«Горячие объятия Слова — холодное золото Нам лучше молчать Горячие объятия Почему же без них так холодно В твоих глазах Себя искать и не видеть».
Сегодня на сердце Фары появился второй грубый рубец. Сегодня у Фары силой отняли родного ребёнка, коего она отчаянно оберегала и лелеяла в течение стольких лет. Сегодня в её жизнь вновь ворвались старые законы и порядки и женщина, о существовании которой Фара наивно старалась забыть, но которую всё ещё до неадекватного любила. Сегодня, ближе к вечеру, Розалинда без сожаления опустошит её душу и Алфея обрастёт дикими шипами, впивающимися в любого несогласного. Сегодня — происходит основное, завтра — система заработает так, словно и не было никаких весомых перемен. Ветер веет с юга, веет вяло, листья на деревьях шелестят тихо, солнце потихоньку клонится к горизонту. Всего за несколько минут беспечный мир фей необратимо разрушается. Блум потерянно всматривается в стеклянные, голубые глаза Розалинды, осмысливая и переваривая очередное произнесённое ею предложение. Стелла с обидой и презрением отводит взгляд от матери, буквально не в состоянии поверить в то, что она примкнула к Розалинде и получила долю власти над Алфеей. Муза тяжело вздыхает, ощущая витающую повсюду печаль и обречённость. Остальные девочки молчат, безвольно опуская головы. Стелла полагает, что предательство хуже всякого принуждения и требования беспрекословно соответствовать титулу принцессы. Блум же окончательно осознаёт, что выпустила в свет истинное чудовище. Она была обязана послушать Фару, засунув упрямство куда подальше, но вместо сего предпочитала действовать по первому побуждению, добиваясь желаемого сразу и не заботясь о последствиях. Она была обязана послушать Фару, дабы потом не пожинать плоды тотального безрассудства, но, увы, возможность исправить ошибку не вернуть назад. Уже находясь в комнате, в раз сделавшейся неуютной и чужой, девушки небрежно кидают увесистые чемоданы на постели. Никто из них не планировал здесь надолго задерживаться, а Стелла, так и вовсе не переступившая порог общей спальни, решила спешно скрыться в глубине каменных коридоров. Ей хотелось лишь забиться в самый дальний, обвитый паутиной угол и сдавленно кричать, обнимая себя за плечи крепко-крепко. Извечно сияющая фея не замечала ни мужчин в форме, ни суеты, она просто бесцельно брела вперёд, болезненно покусывая пухлые губы. Терра, нервно сжимая полные ладони в кулаки, направилась в оранжерею к отцу и брату, ей было жизненно необходимо убедиться, что с ними всё в порядке. Муза последовала за ней, едва успев выхватить из бокового отделения чемодана наушники. Она ведь тоже переживала за Сэма и его отца далеко не меньше. Аиша осталась разбирать вещи и складывать их предельно ровно в ящиках комода. Ровно аж до омерзения, потому что Аиша уже готовилась к грядущему неизбежному, где всякий окажется вышколенным до статуса идеальной, сверхточной машины. А Блум прямо сейчас неслась со всех ног в кабинет Фары Даулинг. Девочки не стали возражать, чтобы директрису навестила именно она, ведь в конце концов только Блум виновата в произошедшем с Алфеей кошмаре, и только она должна была этот кошмар самостоятельно искоренить. Блум разрывалась между Фарой Даулинг и Скаем. Блум чувствовала, что ему нужна её поддержка, что ей нужно оказаться рядом с ним, разделяя его оторопь и откровенное замешательство по поводу «воскрешения» отца. Трудно представить, что творилось у него в мыслях на данный момент, однако, не взирая на внутреннюю яростную борьбу, Блум твёрдо решила найти Ская чуть позже. Вот взору открывается заветное преподавательское крыло, вот и заветная дверь, ведущая в кабинет директора. Блум влетает внутрь без стука и предупреждения, её рыжие волосы на мгновение закрывают половину лица, дыхание учащается, в горле неприятно пересыхает, краснеют уши. — Я знаю, что добровольно вы не могли передать школу Розалинде, — Блум быстрым шагом подступает к письменному столу женщины и молниеносно замирает, больше не издавая ни единого звука. Она видит железные браслеты, спиралями оплетённые вокруг окровавленных запястий, и едва высохшие дорожки от слёз на щеках, — о мисс Даулинг, мне так жаль… я не думала, что… — Блум невольно запинается, умолкает, абсолютно не ведая как поступить, как правильно отреагировать и как помочь. Она надеялась придти к мисс Даулинг и поделиться маленькой историей того, насколько удачно прошёл нелёгкий разговор с родителями, насколько невообразимо она волновалась перед тем главным признанием. А вместо этого Блум неслышно шепчет «простите» и с огромным состраданием глядит в карие глаза напротив. Глаза, полные горечи, боли и огорчения. Фара поднимает затуманенный взгляд на Блум, извиняющуюся в непойми какой раз. «Девочка, ты искала информацию о родителях, связалась с Беатрикс, пренебрегла уймой школьных правил, не доверяла, освободила Розалинду, не думала о последствиях. О, ты отродясь не думала, девочка». — Ты требовала от меня ответов, Блум. А я пообещала тебе их дать, напоминая о терпении. Я просила тебя подождать, — Фара опускает голову, сжимая виски тонкими пальцами израненных рук. — Ты неоднократно извинялась и снова наступала на те же грабли… Взор студентки лихорадочно скользит по женщине, сидящей в метре от неё. В таком виде Фару Даулинг не заставал ещё никто из учеников, в таком виде Фару не должна была застать и Блум. Девушка бормочет неразборчивые фразы, неспособная ясно выразить запертые в юном теле эмоции. Фара сразу же прерывает эту невнятную, никому не нужную болтовню: — Хватит, Блум. Я устала. У меня нет ответов, нет слов в принципе. Ступай в комнату. Живо. — Фара откидывается на спинку кресла, отрешенно посматривая на пейзаж за окном. Непрошеная гостья уже тенью покидает кабинет. Без попыток оправдаться, без привычных возражений. Она заварила эту вязкую кашу, но теперь не ей её расхлёбывать. «Бестолковая фея, что ты можешь сделать? Такие фатальные ошибки нельзя исправить. Смогу ли я?». Тусклый свет, лениво льющийся из настенных ночников, погружает в расслабляющую атмосферу призрачного уюта. Здесь пахнет Фарой. Здесь пахнет её сладкими духами с тонкими нотками спелой груши и майского ландыша. Она наверняка часто экспериментирует с различными ароматами, удачно комбинируя их таким образом, дабы те выгодно сочетались с очередным новым костюмом. Здесь также пахнет удивительным спокойствием, тягуче стекающим по оконным стёклам звёздными каплями. И пахнет едва уловимыми страхами, бесхитростно спрятанными где-то очень далеко за книжными стеллажами и декоративной ширмой. Розалинда не торопясь застёгивает последние пуговицы на кофте шёлковой серебристой пижамы и собирает светлые волосы в небрежный, свободный пучок. Её аккуратная, маленькая грудь мерно и высоко вздымается, тёплые ладони мягко опускаются на бёдра, сухие губы расплываются в лёгкой, отчётливо заметной ухмылке. Розалинда сейчас выглядит так просто и так по-домашнему, словно годы никогда и не брали своего, словно военный дух бесследно испарился и перестал держать её тело и разум под железным контролем. Но это ей скорее лишь приснится, суровая явь же будет побеждать. Чуть вспотевшие ладони поднимаются от бёдер к талии, затем резко съезжают на ягодицы. Фигура сохранилась приемлемо привлекательной, ежели разумеется можно назвать фигуру шестидесятилетней женщины привлекательной, пусть та и являлась феей, к тому же неплохо подтянутой. Розалинда успела изучить комнату Фары вдоль и поперёк, исследовать каждый несчастный сантиметр, даже порыться в ящике шкафа с её нижним бельём, которое по-прежнему производило до одури жаркое впечатление. Оно было сексуальным в прошлом, оно осталось сексуальным и в настоящем. Много воды утекло правда с тех пор, когда они были друг для друга несомненно близкими людьми, и всё в некогда родном замке казалось иным. Много воды утекло, и река вскоре обратилась пустыней, молча созерцающей величие песчаных бурь. К сожалению, магия бессильна против зверского холода и сквозняков, бессовестно гуляющих между длинными занавесками и под зловещими сводами потолков. Холод вынуждает Розалинду надеть поверх пижамы тёмный халат с кружевными вставками на широких рукавах, вынуждает вновь окунуться в воспоминания, в коих есть наскоро разведённый костёр, металлические кружки да три шерстяных одеяла. В коих есть беспокойный шёпот на ухо и дождь, беспощадно намачивающий спальные мешки. Розалинда прикрывает веки. Сегодня она распорядилась, дабы из заброшенного крыла школы вынесли весь непотребный хлам, ибо теперь оно расцветёт дополнительными общежитиями. Сегодня она оценивала состояние и пригодность учебных классов к должному использованию, усиливала барьер вокруг Алфеи, покрыв его парой более мощных защитных слоев, разобралась с местоположением своего обновлённого директорского кабинета и проанализировала половину документов, отправленных Фарой в пыльный архив. Полагала, её руки до них не доберутся? — Ты ещё долго собираешься там стоять? — Розалинда качает головой, мол, неисправимая, и подавляет в себе огромное желание протяжно зевнуть, — а, вероятно, планируешь стоять до рассвета. Ясно, — её голос специально приобретает преувеличено саркастические интонации, — впрочем, если у тебя настолько экзотические предпочтения, я буду вполне не против постелить тебе прямо на полу. Розалинда прекрасно осознавала, что подобные колкости, отпущенные ею в адрес Фары, постоянно выводили ту из равновесия. И Розалинда прекрасно осознавала, что в это самое мгновение Фара переступит порог комнаты, демонстративно нахмурит брови и снимет чёртово синее пальто с бесчисленными карманами. И Фара действительно переступает порог, действительно демонстративно хмурит брови, но пальто не снимает. Она сиротливо жмётся спиной к двери и бросает чёрные перчатки на ближайшую тумбу. Розалинда созерцает в отражении зеркала её покрасневшие глаза, её утомлённое, измождённое лицо, всю её, месяцами сдерживавшую ураганы эмоций и слёзы. Фара очевидно предпочла часами напролёт оплакивать крупицы стремительно угасающих надежд, непоправимую дурость студентов и собственную, такую постыдную, гадкую слабость. Видок у неё, конечно, чересчур унылый и потрёпанный, без платка вряд ли взглянешь. — Тяжёлый выдался денёк, не так ли? — Розалинда не упускает повторный повод чуть-чуть поязвить. Крылья носа Фары в неприкрытом раздражении трепещут, ответа с её стороны не следует. Разумеется, Розалинда иной реакции в принципе и не ожидает. — Ладно, сходи в душ и переоденься, — Фара недовольно хмыкает на невольный приказ, шумно вдыхает ледяной воздух и в мучительно медленном темпе принимается расстёгивать молнию на замшевых сапогах. Совершенно неохотно. Настроение меняется аналогично погоде в море. Розалинда ведь крайне редко уважала её личное пространство и её искреннюю потребность иногда отказываться от разговоров. — О Фара, может мне выдать тебе особое приглашение? Ну хочешь, я тебя проведу? Боюсь, как бы ты не упала по пути, — Розалинда наконец отворачивается от зеркала, быстро преодолевает расстояние ровно в пять шагов и, оказываясь напротив Фары, приподнимает пальцами её лицо за подбородок, — не нужно предпринимать попытки бороться со мной, Фара, ты не мне делаешь хуже, — пальцы отпускают подбородок бывшей ученицы, перемещаются выше, терпеливо поглаживая её щёку, слегка изъеденную мелкой сеточкой морщин, — давай, время уже позднее. «Я понимаю, что моя компания тебя весьма ощутимо гложет, но уж прости, нам придётся как-то уживаться вместе. Отныне я — твой главный повод не засиживаться в кабинете до полуночи, провально прикрываясь бесконечными смехотворными причинами. Мне врать ты не умеешь, Фара». Сочетание неловкости, пассивной агрессии, безотрадности, страха неизвестности — совершенно нетипичная атмосфера в спальне. Фаре хочется человеческого тепла и поддержки. Но она старательно не обращает внимания на собеседницу, даже когда та опять бесцеремонно игнорирует все её личные границы. Надломленная, вымотанная и ныне такая непозволительно хрупкая женщин, всё-таки не упускает шанс поязвить в ответ. — Раздевать меня тоже ты будешь? Что ж, роль заботливой мамочки тебе идёт, — смело огрызается Фара, пряча боль за маской напускного безразличия. Её собеседница заинтересованно наклоняет голову, явно предвкушая дальнейший ход событий. Но, не смотря больше на Розалинду, Фара показательно безучастно достаёт тёмно-красную пижаму из комода, в явном недоумении отмечая нетипичное расположение повседневных вещей. — Копалась в моём гардеробе? Если тебе нужна была одежда, ты могла бы просто попросить, — адресуя комментарий ближайшей стене, выкрашенной в бежевый оттенок, Фара замечает не до конца закрытый ящик с нижним бельём. — Или ты преследовала другие цели… Неважно. Уже по-смешному неважно. В ванной Даулинг лишь на миг останавливается перед широким зеркалом, отражение в нём кажется бледным, до отвратного жалким, до тошноты разбитым. Горячая вода, изначально призванная расслабить напряжённые мышцы, ошпаривает раны от браслетов, обволакивая маленькую комнату удушливым паром. Подставляя лицо струям воды, Фара так и не получает долгожданного комфорта. Она крайне разочарована. «К жестокому будущему невозможно подготовиться морально. Беседовать у озера, вникая в планы Розалинды — это одно. Но наблюдать подобное в школе… Целоваться тоже проще, чем взглянуть в её пленительные глаза, стоя друг напротив друга. Ещё чуть-чуть и ослепнешь». Фара панически боится покинуть душ, возвратиться в немилостивую реальность просторной спальни и задать главный вопрос томительной ночи. «Где ты будешь спать?». Фара ещё такой большой ребёнок, к которому Розалинде порой трудно относиться серьёзно. С одной стороны, вроде рассудительный и ответственный, а с другой, совершенно… Розалинда по-хозяйски берёт в руки смартфон, оставленный Фарой на комоде возле замшевых перчаток, включает его, листает полупустое, скудное меню. Он оказывается даже незапароленным. Как же это опрометчиво. Указательный палец Розалинды нечаянно соскальзывает в низ дисплея, нажимая на иконку какого-то мессенджера, незамысловато подсвеченного фиолетовым цветом. Она видит спустя считанные секунды последнюю, быстро прогружающуюся переписку Фары с Солом. Сообщения о предполагаемом местоположении Сожжённых и о её поисках внутри Алфеи непосредственно. Абсолютно бесполезное занятие, заведомо обращённое крахом. И кому теперь словно по шестнадцать? Явно не студентам. Взрослые дети воспитывают детей, звучит, согласитесь, прозаично. Розалинда кладёт телефон обратно и прячет перчатки Фары средь верхних полок шкафа, рядом с зимними и осенними тёплыми вещами. Её безумно уморительная и неизменно суетливая фея. Розалинда вальяжно устраивается за невысоким туалетным столиком бывшей ученицы. Аккуратно перебирает её неяркие помады нейтральных тонов и представляет, как будет съедать помаду с губ Фары жадными, нетерпеливыми, наполненными нерастраченной страстью поцелуями. Тело приятно расслабляется от представлений, и Розалинда слегка выгибается в спине. Она ощущает, как резко пересыхает в горле, как начинает от различных мыслей кружиться голова. Фара в душе слишком долго, уже около тридцати с лишним минут. Шума воды давно не слышно, горячий пар не проникает в спальню. В душевой кабине она уснула что ли? — Фара, неужели ты там умерла? — тишина, но Розалинда и не думает переживать или волноваться. Её взгляд внезапно привлекает миниатюрная стеклянная шкатулка для украшений. Внутри покоятся ожерелья, кольца, броши и на дне нечто такое, до сдавливающей боли в груди знакомое. Розалинда вызволяет из плена не имеющего значения металла серьги, ослепительно сверкающие в свете ночников. Элегантное красное серебро, подаренное ею Фаре в далёкой молодости без особого повода и случая. Странно лишь, что Фара оставила его себе на память. Странно, что сейчас оно валяется ни на свалке, ни в мусоре и ни где-нибудь, засыпанное землёй. Тишина. Розалинда в непонятных ощущениях захлопывает крышку шкатулки и ослабляет туго завязанный на талии пояс халата. — Не выйдешь ко мне самостоятельно, тогда зайду к тебе я, — она немного повышает голос. Она ведь правда не шутит. Дверь всё-таки приоткрывается — похоже, псевдо-угрозы исправно работают. Фара, облачённая в красную пижаму, выглядит роскошно и в то же время невинно. Розалинда любуется её мелированно-русыми волосами, соблазнительно спадающими на неровно вздымающуюся грудь. Любуется потускневшими карими глазами и идеальной только для неё фигурой, скрытой под шёлковой тканью. Почти нестерпимое притяжение к ней угнетённой и смирившейся. Розалинда могла бы осыпать Фару нескончаемыми комплиментами, однако Розалинда совсем не была щедра на них. — Сядь на кровать, — она достаёт из-за цветочных горшков баночку со склизкой прозрачной субстанцией. Ноль реакции. Возможно, стоит обращаться к ней чуть помягче? — Фара, пожалуйста, сядь, — и уставшая фея подчиняется. У неё нет желания как-либо спорить или возражать Розалинде в сложившейся ситуации. Фара спокойно заключает в объятия подушку и на собственный немой вопрос получает незамедлительный ответ. — Тебе необязательно знать, что это за мазь, но если ты откажешься ею пользоваться, то просто истечёшь кровью, а я пока, поверь, не преследую данную цель, — Розалинда занимает место возле Фары, бережно приподнимает её правое запястье подушечками пальцев и нежно наносит прохладную, напоминающую смолу, мазь на израненные участки кожи между острыми шипами. Кожа успела покрыться тонкой багровой корочкой, содрать которую значило вновь испытать мучения. Розалинда старалась действовать осторожно, те же манипуляции вскоре проделывая и с левым запястьем. — В лесу я обманула тебя, Фара, — Розалинда беззлобно улыбается, ставя баночку на прикроватную тумбочку — пусть остаётся на виду. — Твои способности, говоря честно, не до конца заблокированы. Разумеется, основная магия разума недоступна, но магия остальных стихий осталась при тебе. Естественно, силу стихий Розалинда оставила Фаре исключительно для защиты: она бы не хотела, чтобы с ней в один чудесный день что-нибудь случилось, и уж тем более, чтобы она хоть каким-нибудь образом пострадала от Сожжённых. Живая Фара намного лучше мёртвой, учитывая то, что право распоряжаться её дальнейшей судьбой теперь целиком и полностью принадлежало Розалинде. — Именно поэтому я и твердила тебе о смещении с должности, дорогая, — она внимательно смотрит на Фару и плавно убирает её волосы с груди, ловко перекидывая их через плечи за спину, — тебя легко одурачить, а это недопустимо при встрече с существами на десять веков старше Сожжённых. Фара замечает, как взор наставницы скользит по всему телу. Намерения укрыться от пронзительных глаз уже нет, а их обладательница выглядит всё также потрясающе, спорить с этим было бы сумасшествием. Мягкий приглушённый свет делает силуэт Розалинды до невозможности элегантным и безупречным. Первое приглашение сесть пролетает мимо ушей, но слово «пожалуйста» таки заставляет Фару опуститься рядом. Неизвестная мазь помалу охлаждает кожу, скрашивая тягучую боль, ставшую ещё более непереносимой после огненного душа. Такая редкая забота от Розалинды вдребезги разбивается об её же последний укор. Фара резко отстраняется, уколовшись речами наставницы. — Ты отсутствовала в моей жизни шестнадцать лет, потому что я сама, по собственной воле отправила тебя за решётку, — теперь Фара сидит натянутой струной, настойчиво упираясь пятками в ворсистый ковёр. — Я любила тебя, Роз, сильнее, чем кого-либо, сильнее, чем себя. Но после АстерДелла ты попросту не оставила мне ни единого здравого выбора. Твоя должность, обязанности, кабинет стали моими. Все эти годы я корила и ненавидела себя за АстерДелл, за смерть каждой семьи, каждого новорожденного и нерожденного дитя. За то, что была идиоткой и поверила тебе, — Фара раздосадованно встает с постели, уверенно шагает в центр комнаты и поворачивается к собеседнице, — и за то, что доверяла тебе больше, чем себе. Я месяцами зависимо размышляла о том, что могу спуститься в подвал и убрать энергетическую защиту. Идея вызволить тебя представлялась такой легкоосуществимой, — Даулинг активно жестикулирует руками, а тон голоса становится всё громче. — Иногда я настолько жаждала увидеть тебя, что едва успевала притормозить в паре метров от барьера. В первый год я умоляла Сола не пускать меня к тебе, и он силой оттаскивал меня обратно в кабинет, а я истошно орала на него, чуть ли не проклиная. Ты и приблизительно не понимаешь, что творилось в моей голове, когда спустя столько лет Блум вдруг заговорила о тебе. И день за днём задавала всё новые и новые вопросы. А потом она выпустила тебя, — Фара подступает ближе, смотря сверху вниз на Розалинду. — А ты ведёшь себя вот так! Надеваешь на меня браслеты, строишь планы на Алфею, уже давно тебе не принадлежащую, подкалываешь в любой удачно подвернувшийся момент и целуешь на берегу озера. Довольно притворяться, будто этих шестнадцати лет не было. Они были. Ты вернулась и разрушила мой мир, коий я выстраивала заново на руинах нашего прошлого. И да, мне не плевать на бывшую должность, магию, школу, старых друзей. Но ты снова тут, снова залезла в мою спальню, одежду, белье и душу. Прошло шестнадцать чёртовых лет, Роз, — по щекам феи текут слёзы, она прижимает ладони к животу, задыхаясь от грандиозной силы эмоционального всплеска. — И я всё ещё люблю тебя, — в сплошном отчаянии признаётся она. «Бесконечно». Розалинда молчит, с уважением выслушивая Фару и давая ей возможность наконец полноценно выговориться. Это не более чем банальная необходимость. Нервы Фары не выдерживают, посему изредка предложения звучат крошечным запутанным бредом, но таким невероятно утешающим бредом. Некоторые слова Розалинда воспринимает всерьёз, некоторые как ребяческий лепет. Она отлично понимала, что рано или поздно Фара извергнется, словно опаснейший вулкан и магма из его жерла, будет падать безмолвными слезами на ковёр, растекаясь по нему прожорливой лавой. — Иди ко мне… — Розалинда очень крепко обнимает сотрясающуюся в рыданиях Фару, их груди плотно соприкасаются, и кажется, что два сильных сердца беспощадно ударяются друг о друга, окончательно забывая о великих повелительницах. Фара вся мелко подрагивает, и Розалинда успокаивающе поглаживает её по гладким, приятным на ощупь, волосам. Она ненавязчиво зарывает пальцы свободной руки глубже, начиная плавно массировать кожу её головы. — Я ничего не отрицаю, Фара, и даже не собираюсь отрицать, однако каких конкретно ещё объяснений или оправданий ты ждёшь? — она долго целует Фару в висок, утомлённо и чуть шумно вздыхая. — Пожалуй, ты слишком истощена для того, чтобы прямо сейчас выяснять отношения, дорогая, — непривычно ласково шепчет Розалинда Фаре на ухо. «Оставим выяснения отношений на завтра». Розалинде жаль видеть Фару такой. Она её доломала и при сём не испытала должного удовлетворения. Внутренние неприступные горы Розалинды усеиваются трещинами, с коих снежной лавиной сходят неведомые чувства. Глаза Розалинды загораются ярко-голубым, свет ночников постепенно тухнет, она быстро снимает халат и увлекает Фару за собой в постель, где их встречают заждавшиеся пушистые, будто облака, подушки и толстое одеяло. Розалинда всю сознательную жизнь оставалась роботом, небрежно покрытым настоящей плотью. Роботом, напрочь забывшим о собственных потребностях и мечтаниях. Напрочь забывшим об обыкновенных человеческих радостях и горестях. В ней всегда была запрограммирована лишь одна установка: нестись напролом, убирать всех с пути, развивать силу, бороться, бороться и ещё раз бороться, в целом до фанатичного. И всё, что когда-либо могло выдать в ней живую женщину, исчезло. А она и не заметила, что её единственный потускневший луч верности всё ещё оставался рядом. Неизменно оставался рядом и теперь рассыпался в неподдельном крике отчаяния. Способна ли Розалинда быть достаточно уязвимой и сопереживающей, дабы не травмируя вытащить Фару из подло-изворотливых лап самобичевания? — Хочешь знать, продолжаю ли я любить тебя? — Розалинда невесомо целует Фару в лоб, затем ненадолго задерживается губами на её подбородке, собирая с него солёные слёзы. — Да, Фара, продолжаю, — её ладонь ненавязчиво путешествует вверх-вниз по спине бывшей ученицы, — по-прежнему продолжаю, — пылающая огнём ладонь Розалинды вскоре проникает под кофту пижамы Фары, ложится на её влажную поясницу, поднимается выше и едва ощутимо скользит вдоль позвоночника. — Не сопротивляйся, просто оставь нам новую реальность, — тело Фары, пусть и потихоньку, но начинает реагировать на прикосновения, и Розалинда бережно прижимает её ближе к себе.«Ты сказала Блум, что я мертва. А я сказала ей, что ты не умеешь любить. Но ни то, ни другое не оказалось правдой. Это всё нашёптывали нам глубокие обиды».
Заранее не предугадывая того, Фара ныряет в высокие волны, всего за сутки очутившись в ловушке океанической толщи эмоций, леденящей и мрачной. Ещё чуть-чуть и глубинные течения стремительно унесут её на илистое дно. Единственное, что способно отсрочить сию смерть, — шёпот, объятия, поцелуи и тепло чужого тела. Ныне собственничество Розалинды прячется за невысказанной ранее нежностью и ласками, но Даулинг благодарна за них. Срочная потребность вынырнуть и набрать в лёгкие спасительного кислорода позволяет женщине понять, кто именно подарит ей хвост и плавники. Она извивается на дне из-за наставницы, но всплыть сможет только с ней. Странный парадокс. Тело Фары помнит эти изящные руки, оно готово послушно отозваться на всякое трепетное прикосновение, но проигрывает накатывающему изнеможению и слипающимся глазам. В течение дня сомнения, страхи, тоска и душевные терзания испепеляли её физические и моральные силы, оставив после себя гадко щемящую пустоту. Ей снится, как Розалинда вытаскивает её из глубоководной впадины на поверхность, как помогает откашляться и уводит подальше от дьявольски цепких сетей бескрайнего океана. Штормит. Впервые за шестнадцать лет Фара засыпает и просыпается не в одиночестве. Предрассветные лучи восходящего солнца вежливо проникают в окутанную полутьмой комнату сквозь неплотно закрытые портьеры, на плече женщины покоится голова Розалинды, она размеренно дышит. И больше нет ни одной убедительной причины, дабы Фара отреклась от своей нездоровой любви к Розалинде. Больше ни одной. «Почини то, что разбито, Возьми назад слова, которые уже произнесены, Найди надежду в безнадёжной ситуации. Вытащи меня из этого поезда, потерпевшего крушение. Возроди то, что стало пеплом, Предотврати эти цепные реакции сейчас. Я не готова умереть, ещё нет. Вытащи меня из этого поезда, потерпевшего крушение, Вытащи меня, вытащи меня».