Весь этот джаз

Еще не наступил понедельник, а события вечера уже начали действовать на меня. Проснувшись утром, я с улыбкой потянулся, все еще чувствуя на себе прикосновения Альфреда. После того, что случилось, мы даже вышли в зал, чтобы не пропустить танцы, включая медленные. К сожалению, я не успел как следует попрощаться, так как на мне висела еще и уборка зала. По возвращению домой, я обнаружил на своей шее засос и, засмеявшись, проклял чертового идиота. Я умылся и спустился в гостиную, где меня уже ждали родители. — Артур, нам нужно с тобой поговорить, — возражать казалось глупым, поэтому я сел за столик, где меня уже ждал утренний чай. – Нам… Этим утром нам уже звонили знакомые родители из школы. Их дети передали тревожные новости, и они сочли нужным поставить нас в известность. Чашка в моей руке чуть дрогнула. — Что-то случилось? Надеюсь, никто не ранен? — Нет, — быстро ответила мать. – Это насчет тебя. — Меня? — И Альфреда. Воздух, казалось. раскалился от напряжения. Мать продолжала смотреть прямо на меня, но не печально или тревожно, хотя я уже ожидал, что она расплачется из-за того, что я осквернил имя Кёркландов. Но она лишь молчала, никого не осуждая. Однако отец, стоявший позади нее, оперся на стул и пронзал меня твердым, обвиняющим взглядом. Не выдержав, я отвел взгляд, осознавая, что этим только что себя выдал. Родители тяжело вздохнули. — Мы встречаемся с декабря, — начал я. – Но… он мне нравился с первого курса. Даже нет, со средней школы,.. когда мы первый раз встретились. — А что группа? – спросила мать. – Вы выступали? Я втянул воздух через зубы. — Да… У нас джаз-группа. Я играю на рояле, а Альфред – саксофонист. Мать, наконец, чуть улыбнулась, но отец лишь сильнее сжал стул, его лицо побледнело. Может, он и одобрял мою игру раньше, но когда Уилл написал первую книгу, отец говорил, что это ненадолго – он не верил в успех творческих людей. Ему всегда казалось, что Уилл появиться на нашем пороге без гроша в кармане и без работы. Если я буду играть в группе, такого же мнения он будет обо мне. — Сын, — вдруг сказал он; я подпрыгнул от неожиданности. – Тебе уже восемнадцать, и ты сам распоряжаешься своей жизнью. Нам остается лишь верить, что мы достаточно хорошо тебя воспитали, что ты сможешь принимать верные решения. Так что, если на твой взгляд у вас… крепкие отношения, и ваша группа… для тебя – желаемое будущее, тогда мы будем верить в тебя и всячески поддерживать. Я откинулся на спинку – мир продолжал свое существование. Мама улыбнулась, положив руку мне на плечо, и я улыбнулся в ответ. Надо признать, что с тех пор, как наша семья переехала в Америку, я перестал доверяться своим родителям, и уже давно не чувствовал себя таким близким с ними. — Так когда же мы увидим ваше выступление? – спросила мать, еле сдерживая волнение от того, что сможет снова увидеть ее младшего сына на сцене. — Я не знаю, — отхлебнул я чая, чтобы скрыть румянец. – Это решает Альфред. Кстати, на неделе он хотел приехать, чтобы мы обговорили это. — Стоп, стоп, — отец сел прямо напротив меня. – Я ничего не говорю о ваших отношениях, но одно правило я все же установлю. В моем доме – никакого секса. — Дорогой, — начала мама, но он остановил ее, подняв руку. — Это единственное правило, которое я прошу соблюдать. Это мой дом, и я не желаю чтобы мой сын, любой из моих сыновей, занимался тут развратом. — Я понял, — кивнул я. — Я вижу, ты серьезно к этому относишься, — чуть усмехнулся он. — Ну, — вздохнул я. – На твоем месте, обо мне я бы не беспокоился. Я бы беспокоился об Альфреде. **** Над головой у меня наверняка висела туча, когда в понедельник я шел по коридорам школы, упершись взглядом в пол. Все смотрели на меня; все думали про меня. Казалось, прошла вечность, прежде чем я добрался до своего шкафчика. Там могло быть что угодно – граффити, оскорбления, может, угрозы. Но к своему удивлению, я обнаружил его совсем нетронутым, и даже боялся до него дотронуться, будто на дверце действительно послания вандалов. За спиной послышалось хихиканье девчонок. Да, сейчас меня припрут к стенке с гомофобными шуточками. Но они лишь улыбались; их лица полностью не соответствовали тому, что я представлял себе. — Артур! – воскликнула высокая брюнетка, чье имя я тут же вспомнил. — Э-Элизабет! — Мы видели ваше выступление вчера! «Изумрудный Рай» — потрясная группа! – две ее подруги согласно закивали. Я попытался вспомнить кто они такие. Одна была ученицей по обмену, и, кажется, ее звали Ангелика. Она выглядела намного младше, чем есть на самом деле из-за хвостиков. У второй девушки были короткие светлые волосы и она кротко смотрела на меня, вцепившись в руку Элизабет. Насколько я помню, ее имя было Лили. — Г-группа называется «Весь этот джаз», — осторожно возразил я, про себя чертыхаясь, что согласился на такое глупое название. — Ну… все говорят об этой песне, — продолжила Элизабет. — И о ваших отношениях, — встряла Ангелика. – Это так круто! — Круто?.. С трудом верится, — удивленно пробормотал я. — Уж поверь, это правда! А когда вы снова сыграете? – подруги снова подошли ближе. Я поднял руки, надеясь, что они хоть чуть-чуть отойдут. — Я должен поговорить с Альфредом, но… может мы сыграем пару песен на выпускном. Девушки оглушительно завизжали от восторга, и мне пришлось прикрыть уши, а нескольким стоящим поблизости студентам просто эвакуироваться. Как бы мне хотелось к ним присоединиться… «Фанатки» начали действовать мне на нервы, и все, на что оставалось надеяться, что выход из ситуации найдется сам. — Эй ты! Но не такой. Подруги расступились чтобы пропустить шестерых футболистов, от которых так и исходили потоки ненависти. А, вот и та самая реакция. — Ты! Что ты сотворил с нашим квотербеком? – заорал самый высокий из них — ресивер. Я забыл его имя, но фамилия у него была Смит. – Мы знаем, что ты что-то сделал с ним, долбанный педик! Моя спина уже уперлась в дверцу шкафа, рука сжала лямку рюкзака. Похоже, я в ловушке. — Я ничего не делал. — Врешь! – крикнул Смит. Он подошел ко мне, девчонки в ужасе завизжали, а я оказался зажат между футболистом и шкафчиком. – Ты должен был. Потому что он натурал. Сечешь? Натурал!! — Знаешь, на жвачке тоже пишут, что она натуральная, — мой язык меня в могилу сведет. Смит швырнул меня на пол, как игрушку — с его мышцами это было не сложно. Двое других схватили меня за шкирку, но я не собирался сдаваться. Я пинался, кусался, царапался. Они отошли, позволив мне снова встать, и тут двое накинулись на меня, и снова повалили плашмя. На пару мгновений перед моими глазами нависла темная пелена, а грудь болезненно заныла от недостатка воздуха. Смит тем временем начал пинать меня в лицо и живот. Защититься от этого маньяка было невозможно – мои руки и ноги удерживали его дружки. Кто-то звал меня, звал помощь, но тут один голос перекрыл все. — Артур! Удары прекратились – Смит поднял голову. Пелена с моих глаз не ушла, но даже через нее мне удалось разглядеть Альфреда в конце коридора, неуклюже повернув голову. По всему видимому, Ангелика сбегала и позвала его. — Ал, — позвал я. По крайней мере, попытался, потому что с моих губ сорвался лишь шепот. Что-то в нем изменилось; я никогда не видел у него столь озлобленного взгляда. Альфред со всех ног понесся на моих обидчиков, врезавшись локтем в живот Смиту. Другие ошеломленно отошли, даже отпустив мне руки, чем я тут же воспользовался, чтобы остановить Альфреда, но это было невозможно. Альфред всегда был таким беззаботным и спокойным, с доброжелательным лицом и теплой улыбкой. Но сейчас его глаза горели, а лицо покраснело от гнева. Удары, наносимее им Смиту, были намного сильнее тех, что получил я. Он даже тихо рычал. И это пугало. — Альфред! – закричал я. – Остановись! Немедленно! — Джонс!!! Он замер с кулаком, занесенным в воздух, все еще держа футболиста за шкирку. На его лице было такое удивленное выражение, что он наверно даже не понял, насколько диким был в те мгновения. Я поднял взгляд – перед нами стоял директор с Кику. Альфред переводил взгляд с одного на другого, чувствуя себя преданным. Японец лишь отвел взгляд. — Альфред Джонс, Артур Кёркланд, пройдемте со мной. **** К директору я отправился только после посещения медкабинета. Сестра сказала, что следы от ударов на лице скоро пройдут, а в грудной клетке ничего не сломано, так что я могу считать себя счастливчиком. Только вот мне так не казалось. Только что мой парень, которому я так доверял, превратился в какого-то монстра, и я ничего не мог поделать с инстинктивным страхом. Даже просто войти в кабинет директора оказалось не самой легкой задачей. В любой момент Альфред может выйти, и я снова должен буду взглянуть ему в глаза. Но смогу ли? Буду ли я избегать его прикосновений? Он только что спас меня, действовал как настоящий герой, нельзя винить его из-за такого. Ему было страшно, как и мне. К тому же, если бы кто-то напал на Альфреда, я бы тоже избил бы негодяев до крови. Все же, мой разум не желал принимать все эти оправдания. По словам Мэтью, Альфред ссорится с отцом, они крушат квартиру, и буквально дерутся. Он становится ЭТИМ в таких случаях? Невозможно. Он так нежен со мною, всегда дарит тепло. А если бы… Я разозлил его? Он бы также искалечил меня? Дверь открылась, и из-за нее показался Альфред, довольно угрюмый, но все же нашедший силы улыбнуться. — Привет, — тихо сказал он. Мысленно подготовившись к любому повороту событий, я обернулся. Господи, бояться собственного любовника. — Привет, — шепотом ответил я. — Все в порядке? – он провел рукой по моей щеке, осторожно, чтобы не потревожить свежие раны. Я не двигался, не тянулся за его прикосновениями, но почему-то пришла уверенность, что теперь все будет хорошо. — Дурак, ты мог пострадать, — и вот я уже в его объятиях. Альфред вздохнул, прижав меня покрепче. Он защищал меня. Меня. Того, кого большинство в школе старается обходить стороной, окидывает презрительным взглядом. Некоторые думают, что я действительно лишь Грамотей-Нацист. Плюсом еще и президент. Контролирующий школу, сующийся везде со своими правилами и нотациями. Ах да, он еще и педик. Но Альфред стольким рисковал ради меня – потерял место в команде, уважение друзей, и заработал запись в личном деле. Взамен он получил лишь мою окрепшую любовь. — Меня это не волнует, — прошептал он мне на ухо. — Тебя ничего не волнует, — усмехнулся я. — Кроме тебя. Директор вызвал меня, и холод заставил меня поежиться, когда я покинул объятия моего возлюбленного. Альфред проводил меня улыбкой, и дверь за мной захлопнулась. **** Родители вот-вот должны были приехать и забрать меня из школы. Мать Альфреда тоже известили. Меня очень волновало, что же ждет его дома, но самого Альфреда, казалось, это нисколько не беспокоило. Он был отстранен от занятий на неделю, смягчающим обстоятельством послужило то, что он защищал меня. Футболисты же были отстранены до конца года, а Смит исключен из команды, но никакой жалости я к ним не чувствовал. — Мои родители узнали, — повернулся я к Альфреду. Мы сидели в пустом кабинете и убивали время, пока ждали моего отца. Реакция наших родителей до сих пор оставалось загадкой – нас могли и посадить под домашний арест. Я уселся на парту, Альфред – на стул рядом. – О нас. — И что они сказали? — Все нормально, но… мы не можем заниматься этим у меня дома, — я сверлил взглядом пол. — Вот как. Альфред смотрел на свои руки, будто внезапно нашел их удивительно интересными. Я помнил, что он сказал. Что Я значу. — Альфред, — снова шепотом позвал я. Он поднял голову. – Почему я дорог тебе? Я никогда не был близок кому-то… Я младший сын, совершенный нелюдим, и упертая сволочь. Почему… Как ты?.. Человек по-разному может отреагировать на подобный вопрос. Поморщиться, не придать значения, или как-то по-другому, чего мое сердце не выдержит. Какой бы ни была его причина, я не хотел ее слышать. Лучше я останусь в этом блаженном небытие, будто в пузыре, окруженный от невзгод мира тонкой, но крепкой преградой. Я резко схватил Альфреда за галстук и притянул к себе, чтобы поцеловать. В то время как мои глаза были закрыты, его – широко распахнуты. Это все был сон. Нет лжи, нет фальшивых улыбок, нет тех ужасных глаз. Он все тот же добрый и жизнерадостный парень, в которого я влюбился после поцелуя в классе музыки. Тот же, кто так нежно ласкал мое лицо, что мое сердце выпрыгивало из груди, когда мы занимались любовью. И все же, я лишь врал себе. Это был не сон.