Призрак замка Бражелон

      Крик разорвал безмятежность и оцепенение сонного замка. Д'Артаньян выскочил из кровати, в полете схватил шпагу, отбросив ножны. Кричал Атос. В два прыжка, путаясь в сорочке, натыкаясь в темноте на углы, д'Артаньян преодолел лестничный марш. Около двери спальни Атоса уже маячил огонек свечи Гримо. Не тратя времени на бессмысленные вопросы и абсолютно излишние приличия, гасконец ворвался в комнату и мгновенно оценил обстановку. Атос метался и кричал во сне. Отбросив ненужную теперь шпагу, д'Артаньян рывком отодвинул полог, схватил друга за плечи:              – Атос, Атос, проснитесь. Это сон, сон. Все хорошо. Ну же, друг мой! – шептал д'Артаньян на ухо Атосу, пока Гримо зажигал все свечи.              Крик перешёл в стон. Атос замер, руки сжаты в кулаки, лицо бледнее белоснежных простыней. Д'Артаньян, сам дрожащий и не отошедший ещё от испуга, рукавом своей сорочки быстро вытер замершие в уголках глаз Атоса слезы.              – Атос, проснитесь же. Все кончено, все в порядке, – он слегка потряс друга за плечи.              Атос медленно открыл глаза, и д'Артаньян увидел, с каким усилием его взгляд возвращается к реальности, а кошмар, заполнявший секунду назад весь его мир, сжимается, сворачивается, отступает, но не исчезает, а прячется там, за глубокой синевой этих глаз. Наконец заметив д'Артаньяна, Атос схватил его за руку, вцепившись в нее так, словно эта рука могла вытянуть его из зыбучих песков сна.              – Ты жив, д'Артаньян! – прохрипел он.              – Боже, разумеется, жив. Что может случится со мной в вашем замке, под вашей защитой? – д'Артаньян постарался скрыть волнение за смешком, но оборвал его, когда почувствовал, как от его слов вздрогнул Атос.              – Рауль?              – Уверяю, с ним тоже все в порядке, – д'Артаньян краем глаза увидел, что Гримо уже принес воды и вина, и знаком попросил налить воды. Пока Гримо наполнял стакан, мушкетер приподнял Атоса, все еще сжимавшего его руку. – Это был простой ночной кошмар, – и добавил почти шепотом, – хотя когда это ваши кошмары были простыми?              Д'Артаньяну уже доводилось быть свидетелем подобных ночных состояний друга. Первый раз это случилось давным-давно, ещё на улице Феру. Они засиделась в кабачке допоздна, д'Артаньян явно перебрал. Атос дотащил его до своего дома, но и сам был не в лучшем состоянии, чтоб тащить гасконца дальше. Поэтому уложил его в гостиной. Тогда крик среди ночи напугал д'Артаньяна до полусмерти. Ещё не до конца протрезвевший, он бросился к другу, но Гримо уже был там. Верный слуга разбудил Атоса, помог ему привести себя в порядок. В ответ на испуганный, потерянный взгляд д'Артаньяна бледный Атос неуклюже отшутился и нетерпящим возражений тоном отправил ошарашенного гостя спать.              Лишь после амьенского приключения причины ночных кошмаров слегка приоткрылись д'Артаньяну. К тому времени он уже научился не хуже, а то и лучше Гримо действовать в таких ситуациях. Он не знал, были ли их друзья в курсе кошмаров Атоса, и спрашивать не хотел. Когда им приходилось ночевать всем вместе в одном помещении или в соседних комнатах, д'Артаньян старался оказаться ближе остальных к Атосу. В эти ночи он спал особенно чутко. Несколько раз он успевал зажать рукой рот друга и разбудить его раньше, чем его крик будил всех. Скорей всего Атос догадывался о хитростях гасконца, но они никогда не говорили об этом.              А затем они расстались. Когда д'Артаньян снова нашел друга, граф де Ла Фер в некотором смысле был куда спокойнее и уравновешеннее мушкетера Атоса. За время их путешествия ему ни разу не приходилось быть свидетелем кошмаров. Но вот сейчас он снова стоял у постели друга, который все еще дрожал от пережитого волнения. И интуиция подсказывала, что в этот раз это не просто страшный сон.              Гримо протянул стакан и бросился разводить огонь в камине. Атос пил жадно, его все еще била крупная дрожь, из-за чего часть воды пролилась на постель, но, похоже, он понемногу начал приходить в себя. Д'Артаньян, наконец позволил себе расслабиться и присел на край кровати.              – И давно это началось? Снова...              Атос вдруг с изумлением обнаружил, что сжимает запястье д'Артаньяна. Один за другим он заставил задеревеневшие пальцы разжаться.              – Это впервые за очень много лет, правда. Наверное, вина было слишком много. С непривычки, – Атос пожал плечами и постарался изобразить улыбку, но взгляд все еще оставался настороженным, будто в ожидании, что кошмар вот-вот вернется. – Простите, дорогой друг. Простите, что разбудил. Со мной уже все хорошо. Идите спать, д'Артаньян. Вы приехали в Бражелон, чтобы отдохнуть, а я бужу вас среди ночи и заставляю бегать в одной сорочке по замку, гремя шпагой, как фамильное привидение.              Д'Артаньян захохотал, и Атос наконец улыбнулся почти по-настоящему.              – Атос, я приехал в Бражелон, чтобы насладиться вашим обществом. И теперь я собираюсь заняться именно этим. И я не думаю, что помешаю вам, потому что вряд ли вы собираетесь спать сейчас.              Атос покачал головой.              В дверях вновь появился Гримо. В одной руке он держал халат, в другой – теплые домашние туфли. Жестом предложил д'Артаньяну встать и помог ему одеться. После чего придвинул к постели Атоса большое кресло.              – Гримо, мне иногда кажется, что ты волшебник. Атос, как всё-таки хорошо, что вы не проиграли его лорду Винтеру в кости.              Гримо удивленно поднял бровь, д'Артаньян рассмеялся, Атос укоризненно посмотрел на д'Артаньяна.              – Не переживайте, друг мой, граф де Ла Фер был уверен, что такому простофиле, как я, обязательно повезет в игре. Так что он почти не рисковал.              Гримо, недовольно качая головой, исчез за дверью. Д'Артаньян устремил на Атоса взгляд такой серьезный, словно кто-то другой секунду назад беззаботно шутил и смеялся.              – Рассказывайте, граф. И не надо смотреть на меня с таким невинным недоумением, будто не вы только что переполошили всех птиц в окрестных лесах, всех бродячих собак и грудных младенцев отсюда и до Орлеана. Вы на двадцать лет задолжали мне историй о ваших кошмарах. И эта, чует мое сердце, будет самой интересной. Да и ночь для леденящих душу историй какая подходящая!              ***       Величественная белоснежность аббатства Сен-Дени вырастает перед ними в одно мгновение. Не показывается, выглядывая из-за нависающих домов улочки, недостаточно широкой даже для того, чтобы идти рядом, а вдруг являет себя сразу целиком. Палящее солнце, слишком безжалостное для этого времени года, отражается от белых башен, предостерегающе вздымающихся в небо, и слепит Атоса.              Д'Артаньян отирает пот со лба. Он тянет друга за собой, уверенно поворачивая к левому порталу. Оказавшись внутри, Атос чувствует долгожданную прохладу. Но вместо того, чтобы подарить предвкушаемое облегчение, она пробирает морозом по коже. Тишина, нашедшая приют под высокими сводами, и неяркий свет, разбивающийся витражами в цветной калейдоскоп под ногами, обычно столь успокаивающие, сейчас вселяют почти осязаемую тревогу.              Д'Артаньян тянет его ко входу в склеп. Атос отстраненно замечает, что решетка не заперта. Он помнит, что последний раз, когда он был здесь, привратник отпирал дверь внушительным ключом. Кстати, почему во всей церкви никого нет? Предчувствие беды все сильнее сжимает горло Атоса. Стараясь хоть отчасти вернуть себе контроль над ситуацией, он прокашливается. Звук, подхваченный услужливым эхом, режет слух. Д'Артаньян неодобрительно смотрит на него, но продолжает спуск к склепу. Атос протягивает руку, чтобы остановить его. Ему нужно понять, разобраться, но проворный гасконец уже в самом низу лестницы. Его мушкетерский плащ бледно-голубым сиянием притягивает взгляд, выделяясь в назойливом, размытом полумраке.              Вдруг из темноты усыпальницы несколько пар рук хватают д'Артаньяна и толкают его за угол.              – Что за… Атос, уходи... – кричит д’Артаньян, и крик захлебывается, обрывая что-то в душе Атоса.              Он бросается вниз, на ходу пытаясь нащупать эфес шпаги. Но шпаги нет, ведь он отдал ее Раулю. Здесь. Когда это было?              Глаза привыкают к темноте. Слабого, зловеще дрожащего пламени нескольких свечей достаточно, чтобы он увидел их обоих.              Руки Д'Артаньяна связаны за спиной, самого его держат несколько человек. Он не может разглядеть их лиц, они будто бы окутаны собственными тенями, тогда как лицо д'Артаньяна он видит четко и ясно. И видит боль в его глазах. Д'Артаньян едва заметным движением головы указывает влево.              Там, прямо на крышке гроба, покрытого черным бархатом, стоит его Рауль, привалившись к деревянному столбу. Он связан по рукам и ногам. Во рту кляп, глаза закрыты. Ледяной холод вливается под кожу, на миг останавливая сердце. Атос в ужасе, не осознавая, в поисках поддержки оглядывается на д'Артаньяна. «Жив», – одними губами шепчет д'Артаньян. «Жив, жив, жив», – вновь бьётся пульс.              Разум наконец выхватывает из обилия несуразных деталей незатянутую петлю на шее сына. Взгляд Атоса ползет по веревке медленно, отвоевывая ее у тьмы дюйм за дюймом. Осознание приходит приступом дурноты, выступает крупными холодными каплями на лбу. Столб за спиной Рауля оканчивается перпендикулярной перекладиной, через которую переброшена веревка. Атос вскрикивает и бросается в ту сторону, но в тишине усыпальницы неестественно и чужеродно раздается скрип какого-то механизма. Веревка натягивается на виселице. Где-то слева сдавленно рычит д'Артаньян, пытаясь вырваться.              Атос замирает, замирает и веревка, затихает д'Артаньян. И в восстановившейся тишине вдруг звучит смех. Мелодичный звонкий смех, он взбегает колокольными переливами под своды, кружит вокруг Атоса эхом. Он не видит смеющегося, но ему и не надо. Даже если бы он мог вытравить из памяти, выжечь из сердца этот смех, ответ ему подсказали бы зашевелившиеся на голове волосы, дрожь, прошедшая по телу, и полный ужаса вскрик д'Артаньяна.              – Ты, – выдыхает Атос.              Смех стихает, и голос, ненавистный голос, голос, который за прошедшие годы так часто звучал в его голове, произносит:              – Да, граф де ла Фер, это мы.              – Добрый вечер, господа, – раздается второй голос во тьме, обрушиваясь на него ведром ледяной воды, тянет в пучину, перед глазами темнеет.              За прошедшие годы Атос столько раз думал о них. Он прожил отдельную маленькую жизнь, умирал и воскресал в попытках осознать, простить, смириться. Он испытывал сожаления и стыд, страх и сомнения, он презирал и оправдывал себя, он прощал и отпускал их. Но стоило ему услышать ее голос, и он вновь ощутил те же чувства – ярость, зарождающуюся где-то в животе, и отвращение, отдающее горечью во рту. А он-то, дурак, думал, что смог стать выше этого.              – Этого не может быть, я убил вас. Обоих, – Атос вглядывается в темноту, стараясь рассмотреть говорящих, но все, что ему удается увидеть – едва различимые силуэты. – Я. Убил. Вас, – он чеканит слова, стараясь уцепиться за их простоту, чтобы вынырнуть наконец из этого кошмара. И произнося их, встречает взгляд Рауля, в котором мольба, страх, изумление, боль. Атос стонет.              – Да-да, виконт, представляете, убил. Обоих. – говорит графиня де Ла Фер. – Но не переживайте, благородный граф, мы с Джоном будем куда более милосердны. Мы убьем только одного, – смех вновь взмывает к сводам, но в этот раз это сочащееся ядом торжество победившей жестокости.              Смысл слов медленно доходит до Атоса. Он старается прийти в себя, сбросить тяжелое оцепенение, пробить корку ужаса, нарастающую на том месте, где открылась старая рана. Нужно взять себя в руки, нужно действовать. Он осматривает помещение. Д'Артаньян связан, кроме того его все также удерживают двое. Они уже вставили ему в рот кляп. Гасконец сосредоточен и собран. Он ищет выход. Конечно, д'Артаньян найдет выход, это же д'Артаньян, он знает, что делать. Но гасконец, всегда честный, отводит взгляд. Он уже понял, понял то, чего ещё не понял Атос.              Рауль едва стоит на ногах, он в полуобморочном состоянии, но упасть ему не даст гордость и… петля на шее. Сейчас об этом лучше не думать.              Два темных силуэта в глубине следят за ним. Он ощущает, почти видит, как блестят их глаза, одинаковые неестественно светлые глаза. Они уже уверены в своей победе. Но он ведь ещё не схвачен! Не схвачен... Вот оно что. Картина наконец становится настолько ясной, что ему даже кажется, что в помещении стало светлее. Вот почему д'Артаньян отвёл взгляд, вот почему сам он не связан, вот что значит «только одного».              Из груди Атоса вырывается крик ужаса. Он хотел бы вернуть его, задержать, задушить внутри, чтобы два его самых дорогих человека не слышали его отчаяния. Поздно.              – О, граф начинает понимать. Право слово, вы постарели, граф де Ла Фер. В былые времена вы сообразили бы куда раньше, – голос миледи полон ненависти, которую не в силах скрыть сарказм слов.              – Решайте же, граф, – нетерпеливо произносит Мордаунт. Менее склонный к театральным эффектам, он спешит нанести удар. – Выбирайте. Кто из них умрет, чтобы выжил второй?              На миг ужас уступает под напором ярости, она разворачивается внутри и ударом хлыста толкает его вперед туда, где, как ему кажется, стоят невидимые палачи. Тихий тошнотворный скрип плохо смазанного механизма действует на Атоса мгновенно. Он переводит взгляд на сына. Веревка натягивается. Рауль поднимается на цыпочки.              – Стойте, нет! – как и в прошлый раз веревка останавливается, как только замирает он сам.              – Ещё один неверный шаг, граф, и мы убьем обоих.              Атос смотрит на д'Артаньяна. К его шее приставлен кинжал. Может ли это быть тот самый кинжал? Какая разница? Почему это вообще кажется ему важным? Д'Артаньян мычит, изо всех сил пытаясь привлечь его внимание, пытаясь что-то сказать. Но Атос отводит взгляд.              – Итак, граф Оливье де Ла Фер. Вы присвоили себе право решать, кому жить, кому умирать. Будьте же последовательны. Сделайте свой выбор и сегодня.              – Я в вашей власти, убейте меня, пытайте меня, заставьте молить о смерти. Отпусти их. Они невиновны. Они не должны отвечать за мои грехи.              Снова смех. Смеются оба. Безумный, безжалостный, выворачивающий его душу наизнанку смех.              – Граф, право. Убить вас? Ну уж нет! Это бы значило пощадить вас. Нет. Вы сделаете именно то, чего я хочу. Выбор. Из этих двух «невиновных». Правда, господин д'Артаньян, граф выбрал интересное слово? Вы считаете себя невиновным? Впрочем, помнится, вы единственный, кто попытался, пусть без особого рвения, прекратить трагикомедию на берегу Лиса. За это я, пожалуй, прощаю вас. Умрите с миром, – она хохочет.              Д'Артаньян издает рык, который явно говорит о том, как он раскаивается в том юношеском порыве.              – А что касается виконта, – подхватывает Мордаунт, – он действительно невиновен в том, что его отец оправдывал его существованием убийство другого человека. Умрите с миром, виконт.              Атос тяжело дышит, он чувствует, как надежда и силы покидают его. Он закрывает глаза. Тысячи картинок, сменяют друг друга. Пятилетний виконт, вырвавшись из рук кормилицы, выбегает из ворот замка ему навстречу; д'Артаньян у монастыря Дешо предлагает ему свой легендарный бальзам; первый урок фехтования у виконта - скорее лекция, чем тренировка, но как горели тогда его глаза; д'Артаньян, растерянный, дрожащий, на пороге его дома спустя двадцать лет, светится от счастья; Рауль принимает его шпагу; д’Артаньян впервые надевает мушкетерский плащ... Он не может, не может, не может...              – Скорее, граф. На счет три оба будут мертвы. Решайтесь: друг или сын, сын названный или сын родной. Один.              Д’Артаньян почти кричит, насколько позволяет кляп, он хочет, чтобы Атос посмотрел на него. Атос знает зачем, Атос знает, что пытается сказать его друг. Но он не может, не должен, не позволит.              – Два. Ну же, давайте. Решение ведь уже принято, не так ли?              Атос хватается за голову, слезы катятся из глаз.              – Три.              Весь мир тонет в его крике, осыпается осколками тьма, разлетаются видения и образы. Остается только отчаяние, предательство и крик. А затем голос, когда-то такой родной, тянет его за собой, преумножая боль, но возвращая жизнь.              ***              Атос замолчал. Одному Богу ведомо, сколько сил потребовалось ему, чтобы закончить рассказ. Ему казалось бесконечно нечестным по отношению к другу не рассказать все, а еще более нечестным – рассказать. Будто бы он пытался переложить ответственность, оправдать себя, облегчить совесть. Но, видит бог, он не хотел этого. Это только его боль. Но д’Артаньян каждый раз каким-то невероятным образом вынуждал его говорить. В его друге с показной грубоватостью, солдатской жесткостью и вызывающе смелой прямотой соединялась почти парадоксальная деликатность. Эту, столь не свойственную юности, деликатность д’Артаньян проявлял по отношению к нему в годы его мушкетерства даже тогда, когда уже знал его тайну. Эта же чуткость не позволяла д’Артаньяну задавать вопросов о происхождении Рауля. Она же вела д’Артаньяна в Англии, в алхимической реакции преобразуя все невысказанные упреки и незаданные вопросы в кипучую деятельность. Но сейчас друг твердо вознамерился заставить его рассказать свой кошмар, вытянуть из него на поверхность все тайные страхи, переживания и боль. И Атос понимал, что обязан подчиниться в ответ на двадцать пять лет молчаливого и безусловного принятия, несмотря на то, что сказанное, скорей всего, навсегда отдалит от него д’Артаньяна.               Несколько раз за время рассказа он замолкал, не в силах подобрать слова. Как описать то, что происходит во сне? Как дать понять, что для него все это было не менее реально, чем потрескивающий огонь в камине и бокал вина, который оказался у него в руках под бодрое: «Пейте, хуже уже не будет». Разумеется, он уже достаточно стар, чтоб не бояться насмешек, тем более, что под натянутой маской расслабленности и небрежного внимания д’Артаньяна проглядывали серьезность и настороженность. Смеяться гасконец явно не собирался. Но и оставить его в покое - тоже. Значит нужно досказать, даже вырывая с последними словами куски сердца.              – Вот и все, д’Артаньян. Здесь вы и разбудили меня. Вернее, хронологически сначала я вас, – Атос все же попытался, без особой надежды, отвлечь д’Артаньяна улыбкой.              Д’Артаньян молчал, глядя на Атоса так выжидательно, что тот со вздохом принял – попытка не удалась. Пальцы гасконца отбивали на подлокотнике такт, следуя биению его мысли. Наконец, будто смирившись, что продолжения не будет, д’Артаньян спросил:              – Все?              Атос промолчал.              – Дорогой мой друг, мы знакомы далеко не первый год. И я очень сильно надеюсь, что все, что мы пережили вместе, и то, что пережили врозь, особенно врозь, должно было сделать нас мудрее. Вы должны были понять, что от меня не нужно скрывать свои мысли и чувства. А я – что мне не нужно делать вид, будто они меня не касаются. Тем более, что в этот раз, похоже, касаются, еще и как. Итак?              – Итак?              – Ладно, молчите, коли вам того хочется. Я понимаю, что увидеть нашу любезную миледи и ее чудесного отпрыска во сне – удовольствие не из тех, что хочется повторить. Однако я уверен, что этот визит вежливости для вас не первый. И уж точно не их присутствие впечатлило вас настолько, что сейчас, спустя полчаса после пробуждения, вы все еще боитесь отпить вина, чтобы я не заметил, как дрожат ваши руки. И не они заставляют вас опускать глаза.              Атос капитулирует перед проницательностью д’Артаньяна. Конечно, он мог бы поднять щиты, забаррикадироваться в отчуждении, спрятать мысли за вежливостью и тысячей уверток, уж он в этом поднаторел. Но он так устал. И д’Артаньян прав – им нет необходимости хитрить друг с другом. Впервые с момента пробуждения он прямо смотрит в глаза самому близкому человеку в мире. На лице д’Артаньяна он видит боль – отражение его боли и понимание – отражение его всепоглощающего чувства вины.              – Вы приняли решение там, во сне, и поэтому вы смотрите на меня так, будто я уже мертв, а вы стоите над моим трупом с окровавленным кинжалом в руке?              Слова вонзились в сердце Атоса тем самым кинжалом, о котором говорил д’Артаньян. Но он не отвел взгляд. Д’Артаньян закусил губу, увидев насколько точно попал в цель, но ему нужна была полная, сверкающая ясность. На нее была вся надежда.              – Ты выбрал жизнь Рауля.              Атос откинул голову назад и закрыл лицо руками. Д’Артаньян бы рассмеялся в этот момент, если бы перед ним был не Атос. Если бы он не ощущал ледяного дуновения отчаяния, которое грозило превратиться в могучее торнадо и увлечь графа де Ла Фер туда, откуда достать его будет бесконечно тяжело.              – И?              Это короткое беззаботное «И?», как умелый лазутчик проскользнуло в сознание Атоса, который, как д’Артаньян видел, не был готов сейчас к более содержательным истинам.              Впрочем, расчет оказался верным.              – И? – переспросил Атос.              «Ха», - подумал д'Артаньян, но вслух произносить не стал. Эффект был бы сильнее, но хватит пока и «И?».              Д'Артаньян наклонился вперёд, нежно взял руки друга в свои и отвел их от лица.              – Атос, посмотри на меня. Я жив, я здесь. А они мертвы. Этот сон – напоминание тебе, почему мы не могли не убить их. Не ты, Атос, мы. Мы все. Хватит казнить себя, перестань придумывать себе наказание.              – Д'Артаньян, дело не в том. Не в них. Я предал тебя. Понимаешь, я совершил предательство.              – Ну, для начала уточним: тебе приснилось, что ты допустил возможность подумать о том, чтобы совершить предательство. Я ничего не упускаю, кроме размытых краев понятия «предательство» в этом случае? – не удержался д’Артаньян, хоть в тот же миг пожалел о своих словах.              Атос покачал головой и укоризненно произнес:              – Д'Артаньян... Для меня это было реально. Я взвешивал жизни, д'Артаньян. Я принимал решение, кого убить. И я принял его. Ещё несколько секунд и я бы своим голосом обрек на смерть человека. Не просто человека – тебя. И я бы сделал то же, не будь это сном.              Атос говорил непривычно быстро, слова громоздились друг на друга.              – Как мне жить с этим? Кто я, если способен на такое?              – Атос. Я ведь всё ещё здесь. Вернитесь уже из своих рыцарских легенд на нашу грешную землю, – голос д'Артаньяна звучал мягко, в нем не было ни тени насмешки. Он слегка сжал руки друга, отпустил и встал. – Почему вы готовы прощать всех и каждого, но не можете проявить хоть каплю снисхождения к себе? Если бы я не знал вас, я бы сказал, что это гордыня, граф. Но нет. Это другое. Это какое-то доведенное до крайности, вывернутое наизнанку благородство, – д'Артаньян ходил по комнате из угла в угол. – Вы простили меня, когда я скрестил свою шпагу с вашей на Вандомской дороге, а потом вел себя, как капризный ребенок. Вы простили Мордаунта, который столько раз пытался убить вас и чуть не преуспел. Но вы не можете простить себя за то, что приняли единственно верное решение во сне.              Д'Артаньян распалялся все больше:              – Вы настаиваете на том, что это реально. Хорошо, тогда будем обсуждать это так, как будто это реально. Я повторяю, что ваше решение – единственно верное. Вы можете мне возразить?              – Не было верных решений.              – Всегда есть верное решение – не идеальное, но лучшее из возможных. И это было именно оно. Атос, ну посмотри же на меня! За кого ты меня принимаешь? Я знаю, ты любишь меня, как сына. Но я не маленький мальчик. Я старый солдат, Атос. Вспоминай, что делал д'Артаньян в твоём сне? Умолял пощадить его?              – Нет, конечно, нет. Ты хотел мне что-то сказать.              – И ты не догадываешься, что?              – Я знаю, что, – на этот раз голос повышает Атос. – Ты хотел, чтобы я назвал твое имя. Ты хотел, чтобы я посмотрел на тебя и принес тебя в жертву.              – Ох, ну слава богу, у меня в союзниках хотя бы я сам. Как думаешь, почему, я хотел, чтобы ты посмотрел на меня?              – Чтобы принять на себя ответственность. Чтобы я разделил с тобой бремя вины.              – Так какого ж черта ты отказываешься это сделать?              – Это мой крест. Я должен нести его один.              Д’Артаньян застонал:              – Мой упрямый, упрямый, упрямый друг! Перестань уже принимать решения за других. Ты не имеешь права запрещать другим людям любить тебя! Ты не имеешь права запрещать защищать тебя! Ты не можешь запретить умереть за тебя! Ты не сказал нам, что едешь в Англию спасать короля Карла. Потому что мы бы отправились за тобой на смерть. И что из этого вышло? И вот опять!              Д’Артаньян вылил остатки вина в свой бокал, выпил залпом и отошел к окну. Пытаясь проникнуть взглядом во тьму сквозь собственное отражение, он понемногу успокоился.              – Атос, неужели ты думаешь, что в подобной ситуации мне было бы легче умереть, зная, как мучаешься ты? - и продолжил уже в своей обычной, слегка ироничной манере. – Ты ведь понимаешь, что поменяйся мы местами, я поступил бы точно также? Разве что сомневался бы, пожалуй, не так долго, – д'Артаньян бросил быстрый взгляд через плечо. – О, по выражению твоего лица я вижу, что ты даже не думал об этом. Конечно, когда уж тут? Ты был слишком занят ненавистью к собственной персоне. Итак, представим, что это мне нужно принять решение, кого убить: моего дорогого друга или его сына, которого я и знаю-то всего лет пять? И что бы, по-твоему, сделал д’Артаньян?              Он спиной почувствовал, как внимательно ловит его слова Атос.              – Разумеется, я бы спасал Рауля. И дело даже не в том, что я люблю его, как сына, о чем ты тоже не счел необходимым подумать. И не в том, что ты любишь его больше жизни. И не в том, что тебя, судя по всему, просто закололи бы, а его – повесили. И даже не в том, что мы уже прожили на этом свете достаточно, чтобы уйти достойно и без сожалений. Просто это было бы правильно. Вот и все.              Д’Артаньян замолчал, он предчувствовал, что вопрос вот-вот прозвучит. Атос задумчиво глядел перед собой или, скорее, в себя.              – А что потом? – тяжелыми свинцовыми каплями упали между ними главные слова.              – Договаривайте, граф, договаривайте. Вы хотите знать, не пустил бы я себе пулю в голову, отобрав у первого же встречного пистолет? Нет, Атос. Хотя, признаюсь, эта мысль скорей всего посетила бы меня. Но нет. И вовсе не потому, что я не оплакивал бы вашу смерть, и не потому, что не винил бы себя. Просто моим долгом перед вами было бы жить. Ведь есть Рауль. И пусть он, скорее всего, возненавидел бы меня. И себя. Но мне нужно было бы жить, чтобы не дать ему сделать глупость.               Д’Артаньян говорил, глядя в оконное стекло. Он вздрогнул, увидев в отражении за своим плечом лицо Атоса, повернулся к нему:              – А еще потому, что ты бы хотел, чтобы я жил, – он схватил Атоса за плечи и слегка встряхнул его, – так, как я хочу, чтобы ты жил.              Ему хотелось трясти и трясти, влепить пощечину, топать ногами, накричать на этого мудрого, но такого глупого человека. Только бы вытрясти, выхватить его из уныния, меланхолии, только бы не допустить…              Но он вдруг обнаружил себя в крепких и надёжных объятиях друга. Растянутая пружина злости, ещё минуту назад державшая заведенной деятельную натуру гасконца, вернулась в состояние покоя, напряжение одну за другой отпустило мышцы. Д'Артаньян вовсе не был уверен, что победил в их странной схватке. Да и когда это он побеждал графа де Ла Фер и его призраков? Но голос Атоса прозвучал спокойно и уверенно:              – Как же я рад, что это просто глупый сон. Ты жив, ты здесь. Мы оба живы.              Эгоистичное облегчение затопило д'Артаньяна, прорвавшись наружу предательски прерывистым вздохом.              – Кстати, когда я умру, я хотел бы поселиться здесь привидением. Мне кажется, из меня вышло бы неплохое.              – Самое лучшее. Покоя тут точно не будет никому!