Двойное несчастье

Конечно, никакой это не Ву: не мог это быть Ву, потому что Рыжий не слышал, как за спиной хлопнула дверь черного хода. Именно через нее работники “Удобного” выбегали на перекур и выносили мусор. Хлопни она, он бы точно услышал. Открывалась эта дверь как кусок дерьма, да и закрывалась так же: чтобы выйти, надо было натурально садануть по ней плечом, а потом обязательно успеть схватиться за нее, чтобы она не уебалась в стену. Доводчик дожил свое уже несколько лет назад, и без поддержки тяжеленная дверь вела себя как неуравновешенный подросток: не только распахивалась от души, но и захлопывалась так сильно, что стекла дрожали. Поэтому с первого дня стажировки в “Удобном” ты запоминал схему работы черного хода: прикладываешь ключ-карту к электронному замку, ебашишь со всей дури в дверь, хватаешься за нее, выходишь, а потом придерживаешь еще раз, перед самым закрытием — это уже проще делать ногой. Запоминалось быстро, хватало один раз ошибиться в этом чудесном алгоритме и подпрыгнуть на месте от громкого хлопка. Все сотрудники магазина в складских помещениях тоже подпрыгивали от этого твоего проеба, душевно желая тебе яйца с таким же хлопком прищемить. А управляющий потом еще и пизды навешивал вдобавок вместо того, чтоб починить доводчик. Особенно неудобно было мусор выносить. Точно, вот почему еще он не любил с этими мешками возиться: надо было не только пакеты от себя отодвигать подальше, а еще ногу тянуть к двери, как в ебучем балете. Вспомнил. Мелочи забываются за год или около того, но если оказаться в похожих обстоятельствах, память тут же вернется. Так что не мог это быть Ву. Рыжий услышал бы, как дверь открывается и закрывается. Но чтобы вспомнить об этом, ему понадобилось пару секунд. И эти пару секунд Рыжий просто тупо пялится перед собой. Влипает взглядом куда-то в центр лица напротив и даже не шевелится. А потом поперхивается: легкие и горло все еще жжет от злоебучего “Двойного счастья”. Рыжий пытается подавить кашель, но получается плохо: он прорывается сквозь сжатые зубы, заставляя чувствовать себя нюхнувшим перца псом. В человеке напротив почти ничего не изменилось за то время, что они не виделись: все та же рысья ухмылка, широкий разворот плеч, длинные пальцы. Чуть растрепанные волосы. Рыжий мажет коротким взглядом по небрежно повязанному бежевому шарфу в клетку, быстро скользит глазами по разведенным бортам черного пиджака и гладкому белому гольфу. — Хэ… — хрипло начинает, тут же снова закашливаясь. Прочищает горло и говорит жестко, даже зло: — Хэ Тянь? Откуда ты взялся? На левую половину его лица ложатся мягкие блики света, падающего в переулок из-за угла. Рыжий с нарастающим раздражением думает, что этот ебучий свет лег бы на холеное лицо напротив даже вопреки всем законам физики. Вообще все освещение в этом мире запросто могло быть куплено, чтобы подсвечивать мажористого мальчика везде и всегда. Даже если направляется он в грязный переулок к мусорным бакам. — Думаю, я оттуда же, откуда и все люди. — Хэ Тянь коротко вдыхает дым, прищурившись, коротко же выдыхает прямо перед собой, лениво опуская взгляд. Но уже в следующую секунду вновь стреляет глазами в глаза. Демонстративно трогает фильтр кончиком языка. — Посвятить тебя в подробности зачатия и деторождения? Быстро затягивается, глядя, как Рыжий досадливо морщится, и хватает его за подбородок, наклоняясь к сатанеющему лицу напротив. — Только попробуй, — сдавленно выплевывает Рыжий. Чего Хэ не стоит пробовать, он не уточняет. Хэ тоже не уточняет: он выдыхает сигаретный дым всего в паре сантиметров от лица Рыжего, и успокоившийся было кашель дерет грудную клетку с новой силой. Хэ Тянь плавно убирает ладонь с его подбородка, мазнув напоследок большим пальцем по нижней губе. Спокойно усаживается рядом на металлическую скобу и докуривает, выдыхая уже в другую сторону. — Сука, что ты за мудак, — в перерывах между приступами кашля давит Рыжий, пряча лицо в сгиб локтя. — Курение вредит здоровью, малыш Мо. Лучше не вдыхай. — Вот тебя только спросить забыл. И все снова как в старые добрые времена. Будто тумблер переключили на прежний режим, и накатило по новой, без подготовки и времени на раскачку. Старая, хорошо знакомая программа “Заеби Рыжего” в этом мудаке уже активирована вместе со всеми вытекающими: провокации, колкости, навязчивые прикосновения. Стать в ответную стойку получается само собой, неосознанно: он реагирует на все выпады совсем как раньше — резкостью, злостью, почти-ненавистью. Притяжением и его отрицанием. Например, о вреде курения Хэ Тянь мог бы и не предупреждать: Рыжий не вдохнул и половины дыма из той затяжки. Не смог бы вдохнуть, даже если бы хотел: дыхание у него перехватило еще на том моменте, когда острый язык погладил фильтр его сигареты. А потом пальцы крепко сжали подбородок, и сердце подскочило прямо к горлу, заколотилось, как ебанутое. Он бы и без дыма закашлялся. Потому что уже вдохнул кое-что покрепче никотина и смол. Оказался в знакомых обстоятельствах, вот память и подкинула привычную реакцию. Только вот нихуя это не старые и не добрые. Они больше не школьники и не друзья, а у Рыжего столько забот, да еще такого масштаба, что даже не знаешь, с какого края к ним подобраться. Да и — одергивает себя поспешно — были ли они когда-нибудь друзьями? Слабо верится, что эти бесконечные взаимные доёбы можно назвать дружбой. И еще то остальное, что иногда случалось. Но что случалось, то случалось: все прошло, и не осталось даже доёбов. Не осталось той непонятно как сформировавшейся четверки — Хэ Тянь съебал за границу, белобрысый пропал почти на год и вернулся с бутылкой в руке. Близкое общение с Чжэнси у них никогда особо не клеилось, так что он даже не знает, кто такой Чжэнси сейчас. Все изменилось, и особенно сам Рыжий: у него вот теперь, считай, ипотека. Наизнанку только, как в обратной перемотке: когда ипотеку берешь, живешь в доме, за который ежегодно расплачиваешься, чтобы он стал твоим. Не расплачиваешься — не повезло, значит, твоим это жилье не станет. А как называется, когда ты сначала живешь в доме годами, не зная, что за это денег должен, а потом тебя оттуда просто выставляют, называя сумму выкупа жилья? Правильно, детки, называется это земельный ордер. Сука, и когда только разобраться в этом успел. И вот вряд ли кто-то еще из той их школьной четверки хотя бы догадывается о существовании таких вещей. И это выглядит немножечко поважнее всяких экзаменов или зачетов. Или чем там занимается Хэ Тянь в своем ебучем Оксфорде. Пока этот самовлюбленный смазливый тип вращается в высших кругах науки, добывая себе почетное образование, Рыжий ебашит почти без выходных по локоть в мазуте, с тоской вспоминая любимую готовку. Любимую квартиру, в которой больше не живет. Он, прикиньте, даже не подозревал, как сильно любит это жилье. А по выходным пиздует подрабатывать на автомойке. Драит чужие тачки и рассчитывает, без чего сможет обойтись в этом месяце, чтобы у него был шанс — просто шанс отвоевать свой дом. А этот, в шарфе, ходит там со значком студенческого братства, клеит телок своей улыбкой, проебывает пары, пока папаша или старший брат планируют его большое светлое будущее. Или не телок. Рыжего это вообще не ебет: Рыжий, как бульдог, вцепился в мысль о том, что у Хэ Тяня все-таки есть то самое будущее. И есть семья, какой бы хуевой она ни была. Просто есть в мире кто-то, кто может прикрыть твою жопу, если у тебя наступит пиздец по всем фронтам. Быть может, и не сразу прикроет, но если хорошо попросить, то прикроют обязательно. А хорошо просить Хэ Тянь умеет. И теперь этот хрен заявляется, хватает за подбородок, облизывает сигарету, вырванную изо рта Рыжего, и выдыхает ему в лицо терпкий дым. Шутит свои тупорылые шутки о зачатии. Трогает губы, как будто можно. Садится рядом как ни в чем не бывало, даже не догадываясь, что на металлической скобе сидит совсем не тот Рыжий, которому он закидывал руки на плечи еще полтора года назад. Авторитетно рассказывает о вреде вдыхания сигаретного дыма. Называет его, как раньше, “малыш Мо”. И самое стремное во всем этом вот что: у Рыжего от этой хуйни по-прежнему мурашки, как будто телу совершенно наплевать на последний прожитый год, на различия между ними, на то, что будет дальше. Телу похер на условности. Оно работает на рефлексах. Тело чувствует запах — и прекращает дышать. Чувствует касание пальцев — и захлебывается ударами сердца. И это так неправильно и дико, так не к месту, так абсурдно и сюрреалистично, что хочется схватить этого придурка за горло, сдавить трахею и бросить ему в лицо: “Да что ты, сука, знаешь о вреде вдыхания хоть чего-нибудь?” Нихуя он не знает. Не знает — а учит. И кто из них двоих теперь малыш, вопрос более чем спорный. Все это проносится в голове Рыжего за считанные секунды — Хэ Тянь вон даже докурить не успевает. Но когда ему требовалось много времени, чтобы кулаки зачесались? У него разгон с нуля до сотни в разы покруче, чем у старенького мопеда. Злится он не только и даже не столько на мажорного мудака, сколько на себя самого. Или даже не на себя. Короче, хуй знает, на что, но злится люто. Мысли наваливаются одна за другой, он даже не успевает их додумать. Так, только образы видит. И чувствует запахи. И они превращают его в тупое животное: заставляют хотеть повернуться и вдохнуть глубже, наплевав на вред, о котором ему давно известно. Ну, заодно и сигаретного дыма немного проглотить. Надо же, как забавно получается: он всегда думал, что злость рождается в теле и только потом касается сознания. По крайней мере именно так он раньше чувствовал, что злится: горячая волна поднималась из солнечного сплетения, затапливала легкие, обжигала горло и только потом выстреливала в голову. А сейчас вот понял, что тело и сознание — это не единое целое, а в лучшем случае соседи. Иногда они договариваются о взаимодействии, и жизнь кажется более-менее понятной. Но роскошь понимания жизни доступна ему все реже. — Что за хуйня, — одними губами проговаривает Рыжий, отвернувшись в сторону от сидящего слева Хэ Тяня. Что за хуйня с ним происходит. Он злится, очень злится: голова буквально кипит от избытка мыслей и вопросов. А еще в башке какие-то днищенские фантазии вперемешку с его личными обидами. Там Тянь, довольно рассекающий по залитому солнцем студгородку с тонкой папкой подмышкой, в то время как Рыжий катит по грязному полу мастерской тяжелое колесо. Там этого мудака облизывают взглядами однокурсницы и однокурсники, а от Рыжего в автобусе шарахается какая-то женщина, крепче перехватывая сумочку на плече. Там еще куча всякого дерьма, жалящего, жгучего, наглядно демонстрирующего, какие они разные. Как далеко вперед ушел Хэ Тянь и как сильно откатился назад он сам. В башке плещется ярость в чистом виде, и попытаться обуздать ее — то же самое, что захотеть силой мысли сдвинуть с места этот торговый центр. А вот тело об этой злости знать не знает. У тела автопилот: оно как будто тоскует, как будто притягивается магнитом к расслабленно сидящему рядом человеку. Тело поворачивает протестующую башку, ведет возмущенными глазами, рассматривает, хватается напряженной рукой за металлическую скобу, чтобы быть хоть чуточку ближе. И Рыжий с каким-то отстраненным удивлением констатирует, что не относит самую суть себя ни к башке, ни к телу. Злость он ощущает в голове. Жажду прикосновений — во всем организме. А настоящий он сам просто как-то обреченно устал. Просто день философской риторики, блять: если я — не тело и не мысли, кто я тогда? Кто я, нахуй, такой? И что вообще делаю здесь рядом с ним? Хэ Тянь тем временем делает последнюю затяжку и наклоняется, растирая бычок об асфальт. Поднимается, выдыхает в сторону и одним щелчком отправляет окурок прямиком в мусорный бак. Понторез ебаный. Понты на этом не заканчиваются: наоборот, концентрация пафоса в этом переулке просто-таки взлетает до небес, когда Хэ Тянь, не глядя в его сторону, лениво погружает руку в карман пиджака и выуживает оттуда плоскую коробку в красно-зеленой оберточной бумаге. Держит ее, зажав между указательным и средним пальцами, и протягивает Рыжему, все так же не поворачивая головы. — Держи, — говорит. И рука с дурацкой коробкой зависает в воздухе между ними. — Это что? — резко выплевывает Рыжий. — Это подарок. — Какой нахуй подарок? — Рождественский. — Рука с плоской коробкой все еще висит на полпути к нему. Бока подарка опоясывает атласная лента, завязанная в бант. Его кольца мягко колышутся на ветру. — Просто открой и посмотри. Рыжий с тяжелым вздохом вырывает из протянутой руки красно-зеленую упаковку, не касаясь пальцев Хэ Тяня. В плоской коробке что-то мягко шуршит. Подарок, блять. Мало того что сам непонятно откуда приперся, так он еще и подарок притащил. Рыжий со злостью понимает, что волнуется: диафрагма поджимается и тянется вверх, а в горле пересыхает. Он прекрасно помнит, какими бывают тяневские подарки: ебучий сендвич размером с диван, эксклюзивные дизайнерские сережки. Или вот электрогитара — он помнит, как на этот подарок отреагировал. Сначала хотел разъебать рожу этому мажору, но святое место в классе внезапно оказалось пустым. Эмоции в нем кипели так сильно, что он чуть не разнылся, а когда внутри поутихло, появился Тянь и протащил его на руках через весь школьный двор. То ли в наказание за то, что он сбежал из студии до пробуждения Хэ, то ли в знак благодарности за то, что вообще остался. Наверное, поэтому Рыжий боится той хуйни, которая может скрываться под этой красно-зеленой оберткой сейчас. Боится того, что выбросят его истрепанные эмоции на этот раз. Обиду? Слезы? Или, еще хуже, радость? Он с остервенением срывает подарочную бумагу, смотрит только на эти обрывки и комкает их в ладони, не решаясь взглянуть на то, что лежит в его правой руке. Если там, говорит себе, что-то блядски дорогое, он церемониться с нежными чувствами этого богатенького ебаната не станет, швырнет подарок прямо в стену напротив. Ну а если… да похуй. Переводит взгляд на правую руку, чуть приподняв ее к свету, и тупо утыкается в прямоугольную коробку с надписью 0,01. Что за?... Затылок ломит льдом, в ушах звенит, а горло прошивает пониманием, и внутри наконец-то наступает синхронизация: теперь и башка, и тело чувствуют одно и то же. Оно разрастается в животе, стреляет одновременно в голову и ноги, распирает каждую клетку. Густое, горячее и жгучее. Со смазкой. Ультратонкие. Ярость. Рыжий качает головой, словно не верит своим глазам, и набирает воздуха дрожащей грудью. Вот она, возможность выплеснуть накопившееся напряжение, сама собой подвернулась. Рыжий даже усилий не прикладывал к поискам проблем — проблема сама пришла и принесла пачку гондонов в качестве подарка к Рождеству. Пидрила ссаный. Он уже начинает поворачиваться к Хэ всем корпусом. Выдыхает почти с удовольствием: — Я тебе их в жопу сейчас затолкаю. И даже не понимает, как двусмысленно это звучит, пока брови Тяня не начинают ползти вверх. — Я бы на это посмотрел. — Подарочками обмениваетесь? — вдруг слышит Рыжий, и на зажатую в его руке красную коробку падает неясная тень из-за спины. Тело замирает всего на секунду, но этого достаточно. Кажется, управляющий расщедрился-таки на новый доводчик, и не надо больше придерживать чертову дверь ногой или чем там Ву привык это делать. Если бы у Рыжего была эта секунда, которую Ву потратил бы на дверь, никаких коробок в его дрожащей руке не оказалось бы. Не пришлось бы ощущать, как лицо заливает краской стыда. Но доводчик сменили. Наверное, чтобы некоторые вещи наладились, рядом просто не должно быть Рыжего. И поэтому Ву появляется внезапно и тихо, спокойно проходит те два шага, что разделяют его с ебаным рождественским подарком, а дверь тем временем с тихим механическим шорохом закрывается сама. Всего секунда. Но ее хватает, чтобы Ву увидел, что именно Рыжий держит в руке. И Рыжий, закрывая глаза, думает: лучше бы я, сука, целовался с порошком или рыдал над помидорами. Потому что такие новости Змей хотя бы мог пропустить мимо ушей или не поверить в них, посчитав их бредом не шибко умного гопника. А вот не поверить в то, что Рыжий пообещал Хэ Тяню использовать по назначению пачку ультратонких презервативов на заднике “Удобного”, Змей не мог. Рыжий и сам бы рад не поверить. Но куда уж тут.