***
Ами открыла дверь в квартиру подруги чуть ли не с ноги и, не раздеваясь, влетела в её комнату. Моника так и застыла с кружкой, так и не поднесённой к губам. Что у неё снова случилось? — Голдман, что... — Научи меня краситься! Секунд пять Моника тупо смотрела на Ами, а после прыснула. Голдман, видно, тоже поняла всю абсурдность ситуации, и осела на пол, стягивая с себя верхнюю одежду. Ковёр с длинным ворсом... Сколько разговоров по душам девушки провели здесь, на этом самом ковре! Если бы Моника не так исправно стирала его, Ами бы с точностью могла бы сказать, в каком из углов чьи слёзы впитались. Глупо, очень глупо. Когда её красноволосая подружка просмеётся, немедленно начнёт допрос. А есть ли Ами, что сказать? — Слушай, вот после такого я всегда буду закрывать дверь на ключ, когда вхожу. Потому что так и до приступа недалеко, дорогая моя, — Моника отдышалась, и сделала пару глотков из кружки. — Ты приехала ко мне на другой конец города, чтобы научиться делать макияж?.. Давай подробнее. — Я не знаю, как объяснить. — Тогда скажи, что чувствуешь. Ами тяжело вздохнула. В воспоминаниях всё было слишком ярко: шоу, смущённая улыбка Тэ, внезапно сменившийся цвет платья в её кошмаре, летящий в стену телефон... Что она ощущала тогда и прямо сейчас? — Страх. Злость, отчаяние. Желание кричать, ломать и крушить всё вокруг. И панику, — девушка легла на ковёр, прижимая к себе шапку. — Разочарование в себе. — Мм... Понятно. И это из-за него, да? — Моника устроилась рядом. — Да. В смысле нет! Он ни в чём не виноват, это я веду себя неправильно. Я не могу понять, почему мне так больно! Я боюсь... что всё может повториться. Казалось, что ворс стал чем-то более глубоким и вязким, чем просто льняные волокна. Ами чувствовала, что тонет. Пыталась ухватиться за что-то, спасти себя... но болото, в которое она погружалась, было намного сильнее. Намного. — Ты ревнуешь? — Что? Да нет! — Ты ревнуешь, Ами. «Я не могу ревновать. Это мерзко, неправильно, отвратительно», - она ясно видела сцены из голливудских фильмов, где герои устраивали сцены, били посуду, хватали друг друга за горло и давали пощёчины. — Не могу. Не могу и не хочу это чувствовать! Ревность – это недоверие, собственничество и чуть ли не маниакальный контроль. Я ни за что не превращусь в ужасного человека для него. — Значит, ты решила подавить это в себе? — Тэхёну незачем знать. Это просто то, что я должна побороть. Эта желчь не должна как-то повлиять на него, — Ами порылась в рюкзаке, который взяла с собой, и достала тушь, тени и жидкую помаду. — Так ты поможешь мне? Моника внимательно рассмотрела весь набор, раз за разом отбрасывая каждую вещь в сторону. — У этого уже срок годности кончился. Тени некачественные, но помада ничего... Но цвет тебе не пойдёт, мне кажется. Подожди здесь, сейчас принесу что-нибудь из своего. Сколько времени прошло с тех пор – Ами точно сказать не могла, поэтому похвалила себя за то, что дождалась окончания экзамена. Её приняли в старшую группу, как она и хотела, и уже дали задание к следующему занятию. Обидно только было, что из-за переживаний Голдман так и не оценила это событие по достоинству. Никакой радости не было. Всё испытание она думала только о том, что будет делать дальше и как избавится от щемящего чувства. — Кстати, меня взяли. В школе оказалось свободное место, так что... — Это очень здорово! Когда матери скажешь? — Ами замолкла. — Ты что, ещё не говорила ей о том, что больше не учишься в универе?.. — Не говорила. Просто знаю, как она отреагирует. Посмотри, вот так хорошо? Моника приблизила лицо подруги к себе за подбородок. — Годится. Нет, я понимаю, но ты всё равно должна, — она вручила Ами очередной флакончик. — Смотри, этим ты скроешь синяки под глазами и выровняешь тон в целом. Да, и ты вот этим пытаешься удержать его около себя? Или что? — Я не знаю. Мне кажется, что так я буду чувствовать себя немного увереннее. Знаешь, он когда-то говорил, что ему нравятся девушки, которые красятся. — Ами. — Что? Девушка цокнула, убирая лишнюю косметику с лица Голдман ватным диском. Ох, как много она хотела сейчас ей сказать! Но не скажет, потому что и сама знает, что это не подействует. Никогда в жизни она не красилась, а здесь решила научиться из-за какого-то... Чёрт. — А поговорить с ним... — Я уже сказала тебе, что не хочу, — Ами забрала у Моники диск, стирая остатки. — Если ты оставишь всё так, то рано или поздно взорвёшься. А это будет в сто раз хуже. Или в тысячу. — Я разберусь с этим сама. Голдман провела карандашом для глаз ещё раз. Ещё и ещё. Становилось лучше. И лужа платья постенно возвращалась к первоначальному оттенку...***
Суён едва не споткнулась у порога, но темп не сбавила точно до финишной прямой. Она притормозила и, наконец, отдышалась. Намджун улыбнулся. «Она так сильно спешила, просто зная, что я снова пришёл раньше? Не нужно было звонить ей. А если бы с ней что-нибудь случилось?!» — Ох, прости меня. Пыталась сделать так, чтобы ты ждал меня как можно меньше... — Пак поправила одежду и волосы. — Я прочитала программу концерта, и знаешь, меня правда удивил твой вкус. В том смысле, что приятно удивил. Ну... — Я тебя понял, — Ким помог ей снять пальто, — Ты не должна извиняться, только моя вина в том, что снова чересчур переживал о времени. Ещё и тебе поторопил. «Переживал о времени?..» — Суён мельком взглянула на часы – до начала ещё было более сорока минут. Что ж... Они сдали вещи в гардероб и прошли в выставочный зал (в концертный ещё никого не впускали). Всё вокруг сияло жёлтым золотом и бархатом – ковёр и кресла, рамы портретов композиторов и музыкантов давних времён... Коридор, ведущий к самому залу, был похож на многоквартирный дом: заполнен фотографиями исполнителей за работой в рамках, находящихся достаточно близко друг к другу. Их стёкла поблескивали, так что чём-то напоминали окна. В подобном проходе было несколько неуютно, но закончился он быстро. Дальше стоял целый ряд инструментов. «Они расставлены в хронологическом порядке, получается? Ещё и подписаны, из каких стран завезены... ох, чёрт, они превратили холл концертного зала в целый музей!» — с восторгом подумала Суён. И сразу все годы музыкальной школы ясно отразились в её памяти: первое домашнее фортепиано, учитель, пьеса. Пак никогда не мечтала о музыке до тех пор, но позже всё изменилось. Мать. Она показала ей всю красоту искусства, научила видеть прекрасное во всём, что было некогда создано человеком. В том, что было создано с целью отразить внешний и внутренний мир через призму собственного восприятия. Рассказать о живом, тёплом, ярком. О боли, пустоте и смерти. О том, что тяжело передать словами. Музыка помогает разделить чувства с миром, и почувствовать людям причастность к ним. Мама научила слышать это. — Знаешь, как она называется? Челеста. Она относится к клавесинам, и тоже звучит, как колокольчики! Хочешь попробовать нажать? — Намджун подскочил к деревянной красавице. — Я немного умею играть, но... Возможно, здесь ещё где-то препарированное фортепиано есть, кстати. — Джун. — Да? Словно породистые лошади, клавесины, клавикорды и прочие инструменты того же рода величественно возвышались вдоль стен... возвышались и манили прикоснуться к потёртым от времени клавишам. И воспоминания становились всё более цветными: родительские концерты, новогодние выступления, городские конкурсы и диплом, окончание с отличием. Какое-то время Суён подумывала связать с этим жизнь. Да и сейчас не отказалась бы от этой идеи. — Ты всегда хотел стать тем, кем сейчас являешься? Просто мне думается... — ...что ты можешь сделать неправильный выбор? Мне знакомо это. И хоть я правда никогда не хотел быть кем-то другим, было тяжело. Пак отодвинула табурет и села за ближайший вёрджинел. Раз, два... Как давно она не играла? — И как ты справлялся? — Каждый раз напоминал себе, для чего всё эти усилия. Родители тоже очень помогали. Было время, когда я вообще хотел всё бросить, считал себя недостойным. И тогда мой отец... «Что, если бы папа был здесь?» — Суён моментально похолодела, и пальцы так и застыли в сантиметре от клавиатуры. — ...сказал, что я могу сдаться, если станет слишком трудно. Но отказываться от будущего из-за страха – намного хуже, чем от усталости и морального истощения. «Ты проделал длинный путь один, и теперь боишься, что будет дальше, стань ты лидером? Да, они вполне могут найти на эту роль кого-то другого, и тогда останешься на том же уровне, что и был. Этот кто-то, кого поставили тебе на замену, будет расти и помогать всей группе подняться. И, быть может, благодарить за отказ одного труса. Станет ли тебе лучше?». Он сказал мне подумать. О том, не буду ли я жалеть о том, что не попробовал. Похлопал по плечу, уверяя, что несмотря на всю тяжесть ответственности, он верит, что я справлюсь. — Ты, конечно, благодарен ему. — Конечно. Хотя, думаю, я бы и сам никогда не отказался от мечты. Просто отец был тем, кто дал мне словесный подзатыльник. Пак снова посмотрела на клавиши. Чёрные, белые. Если нажать хоть на одну, раздастся звук, больше похожий на удар по струне гитары – он не продлится долго, и последующее эхо угаснет так быстро... Стоит ли нажать на неё? Суён заметила табличку у края крышки: «не трогать». Ради мгновения стоит ли пожертвовать спокойствием себя и окружающих? Возможно, ещё парой сотен вонн, или какой там штраф могут с неё спросить. Что делать, если мечты просто нет? Если бы этот парень не появился в её жизни, она бы сошла с ума. Без преувеличения. Суён настолько глубоко погрузилась в себя и застарелые травмы... Только чтобы видеться с ним она всё ещё выходит на улицу. Учёба, друзья?.. Вы смеётесь? Но почему-то именно в данный момент ей захотелось знать – что будет дальше, если она что-то сделает? Уйдёт из дома, попытается учиться сама, подаст заявление в консерваторию. Прочтёт «Норвежский лес» снова или возьмёт другую книгу. Если подумать, это что-то Суён начала делать ещё задолго до этого дня. Так чего же стоит распахнуть шторы?