Индульгенция для Гермионы Грейнджер

      Драко искренне надеялся, что в его жизни не будет новогодней вечеринки хуже, чем та, на которой Пэнси устроила ему истерику, когда ровно в полночь Тео сделал предложение Дафне, а Драко Пэнси — нет. Но даже двухчасовой рёв и надрывные причитания: «Ты меня совсем не любишь!» — в подмётки не годились празднику, организованному Бруствером для министерских крыс.       Пьяные возгласы и заливистый хохот изрядно подвыпивших идиотов, ещё вчера исполнявших свои простецкие обязанности через одно место. Коллеги, мать их. Особо отчаянные, уже никого не стесняясь, активно изучают тела друг друга, совершенно не думая о том, как будут стыдливо прятать глаза после праздников.       Новогодняя ночь в Министерстве. Как это уморительно омерзительно.       Ей-Мерлин, лучше бы Драко остался дома и провёл сегодняшнюю ночь за неспешным распитием огневиски с отцом и матерью, как и планировалось изначально. Лучше бы он в тысячный раз молча слушал их споры о том, какой именно вонючий сыр больше подходит под пойло тридцатилетней выдержки. Маленькое уточнение — никакой.       Уж лучше бы так, чем… так.       Прежде он никогда бы не согласился на подобную авантюру, но, как известно, спор дороже денег. А уж спор с Блейзом — подавно. И поэтому сейчас Драко, сидя за надраенной до блеска барной стойкой, позорится перед всем Министерством в чертовски нелепом костюме маггловского пастора.       Кретин с белым воротничком на чёрной рясе.       Любись оно всё в задницу.       Хотя если Драко всё же удастся просидеть здесь в столь унизительном виде до полуночи, Блейз будет обязан исполнить три любых его желания. Любых. Список из десяти приблизительных уже ждёт своего часа в верхнем ящике тумбочки в кабинете Драко. Остаётся только подождать чуть больше часа. Всего-то.       Тем более, что время в компании огневиски — явно не тридцатилетней выдержки — летит почти незаметно. Не окружай Драко весь остальной антураж в лице до тошноты жизнерадостных коллег, этот вечер даже можно было бы назвать сносным. Вполне себе.       Бармен, которого наняли в этом году, на удивление молчалив и не заботится ни о чём, кроме того, чтобы стаканы у всех сидящих за барной стойкой были наполнены вовремя. Грохочущее по Атриуму завывание «Ведуний» — серьёзно? это блеяние всё ещё популярно? — очень кстати заглушает глупую болтовню на соседних стульях, но, к сожалению, недостаточно, чтобы Драко не расслышал, что пару дней назад в недавно отремонтированном женском туалете кто-то не слишком удачно испытал на прочность устойчивость унитазов своими телами.       Наверное, ему не стоит вмешиваться в эту увлекательнейшую светскую беседу и сообщать Парвати Патил, что «тест-драйвом» лично занималась её сестра в компании Блейза. Определённо, плохая затея, пусть и крайне заманчивая.       И, ради Салазара, Драко что, единственный, кто пришёл на эту идиотскую вечеринку в костюме? Очень похоже на то.       Блейз ведь знал это, да?       Очередная порция огневиски заглушает желание встать и сейчас же убраться отсюда. Нет, разумеется, сначала Драко найдёт Блейза и доступно объяснит тому, что заставлять его высиживать здесь до полуночи в таком виде — пытка похлеще Круциатуса, направленного прямиком в грудь.       Да, в этом случае он проиграет спор и будет вынужден выполнить какое-нибудь дебильное желание Блейза, рискующее стать одним из самых позорных моментов в его жизни, вспоминая о котором Драко каждый раз будет мечтать запустить в себя Аваду, но…       Костюм пастора, блять.       И возможно… Возможно, ему это только чудится, но, кажется, Поттер и Уизлетта на противоположной стороне Атриума странно на него косятся. И перешёптываются не менее подозрительно. И кажется… Кажется, их глаза округляются всё больше с каждой секундой.       Да, я выгляжу как кретин, и вовсе не обязательно на меня так пяли…       — Святой о-тец?..       Огневиски едва не идёт носом, и Драко кое-как удаётся сдержать внезапный приступ кашля. Он оборачивается и встречает взгляд, осознанности в котором сейчас, судя по всему, примерно столько же, сколько у него самого — веры в то, что этот вечер закончится без происшествий.       И, кажется, Драко наконец понимает, на кого именно так пялятся Поттер и Уизлетта.       — Грейнджер, рабочий день закончился несколько часов назад. Если у тебя появилось для меня очередное охренительно важное поручение, прибереги его до окончания праздников.       — О, я вовсе не за этим подошла, — смущённо улыбнувшись и стрельнув взглядом на кого-то позади Драко, она отодвигает свободный барный стул рядом и неуклюже на него вскарабкивается.       Вероятно, ещё не привыкла к высоким каблукам, раз так хреново на них балансирует.       Почему-то ему по-прежнему непривычно видеть её не в синей балахонистой мантии поверх строгого костюма, а в коротком — сегодня даже чересчур коротком — платье. С недавних пор Грейнджер пристрастилась к нормальной одежде. По какой-то причине.       Как пару месяцев назад сказал Блейз во время обеда, когда в кафетерии она прошла мимо их столика в непозволительно короткой обтягивающей круглую задницу юбке: «После драматичного расставания женщины часто меняют имидж. Это она ещё под каре не подстриглась. Значит, была инициатором».       Так Драко узнал, что Грейнджер и Уизли расстались за месяц до «свадьбы года».       Так начался его личный Ад.       Потому что примерно с этого момента Грейнджер из обычной суки, вечно подкидывающей ему нудную работу, превратилась в одержимую фурию, у которой после окончания школы словно открылось второе дыхание в увлекательнейшем квесте «вытрахай мозг Драко Малфоя какой-нибудь бесполезной хренью или умри пытаясь».       Ну, у него не было другого объяснения для этого…       «Малфой, ты не мог бы помочь мне с годовыми отчётами? Да, придётся задержаться после работы, но ведь главное — результат, да?»       Или…       «Малфой, у меня на завтра запланирована встреча с представителем кентавров. Ты мог бы сходить со мной? Почему ты? Ну… ты такой… ну, доброжелательный».       Правда, у Блейза было другое объяснение на этот счёт.       «Она на тебя запала».       «Не неси чушь».       «Да почему же сразу «чушь»? Это вполне сходится с её интересом к твоей скромной персоне и с тем, что она бросила Уизела почти сразу после того, как вы с Пэнс расстались».       «Ты сейчас разводишь драму на пустом месте. Опять».       «То есть ты будешь сопротивляться, если в один прекрасный день она начнёт тебя домогаться?»       «Пошёл в задницу со своими фантазиями».       С одной стороны, это «объяснение» так много объясняло, но с другой…       Нет. Не-е-ет. Бред.       Просто у Грейнджер шило в заднице засвербило от малой, по её мнению, нагрузки на работе в последние месяцы, вот она и… Хотя то, как она каждый раз отводит взгляд и… В любом случае, какова бы ни была «причина» этого поведения, её стало слишком много в его жизни.       Гермиона Грейнджер — его новая ужасающая реальность.       Даже сейчас, когда Драко просто сидит и никого не трогает, позорясь перед всем Министерством, она не желает оставить его в покое. Даже, мать её, сейчас.       Хотя бы один вечер. Он что, так много просит?       — Святой отец?..       Да ты издеваешься надо мной?!       Звук её нетрезвого смешка буквально за шкирку вырывает его из мыслей, возвращая в реальное время. В Атриум, наполненный громкой музыкой и кучкой болванов. К барной стойке и демонстративно призывно открытому декольте, на которое он, судя по всему, бездумно пялится уже пару минут. А Грейнджер, кажется, и не против.       Ужасающая реальность.       Тихо прочистив горло, стараясь выглядеть расслабленно, он спрашивает:       — Так, и зачем тогда ты пришла?       — Составить ко-омпанию. Вы тут…       — Я не нуждаюсь в компании.       — Оу, — разочарованно выдыхает Грейнджер, с какой-то пугающей решимостью пялясь на белый воротничок, опоясывающий его шею. — Блейз сказал, что сегодня вам можно и… исповедоваться, Святой отец.       Забини?       Тот самый Забини, который свято уверовал в то, что Грейнджер сохнет по Драко, отправил пьяненькую Грейнджер к нему на «исповедь»? Тот самый Забини, который предварительно вырядил его… в костюм маггловского пастора?       Забини не жилец. Шутник хренов.       Порыв вскочить со стула и броситься к пока ещё другу, дабы окунуть того физиономией прямо в сырное фондю на одном из фуршетных столов, настолько непреодолим, что Драко приходится сжать ладонь в кулак в глупой надежде, что боль от впивающихся в кожу коротких ногтей приведёт в чувство. Удержит от необдуманного поступка. Смоет пелену ярости.       «Не позорься. Не позорься. Не позорься», — набатом в голове.       — Всё в порядке? — со слишком невинным беспокойством глядя на него, Грейнджер накрывает ладонью его сжатые пальцы и… п-поглаживает побелевшие костяшки? Что? — Вы побледнели, Святой отец. Могу ли я… что-то сделать, чтобы немного о-облегчить ваше состояние?       Что за ролевые игрища одной нетрезвой гриффиндорской львицы? Грейнджер так флиртует? Она ни с кем его не перепутала?       — Всё в порядке, — высвободившись из совершенно не ненавязчивой хватки, резко бросает он. — Ты…       Её голос рассеивается в какофонии мерзкого гогота министерских крыс и паршивой музыки. Но Драко слышит каждое слово. Каждое, мать его, слово.       — Вы отпустите мои грехи, Святой отец?       — Чего, блять?! — и он очень надеется, что рявкнул это не на весь Атриум.       Её щёки розовеют, и решимости в ней уже на порядок меньше, чем несколькими секундами ранее. Грейнджер выхватывает у него из ладони рокс с недопитым огневиски и одним махом осушает его. Она даже не морщится, но пьёт слишком порывисто, неаккуратно: несколько капель спиртного падают ей на подбородок и в ложбинку между грудями. Будто не придав этому казусу значения, Грейнджер лениво стирает пролитый огневиски большим пальцем с подбородка и с нажимом повторяет:       — Вы отпустите мои г-рехи, Святой отец? — продолжая смотреть на него, она слизывает кончиком языка огневиски с подушечки пальца.       «Она на тебя запала».       Ужасающая своей реальностью реальность.       — Сколько ты выпила?       — Мне ка-ажется, недостаточно, — она щёлкает пальцами, подзывая бармена, и вручает тому пустой рокс. — Повторите нам. Только на этот раз добавьте больше л-льда.       — Желательно, ничего кроме льда, — бормочет Драко, не зная, куда ему больше не стоит смотреть: на блестящий от смеси слюны и алкоголя уголок её рта или на глубокое декольте, где всё ещё, чёрт возьми, различима эта долбаная капля огневиски.       Очевидно, Грейнджер замечает его позорные метания, потому что наклоняется ближе — так, что её грудь просто не оставляет его глазам сраного выбора, — и совершенно нелепым весёлым шёпотом интересуется:       — Я облилась где-то ещё, да?       Вместо ответа он громко сглатывает и дёргает подбородок вниз. Хочется с треском оторвать идиотский воротничок от рясы, потому что тот внезапно начинает душить.       Примерно так же, как Драко мечтает задушить своего грёбаного лучшего друга за этот… костюмированный розыгрыш.       А ещё за маячащую прямо перед глазами едва прикрытую грудь прилично набравшейся Грейнджер, которая, услышав от него жалкое подобие ответа, почему-то не отодвинулась ни на дюйм.       — Видите ли, Святой отец… проблема… она в том, что я… я что-то не вижу где, — слова то растекаются у неё на языке, то срываются с него, как тяжёлые гири.       — Мне чертовски жаль.       Было бы даже весело, оставайся он сторонним наблюдателем, а не непосредственным участником этой сцены.       — Тогда… — у неё вырывается нечто среднее между смешком и икотой, — может… очистите меня сами?       Чего-чего?       Возможно, он снова матерится вслух. А возможно, это, кхм, изумление чертовски огромными буквами написано у него на лице, потому что Грейнджер — раз в десять медленней, чем обычно, — моргает и невинно уточняет:       — Салфеточкой, — паршиво изображая укор, она прищуривается. — А вы о чём подумали, Святой отец?       Родители. Скучные разговоры. Мэнор. Или что угодно подальше отсюда.       В-вино?..       Много вина. Очень много вина.       Чтобы осушить бокал за один глоток. Один бокал. Второй. Третий. Чтобы проследить змеящийся путь каждой рубиновой капли, стекающей…       По груди Грейнджер, всё ещё застывшей на уровне его глаз.       Он всё ещё видит этот дурацкий блеск огневиски. Наверное, он мог бы слизать его, как винный привкус с языка.       Драко понимает, что облизывает губы, и ему хочется спалить себя заживо в Адском пламени. Сраный кретин.       Грейнджер тоже, Салазар помоги, видит это, и — конечно же, блять, ну конечно же! — принимает на свой счёт. Ошибочно. Чертовски ошибочно, но она… Салазар вообще слышит его или нет?!       Она наклоняется ещё ближе, хотя секунду назад Драко был уверен, что это попросту невозможно.       Ну, зато долбаная капля огневиски наконец скрывается с его глаз.       — Какие у вас… грязные помыслы, Святой отец, — шепчет Грейнджер где-то у его уха. — Знаете… вам бы самому исповедоваться.       Она хихикает, а Драко зажмуривается, просто мечтая испариться отсюда подальше.       Как нельзя кстати открывает глаза он именно в тот момент, когда бармен — гриндиллоу его задери — пододвигает к их паре стакан огневиски, очевидно, раздумывая, кому из них нужно повысить градус, чтобы воспринимать происходящее без леденящей паники.       Драко хочется крикнуть, что ему, конечно, ему… но Грейнджер прикладывается к роксу раньше, чем жалобное бормотание вырывается из глотки.       А он выдёргивает из вялых пальцев алкоголь раньше, чем думает.       — Тебе уже хватит.       Грейнджер в обычном состоянии — состоянии «я выдрочу тебе мозг кончиком мизинца, если мне что-то не понравится» — устроила бы в этот момент фееричный скандал, шипя что-то вроде: «принижение прав женщин», «властные мужчины ужасны», «никто за меня не решает»… И так далее, и так далее.       В конце этой потрясающей тирады она должна была бы отчалить… куда-нибудь. К другому столу. В другой город? На другой материк?       Но это трезвая Грейнджер. Потому что пьяная Грейнджер отклоняется на пару дюймов (он усилием воли приказывает глазам смотреть ей в лицо, а не проверять, как там дела у капельки огневиски), складывает губы трубочкой и игриво протягивает:       — Эту… проблему можно решить… иначе. Давайте так, Святой о-отец, — мимолетное движение, и рокс, который Драко отставил на стойку, вновь оказывается у неё в руках. — Я допиваю это, а потом вы… отпускаете мне г-грехи.       Будто подтверждая его догадку о том, что это не вопрос, Грейнджер делает щедрый глоток. Настолько щедрый, что лёд стучит в стакане, размазывая по стенкам жалкие остатки янтарной жидкости.       Его начальница — начальница, Салазар, нужно почаще напоминать себе об этом, — с громким стуком приземляет стакан на барную стойку и, наверняка чтобы снова привлечь внимание бармена, резко вскидывает руку.       Слишком резко для похожего сейчас на патоку тела, нетвёрдо сидящего на стуле. Она пошатывается. Чертовски метко пинает лодыжку Драко носком туфли — Грейнджер бы в квиддич, когда проспится.       Острые ногти вонзаются ему в предплечье, и если раньше он смел считать, что её грудь находится хоть сколько-то близко, то сейчас, буквально, чёрт возьми, выдыхая туда, Драко ощущает, как по позвоночнику огненным шаром прокатываются новые грани этого слова.       Наверное — нет, абсолютно точно — ему нужно отшатнуться, но он цепенеет. Как школьник, нарушивший комендантский час, под Люмосом разъярённой Макгонагалл.       Где-то за спиной раздаются смешки и шёпот. Интересно, и какая же сплетня уже завтра окажется на языках у всего Министерства?       Хватка на предплечье вдруг усиливается, в нос бьёт запах алкоголя. Страшно даже думать о том, чтобы поднять голову и встретиться с Грейнджер лицом к лицу.       Ему нужно отшатнуться. Ему нужно…       Щеки вдруг лёгким уколом касается нечто влажное, и тиски на руке разжимаются. Лицо обретшей равновесие и отстранившейся Грейнджер сияет восторгом нашкодившего ребенка.       Она только что лизнула его. Лизнула, блять.       Пойдут разговоры. Салазар, завтра точно пойдут разговоры.       Тут она окидывает его быстрым взглядом, задерживаясь в районе паха, и уголок губ, блестящих от алкоголя — или слюны? — приподнимается в улыбке.       — Ка-ажется, Святой отец… у вас точ-чно есть причина для исповеди.       Идея прикрыться ладошкой, как визжащая девчонка, которую застали врасплох в душе, кажется соблазнительной, но максимально кретинской. Поэтому Драко просто запахивает разъехавшуюся рясу и медленно выпускает ярость смущения с выдохом.       Не помогает.       Как и то, что Грейнджер откровенно ощупывает его глазами, точно книззла на выставке. Открывает рот, явно чтобы добавить еще пару штришков к позору, который по какой-то сраной необъяснимой физиологии давит ему на ширинку.       Хрена с два.       Он сжимает рукой её локоть, и яд, рвущийся у Грейнджер из горла, стихает. Она его сглатывает. Пялится.       — Идём.       С него хватит. И ей уже тоже хватит.       Заливаться огневиски. Бесить его. Позорить. Привлекать к ним ненужное внимание, которое, Драко уверен, аукнется ему сполна.       Кажется, Грейнджер даже не протестует. Что, боится не удержать в себе выпитое? Он слышит только быстрый цокот её каблуков, практически волоча её за руку к выходу из зала. К спасительному огню каминов по периметру Атриума.       Тормозит у первого же на пути. Слишком резко — Грейнджер трепыхается, пытаясь удержать равновесие на каблуках, и он сильнее комкает в ладони тонкую кожу её локтя, буквально врезаясь пальцами в кость.       Грейнджер хихикает и пытается выдрать руку, но опять оступается.       — Что мы тут делаем? — играючи спрашивает она, наконец разобравшись в собственных ногах.       — Тебе пора домой.       Она изгибает бровь дугой и приподнимает уголок рта.       — Па-а-астор, — тянет с укором. — Я не знала, что вы… выезжаете на дом. — Грейнджер прыскает, прикрыв рот ладошкой.       Драко от неожиданности даже выпускает её локоть. Стискивает зубы, чтобы не зарычать, и, прочистив горло, чеканит с большими, секундными паузами:       — Грейнджер. Завтра, когда ты протрезвеешь, тебе будет чертовски стыдно за то, что ты мне наговорила. Поэтому сейчас, пока масштаб трагедии ещё умещается в рамках просто неприличного… тебе пора домой.       Он слишком поздно замечает, что её глаза превратились в две узкие щёлочки. Слишком поздно — когда в барабанные перепонки уже ввинчивается угрожающий возглас:       — А не много ли ты на себя берёшь, Малфой?!       Она уже не кажется такой пьяной. Хотя, возможно, дело в децибелах. Плевать.       Плевать, потому что из дверей зала в Атриум высовывается голова одной из близняшек Патил — любительницы проверять туалетные кабинки на прочность. Её глаза сканируют периметр с орлиной зоркостью, и Драко хочется иметь под рукой что угодно, способное избавить от внимания, облизывающего его фигуру: Перуанский порошок мгновенной тьмы или мантию-невидимку.       А лучше — и то, и другое, и ещё сраный кляп, чтобы запихнуть его в глотку Грейнджер, которая внезапно вспомнила слово «субординация». Вспомнила, смогла выговорить, и всё это, сука, на максимальной громкости.       Очевидно, раздражающая Патил тоже это слышит. Она выскальзывает из праздничного зала и делает шаг в их сторону. Наверное, Драко мутит, но в её взгляде ему мерещатся колдоаппараты. Щелчки вспышек.       — …не можешь указывать мне… что делать… сколько пить… и когда отправляться домой! Я взрослая девочка!       Его завтрашний позор становится ближе ещё на несколько дюймов, пока Грейнджер продолжает надрываться.       Не хватало здесь только пьяной истерики: это точно будет чёртова сенсация. К счастью, раньше, чем она претворится в жизнь, голову прорезает мысль о том, что где-то у него в кабинете завалялся пузырек Отрезвляющего.       — Заткнись, ради Салазара, — цедит Драко и вновь сминает локоть Грейнджер. Тащит её за собой — теперь уже к министерским лифтам.       Протестный возглас булькает у неё в гортани и тонет — с концами — стоит ей развернуться и заметить Патил, вопреки немым мольбам Драко семенящую к ним. Он уже выдумывает десять способов шантажировать её той милой историей тест-драйва, надеясь купить молчание, но вовремя чувствует, как натянутая струна под кожей Грейнджер расслабляется в его хватке. Плавится. Как замедляется, выравнивается шаг.       Позор отменяется. Кажется.       Он подстраивается под неё, хоть и грезит о том, как надавит ей пальцами на обе щеки, заставит хватать ртом воздух и затолкает внутрь чёртово зелье. Избавит себя от проблем.       Но соглашается на новый виток спектакля, потому что тот, к счастью, теперь не для него. А ради его же блага.       — Гермиона! — Патил ровняется с ними, когда лифты маячат буквально в паре шагов.       Нет, ну правда, за что? Он настолько грешен, что маггловский костюм пастора сработал как грёбаная красная тряпка для кретинов и неудач?       — Да, Падма? — голос Грейнджер звучит удивительно адекватно, но с прохладцей. Возможно, все её усилия уходят на то, чтобы связать два слова без икоты. А возможно, и нет.       Драко всего лишь хочет наглухо закрыть за ними дверь кабинета и покончить с этой проблемой, неожиданно обнаружившей в себе склонность к экзальтации. Неужели он так много просит?       Краем уха слышит, как Патил щебечет о том, что Грейнджер потеряли Поттер и Уизлетта (ну и кто здесь настолько дебил, чтобы поверить, что ей досталась роль посыльного?). Кажется, Грейнджер обещает сама найти их позже.       Когда протрезвеет.       Конечно, сука Патил двусмысленно кривит рот и интересуется, что они делают здесь вдвоём. Грейнджер хмыкает, и его бросает в холодный пот.       — О…       — Заканчиваем годовой отчёт.       Патил остаётся растерянно стоять за бортом, когда его палец врезается в кнопку лифта. Грейнджер толчётся рядом, будто случайно задевая его бедром.       Последний раз его голос звучал так грубо не ранее чем вчера, когда Забини развернул перед ним блядский костюм блядского пастора.       Всё потому, что он не сомневается, ну вот ни капли не сомневается в том, что Грейнджер сейчас собиралась ляпнуть «отпускаем друг другу грехи».       Твою мать.