Зеркала. В моей комнате, как и у всех Искренних, много зеркал. Целых пять, и два из них — в полный рост.
Уже два часа я смотрю в них, пытаясь увидеть ту себя, которую знаю и к которой привыкла. И мне удается, когда я окидываю себя взглядом с головы до ног: моя привычная одежда — черные брюки с высокой талией и любимая белая майка, моя ежедневная прическа — темные волосы убраны назад в высокий конский хвост, мой бесценный браслет из черных камней — неизменно на правой руке. Даже в лице ничего не поменялось.
Но когда я смотрю в другие зеркала, где особенно хорошо видно мои глаза, я теряюсь и вдруг перестаю понимать, кто эта девушка, и что она забыла в моей комнате. Это не Лорен Тейлор. Это парадокс. Я — Искренняя. А еще эрудит и бесстрашная.
Как такое может быть? Женщина из Отречения, которая вчера проводила тест на способности, посоветовала мне скрывать свой результат особенно тщательно. Но я же искренняя до мозга костей! Я просто не могу это скрыть. Да и зачем? Хотя с другой стороны, зная, как к этому относятся многие в городе…
Диагноз «дивергента» — а я не воспринимаю это иначе чем диагноз — напрочь рушит все мои планы и блестящие перспективы. Если это надо скрывать, значит я не смогу пройти инициацию в собственной фракции. Сыворотка Правды заставит все рассказать, и кто знает, что тогда будет. Мне остается только тяжело вздохнуть и смиренно принять тот факт, что мечтам о будущей жизни придется оставаться лишь мечтами.
Я не спала всю ночь. Не от страха, не от напряжения, нет. Я же… бесстрашная в конце концов. До сих пор привыкнуть не могу. Я не спала, потому что пыталась примерить на себя две новые жизни, но ни Эрудиция, ни Бесстрашие не кажутся мне достаточно подходящими моей натуре. Какое-то крошечное отклонение в генах, о котором я и дальше могла спокойно не знать, вынуждает меня отказаться от всего, что я люблю.
Мой просторный светлый дом. Похожее меня может ждать в Эрудиции.
Моя изящная черно-белая одежда и открытый стиль жизни. А это скорее в Бесстрашии.
Но самое главное — моя искренность и прямолинейность. Нужно иметь смелость, чтобы всегда говорить правду, но нужно также иметь ясный ум, чтобы эту правду фильтровать и грамотно ею распоряжаться.
Когда я проснулась утром, часть меня все еще полагала, что это сон, и меня все еще ждет прекрасная жизнь искренней и карьера успешного судьи или прокурора. Но врать себе еще бесполезнее, чем врать другим. Поэтому, все еще не определившись с будущей фракцией, я решаю сделать выбор попроще.
Когда мама заходит в комнату, то застает меня все так же перед зеркалом, но уже не в платье, которое она подготовила мне утром. Красивый парень из Эрудиции, с которым мы недавно общались, однозначно оценил бы его. Но, если выберу Бесстрашие, где придется скакать из поезда в поезд, то в джинсах это будет гораздо удобнее. Мама не в восторге и пытается помочь мне с прической, но я отталкиваю помощь.
Она с детства учила меня открывать лицо, чтобы ни одна микроэмоция не могла от нее ускользнуть. Да мне и нечего скрывать. Было, до сегодняшнего дня. Сегодня мои волосы впервые в жизни распущены, и мне нравится, как темные вьющиеся локоны обрамляют лицо. Когда мама уверенно говорит, что сегодня вечером к нам —
к нам — зайдет Кэнг, чтобы обсудить с папой мою будущую работу, я хмурюсь.
— Мам, — задумчиво тяну я, не отрываясь от зеркала. — А если я вдруг решу сменить фракцию, вы с папой придете меня навестить?
— Я-то, может, и приду, — хмыкает она, — а вот папа под большим вопросом.
Да, папа точно не поймет решения своей наследницы. Да почему, почему мне нельзя все объяснить им?! Вот бы поговорить с этой отреченной — Натали, кажется — еще до Церемонии Выбора.
— Ладно, — произношу я неторопливо. — Но скажи мне, если не Искренность, то в какой фракции ты меня видишь?
Лицо мамы вытягивается.
— Это еще что за разговоры? Почему это «не Искренность»?!
— Да брось, ты же сама уже все поняла, — кривлюсь я и, наконец, смотрю прямо на нее. Она не думает что я дивергент, в этом я уверена на сто процентов. Но она должна была еще при первом вопросе понять, что сегодня я приняла решение, и наши пути разойдутся.
— Что такое, дорогая? — ее голос в кои то веки становится по-матерински заботливым. Она подходит и берет меня за руку. — Все дело в тесте? Что он показал? Ты не можешь быть кем-то другим, ты всегда была самой искренней из всех мне знакомых. Насколько это возможно в твоем возрасте, конечно.
— Я не могу сказать тебе, что показал тест, — я качаю головой и взгляд мой падает на окно. Солнце только восходит, город просыпается, и я должна проснуться вместе с ним. Время важных решений. Но мне нужен совет. — Просто скажи мне… Как ты думаешь, в какой фракции, если не здесь, мне было бы лучше всего?
Мама молчит некоторое время и пристально смотрит на мое отражение. А потом спокойно и серьезно произносит:
— Твое место рядом с теми, кто заставляет твой мозг работать. Ты любишь доказывать всем свою правоту, и ты любишь изучать все новое, так что в Эрудиции, я думаю, тебе было бы… сносно.
— Сносно?
— Дорогая моя, в тебе нет того, что требуется от эрудитов — ты не усидчива, и не умеешь слепо следовать правилам, а эти умники не открывают своих намерений легко и сразу кому-попало. Твой ум там оценят, но вот характер… в какой-то момент тебе там наскучит, а изменить уже ничего не сможешь.
И я понимаю, что она права.
— Честно говоря, не вижу тебя нигде, кроме Искренности, — признается мама, и я киваю. — Но если ты твердо решила уйти, то можешь попробовать Бесстрашие. Я не одобряю этих психов, твой отец не зря от них ушел. Но там ценят силу воли, не обращают внимание на возраст и не станут загонять сознание в жесткие рамки. Но не уверена, что ты выдержишь физическую инициацию. Так что скажешь?
— Мам, не пытайся вытянуть из меня результат теста, — усмехаюсь я и, не сдержавшись, крепко обнимаю ее. — Спасибо.
Остаток утра проходит относительно хорошо, папа хвалит мою новую прическу, желает удачи на Церемонии и даже берется отвезти меня и пару соседских детей на служебной машине. К чести мамы, она ничего ему не говорила, и я понимаю, что она надеется, что я все же вернусь с ними домой сегодня вечером. Я сама еще не знаю — может и правда плюнуть на все, пройти инициацию в Искренности, и в итоге рассказать всем о моем диагнозе? А там — будь что будет.
И стоит мне только принять это решение, когда я уже стою в просторном холле, готовясь войти в зал, как тут я вижу в толпе недалеко от себя ту самую отреченную. Вот он, мой шанс. Наши взгляды встречаются, и я вижу, что она меня узнает. Но, стоит мне сделать шаг в ее сторону, она решительно качает головой и на миг прикрывает рот рукой. Видимо, в моих глазах отражается все, потому что перед тем как зайти со своей фракцией в зал она улыбается мне — тепло и ободряюще. Стало мне легче или нет я не знаю, но в чувство меня приводит тяжелая рука, опустившаяся мне на плечо. Я вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу за своей спиной одноклассника-эрудита. Его кривая ухмылка мигом выводит меня из себя.
— Ну что, как твой тест? — с притворной заботой спрашивает он, сжимая мое плечо почти до боли.
— Мой тест — не твоя забота, — в тон ему отвечаю я. — А еще раз тронешь меня — оставлю твоих родителей без внуков, понял?
— Ты слабовата со мной тягаться, — хмыкает он, но руку демонстративно убирает.
— Да ладно, — усмехаюсь я. — Это не ты вчера в столовой чуть не сломал стол, когда проспорил?
— Я не проспорил.
— Да-а? А зачем тогда вел себя как псих?
— Чтоб ты спросила.
— Вот я и спрашиваю.
— А ты не умеешь вовремя остановиться.
— Умею. Просто я закаляю твой характер и развиваю в тебе терпимость. Сказал бы спасибо.
Эрик закатывает глаза и, на удивление, ничего не отвечает. Вообще-то, мы никогда по-настоящему не враждовали, хоть и друзьями тоже не были. Разве что в раннем детстве, просто потому что сидели за одной партой в начальной школе. Потом ему в голову ударил бзик, что он должен превзойти всех во всем, и общаться с ним стало попросту невозможно. В последние годы мы редко пересекались, вне школы — вообще никогда. И, учитывая несовместимость наших характеров, это очень правильное решение. Ведь он пытается быть лучшим везде и во всем. А я и так лучшая.
«И скромная».
Я отмахиваюсь от насмешливого голоска в своей голове и иду прямо в зал, внезапно сознавая, что ноги меня почти не держат. Я цепляюсь за Эрика когда переступаю порог, чтобы не упасть. Он удивленно косится на мои пальцы, сжавшие рукав его синей рубашки, а потом уверенно берет меня под руку и ведет к свободным местам. Мы становимся рядом — белый к синему, на границе фракций. Я все еще крепко держу его за руку, что вызывает у него очередную усмешку, но мне глубоко плевать. В конце концов, он может храбриться как хочет, но я слишком хорошо чувствую притворство. Эрик тоже нервничает, и когда он едва заметно сжимает мою руку в ответ, приходит время ухмыляться мне.
— Ты что, волнуешься? — интересуется он деланно безразличным тоном.
— Да, — прямолинейно отвечаю я. Мой взгляд все время бегает по кругу — от искренних к бесстрашным, от бесстрашных к эрудитам, от эрудитов… к родителям. Почему здесь нет фракции Дивергентов? Всем было бы намного проще. Уверена, я не одна такая, не могу быть одной. Что если и правда создать такую фракцию? Я загораюсь мимолетной идеей и уже открываю рот, чтобы её озвучить, но тут же прикусываю язык. Вот с кем точно не стоит обсуждать такие темы — так это с занудным эрудитом. А когда он еще и такой псих, как Эрик…
Это как раз таки причина, по которой мы вчера поскандалили. Точнее говоря, провели дебаты в жесткой форме. Мне живо приходит в голову вчерашний школьный день и то, что произошло за обедом.
Не удивительно, что в день проверки способностей все разговоры только об этом и шли. Во всяком случае, что-то серьезное обсуждали только эрудиты и искренние — хоть в этом наши фракции похожи. Остальным плевать. А вот мы с друзьями такую тему как политический порядок не могли обойти стороной. И эта картина отчетливо встает у меня перед глазами. И я слышу эти слова, словно мы произносим их сейчас.
***
— Дивергенты не опасны как люди, но опасны как феномен. Если они существуют среди афракционеров — ладно. Но пустить их в нормальное общество — и это дестабилизирует нас.
Это говорит знакомая мне эрудитка, которая сидит со своими друзьями возле окна во время обеда. Понимая, что предстоит интересная дискуссия, я толкаю в бок Шону, и, вместо того, чтобы идти к своей компании, мы идем к эрудитам. Они рады новым слушателям и приглашают нас к себе за стол.
— Кто такие дивергенты? — интересуюсь я, опускаясь на предложенный стул.
— Генномодифицированные, — живо отзывается Эрик и бесцеремонно забирает с моего подноса сок. Я с силой толкаю его ногой под столом.
— Просто напомни. Звучит очень знакомо.
— Это люди с неопределенным результатом теста на способности, — с готовностью объясняет Мэри, другая эрудитка. — Они могут относиться сразу к нескольким фракциям. Или, другими словами, ни к одной из них.
— Точно, — я киваю, вспоминая. — Мы когда-то уже обсуждали это на Истории фракций.
— Почему вы вдруг о них вспомнили? — спрашивает Шона.
— Мы тут разговорились о том, какое влияние на общество в целом оказывает каждый отдельный человек. И случайно вышли на дивергентов. Вот Эрик, например, — Мэри кивает на парня, — считает, что их надо истребить.
— Всех, без исключения, — соглашается он. — Это сорняк, который надо вырезать на корню.
— С практичной точки зрения это, конечно, имеет смысл, — я хмурюсь. — Но по-человечески это очень жестоко.
Эрик безразлично пожимает плечами.
— Мир жесток.
— А как же «наша благополучная жизнь — результат успешной кооперации фракций»? — усмехается Шона.
— А что не так?
— «Наша благополучная жизнь». Это цитата вашей Джанин. По ее словам, мы живем в утопии. А ты говоришь, что мир жесток. Разве эти твои слова не дестабилизируют общество?
Эрик поднимает брови, и я понимаю, что ему нечего сказать. Вступается Мэри. Она давно к нему неровно дышит. Вот этого я решительно не понимаю.
— Ты узко мыслишь, Шона, — говорит она. — Тут мы снова возвращаемся к вопросу личности и общества. Фракции, — она поднимает руку вверх, символизируя первенство государственного строя, — обеспечивают нам порядок. И в рамках этого порядка все наши базовые потребности удовлетворены. Обеспечение дальнейшего жизненного счастья — личная задача каждого отдельного взятого человека.
С этим я согласна и киваю.
— Ладно. Тогда все равно, чем нам мешают дивергенты? Пусть живут в рамках фракций и выполняют обязанности, как и все другие «личности». А свои… особенности проявляют для достижения личного счастья.
— В том то и вопрос, — Эрик снова подает голос. — Наше счастье однозначно впишется в рамки фракций и никому не повредит.
— Ну не знаю, — я начинаю сердиться. — Твое счастье в том, чтобы убивать людей, просто потому что они немного не похожи на остальных?
— Я не предлагаю их убивать, пока они не начнут высказывать свое мнение.
Он тоже повышает голос.
Я выпрямляюсь на стуле.
— То есть тех кто говорит то, что думает, можно истреблять, я правильно тебя поняла?
Он легко выдерживает мой гневный взгляд, понимая, что вывело меня из себя, и поднимает руку.
— Я не говорю о твоей фракции, — максимально миролюбиво произносит он.
Дальше меня несет уже чисто принципиально.
— Я считаю, что в дивергентах нет большой проблемы. Им хотя бы можно давать право голоса. Если это «дестабилизирует общество», то сажать под замок. Но не убивать.
— Почему ты так защищаешь их?! — Эрик бьет кулаком по столу и неприятно прищуривается. — Может, среди твоих близких знакомых есть кто-то такой?
— А может, ты включишь мозг и подумаешь немножко? Как искренний может быть дивергентом. Нераскрытым дивергентом? Это парадокс. Мы не врем, никогда и ни о чем.
— Но можете недоговаривать.
— Это вы можете недоговаривать, подавая информацию как вам удобно, — говорит Шона, имея в виду всех эрудитов.
— Разве адвокаты не занимаются тем же самым? — парирует Мэри с улыбкой.
— Да, опираясь на факты, чтобы найти истину! — восклицаю я. — Если хорошо покопаться в любом деле, зная все исходные, можно найти рациональное и даже в большинстве случаев гуманное решение для всего. И, я уверена, для дивергентов тоже что-то бы нашлось. Если б они имели голос. Если бы им дали высказаться.
Эрик качает головой.
— Я не согласен.
— Твое право, — говорю я. — Любому обществу нужны радикалы.
— Дай каждому умнику высказаться — и появляется желание перебить пятую часть города.
Вместо ответа я показываю ему язык, на что он раздраженно закатывает глаза. До чего же бывает приятно безнаказанно его злить. В дань памяти крепкой детской дружбе он никогда по-настоящему на мне не срывался. Такой терпимости, видимо, я обязана тем, что была просто ангельским ребенком, который никогда никого не обижал и с которым все хотели дружить. Но… времена меняются, и характеры тоже.
Тема этого спора уже исчерпала себя, и мне хочется поговорить с ними о другом. И поскольку именно Эрик сидит напротив меня, я легонько толкаю его ногой под столом.
— Какую фракцию ты выберешь?
— Еще не знаю.
— Что? — восклицает Мэри, и я подавляю усмешку. Предмет ее воздыхания пожимает плечами.
— А что? Мы вообще не должны это обсуждать.
— Ты бы вписался в Бесстрашие, — говорит Шона, оценивающе рассматривая его мускулистую фигуру, на что он только усмехается.
— Может быть. Хотя Эрудицию я тоже не исключаю.
— А ты куда пойдешь, Лорен? — Мэри обращается ко мне.
Самый простой вопрос в моей жизни.
— В Искренность, конечно. Разве что мне в последний момент что-то ударит в голову и я приму спонтанное решение.
— Ты и спонтанные решения — не совместимые вещи, — говорит Эрик. — Если я в ком-то и уверен в выборе фракций, так это в тебе.
При этих словах в его лице на секунду что-то меняется и я узнаю в этом микровыражении облегчение. Что это значит я не знаю, но сейчас он абсолютно прав, и я довольно улыбаюсь.
— Возможно, ты все-таки умный.
***
И теперь я стою рядом с этим умником, которому вчера доказывала, что среди искренних не может быть дивергентов, и все мои аргументы разбиваются о реальность. Но, возможно, хорошо, что я так говорила. Это отведет подозрения. Хотя с Эриком надо быть осторожнее. Нам лучше не попадать в одну фракцию.
— Куда ты все-таки пойдешь, Эрик?
— Подожди, и скоро узнаешь.
— Надеюсь, это Эрудиция? Фракция не вынесет твоего ухода.
Он молчит. Я раздраженно вздыхаю и решение вдруг приходит само. Я широко улыбаюсь.
— Надеюсь, это не Бесстрашие.
— Почему?
— Ради твоего же блага, — протягиваю я приторно нежным голосом. — Иначе слушать тебе меня всю жизнь.
Выражение его лица лучше всего остального поднимает мне настроение. Я широко улыбаюсь и хлопаю его по коленке.
— Не волнуйся, солнышко, возможно ты вылетишь первым, и нам не придется терпеть друг друга слишком долго.
— Если кто и вылетит первым… — начинает он со злостью, но тут его перебивают.
— Что я слышу! — позади меня с шумом приземляется Квинт, а рядом с ним садится его сестра. — Будущее светило юриспруденции решает сменить специальность? Лорен, если и ты уйдешь, я сведу счеты.
Сестра толкает его в бок и мы смеемся.
У родителей Квинта шестеро детей, и, так вышло, что каждый сменил фракцию. На их семью это бросает не очень хорошую тень, но кому какое дело, если люди имеют право сделать собственный выбор.
— Ты тоже перебежчик, Квинт? — интересуется Эрик. Марта неприязненно смотрит на него, но боится что-то сказать. Эх, и ей не быть искренней. Зато Квин дает надежду, что в этом мире останется хоть что-то незыблемое.
— Я останусь здесь. Кто-то же должен продолжить семейное дело. Так что если вам, ребята, в будущем нужна будет помощь хорошего адвоката — вы знаете, к кому обратиться.
Я протягиваю ему руку и целую в щеку.
— Никому другому я бы себя не доверила.
— Мне будет тебя не хватать, — вздыхает он. — Так куда ты все-таки уходишь?
Я улыбаюсь и качаю головой. Потому что до сих пор не решила. Но Квинт это и по глазам поймет, незачем озвучивать.
Мы могли бы стать отличными партнерами. Вся моя идеально распланированная жизнь проносится перед глазами, и я чувствую, как впервые за два дня в горле встает ком и мне хочется расплакаться.
Марта молча протягивает мне воды, и я благодарно улыбаюсь. Вода — элемент Эрудиции. Это такой знак? Хорошо бы знать.
