ППЦ

      Что бы там ни думали сотрудники, Афанасий Аркадьевич тоже человек.       Конечно, он безукоризненно бодро произносил положенные высокому начальству обличающие или воодушевляющие речи (чаще приходилось совмещать), раздавал указания и время от времени даже участвовал в устранении последствий особенно вопиющих случаев, но это он держал марку. Так уж тут было заведено. В директорском кабинете с плотными коротковорсными коврами, тёмными деревянными панелями и лепниной на потолке по стенам висели портреты предыдущих руководителей – всё сплошь солидные дядьки с суровыми лицами.       Стефан Георгиевич, предыдущий руководитель ППЦ, чей портрет висел ровно напротив стола Афанасия Аркадьевича, незадолго до своего ухода вызвал его в этот самый кабинет. Впрочем, об уходе Стефана Георгиевича тогда никто и не подозревал.       Афанасий Аркадьевич – тогда ещё просто Афанасий, а иногда и вовсе Сенька, рядовой сотрудник аналитического отдела, – шёл к высокому начальству как на расстрел, перебирая в уме неудавшиеся эксперименты, не вовремя сданные отчеты и с горечью думая о недописанной который год научной работе.       “Уволят, точно уволят, – снова и снова накручивал себя тот, – у меня по отделу самые невыдающиеся результаты и самые заурядные эксперименты. Я вообще… посредственность.”       Секретарь кивнула через плечо и сунула в руки какую-то коробку с золотым тиснением. Тяжелая дверь в конце коридора с какими-то деревьями в огромных кадках вдоль окон казалась порталом в ад. Его никогда не вызывали на ковёр. Ни разу он не был в этом кабинете и за все свои пять лет работы из значительных людей говорил только с суровой кладовщицей Варварой Петровной или начальником отдела аналитики, где он работал. Тот, кстати, подозрительно на него косился последние недели, но наивный Афанасий не придавал этому тревожному факту значения. И, видимо, зря!       “Уволят, как пить дать, уволят, – сердце Афанасия бешено билось где-то в горле и висках одновременно. – Конец отчетного периода, а я наверняка порчу показатели. Точно уволят.”       Стефана Георгиевича он видел до этого лишь издали, на общеорганизационных планёрках и на празднествах, призванных сплотить коллектив и повысить командный дух. Тот был суров, коренаст, щекаст и всегда носил коричневые пиджаки. Взгляд его из-под седых кустистых бровей пронзал насквозь. Пожалуй, он был страшнее даже Варвары Петровны.       “Я пропал…”       Он с трудом повернул ручку мокрыми от ужаса пальцами и впервые увидел всё это тщательно поддерживаемое наследие ушедшей эпохи. Тогда он думал, что упадёт на месте, пронзённый насквозь перекрёстными взглядами предыдущих руководителей ППЦ, но каким-то чудом выстоял.       Стефан Георгиевич обнаружился сидящим за массивным столом, подписывающим официального вида бумагу. Наконец, он отложил ручку и поднял взгляд на Афанасия со странной коробкой в руках.       – Добрый день.       – Добрый, добрый. А я вас как раз жду. Вы проходите, Афанасий Аркадьевич, не стойте там. А это положите сюда, – и он показал на стол.       Под взглядом начальства Афанасий подошёл ближе и опустился на обитый бархатом пуфик – единственный предмет мебели по эту сторону стола.       – Ну как вам у нас работается? – дружелюбно спросил Стефан Георгиевич, пододвигая коробку к себе. Афанасий попытался скосить глаза на бумагу, но ему удалось разглядеть только размашистую подпись и слова “безоговорочно одобряю”. – Вы ведь уже пять лет в отделе аналитики и происшествий?       – Да, пять лет.       – Вот как. И как вам?       – У нас хороший отдел, – осторожно произнёс Афанасий.       – Ваш руководитель посоветовал обратить на вас внимание. – Брови, похожие на усы моржа или щетку для обуви, приподнялись и опустились.       “Точно уволят, точно… неужели я настолько плох, что начотдела написал служебку, даже не поговорив со мной?..”       – То есть вас устраивает ваша должность? – Усмехнувшись, Стефан       Георгиевич встал из-за стола и достал из шкафа две чайных пары из тонкого фарфора. Афанасий удивленно уставился на белые с розами чашки, решительно не понимая их роль в разговоре про увольнение.       – Более чем устраивает.       Стефан Георгиевич снова вышел из-за стола и исчез за неприметной на первый взгляд дверью. Возвращаясь с горячим чайником, он продолжил:       – А я хотел обсудить с вами смену деятельности.       Афанасий решительно не понимал, что происходит. А что-то точно происходило, потому что следом появились салфетки, блюдечки, сахарница… суровый стол оказался накрыт к чаепитию! Наконец, из принесённой Афанасием коробки с величайшей предосторожностью были извлечены два выдающегося размера пирожных с шоколадными штрихами на вершинах.       – Это пирожное “Монблан”. Самый лучший “Монблан” готовят в кондитерской в трех кварталах отсюда. Я буду по нему скучать, – Стефан Георгиевич разлил по чашкам чай и пододвинул к Афанасию одно пирожное.       – Что? – Афанасий поднял на Стефана Георгиевича круглые ничего не понимающие глаза.       – Угощайтесь, – тот улыбался как любимая бабушка.       – Но?       – Вам бы немного набрать веса, очень уж вы для директора щуплый, – он сам отпил глоток чая и аккуратно отковырял кусочек пирожного ложкой, – непросто вам будет.       – А?       – Ну же, попробуйте.       Говорят, пирожные из той кондитерской и сейчас, спустя двадцать лет, такие же вкусные. Но тогда он от ужаса едва ли мог это распробовать.       – Вот, кстати, бумага о вашем назначении на пост руководителя ППЦ,       – по-прежнему улыбаясь произнёс пугающий человек с той стороны стола.       – Пффф… – Афанасий едва не забрызгал чаем не только стол, но и Стефана Георгиевича.       – Вам ещё так многому нужно научиться. Всё-таки руководителю нужно лучше держать себя в руках.       Афанасий Аркадьевич научился и держать себя в руках, и говорить уверенным голосом, и решать запутанные вопросы, и даже набрал три килограмма для солидности. Но он так и не научился любить “Монблан”.       Так что, что бы там ни думали сотрудники, Афанасий Аркадьевич тоже человек. Можно сказать, он – бунтарь! И хотя есть этот чёртов “Монблан” каждую неделю было директорской традицией, он этой дурацкой традиции уступал лишь единожды за год, когда к нему с дружеским визитом приходил Стефан Георгиевич, по-прежнему крепкий и мощный, особенно на фоне Афанасия Аркадьевича.       В остальные пятницы он предпочитал пролетарское пирожное “Картошка”.       Ибо нечего тут!