Двойное несчастье

Вообще-то Рыжий редко меняет мнение о вещах, событиях и людях. Так уж повелось: не понравилось что-то с самого начала — девяносто девять хмурых рож из ста, что никакие уговоры и аргументы не заставят его пересмотреть свои взгляды. Вот такой он, Рыжий. Постоянный. И правила у него железобетонные: нравится — значит, нравится. Нет — ну, считайте, не повезло. Завтра можете не приходить: тоже не повезет. Есть только один человек, с которым железобетонность сначала трещит, ломаясь, потом вдруг оборачивается пластилином, а потом вообще херня какая-то начинается. К чему это все, о постоянстве: Мо Гуань Шань всегда любил Рождество. Не распространялся особо об этом, не скакал от восторга, когда витрины магазинов заполнялись рождественской атрибутикой, не плясал вокруг плиты, пока мать готовила цзяоцзы. Тихо любил, по-своему. Настолько по-своему, что со стороны казалось, будто он вообще этот праздник ненавидит. Как и любой другой день, в принципе. Ну что? Лицо у него такое. Вас если не устраивает, вы че тут тогда забыли? Выход где, знаете. Никто не держит. В этом году Рождество для Рыжего должно было стать... особенным. По двум разным причинам. Первая реально крутая: владелец автомастерской, в которой Рыжий работает уже почти год, заранее объявил о трех праздничных выходных — за целый месяц до. Узнав об этом, Рыжий нахмурился даже больше обычного и попытался вспомнить, когда у него в последний раз случались три выходных дня подряд. Если не считать каникулы в школе, конечно. Хмурился-хмурился, но так и не вспомнил. Да и хер с ним. Три выходных — реально классная новость, которая сделала бы особенным любой праздник. Но есть еще и вторая причина. Мо Гуань Шань бродит по супермаркету, снимая продукты с полок почти на автомате, только изредка заглядывая в заранее составленный список покупок. Три упаковки лапши, две — риса. Овощи, соус, пена для бритья. Охлажденная курица. Чай, сахар, новая зубная щетка. Видите, он умеет позаботиться о себе сам. Планирует покупки, распределяет бюджет так, чтобы хватило на предметы первой необходимости, питание, оплату жилья и связи. Часть зарплаты сразу ложится в стеклянную банку около входа — это на бензин. Чуть больше двухсот юаней ежемесячно платит в память о прошлом. И еще стабильно прячет почти треть зарплаты и суммы за все леваки в жестяную коробку на верхней полке — на черный день. Рыжий знает, что от черных дней никуда не деться. Они случатся с каждым, и лучше ему быть готовым к этому заранее. И сейчас он даже знает, к какому именно готовится. Год назад черный день случился с его мамой. Она в то утро немного опаздывала на работу, а вместо снега тогда почему-то пошел дождь. Видимость на дорогах была плохая. Ну, именно так все объяснял полицейский. Да это Рыжий и сам помнит: когда у него завибрировал телефон, он как раз стоял у окна в кухне, думал, закончится ли дождь к трем часам. В тот день у него была смена в “Удобном”. Подумал, что оставит мопед дома, если ливень продолжится. А потом поднял трубку и уже через пять минут летел на этом самом мопеде по мокрому асфальту. Нихера и правда видно не было. И было скользко действительно, колеса почти не держали дорогу. Несколько раз он и сам чуть не потерял управление по пути к больнице. Потом думал, что лучше бы все-таки потерял. К маме не успел, хоть и гнал, как мог. У больницы слетел с мопеда, заглушая двигатель на ходу. Хотел поставить на подножку, но тряслись и руки, и ноги, и в итоге он упал на парковке вместе с мопедом, сдуру схватился за выхлопную трубу, перепрыгнул через заднее колесо и, спотыкаясь и поскальзываясь мокрыми кедами, влетел прямо в шлеме в светящиеся стеклянные двери больницы. Заднее колесо у мопеда еще крутилось, когда он убегал. Это почему-то так в память врезалось. На ресепшене Рыжему сказали дождаться врача. И он ждал. Почти нихера не помнит из того времени — что делал, сколько именно ждал, куда смотрел, что видел. Помнит только, что ожог от выхлопной трубы на руке успел вспухнуть и налиться жидкостью. Он это заметил, когда руки к лицу прижимал. А потом к нему подошел человек в белом халате. Рыжий стрельнул глазами ему в глаза и все сразу понял. Доктор мог бы даже больше ничего не говорить. Все было ясно: у мамы случился черный день, и он стал для нее последним. Мамы больше нет. В башке это не укладывалось, но читалось по глазам напротив очень четко. Слова не нужны были. Но этот в белом зачем-то рассказывал, какие травмы у нее были. Что из этого было несовместимо с жизнью. Как будто это, блять, имело какое-то значение. Как будто если врачила этот расскажет, что было сломано и насколько повреждено, а Рыжий от начала до конца все выслушает, то можно будет выйти из больницы, поднять мопед, сесть на него и поехать домой, а вечером мать вернется и скажет: “Молодец, что выслушал, сынок. Меня поэтому домой и отпустили. За твое терпение.” Рыжий готов был продать все терпение, какое у него было, готов был стать послушным и добрым, ложиться спать ровно в десять и выучить всю математику хоть наизусть. Или работать без выходных до конца жизни. Он бы сделал все, что не любит или не умеет делать, что угодно, лишь бы того дня не было. Но день был. И он был правда черным. Когда он вышел из больницы, мопед все еще лежал на помятом боку, но колесо уже не крутилось. Все это произошло спустя всего полгода после окончания школы. Рыжий тогда еще только начинал понимать, что такое по-настоящему взрослая жизнь. Он работал в супермаркете на полную ставку, возвращался домой уставший, как черт, помогал маме готовить, а иногда смотрел на нее, отбирал молча нож или кулинарную лопатку и хмуро кивал в сторону гостиной: иди, мол, отдохни. Я закончу и позову. Мама в такие дни долго смотрела ему в спину и невесомо гладила по затылку, а потом и правда уходила, и он слышал, как она устало вздыхает, усаживаясь на диван. И этот усталый вздох как будто подпитывал в нем какую-то батарейку, заставляя делать все быстро и вкусно независимо от того, насколько устал он сам. Мама должна была поесть перед тем, как уснет, и он никогда не оставлял ее без ужина. Черный день пришелся на самое начало февраля. С Новым годом, блять. Он, идиот, в ту новогоднюю ночь еще, поддавшись атмосфере момента, первый раз в жизни загадал желание. Зажмурившись, он на секунду позволил себе представить, что сдал вступительные экзамены и стал студентом. Что жизнь у него изменилась, что ему удалось. А потом вот ливень в феврале. И в один день Мо Гуань Шань стал взрослым до конца, разом хлебнув таких проблем, какие студентам и не снились. Тогда казалось, что жизнь закончилась. По крайней мере, если бы он вдруг сдох, то даже не расстроился бы: его таскали в полицию, он должен был что-то выслушивать, подписывать, звонить в похоронное бюро, привозить в морг какие-то мамины вещи. В первые дни он вообще не спал. Не мог просто. Больше всего боялся тишины, поэтому в пустой квартире круглые сутки ебашила музыка. Почти все их с мамой сбережения ушли на похороны и оплату текущих счетов. Зарплаты Рыжего в “Удобном” катастрофически не хватало: уже к началу марта стало ясно, что эта работа ему больше не подходит. Отец по-прежнему оставался в тюрьме. А Рыжему уже было почти девятнадцать. И это значило, что выгребать все дерьмо ему по закону нужно было уже самостоятельно. Прожив кое-как две недели в пустой квартире, он подумал однажды вечером, что сможет это вывезти. Не сразу, постепенно, медленно, но сможет. И стоило ему только чуть-чуть приподнять голову, жизнь ебанула еще жестче: уже на следующее утро он получил предупреждение о скором истечении срока земельного ордера. Рыжий и до этого знал, что бюрократия — не его история, но в счетах-то он как-то разбирался. А в эту бумажку пялился почти полчаса, пытаясь понять, чего от него хотят. Интернет еще как назло обрубили, потому что вчера он забыл закинуть денег на счет. Поэтому Рыжему пришлось делать то, что он так не любит делать: просить помощи. Помявшись, он постучал в соседнюю дверь. Открыла госпожа Мао, вытирающая руки передником: сначала грустно улыбнулась, окинув его взглядом, а потом зацепилась глазами за бумажку, которую он сжимал в руке, и как-то даже комично заломила брови. — Проходи, Гуань, — приоткрыв дверь шире, пригласила соседка. — Ты, конечно, тоже это получил. И если ты здесь, значит, твоя мать не успела тебе об этом рассказать. — Вздохнула и покачала головой, опустив взгляд. — Разговор будет длинным, и я хотела бы напоить тебя чаем со сладкими пирожками. К пирожкам Рыжий так и не притронулся, хотя в квартиру вошел. Госпожа Мао сначала ходила вокруг да около, пытаясь расспросить его о работе и планах на будущее. Оттягивала неизбежное. Суетилась вокруг стола в кухне, пока закипал чайник. Рыжий напряженно наблюдал за ее руками, вцепившись пальцами в проклятую бумажку. Ему хотелось схватить ее за запястье и сказать: говорите уже. В глаза ей он не смотрел, потому что их выражение было ему знакомо. Взгляд у нее был почти таким же, как у врача в той больнице. Как будто случилось что-то непоправимое. Оно, в общем-то, и случилось. Возвращаясь к себе домой спустя сорок минут, Рыжий сначала криво усмехнулся тишине квартиры, потом еще раз и еще раз, пока не понял, что надрывно смеется, подперев спиной стену в коридоре. Госпожа Мао рассказывала долго и печально, стараясь объяснить ему все непонятные слова, но суть ее рассказа сводилась к одному-единственному слову, которое он усвоил давно и прочно: пиздец. Она этого не говорила, конечно, но если бы попросила вкратце пересказать то, что рассказала сама, он бы на автомате выдал именно это. Пиздец. Если чуть подробнее, вот что он узнал: земля, на которой стоит их дом, не была продана застройщику — власти всего лишь сдали ее в аренду на семьдесят лет, по истечении которых строительная компания должна была заново оплатить земельный договор. Дальше все было просто, как дважды два: застройщик разорился, но земельный ордер никуда не делся. И потому выплаты по продлению аренды делятся на количество жильцов дома, если они хотят продолжать жить в своих квартирах. Рыжий вспомнил размер его выплаты и снова начал смеяться. Триста тысяч юаней. Он даже представить себе не мог: это сколько? Сумка нужна, наверное, чтобы в нее эти деньги складывать. Потом подумал пару секунд и рассмеялся еще громче: какие деньги? Две тысячи юаней из “Удобного”? Ну, если не жрать и не жить в этой квартире, чтобы не платить по счетам, но продолжать чистить фрукты и подменять кассира, нужную сумму можно заработать примерно через тринадцать лет. Вот только срок аренды заканчивается уже через год. А если совсем не жрать, тринадцать лет ты не протянешь. Госпожа Мао ахнула и прижала руки ко рту, когда узнала, что на мамином счету в банке хранится всего несколько тысяч юаней. Прикусила губу, услышав, что маму повысили и уже со следующего месяца она должна была начать получать зарплату почти вдвое больше прежней. “Бедный мальчик”, — прошептала, прижимая к глазам краешек передника. Помедлила с ответом на вопрос, что будет, если он не выплатит свою долю аренды, хоть он уже и сам все понимал. И в глазах у него потемнело еще до ее слов. Квартиру у него отнимут на законных основаниях. В двадцать лет Рыжий останется один в целом мире, без жилья и образования, с отцом за решеткой и матерью в могиле. Потому что так бывает, хуй знает почему, и никто конкретный в этом вроде как не виноват. Кстати, о виноватых — ублюдка, наехавшего на мать в то утро своим Лифаном, посадили. Рыжий был на суде. Обычный мужик — короткие волосы, свитер под горло, испуганный взгляд. В любой другой ситуации Рыжий даже пожалел бы его. Он плакал, и на руке у него блестело обручальное кольцо. Ему дали пятнадцать лет — а будь он пьян в то утро, мог бы отправиться вслед за госпожой Мо. Кому сказать, так не поверят — Рыжий не ненавидел этого мужика. Злился, желал ему тоже сдохнуть, проклинал мысленно — а ненавидеть не получалось, как он ни старался. И за это начинал ненавидеть себя. Рыжий не ебет, нормально ли это — не испытывать ненависти к тому, кто лишил тебя матери. Он пытался, но вспоминал раз за разом, как в момент объявления приговора этот мужик прижал руки к лицу, и ненавидеть его не получалось. Мама бы гордилась им за это. Мама погладила бы его по голове и сказала бы: “Ты хороший человек, Мо Гуань Шань. И тот мужчина, быть может, тоже. Он, как и я, мог оказаться просто жертвой обстоятельств. Ты не должен ненавидеть ни его, ни себя. Но ты должен научиться заботиться о себе. Потому что больше это делать некому.” Мама, наверное, еще добавила бы, что любит его. Но не успела. ...А он, блять, забыл добавить в список стиральный порошок. Хорошо, что вспомнил, пока еще здесь. Потому что, видите, он научился заботиться о себе сам. Только втыкает иногда, как дебил, посреди супермаркета. Но чем больше времени проходит, тем реже с ним такое случается. Завтра просто Рождество опять, а скоро и Новый год и тот черный день. И это будет уже целый год без мамы. И первое его Рождество совсем-совсем в одиночестве. Вторая причина, по которой этот праздник будет особенным — уже не так весело, как три выходных подряд, но что поделаешь. И чем ближе эта дата, тем больше его кроет. Вот он и тупит. Мо Гуань Шань, морщась, смаргивает слезы, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркальной витрине овощной полки. Хули там рассматривать — обычная хмурая рожа. Он знает, как выглядит, когда плачет, и ему это не нравится. Насмотрелся уже на следы своих слез. Краснеет весь сразу, как облапанная телка, и верхняя губа распухает. Так бывает, когда несильно по зубам дают — не со всей дури, а так, по-свойски, чтобы в чувство привести, или если бьют неумело. На это он тоже насмотрелся, не привыкать ему видеть следы ударов на своем лице. Еще, наверное, так бывает, если долго целоваться. Правда, после такого ему видеть свое лицо приходилось значительно реже, чем после драк. Рыжий шмыгает носом и идет за стиральным порошком. На смене тут сегодня Ву — в школьные годы они иногда пересекались на делах у Змея. Не то чтобы они друзья или Рыжему было дело до того, что Ву о нем подумает, но не хватает ему только чтоб этот бритый понес Змею слухи о красной зареванной роже и распухшей верхней губе. В отделе бытовой химии отмазка с поцелуем не прокатит, значит, все-таки ныл. А драку устраивать на предыдущем месте работы ему бы не стоило. Рыжий тормозит перед нужной полкой и морщится: ебучий случай, опять это дерьмо. Коробка со стиральным порошком сменила принт: теперь иероглифы в его названии состоят из рождественских красно-белых лент, а вместо привычных розовых цветков по упаковке разбросаны зеленые морские звезды. Может, и не морские, но все равно это идиотская хрень. Какое вообще отношение имеют зеленые звезды к Рождеству? У них каждый год такое тупое промо. В прошлом году на кассах еще раздавали подарки к каждой пачке такого порошка: торчащий из бумажной упаковки стеклянный шарик в красно-белую полоску с объемной звездой на круглом боку. Рыжий тогда подумал, что на месте владельцев компании уволил бы к херам маркетологов, потому что более непрактичного подарка ему встречать не доводилось. Несмотря на картонную коробку, шарик до дома не дотянул: придавился в пакете упаковкой с помидорами и рассыпался на мелкие осколки. Рыжий еще полчаса тихо матерился в кухне, разбирая пакет и избавляясь от битого стекла. Хорошо хоть помидоры целыми остались. В этом году промо немногим лучше: металлическое кольцо с таким же дебильным красно-белым принтом и зеленой звездой в центре. Припиздония, ей-богу. Рыжий кисло кивает в ответ на приветствие Ву, расплачивается и тупо смотрит на это кольцо. И куда он должен его деть? Нахуя оно ему вообще? Он сгребает кольцо со стойки вместе с мелочью и собирается выбросить на выходе, но потом решает, что сделает это дома: слишком много чести для мелкого акционного дерьма — останавливаться у выхода, ставить на пол пакеты с покупками и рыться в карманах. Вместо этого он выходит в вечернюю темноту, подсвеченную многочисленными витринами, обходит супермаркет сзади и садится на металлическую скобу, преграждающую проезд автомобилям. Хорошо, что ее поставили. Нехуй тут шастать на машинах. Рыжий до сих пор помнит, как неудобно выходить с мешками мусора и осматриваться по сторонам: держишь пакеты на вытянутых руках и гадаешь, не смешает ли тебя чья-то тачка с овощными отходами по пути к мусорным бакам. Жаль, что такие скобы не установлены на пешеходном переходе перекрестка Бэй. Он вздыхает, шелестит пакетами, доставая оттуда пачку сигарет. Хер знает, зачем купил. Не курит же. Просто хочется иногда потравить себя не только воспоминаниями. Вертит ее задумчиво в руках, медленно тянет за пластиковый язычок, снимает пленку с упаковки. Роется одной рукой в кармане, глядя на красную картонную коробку. Ищет зажигалку. “Шуан Кси”, — читает он, доставая одну сигарету и подкуривая ее. “Двойное счастье”. Закашливается, втягивая в легкие крепкий дым. Какой же пиздеж. Нет в этом никакого счастья. Ни двойного, ни одинарного. Додумать не успевает: чьи-то пальцы бесстрашно тянутся к сигарете, зажатой в его губах, и выхватывают ее, чуть зацепив подушечками угол рта. В груди сходу вскипает ледяная ярость. Первая мысль — это Ву, и я сейчас все-таки въебу ему. Не в торговом зале ведь уже, да и сам нарвался. Вторая — будь это Ву, затылок совершенно точно не обсыпало бы мурашками. Так было только с одним человеком. Рыжий с недоверием поднимает глаза и выстреливает ими в лоснящееся самодовольством лицо. — Работаешь в Рождество? В общем, че там было о постоянстве Рыжего? Оно у него железобетонное. Сказано, что любит он Рождество — значит, любит, и все тут. И на всей планете есть только один человек, с которым железобетонность его взглядов начинает трещать. И человек этот прямо сейчас обхватывает губами сигарету, которая только что побывала во рту Рыжего. И Рыжий, глядя на это, осознает: кажется, Рождество ему не так уж и нравится. Да что там: он его ненавидит нахуй.