечно, тоньше некуда. Как ты вообще что-то можешь держать такими... А! Точно! Ты ж ничего взять-то не можешь, всё трясётся и падает, — а потом начинаются нравоученья. Ну да, я неуклюжая, но её это прямо выбешивает. Я заметила, что у старухи часто на столе бардак: когда она готовит особенно. Вообще структуры жизни и режима дня у неё нет: Фокшанами может спать до обеда, есть ночью, а с появлением меня — ещё и ничего не делать. Единственное, что хоть как-то сбалансированно у неё, опять же, травоведение. Это удивительно для такой как она: сама по себе Фокшанами — мерзкий человек. Да, она умна, да, она совсем непростая старушка, уникальная в своём роде, но все её недостатки проявляются на постоянной основе. За собой она совсем не смотрит, но кольнуть другого за живое место она всегда рада.***
Раннее зимнее утро. Через эти окна не проходят лучи света, а их нет в этой местности. Вместо солнца одна сплошная серая каша — ничего путного из неё не выходит. Я по обыкновению натягиваю шарф, куртку и высокие сапоги, слыша храп из соседней комнаты. На улице зимняя свежесть впивается в ноздри, пытаясь разрыхлить все накопившиеся сопли и влагу. Глаза режет холодный воздух, невыносимые слезинки бегут уже по пятому кругу, поэтому нужно быстро всё сделать и вернуться в блаженное тепло избы. Накормив гусей, кур и, конечно же, виновника моих страданий — жеребца, я его назвала Карс. Эх, продав его этой старухе, может быть, жила бы я по-другому, но история не знает сослагательного наклонения "бы". Что уж поделать, да и сопли мешают, надо бы домой. Схватив охапку дров, я отправилась топить печь. В животе проурчала пара кузнечиков — время завтракать. Положив дрова в нужном порядке, разжигаю бересту, и огонь, который плавно распространяется по каждому миллиметру коры, уничтожает память леса и жизнь дерева в считанные секунды. Быстротечность... также быстротечно моё терпение по отношению к голоду. Сковорода, хлеб, яйца — лучшие друзья завтрака. Быстро варганю себе завтрак, а Фокшанами пусть щами давится, всё равно проснётся к обеду. А дальше самое интересное — травы. Благо их склад находится в моей комнате. Всё аккуратно сложено, каждая травка подписана своим кодом, который Фокшанами систематизировала для упрощения. В6 — полынь, А3 — ромашка, А5 — чертополох, и так в большом шкафу три метра в длину помещаются все эти живительные силы. До мастерства старухи я ещё не дошла, но оскорблений с её стороны по этому поводу я стала слышать меньше. Просто... это невероятно интересно: смешивать то одно, то другое, продумывать алгоритмы, создавая новые лекарства, и, естественно, брать за это ответственность. Совсем недавно я продумала несколько рецептов, схожих по составу с Марлийскими медикаментами. Сложно их назвать "медицинскими средствами", но работает, вроде, неплохо. Отлично и то, что к Фокшанами приходят не часто, а если и приходят то те старики, которым необходимы мои изобретения. Ну, радость же для ученого? "Учёного"... Природа здесь не перестаёт меня радовать. Огромные леса, травы, которые в Марли не встречаются, чистый воздух. Однако раздражают эти стены, словно мир ограничен. А для жителей ковчега всё, действительно, ограничивается стенами — дальше озёр, морей, пустыней, других людей — ничего нет. Как таковых развлечений у меня нет, одна Фокшанами изредка одаряет своим вниманием. Сидит себе вяжет и редко разговаривает со мной: обычно наши диалоги очень коротки. "Пришла?", "Иди покорми собаку", "Достань с кладовки нитки", "Дура ты, Софи, дура" - вот, что я обычно слышу. Также и сегодня вечером, она сидит возле печи, а я размешиваю тесто для пирога. Вот только Фокшанами сегодня целый день куда-то задумчиво смотрит, словно что-то её беспокоит. Вау, старуха может о чем-то переживать. — Ты ель сегодня замочила для отвара? — раздаётся от печи. — Да, хоть это и твоя работа на сегодня, — ох, ну и нахрена она об этом напомнила. Я так рассвирепела, когда заметила, что она до сих пор дрыхнет — пришлось самой всё замачивать. Ещё и готовлю ей, я какая-то золушка. — Молодец... — а? Чего?! Она мне сказала что-то адекватное? Прекращаю месить тесто, отряхиваюсь и подхожу к старухе. Странная у неё перемена настроения. — Ты не заболела ли? Дай посмотрю, есть ли температура. — Перестань издеваться... — Ты надо мной издеваешься каждый раз, думаю, я имею право сделать это в ответ. Да и вообще, я же беспокоюсь за твоё здоровье, — улыбаюсь, разводя руки в стороны — точно так же, как она любит это делать. — Ага, — Фокшанами даже не обратила на это внимание, хотя в обычное время что-нибудь колкое да сказала бы. — С тобой сегодня что-то не так. — Пойдём чаю выпьем, — заканчивает вязать и подходит к столу. Хм, что-то интересное сегодня будет. Доставая кружки и наливая в них кипяток с ведра на печи, в моей голове проносилось множество исчерпывающих друг друга идей, по какому поводу "старуха" сегодня стала "старушкой". — Ну, рассказывай, чего такая сегодня. — Да сон приснился, былое вспомнила. — Хм, не похоже на тебя, и что же тебя так беспокоит? — Жила я, Софи, ужасно, — ой, сейчас она будет ныть, да? — Но многое я повидала, вот думаю рассказать тебе, чтобы таких ошибок не совершала, но какая мне разница от того, как ты будешь жить, какие проблемы встретишь — сама должна справиться. — Пхахаха, это ты так душу раскрываешь, — нет, это правда смешно. Нахрена она начала этот разговор, раз сама говорить не хочет. Подаю ей чай с грохотом, - Пожалуйста. — Твоя вспыльчивость до ума тебя не доведёт. — А твой мерзкий характер сделает тебя навечно одинокой. — Уже сделал, — старуха вновь не отреагировала на колкость так, как она это делает обычно. Просто сидит с опущенной головой и смотрит в медленно расплывающиеся круги в чашке. С того разговора прошло несколько дней. Мои дни оставались прежними: встаю, кормлю, убираюсь, готовлю, делаю лекарства. Вот только Фокшанами теперь не такая. Часто задумывается, особенно когда мы ходим мы чистим снег (о да! она начала хоть что-то делать!), она поднимает голову, долго смотря на серое месиво в небе. Даже птиц там нет, там просто одна большая дымка, но ей интересно туда смотреть, интересно стоять так в тишине. Или когда мы приходим домой, она вяжет, вяжет, а после опускает спицы на колени и смотрит на медленно тлеющий огонь, словно вся жизнь тает в её глазах. И почему она стала такой задумчивой и бренной? Как бы я не пыталась, она молчит и ничего не рассказывает. А интересно-то стало. Мы три месяца жили в этой лачуге, при этом никак друг другом не интересовались. Она предоставляла жильё, я - работала, мне даже некогда было обращать на неё внимание. Просто слышать её колкие фразы и видеть этот надменный взгляд - и моя стабильность обеспечена. А сейчас... она возбудила меня. Зачем смотреть вдаль? Зачем начинать разговор и обрывать его на полуслове? Почему такая резкая смена поведения. Остаётся лишь надеяться, что она сама расскажет. — Фокшанами, что с тобой случилось? — каждый раз я спрашиваю её и каждый раз слышу: — Отстань. Она говорила про какой-то сон и своё прошлое. Наверно, она такая задумчивая из-за этого. Может выведать эту информацию из других источников и насолить ей этим. Пхехе, звучит совсем неплохо... Ой, переломала травы. Эх, я сама в последнее время странная. В избу стучат, я открываю — передо мной старик, который заказывал лекарства от головной боли. Как всегда, те, кто приходят сюда, подозрительно озираются и долго не решаются входить. Передаю ему его заказ. Стоп, а это же отличная возможность узнать про прошлое Фокшанами. Да я гений! — Эм, простите, можно мне кое-что спросить? — старик недоверчиво посмотрел на меня и представил ухо, мол: "Говори уже". — Вы не знаете, кем была Фокшанами в прошлом? Старик поморщился, огляделся ещё пару раз и вновь посмотрел на меня, словно задавая вопрос: "На кой черт ты меня об этом спрашиваешь?" — Кусок хлеба с ней делишь и ничего не знаешь. Глупая же ты девка, эта старуха ещё та бестия! Не наведывались бы к ней, а, типун на язык, в деревни-то нашей-то нет этих самых "лекАрей", — намеренно сделал не туда ударение и скривился в какой-то позе. Вроде, старик стал разговорчивее. — Ты, девка, берегись её. Чего путного от неё не жди. — А сами-то зачем ходите? Что, не считаете, что она это делает по добру? — "чего путного"? Она их вообще-то лечит! Какой бы мерзкой не была, она всё же мне помогла и мой кров обеспечивает. И тут совесть заиграла во мне, неминуемо и очень больно. Какая же я глупая, и в правду! Хотела ей насолить, а сама-то не подумала, кто спас меня от голода, холода и смерти. Кто знает, может, моего скакуна я бы и не сохранила, пришлось бы продавать и искать себе жильё. И вот чем я оплачиваю старухе? Да, она не из самых приятных людей и да, я бы не сказала, что мы полюбовно относимся друг к другу, но чувство долга должно грызть меня. Как же я забыла об этом. Живя здесь и думая только о собственном благе, я вдруг стала ещё той корыстной сволочью. Нужно ценить то, что старуха хотя бы есть в моей жизни. — Эй, девчонка, чего-ейто с тобой? — Иди уже, старик, — махнула ему рукой и закрыла дверь. Старичок помял ещё немного снег возле двери, пошёл обратно и крикнул. — Вот ведьмы! Шельмы проклятые!!! И вот, вечером того же дня, я заварила чай Фокшанами и подставила его рядом с её табуреткой. — Что, подлизаться хочешь? — спрашивает меня, не отрываясь от вязки. Она хотя бы не смотрит в пустоту, одно радует. — Позаботиться хотела... — Странная ты какая-то. Вымыла весь дом, да ещё и чаи разливаешь, а обычно с тебя толку никакого. — А я смотрю ты со своей депрессии уже возвращаешься, иронии-то не убавилось, — старуха прекратила вязать и удивлённо посмотрела на меня. Такого я ещё не видела ... — Что такое депрессия? — А, эммм... ну это, такая болезнь. Упадок! Да, упадок сил и настроения, — черт, я забыла, что многих понятий в этом мире нет. — Упадок сил значит? Много же ты знаешь, — вернулась за вязанье. — А я вот в твоём возрасте ничего не знала, я просто болталась туда-сюда, как пьяные люди в развалочку. Вот только они рано или поздно протрезвеют, а я вот — никогда уже. Вот это да, она начала разговаривать. С чего такие перемены? Даже начала рассказывать о своих переживаниях... Удивительно! — Ты думаешь, я не пьяна? Я тоже не знаю, что мне делать и куда идти, — хоть как-то попыталась её поддержать. Старуха вновь посмотрела на меня. — Ты, Софи, знаешь всё, куда тебе идти и зачем. — Откуда же ты это знаешь? На моей памяти мы впервые так разговариваем. — По тебе видно, ты имеешь цель, а ещё ты путная. Ты выполняешь все мои поручения, зная, что от этого зависит твоя жизнь. — Ну, я никак не ожидала от тебя комплиментов. — Аж покраснела, — и впервые Фокшанами посмеялась. Её мелкие морщинки вздрогнули, второй подбородок задребезжал, а глаза впервые заблестели своим естественным оттенком. — Это всё от печки... — а вот теперь я реально засмущалась. Всё же видеть такую улыбку - чудо. - С чего ты сегодня такая веселая? Фокшанами перестала смеяться, опустила взгляд, вся согнулась, но улыбаться не перестала. Потом посмотрела на меня и долго очень наблюдала за мной. — Ты сказала тому старпёру верные слова, ничего они во мне не ценят, хотя повод и есть. Софи, я была в прошлом проституткой из подземного города. Я была до ужаса красивой, — старушка встала и засеменила в свою сторону. А до меня только сейчас дошло, что она подслушала наш со стариком разговор, а теперь рассказывает своё прошлое. Погодите, проститутка? Подземный город? Это где вообще? И как лекарь совмещает в себе две эти "должности". Фокшанами быстро вернулась, но уже держа в руках какую-то картонку и напялив очки. — Смотри, это я в молодости. Один художник нарисовал меня, когда был влюблён. Ну и дураком он был. В меня, дорогая, влюблялось много мужчин. И художники, и мэры, и наркоторговцы, и убийцы - все меня любили, не долго, конечно, примерно час-полтора. Не встречала я людей, которые могли меня осчастливить. Я знала, что в той яме, откуда я родом, нет выхода, кроме как просто существовать. — Погоди, а где подземный город? — решила её прервать, мне нужно было это знать. — Не знаешь? Это за Синой, точнее под ней, — ага, пока я здесь находилась — не прохлаждалась. Я читала книги, которые были в наличии у Фокшанами - благо ей скучно и их у неё много — и подробнее узнавала этот мир. Три стены, три армии, все ресурсы, всю природу, всё известное о титанах — об этом всём я прочитала, однако про город не было ни одного упоминания. — Как же ты выбралась оттуда? — я, конечно, от всей этой истории в шоке находилась. — Да был один, вывел меня наверх, да и бросил меня в этой деревне. Знаешь, Софи, меня ведь ведьмой считают. Мой оттенок кожи, мои волосы и мой страстный характер — всё это дано мне от предков. Мы цыгане. Не слышала о таких? Во всём ковчеге таких было трое: мои родители и я. Вот только померли они от голода в той яме, и осталась я одна... Был у меня ещё ребёнок, я тогда дурой была: утопила его в бане, а после этого вовсе себе всё навредила внутри. А когда одумалась, когда вышла из ямы, я так хотела родить тому молодцу, что выпустил меня, но не смогла. Вот он и оставил меня, а я поплатилась за все грехи, — старуха посмотрела вверх. — Эх, а таких детей в той яме пруд пруди, и не у всех есть шанс выйти наверх. А здесь такое небо! Такие звёзды! Солнце льётся на мою кожу, мои предки жили под ним всю жизнь, а я. всё в тени, в тени... А? Ты чего плачешь? — Да просто... — меня так растрогало это, что слёзы пошли не намеренно, рефлекторно. Я даже не поняла, что произошло и зачем. Я вообще ничего не понимала: как эта мерзкая старушка стала в моих глазах побитым ребёнком. Фокшанами долго смотрела на меня, слезливую морду, и впервые неловко так обняла. Она долго подбирала руку, куда же её положить, и со стороны наши объятия были комичными. Я тоже её приобняла слегка и постепенно успокоилась от этой нахлынувшей грусти, а у старушки даже слезинки не было заметно. Видимо, жизнь её настолько избила, что даже плакать ей смысла нет. — Пойдём спать, Софи. Утра вечера мудренее. Я долго смотрела в потолок, укутавшись в одеяло, словно в кокон. Значит, Фокшанами бывшая проститутка? Так ещё и красавица с необычной внешностью. Для ковчега она, действительно, экзотична. Тонкая талия, большая грудь, чёрные вьющиеся волосы и большие карие глаза - такой я увидела Фокшанами на рисунке и такой я не могла себе представить её никогда. Сколько же ей пришлось пережить? Какие тягости она преодолела? Мы с ней в этом немного похожи, что я изранена, что её сердце тоже. На следующее утро небо было ясное, наконец-то голубое. Я накинула шаль на плечи, обвязала шею шарфом и нырнула в длинные валенки. И, услышав сзади шум, повернулась: Фокшанами стояла в той же экипировке, что и я. — Ты не перестаёшь меня удивлять, - как-то рефлекторно сказала я. На самом деле я боялась нашего сегодняшнего разговора - чувствовала себя я очень неловко. — Ну, когда же-нибудь надо своих курочек покормить. И мы пошли в стойло. Что я, что Фокшанами делали всё быстро и правильно, словно занимались этим всю жизнь. Подойдя к своему жеребцу, у меня впервые не было мысли, что я могла жить не так, продав его. Погладив его по белой отметине на голове, конь заржал и потянулся ко мне. — Хороший конь. Славно, что ты не отдала его мне, — и старуха улыбнулась. А ведь, действительно, не продав его, я бы наверно не узнала о Фокшанами столь многого. Проведя так весь день, я совсем не удивилась ясной погоде. Всё и вправду было светло и лучезарно, словно сам мир был рад нашему воссоединению. И всё же, мне кажется, что сама Фокшанами рассказала мне не просто так об этом. Кто знает, может, она впервые поняла мою важность, а, может, оценила то, что она теперь не одинока. И теперь я поняла, что старушка точно не простая. И с ней жить будет тоже ой как не просто. Но я рада этому.***