Videbamus Occasum

Ох, этот дом Свет не горит на чердаке том Свет не горит на этаже Там будто умерли уже*

      Шарлотта Эшбери никогда по-настоящему не относила себя к вампирскому обществу. На это указывал круг её общения и совершенное умение контролировать собственную жажду…на глазах у остальных. Привыкнув находиться в постоянном окружении смертных, сначала как суфражистка, затем — феминистка, Шарлотта научилась не только терпению, но и управлению: собственным телом, душой, мыслями, людьми. У неё осталась душа. Потому что, переродившись, она не позволила жажде захлестнуть её. Потому что продолжала бороться за то, за что боролась до смерти. Потому что никого и никогда не убивала. Потому что вечная жизнь не вскружила ей голову. По крайней мере, так она считала.       «Леди Эшбери, к вам посетитель», — аккуратно постучав в двери спальни, вежливо сказал бы смертный лакей, живи она в двадцатом веке и имей в доме прислугу. Но она жила в двадцать первом веке, и слуг никогда не нанимала. Она привыкла во всём полагаться только на себя. Она услышала его раньше, чем он успел нажать на дверной звонок.       Со сладостным причмокиванием оторвавшись губами от бледной кожи, она подняла голову и притихла. Тонкая, тягучая кровавая нить между её губами и белой шеей разорвалась, и несколько капель упали на обнажённую налитую грудь. На фоне столь вызывающе-светлой кожи её собственная даже для вампира выглядела контрастно тёмной, вульгарной, кричащей. Её каштановые волосы давно растрепались и прядями спадали на бледные ключицы, на красивое расслабленное лицо, на медно-рыжие волосы, причудливо с ними переплетаясь, создавая совершенно новый цвет. "Белый шоколад, растопленный в какао", - так она это называла. Перед её взором мгновенно возникла картина из прошлого: лето за пределами шумного города; бескрайнее ржаное поле; солнце, отливающее золотом в волосах; покрасневший, немного вздёрнутый носик; горящие жизнью бездонные серые глаза. Любовь. Ощущала ли её Шарлотта до своей смерти?       Нет. Никогда.       Она на мгновение забыла о своём нежданном госте, раз за разом мысленно погружаясь в шелест травы на ветру и шёлк бледной кожи. Звонок в дверь вернул одурманенный разум в тело. Она дёрнулась, оставляя на подушках кровавые следы, и одним быстрым движением поднялась с постели. Рыжеволосая девушка, лежавшая поверх белоснежных покрывал, простонала, почувствовав блаженное опустошение. Шарлотта собрала разбросанные по кровати вещи, оделась и окинула девушку нежным взглядом.       — Оденься, — приказала она ей.       Девушка лениво изогнулась, демонстрируя прекрасные светлые формы, потрогала кончиками пальцев кровавый след от клыков на шее, поморщилась и потянулась за шёлковым халатиком.       — Не так. Надень что-нибудь поприличнее, — снова приказала Шарлотта.       Девушка удивлённо округлила глаза, но повиновалась.       Открывая входную дверь, Шарлотта знала наверняка, кто ждал за ней.       — Джонатан, — сказала она, глядя на своего создателя. Взгляд её был спокойным, в нём - ни капли удивления.       — Могу ли я войти? — вежливо спросил экон приглушённым голосом.       Шарлотта сделала шаг назад, позволив Риду войти. Затем, выглянув наружу и осмотрев ночную улицу, она закрыла за собой дверь.       — Даже не спросишь, как я тебя нашёл? — поинтересовался Джонатан, присев на краешек подлокотника светлого дивана в самом центре большой гостиной, в которую вёл коридор прямо от входной двери.       — Найти меня может даже ребёнок. Мне это не интересно. Куда интересней: зачем ты меня нашёл?       — Ты одна из немногих вампиров, кто научился жить среди смертных здесь, в Лондоне. И ты мне нужна.       — Что, больше некому прикрывать твои убийства? Поедать людей безнаказанно стало слишком сложно?       В этот момент в комнату вошла рыжеволосая девушка. На ней была длинная юбка-карандаш и белая блузка. На шее виднелись две темнеющие точки — след от укуса вампира. Джонатан уставился на этот след, хоть она и пыталась тщательно скрыть его за густыми распущенными волосами.       — Не смей на неё пялиться, — мгновенно зашипела Шарлотта.       — Что? — усмехнулся он. — Бескорыстная Шарлотта Эшбери, борющаяся за права женщин во всём мире, втайне пьёт кровь рыжеволосых красавиц в своём доме? Что же скажет общественность?       Шарлотта скривилась так, будто вот-вот собиралась плюнуть в лицо Джонатана. Рыжеволосая девушка опасливо покосилась на неё.       — Я тебя создал, Шарлотта, — продолжил он. — Всегда помни, кому ты должна быть благодарна за вечную жизнь.       — Я так и знала, что ты рано или поздно напомнишь мне об этом. Что тебе нужно? — не расслабляя мышц лица, прохрипела та.       — Мне нужны документы. Новое имя и фамилия у меня есть.       — И почему ты пришёл с этим ко мне?       — Потому что ты живёшь здесь почти сто лет. Неужели тебе никогда не приходилось менять документы? Ты ведь теперь не Шарлотта Эшбери. Мир знает тебя как Шарлотту Донован. Не пытайся меня обмануть.       Шарлотта молча взглянула на рыжеволосую, а затем снова на Джонатана и сказала:       — Я помогу тебе, если ты скажешь, зачем тебе потребовались новые документы. Тебя здесь уже и так никто не помнит.       — Это не для меня. И большего я тебе сказать не могу.       Она долго рассматривала его, пытаясь углядеть хоть какие-то эмоции на ледяном, бесчувственном лице. К нему в голову она проникнуть не могла — эту связь Джонатан держал под замком. Затем она встала, взяла со столика у белоснежного фортепиано лист бумаги и что-то на нём написала.       — Отныне и впредь не желаю тебя видеть, Джонатан, — сказала она напоследок, вручая ему записку.       Джонатан взглянул на лист бумаги, затем на своего потомка и напоследок — на молодую рыжеволосую смертную женщину, прежде чем пройти по коридору и выйти из дома.       Чёрный автомобиль ждал его на соседней улице за перекрёстком. Начинался дождь, когда Джонатан забрался внутрь этого автомобиля.       Он молчал какое-то время, а затем протянул записку экону на соседнем сиденье.       — Джонатан, — окликнул экон, и Джонатан посмотрел на него. — Мы не забудем вашей помощи. Вы оказали большую услугу своей стране.       Глаза экона ничего не выражали. В них не было ни намёка на благодарность.       — Пустяки.       Они выехали на проезжую часть и влились в поток машин.       — Куда вас отвезти? — спросил экон.       — В Вест-Энд.       — Хотите посмотреть на ваш старый дом? Скорее всего он уже продан или чего хуже…       — Вест-Энд — мой дом, — прервал его Джонатан.       — Вест-Энд изменился, как и весь Лондон. Это теперь не тот дом, каким вы его помните.       — Я это учту, граф.       Вместе с графом Бристольским они неслись по новому Лондону. Новому, потому что Джонатан никогда его таким не видел. Что-то в нём изменилось. И это что-то ему не нравилось.       Впервые за пару десятков лет он оказался в большом городе. В Америке дальше Магнолиевых плантаций и небольшого Чарльстона он нигде не бывал. Он успел забыть шум улиц, гул автомобилей, высоту многоэтажных зданий, болтовню смертных, кишащих на тротуарах. Ко всему забытому добавился ещё и ужасный запах еды, готовящейся в уличных ларьках и китайских ресторанах, а также звон назойливых мобильных устройств, разносящийся из каждой сумочки и из каждого кармана.       — Вы не против, если мы высадим вас в Сохо?       Джонатан промолчал. Ему не нужно было отвечать на подобные вопросы.       — Встретимся через пару дней, — сказал граф, когда водитель — незнакомый молодой экон — остановился у тротуара на одной из улиц. — Я свяжусь с вами.       Джонатан кивнул и вышел из машины. Дождь тяжёлыми каплями опускался на асфальт, и шины автомобилей скрипели по проезжей части. Джонатан проводил Кадиллак взглядом и шмыгнул в ближайшую улочку. Дождь усилился. Волосы и лёгкое полиэстеровое пальто Джонатана мгновенно намокли, их не спасли даже попытки спрятаться под навесами многочисленных магазинов и пабов. Пройдя несколько кварталов, он остановился и осмотрелся. Табличка на одном из зданий гласила: «Мирд Стрит». Джонатан был единственным пешеходом на этой улице в столь поздний час.       До старого дома в Ковент-Гардене было далеко. Он прошёл ещё несколько кварталов и, прячась в тени, украдкой вышел на оживлённое авеню, чтобы найти какой-нибудь транспорт. За пределами узких душных улиц город кипел, и никакой дождь не был ему помехой. Такой жизни Джонатан не видел нигде. Шум и яркость цветов ворвались в его разум, проникли глубоко, поселились там, на самых задворках. Это опьяняло. Повсюду жизнь. Повсюду кровь. В каждом бьющемся сердце.       Джонатан пожалел, что редко путешествовал по Америке.       «Сейчас в Нью-Йорке смертных, наверное, ещё больше».       Опьянённый, он шёл медленно, разглядывая вывески, морща нос от неприятных запахов человеческой еды и выпивки, вглядываясь в лица и окна, замечая изменения в зданиях, в поведениях, в привычках, жалея об этих изменениях и одновременно радуясь им, жалея пьяниц и проституток и одновременно завидуя им. Что тех, что других на улицах теперь редко можно встретить — для них были специальные заведения. Джонатан обходил эти заведения стороной, чтобы не нарваться на неприятности. Он то и дело сворачивал в узкие проходы, оббегал авеню и снова возвращался. Избегал смертных, избегал алкоголя, избегал секса. Потому что всё из этого было для него запретно. А запретный плод сладок.       «Эй, чувак! Не подкинешь сигареты?»       «Красавчик, заходи к нам, не пожалеешь».       «Пс-с, мужик, есть доза?»       Слышалось со всех сторон. Неужели он был похож на того, у кого могла быть доза? Джонатан улыбнулся из-за абсурдности своего положения. Кровожадное бессмертное порождение ночи в самом центре кипящей ночной жизни. Жизнь на самом деле бурлила, даже несмотря на дождь. Всё это отдалённо напоминало ему старый Лондон: в эпоху испанского гриппа смертные тоже искали спасения в сомнительных удовольствиях: опиум, избиение детей, насилие, грабежи, преступные организации. И всё также - даже несмотря на эпидемию.       Чего он точно не мог сравнить с прошлой эпохой, так это странных неоновых надписей, орущей музыки, толпы смертных и, неожиданно, радужных флагов на некоторых зданиях, которые внешне были похожи на пабы. Что значили эти флаги? Символ радости? Чему так радовались смертные, вывешивая на фасадах радугу? Эти флаги на улицах были настолько неуместны, что Джонатана коробило при виде их.       Вспоминая прошлое мрачного серого Лондона, Рид остановился на свободном участке авеню и стал искать глазами общественный транспорт. О неожиданном спокойствии района радужных флагов он даже не задумался. Дождь хлестал по брусчатке всё сильней, но вокруг крутилось много мужчин, и одеты они все были как-то странно. Мужчины вели себя сдержанно, а вот музыка продолжала греметь. Для Джонатана всё разом перестало иметь значение. Его захлестнула жажда, когда он вспомнил убийства, совершённые в закоулках старого Лондона. Чувство вины. Испытывал ли он его когда-то? Разумеется.       К тротуару, где стоял одинокий, промокший под дождём экон, подъехал серый автомобиль. Джонатан не сразу его заметил: он вглядывался в лужи на асфальте, старался отвлечься от грешных мыслей. Лишь когда одну из луж рассекла шина, Рид поднял глаза. Переднее стекло опустилось, и из него выглянул мужчина. Джонатан быстро опустил взгляд, пряча налитые кровью зрачки. Ему хватило секунды, чтобы рассмотреть водителя автомобиля. На вид ему вот-вот исполнилось тридцать лет, показавшееся из-за стекла предплечье и плечо было покрыто татуировками, на переносице свисали очки, лицо его — гладко выбрито, русые волосы аккуратно уложены, а зелёные глаза блестели даже в ночной темноте.       — Мужик, тебя подвезти? Стоишь тут, посреди улицы, мокнешь под дождём. Кто же тебя тут оставил такого?       В его голосе проскользнуло что-то странное, какой-то неуместно-глупый смешок, который зацепил Джонатана. Вампир размышлял недолго. И хотя зеленоглазый смертный его взбесил, перспектива бежать под дождём до старого дома его не радовала: он не чувствовал холода, но раздражался от застилающих глаза капель дождя и прилипающей к коже одежды.       Забравшись в машину, Джонатан покосился на водителя. На нём была облегающая футболка, узкие светлые джинсы, а на коже левой руки от плеча до кисти — ни единого свободного от татуировок места. Лицо у него было дружелюбным и беззаботным, глаза странно бегали, а пальцы быстро перебирали руль. Дыхание — учащённое. Он нервничал. На шее его дрожала манящая венка.       — Куда едем? — спросил он всё с тем же странным смешком в голосе.       — Джеймс-стрит в Ковент-Гардене.       — Без проблем. Меня, кстати, зовут Честер. Но можно и просто Чес.       — Джонатан.       — Красивое у тебя имя.       Джонатан взглянул на него, изогнув брови. Он решительно не понимал, что в его имени могло быть красивого.       Всю дорогу ехали молча. У площади Ковент-Гарден серый автомобиль остановился. Капли барабанили по капоту. Какое-то время ни водитель автомобиля, ни Джонатан не издавали ни звука. Затем Честер нервно усмехнулся и сказал:       — Далековато ты забрался.       Джонатан молчал. Он силился не выдать себя: налитые кровью зрачки заполонила предательская мутная дымка, а когти чесались, стремясь расправиться и погрузиться в мягкую плоть.       — У тебя кто-нибудь есть?       Джонатана удивил его вопрос. Мужчины ни разу о таком его не спрашивали.       «Неужели он подумал… Впрочем, какая разница? Так будет даже проще».       — У меня никого нет, — ответил он, взглянув на Честера в упор, маняще, призывно сузив мутные зрачки.       Гипноз всегда действовал по-разному: чьё-то сознание сопротивлялось, выстраивая барьер до последнего, а другое поддавалось моментально, буквально падая в руки монстра. Джонатан приблизил руку к лицу Честера. Медленно вдохнул, выдохнул. Сущность смертного не сопротивлялась ни секунды.       — Ты такой красивый, — прошептал Честер, когда Джонатан приблизил к нему свои оголённые клыки.       Дважды за вечер Джонатан услышал от этого мужчины совершенно неуместный комплимент, прежде чем впился клыками в мягкую кожу на шее. Честер коротко простонал, прильнул к Джонатану всем телом и обмяк. Ему было одновременно приятно снова пить горячую человеческую кровь и неприятно — ощущать податливое мужское тело, прижимающееся к нему. Джонатан чувствовал, как с каждой выпитой каплей жизнь смертного угасала. Проснулось ли забытое чувство вины? Нет. И никогда он не даст ему проснуться вновь. Испытал ли он угрызения совести? Нет. И не собирался испытывать. Остановился бы он? Вряд ли, если бы Честер не сделал кое-что лишнее, совершенно неуместное, как и его комплименты.       Он прижался ещё теснее, позволив клыкам Рида плотнее вжаться в пульсирующую вену на шее, шумно выдохнул в тёмные волосы, после чего положил одну руку на его бедро, а другую просунул между его колен.       Джонатан отпрянул, еле удержав гипноз. Мужчина откинулся на сиденье и томно улыбнулся.       — Я хочу продолжения, Джонатан, — прошептал он в бреду побледневшими губами, будто лаская каждый слог его имени. — Джо-на-тан.       Джонатан отнял его ладонь от своего члена, с сожалением взглянул на красную сочащуюся из вены на шее струйку и покинул машину.       Он так хотел допить, но смертный всё испортил.       Раздразнив, но немного утолив жажду, он направился к нужному зданию на Джеймс-стрит. Дом стоял там же, где и тогда. Внешне всё осталось таким же, но вот содержание… Содержание изменилось. Мрачный, одинокий, заброшенный, совершенно бесцветный на фоне остального мира, серый. Поросший плющом и трещинами. Почти исчезнувший в тумане и дожде. Почти растворившийся в современном облике города.       «Моя мать. Всё началось с моей матери. Зачем я давал обещания?»       Раньше на втором этаже и на чердаке этого дома всегда горел свет. На чердаке играли дети, а на этаже творила госпожа. И это было очень давно. Со временем свет в доме горел всё реже и реже, потому что Эмелин потеряла мужа и детей, перестала рисовать и писать. Она стала бродить по коридорам, разговаривая с умершими, пока смерть не настигла её саму. Лишь тогда свет погас совсем.       «Почему я не принёс ей покоя раньше?»       Окна были заколочены, а вот дверь — нет. Внутри пахло сыростью, медью и чем-то ещё. Джонатан скривился от этого запаха: слишком редко что-то вызывало в нём омерзение. Вонь сбивала с толку и раздражала дыхательные пути. Джонатан присмотрелся. Ободранные заплесневелые стены были покрыты какой-то слизью. Он распахнул глаза от удивления и стал заглядывать в каждую комнату.       В доме — полнейшая тишина, ни единого признака жизни, однако стены доказывали обратное. Джонатан бесшумно двинулся к двери в подвал, стараясь не касаться стен. Поверхность двери и ручка были покрыты той же слизью, поэтому Джонатану тенью пришлось выбить замки. Послышался тяжёлый стук, а за ним — рёв, крики, выстрелы, безумство и кровь. Они поджидали его. Они оккупировали его собственный дом. Они осквернили его какой-то дрянью, а затем — разорванными в клочья внутренностями. Они помогли Джонатану полностью утолить жажду.       Джонатан любил пить кровь медленно. Этот процесс всегда был слишком интимным, сокровенным, слегка горьким, но в тоже время приносящим удовлетворение не только душе монстра, но и его умершему телу. Пить кровь в бою было иным: нестерпимо ярким превосходством, пиршеством. Выпитая в бою кровь прекрасна. Она бурлила, кипела в венах, приятно обжигала язык, растекалась невероятно сочным послевкусием по гнилым органам взявшем её вампира.       Они кричали и метались в агонии, пока Джонатан раздирал их в клочья, а потом — утихли навсегда. Толстые стены подвала заглушили звуки, сокрыли боль и кровь, утаили очередное страшное убийство. А может, так только казалось?       Когда последний страж пал, неожиданно тонко скрипнула входная дверь на этаже. Джонатан уже готов был к новой битве, как вдруг послышался тихий спокойный голос.       — Другой экон, — сказала высокая стройная женщина, появившаяся на верхней ступени лестницы в подвал. — Он идёт за вами.       От этой женщины веяло смертью. Когда кровавая поволока спала с глаз, Джонатан смог её рассмотреть. Он моментально понял, почему голос её был спокойным и холодным, как сталь. Будучи эконом, она, вероятно, прожила на свете слишком долго, чтобы чему-то удивляться. Однако, она всё равно удивилась.       — Должно быть, вы совершили что-то ужасное, иначе почему один из нас стал охотиться на вас? — спросила она, слегка приподняв ободок кепки, из-под которого чёрные пряди россыпью упали на лоб и острые скулы.       Если бы у Джонатана было живое сердце, и оно могло бы дрогнуть, оно бы несомненно дрогнуло. Эта женщина была точной копией его леди. Единственным отличием были волосы. Они были тёмными, как непроглядная ночь, и короткими — по плечи.       — Он всегда охотился на меня, — ответил Джонатан онемевшими, окровавленными губами. — А я взамен всегда убивал его стражей.       Женщина окинула взглядом комнату и, поморщившись от омерзения, произнесла жёстко, с той же сталью и спокойствием в голосе:       — Этих помойных крыс давно пора было уничтожить.       Элизабет. Она такой никогда не была. Она была, пожалуй, единственным эконом, способным сохранить человечность, несмотря на противоестественность этого явления. Она могла жертвовать, могла любить, могла спасти. Но Джонатана она не спасла. И Джонатан не спас её.       Женщина откинула за уши мешающие ей пряди. Глаза её сверкнули и налились большей жестокостью. И чем-то ещё. Злобой? Ненавистью? Кого она ненавидела? Болью?       — Меня зовут Анна Крауч, я живу в соседнем доме. Этот участок, на котором мы сейчас с вами стоим, не так давно заняли Стражи Привена. И с тех пор они не давали нам покоя. Открыто выходить на улицы они не могли, однако всё равно умудрялись ловить наших братьев и сестёр в переулках у площади. Весь район жил в страхе, — говорила она пылко, растеряв всё спокойствие в голосе. — Мы хотели поджечь дом, но эти сволочи покрыли его стены какой-то дрянью, так что мы боялись и даже подойти к нему толком не могли. Бедные супруги Уайт. Они попали в ловушку, когда пытались проникнуть сюда…       Она замолчала, прищурилась, а потом снова спросила холодно, будто с притворным безразличием.       — Как у вас это получилось: с такой лёгкостью пробраться внутрь и одолеть столь многочисленных врагов?       Джонатан покосился на разорванные тела, из которых вытекали остатки крови.       — Я слишком хорошо знаю каждый уголок этого дома.       Между тонких изогнутых бровей леди Крауч проступила морщинка.       — Меня зовут Джонатан Рид, и это — мой дом, — решил пояснить экон. — Я не мог оставить его им.       — Будьте осторожны, Джонатан, — мгновенно откликнулась Анна, сверля Рида жёлтыми зрачками. — Лондон изменился, и нам стало тяжелее скрываться в нём.       — Давно ли вы здесь живёте? Я вас не припоминаю, миледи.       — Я переехала в этот район из другой части города.       Она уже повернулась спиной и собиралась уйти, как, вспомнив что-то, снова взглянула на него.       — Южная часть Вест-Энда занята нашими братьями и сёстрами. Мы стараемся держаться вместе, а влиятельные смертные стараются вытеснить нас из этого района. Мы поможем вам избавиться от охотника, если вы поможете нам, Джонатан.       — Что же от меня требуется, миледи?       — Быть вместе с нами, — ответила она, сверкнув глазами. — И зовите меня Анной. Называть меня миледи — слишком подозрительно для нового века.       После ухода Анны осталось странное чувство. Джонатан стоял посреди кровавой мясорубки и не мог сдвинуться с места. В нём поселилась глухая пустота. Его привёл в чувство звук сирены, раздавшийся снаружи, разверзший пожирающую его тишину. Джонатан метнулся к окну на первом этаже и выглянул в него сквозь тонкую щель заколоченных деревяшек.       Это сигналили полицейские машины. Они остановились у тротуара, загородив собой что-то на фоне. Шестеро полицейских оцепили улицу, а ещё двое разговаривали с леди Крауч на крыльце её собственного дома. Джонатан приблизился к входной двери и запер её ключом, который всегда носил на подвеске со времён побега в Америку.       Вернувшись в подвал, Джонатан постарался успокоиться. Дом был заброшен на многие годы, и, значит, полицейским, по какой бы причине они не заявились ночью на Джеймс-стрит, незачем стучать в его дверь.       «Если только леди Крауч не выдала меня».       Анна его не выдала. Он был в этом уверен.       Он не мог позволить себе тратить священный источник жизни, ему претила сама мысль о разлитой по всему подвалу и высыхающей зря крови, поэтому он судорожно стал искать что-то, что подошло бы ему для хранения. К счастью, Стражи не добрались до сокрытых за стеллажами полок с бутылками дорогого старинного вина. Джонатан вскрыл несколько бутылей и вылил содержимое. Взамен он наполнил их кровью, приподнимая тела или конечности и выдавливая из них всё до последней капли. Если он хотел наладить жизнь в городе, ему следовало подумать о запасах.       Завершив опустошение тел, он закупорил бутылки и перенёс их в гостиную на этаже. К тому моменту полицейских на улице стало значительно меньше. Теперь там возились другие смертные, что-то фотографируя и записывая. Анна Крауч стояла у дома, обняв руками плечи и смотря куда-то вдаль уставшим холодным взглядом. Джонатан поднялся на второй этаж дома. Он хотел снять с себя промокшее от дождя и крови пальто, спрыгнуть с балкона на соседнюю улицу и немного пройтись, чтобы решить, как избавиться от тел, однако кое-что ему помешало. И это кое-что ждало его прямо в коридоре на втором этаже.       — И куда это ты собрался, выродок?       Он стоял там: поджидал его. Как долго он ждал?       — Хотя бы не кровосос и не упырь, и на том спасибо.       Джеффри МакКаллум шутки не оценил. Он плотнее сжал в правой руке серебряный меч и лишь сильнее нахмурился.       — Значит, решили, наконец, показаться? Я рад нашей встречи, МакКаллум.       — Скоро тебе будет не до радости.       — Что же я такого совершил, что сам великий охотник на вампиров решил меня линчевать? Ни за что не поверю, что это вызвано смертью ваших прихвостней. Я убивал их сотнями. И буду убивать впредь. Вам на них по барабану, МакКаллум.       — Моя вина в том, что они не могут тебя одолеть. Набирать и тренировать их становится всё тяжелее, тебе ли не знать всю их хрупкость.       — Так зачем же вы их отправляете? Приходили бы сами. Вам просто нравится смотреть на их страдания и смерть, не так ли?       — Мир не крутится вокруг тебя одного, уродец. Они здесь были не ради тебя, а ты их взял и убил. Как и того смертного в машине на улице. Ты монстр и вредишь людям. Я не могу позволить…       — Так вот зачем вы здесь, МакКаллум, — перебил его Джонатан. — Старая паранойя о том, что везде и во всём виноват я, не даёт вам покоя?       — Если бы это было обычной паранойей. Я уверен, что ты в чём-то замешан, и когда-нибудь я узнаю об этом. Когда-нибудь, когда твои останки будут гнить глубоко под руинами этого дома.       — Вы никогда не пробовали писать, МакКаллум? Очень поэтично у вас складываются слова. Вот только фамильярность — крайне лишняя. Почему вы так невежливо ко мне обращаетесь? Я ведь старше вас, Джеффри МакКаллум.       — Плевать мне на это. Ты убиваешь невиновных, ты был монстром и монстром остался. Я не могу допустить, чтобы ты существовал.       — Однако, вы допускаете это уже не один десяток лет. Почему?       — Сегодня я не допущу.       — Правда? Зачем вы тогда медлите, ведёте никчёмные разговоры?       — Ты должен знать, за что я тебя убью.       — Я всё равно не представляю, в чём вы меня обвиняете на этот раз. Так зачем вы тратите время?       — Ты должен знать, упырь.       — Или ты просто не можешь поднять руку на своего создателя, Джеффри?       Эти слова окончательно вывели МакКаллума из себя. В чём он никогда не признался бы самому себе, так это в том, кто его создал. Даже спустя восемьдесят два года. Он рванул вперёд быстро и решительно. Движение это было настолько неожиданным для него самого, что, не рассчитав сил, он толкнул Джонатана к краю лестницы. Не удержавшись на краю, оба вампира кубарем покатились вниз. Джонатан отреагировал быстрее. Он схватил охотника за ворот тёмно-бордовой клетчатой рубашки, туманом поднялся и пронёс их до самого низа, а затем сжал крепкое тело в когтях и, надавив на трахею, оторвал его ноги от земли, прижав к липкой стене. Джеффри заорал, с размаху врезал Джонатану ногой в грудь и, снова ощутив землю под ногами, метнулся в сторону, к ступеням, где лежал его упавший во время короткой схватки меч. Рубашку на его спине проела слизь, оставив кровавый след на коже.       — Что это за дрянь?       — Не узнаёшь? Это результат твоей совместной работы с братством. Над лекарством от вампиризма, — злобно оскалился Джеффри, перехватывая меч поудобнее. — Мы его немного доработали, и теперь оно действительно лечит от вампиризма, уничтожая тварей, которые с ним будут соприкасаться. Как и положено этому вашему лекарству.       Джонатан сделал шаг от стены. Он чувствовал, что за спиной его ждала смерть. Он чувствовал, что Джеффри собирался с силами, чтобы напасть. И он чувствовал, как его одолеть. Он рванул с места и переместился ко входу в подвал, а когда Джеффри помчался за ним, туманом перенёсся дальше, на нижний ярус.       — Ты слаб. Посмотри, что я сделаю с тобой, — стоя в самом центре кровавой мясорубки и разведя руки в стороны, произнёс Джонатан.       Джеффри будто поразило громом. Он упал на колени, упёрся ладонями в сырой пол и застонал.       — А ты думал, что я просто выпью их?       — Монстр, — еле слышно произнёс Маккалум, жадно вглядываясь в свисающие по стенам кишки, во вспоротые животы и оторванные головы.       — Ну же, убей меня, МакКаллум. Или сам будешь уничтожен.       Джеффри попытался подняться с колен. Он оторвал руки от пола, но, взглянув на окровавленные ладони, упал, его всего затрясло, он скрючился и заорал, обхватив голову руками.       — Ты не сможешь даже подняться, потому что голоден. Потому что я устроил скотобойню в подвале своего дома для твоих Стражей.       Джеффри изо всех сил боролся с голодом, но тщетно: от этого инстинкта невозможно было скрыться, как бы он ни пытался. Он накрыл лицо ладонями, судорожно вдыхая аромат крови убитых Стражей.       — Когда ты последний раз пил человеческую кровь?       — Я не пью кровь смертных! — обессиленно, жалко, отчаянно выкрикнул скорченный в агонии вампир.       — Тогда чью же кровь ты пьёшь?       Джонатан приблизился к нему, ударил ногой, заставив перевернуться, схватил за шею когтями и повторил свой вопрос, глядя в покрасневшие от голода глаза:       — Чью кровь ты пьёшь, Джеффри МакКаллум?       — Я никогда никого не убивал, чтобы насытиться. Я не пью кровь, — простонал он. — Ты монстр и никакое лекарство от вампиризма тебе не поможет. Я же постараюсь сохранить человечность.       Не сказав ни слова, Джонатан поднял меч, брошенный у ног охотника, схватил самого Джеффри за шиворот и потащил к выходу. МакКаллум был с ног до головы в крови, когда Рид бросил его на этаже. Он бредил и, почти не дыша, прятал лицо в ладонях.       Оставив наверху своего потомка и меч, Джонатан вернулся в подвал. От тел всегда необходимо избавляться. И не было способа лучше, чем позволить земле и сырости принять в себя их плоть. Стены подвала давно шли трещинами от старости. Всё, что им нужно было — небольшой толчок. Растолкав несколько подпирающих этаж балок и ударив по кирпичным стенам мощным взрывом тени, Джонатан пошатнул всю конструкцию. Потолок и этаж обваливались, с треском рушились, погребая под собой тела, кровь — его преступление. Когда этаж полностью обрушился, Джонатан приставил ко входу дверь, подперев её тяжёлым шкафом из гостиной, после чего вернулся к своему потомку. Тот всё также лежал на полу, пытаясь прийти в себя, и жадно рычал, слизывая с рук кровь.       — Ты жалок, МакКаллум. И то, что ты пытаешься отрицать свою сущность, делает тебя ещё более жалким, — произнёс Джонатан, опустившись вниз, схватив его за волосы и притянув к себе. Он прокусил кожу на другой руке и поднёс её к губам Джеффри. — Пей.       Он вырывался. Рычал, вырывался и страдал, пока не припал губами к протянутой руке. Только тогда он умолк и обмяк.       — Пей кровь своих смертных, погребённых под моим домом. Пей их кровь, текущую теперь в моих венах. Видишь, как щедр твой создатель?       Смущённый унизительными словами, Джеффри попытался перекусить кисть Джонатана насквозь, но тот снова дёрнул его за волосы, отрывая губы от собственной кожи.       — Пей, как подобает благодарному потомку.       — Убийца, — прошипел МакКаллум, выплёвывая жидкость, струящуюся из вены в его рот.       — Теперь ты тоже убийца, принявший моё преступление в свои жилы. Пей, пока оно не заполнит тебя полностью.       И он пил, несмотря на унизительное положение. Несмотря на то, что стоял перед своим врагом на коленях. Несмотря на то, что бесстыдно принимал подаренную им кровь, кусал его, высасывал, и этого ему было мало. Опустошив побледневшую застывшую вену, он вцепился выпущенными когтями в другую руку, оторвал её от своих волос и вонзился в неё обнажёнными клыками. Джонатан зашипел и оттолкнул его от себя.       — Хватит, ты выпил слишком много. Моей собственной крови ты не получишь, — сказал он. — Выметайся отсюда.       Джеффри не сдвинулся с места. Он снова собирался напасть: его острые когти полностью раскрылись, и теперь он был полон энергии.       — Снаружи много полицейских машин. Я натравлю полицию на вас. Я скажу им, что в районе орудует преступная организация. Стражи Привена теперь вне закона, не так ли, мой потомок? Не забывай об этом и не приближайся к Вест-Энду. Никто не верит в существование вампиров, а вот твоих фанатиков-террористов знает весь мир. В своих бессмысленных попытках поймать меня и истребить всех вампиров ты сам привёл этих людей к гибели. Из некогда сильной организации Стражи превратились в клоунов и преступников, с чем я тебя поздравляю, Джеффри.       Экон молчал, свирепо глядя на своего создателя, из руки которого только что, унижаясь, пил кровь.       — Убирайся из моего дома, — повторил Джонатан.       Он повиновался тому, кому только что морально и физически проиграл. Даже он в своей исступлённой тяге одолеть врага понимал бессмысленность дальнейшей борьбы. Он вылетел из дома, оставив после себя густую плотную тень, скрипнувшую дверь и острый серебряный меч.

***

      К рассвету на Джеймс-стрит стало безлюдно. Машины разъехались, полицейских нигде не было видно, людей с фотоаппаратами — тоже, а Анна Крауч уже не стояла на крыльце своего дома. Работал один только эвакуатор. Он стоял у тротуара, перекрыв собой большую часть улицы, а водитель крепил крюк к автомобилю, который нужно было убрать с проезжей части. Джонатан спрыгнул с балкона на втором этаже дома, надел на голову котелок, спрятав лицо и глаза, обошёл улицу через несколько соседних домов и вышел на тротуар. Эвакуатор уже поднял машину в воздух, оставляя за ней на асфальте длинный кровавый след. След этот подсох, поэтому аромат крови почти не чувствовался. Водитель эвакуатора недовольно ругался, погружая на платформу серый автомобиль, правый бок которого и всё стекло были запачканы кровью и внутренностями. Кто-то в клочья разорвал Честера, водителя машины, на которой Джонатан приехал этой ночью домой.