Двойное несчастье

Утро начинается с противной вибрации под подушкой. Рука сама тянется к телефону, чтобы отключить будильник, не глядя на экран. Потом ладонь приостанавливается, потому что даже сквозь неглубокий сон в голову приходит мысль: сегодня выходной. Будильника сегодня быть и не должно. Ни на учебу, ни на работу торопиться не нужно, а значит, это чей-то звонок. Он недовольно приоткрывает один глаз и бросает взгляд на большие электронные часы, стоящие на низкой тумбочке у кровати. 07:30. В такое время звонить могут только два человека, и обоим он готов ответить в любое время суток. Экран мобильного подтверждает эту мысль. Так и есть: это не будильник. По крайней мере, не в общепринятом смысле. Он прочищает горло и отвечает, перекатываясь на спину с закрытыми глазами. — Да. — Доброе утро. Голос на другом конце связи раздается так ясно, как если бы его обладатель стоял прямо над узкой кроватью. Но это, конечно, невозможно. — Утро было бы добрым, если бы кое-кто не разбудил меня в половину восьмого утра в мой законный выходной. — Оно также могло бы быть добрым, если бы кое-кто не торчал всю ночь в вичате, — нравоучительно и холодно замечает телефон. Он демонстративно зевает в ответ и сухо говорит: — Я скучаю по Китаю. — А твой Китай не забыл о небольшой разнице в часовых поясах? Он знает, что болтая с тобой в свое удовольствие в удобное ему время, он лишает тебя сна? — Вообще-то это я ему позвонил. — Быть может, мне следует напомнить тебе о нашем договоре? Кажется, мы включили в него пункт со сном. — В этом нет необходимости, папочка Чэн. — Не зови меня так. Я уже предупреждал тебя об этом. — Не вынуждай меня — и я не стану. Об этом и я тебя предупреждал. На другом конце связи раздается протяжный вздох. — Иногда мне кажется, что ты совсем не изменился со школьных времен. — Тогда, быть может, это мне следует напомнить тебе о нашем договоре? Уверен, все сомнения как рукой снимет. — Достаточно. Не перегибай с бравадой. Отделив парой секунд молчания этот традиционный обмен любезностями, Чэн говорит уже совсем другим, гораздо более расслабленным голосом: — Ты не забыл о том, что должен показаться отцу? — Ты прав, я ему как раз покажусь. Он звонил вчера. Сказал, что ему придется пробыть в Мюнхене до конца недели. А я должен буду вернуться к работе уже с понедельника. Так что скорее всего мы снова встретимся лишь на несколько часов, а выходные мне придется провести с Нуо. — Мне кажется, ты слишком увлекся исполнением своего обещания. Я уже убедился в том, что ты настроен серьезно. Не сбегай от отца, прикрываясь обязанностями. В этой работе больше нет необходимости. — Отец не возражает. После того, как в прошлый раз я торчал у него почти месяц, у него поубавилось желание проводить со мной время. Говорит, у меня несносный характер. — Он совершенно прав. — Еще он говорит, что ты был бы точно таким же, если бы все сложилось иначе. Чэн щелкает зажигалкой и говорит негромко: — Мы все были бы другими, если бы все сложилось иначе. — Да, — так же негромко подтверждает Хэ Тянь, уставившись в невысокий потолок. Молчит пару секунд и спрашивает сосредоточенно, прочищая похолодевшее горло: — Что ты имел в виду, когда говорил, что в моей работе больше нет необходимости? У тебя есть новости для меня? — Я не стал бы звонить тебе в твой выходной, если бы их не было. Я видел, во сколько ты лег спать. Я все же не так стар, как ты думаешь, и умею пользоваться вичатом. — Чэн, не тяни. Но Чэн тянет: он медленно затягивается (Тянь слышит даже, как потрескивает тлеющий огонек на кончике сигареты брата), коротко усмехается и выдыхает так же медленно. Отец действительно прав: скверный характер достался обоим братьям Хэ — и младшему, и старшему. Быть может, Тянь еще не научился управляться с собой так же хорошо, как этому научился Чэн. Но ведь и Чэна это ангелом не делает. Чэн знает, насколько важные слова он может сказать, и поэтому не просто оттягивает момент — он делает это чертовски нахально, с наслаждением, с чуточкой холодного расчета, и этот расчет будто медленно окунает Тяня в ледяную воду. — Чэн. Тянь подтягивается на одной руке и садится в кровати, крепко сжимая телефон вспотевшей ладонью. — Все. — На том конце связи снова слышится слабое потрескивание тлеющего табака. — Можешь быть спокоен. — Что это должно значить? — торопит брата Тянь. — С ордером покончено. — Он снова затягивается, и Тяню даже кажется, что он слышит отголосок удовольствия в голосе Чэна. Если такое возможно. — А легальность дохода? Он бездумно спускает ноги с кровати, упираясь босыми ступнями в прохладный пол, но никакой прохлады тело не чувствует. Тело вообще почти ничего не чувствует: оно все будто превратилось в один обнаженный нерв, настроенный на прием единственного раздражителя. Мир уменьшается до негромкого голоса старшего брата, и голос этот говорит слова, которые Хэ Тянь мечтал услышать уже целый год. — Венлинг Киу работает с нами больше десяти лет. Для нее вопросы такого рода не представляют проблемы. — Это значит, что со стороны налоговой службы все в порядке? — Это значит, что все в порядке со всех сторон. Твой Китай переезжает из мастерской уже в конце следующей недели. Назад в свой дом. — Почему только в конце следующей недели? — чужим голосом спрашивает Тянь. Он игнорирует горячую волну, которая рождается у него в животе в ответ на последние слова брата. Не время радоваться. Нужно разобраться во всем окончательно. — Откуда мне знать? Выясняй это со своей стороны. — И это никак не связано с Чино? Чэн устало вздыхает. — Отцепись уже от него, Тянь. Я тысячу раз говорил тебе, что он не тронет твоего рыжеволосого. — Говорил. Только вот мне так до сих пор не кажется. Я видел, как он смотрит на Рыжего. Слишком сильно он суется не в свое дело. — Что тебе кажется, не имеет значения. Ты должен быть ему благодарен. — Я благодарен, — с нажимом отвечает Хэ Тянь. — Но это еще не делает его моим другом. — Никто не заставляет тебя считать его своим другом. Но этот человек друг мне. Проявляй хотя бы долю того уважения, которого он заслуживает. Никто больше не стал бы так заботиться о твоем друге, как мой. — Это меня и беспокоит. — Напрасно. — Чэн щелкает зажигалкой еще раз. Добавляет, выдыхая дым: — Ты вообще услышал то, что я тебе сказал? Твой друг свободен. Нет больше никаких проблем с ордером. — Я услышал. — Тянь потирает кончиками пальцев еще сонные глаза, пытаясь сосредоточиться и вспомнить до мелочей все, что он изучил о проблеме Рыжего за весь год. Прикидывает мысленно: застройщик, налоговая, договор аренды, депозит в банке, сделка с юристом. Кажется, все. — Что еще может повлиять на ситуацию? — Ничего. — Новые сюрпризы от застройщика? Договор аренды на его жилье? — Все чисто. — И никакой больше работы по ночам? — Это пусть сам твой друг решает. — Чэн. Ты обещал, что он не должен будет выполнять грязную работу, когда с земельным ордером будет покончено. — Он и не должен ее выполнять. — В голосе Чэна прорывается легкое раздражение. — Чино сообщил ему об этом. Теперь этот парень сам выберет, работать ему по ночам или нет. — Он не может больше… — Тянь. Прекрати решать за него. — Я за него не... — Ты отлично справился. Чэн произносит это негромко, но Тянь все равно слышит то, что говорит брат, даже сквозь звук собственного голоса, и поэтому резко замолкает, обрывая фразу на полуслове. Это что, была похвала? От его старшего брата? Чэн молчит еще секунду, а потом добавляет так же негромко и спокойно: — Честно говоря, я не верил в то, что ты зайдешь так далеко. Но тебе всегда удавалось удивить меня смелостью и изобретательностью. — Не думал, что когда-нибудь наступит день, в который мой брат меня похвалит, — с легкой издевкой говорит Тянь, усмехаясь в потолок. Потирает кончиками пальцев саднящую грудину, не веря в то, что все происходящее ему не снится. — Не думал, что мой брат когда-нибудь сделает что-нибудь достойное похвалы, — с полуулыбкой отвечает Чэн. — Еще пару месяцев назад ты говорил, что я помешался. — Я и сейчас так думаю. Но это не мешает мне восхищаться твоим упорством. — Вау. Осторожно, я могу и зазнаться. — Ты никогда не прекращал это делать. — Кажется, теперь Чэн и правда улыбается. Тянь подавляет желание ущипнуть себя, чтобы все-таки убедиться в реальности происходящего. — В котором часу твой самолет? — В полдень. Ты в это время уже будешь спать. — Я так не думаю. Напиши мне в любом случае. И напомни Нуо, чтобы за тобой прислали машину в аэропорт. — Непременно. Время старшего брата Тяня — ценный ресурс, и тратить его впустую на немые паузы, протянутые над океаном, Чэн не любит. Чэн никогда не прощается — он всегда просто молча кладет трубку, не затягивая разговор молчанием. Тянь знает, что в этот раз будет точно так же, поэтому последнее слово он говорит просто в воздух, даже не надеясь особо на то, что брат услышит его. Ему просто очень хочется сказать это самое слово. — Спасибо. И быть может, ему только кажется, но Чэн отключается чуть позже, чем обычно, будто ему тоже вдруг захотелось сказать что-то такое, что Тянь мог бы и не услышать. Но Чэн умеет управляться с собой лучше, чем его младший брат, а потому телефон только коротко пищит, сообщая об окончании разговора. И только тогда Хэ Тянь остается наедине со своими мыслями. С осознанием того, что все закончилось. И теперь в мире стало на два свободных человека больше. Он окидывает глазами небольшую комнату, в которой живет уже почти два года. Скользит взглядом по ровной белой стене, аккуратному деревянному столу и узкому шкафу. Смотрит на кровать с деревянной спинкой, и впервые все это кажется ему гостеприимным. Впервые солнечный свет, пробивающийся через закрытые жалюзи, не режет глаза после почти бессонной ночи. Глаза, конечно, все-таки режет. Но Тянь знает, что это не из-за солнца. Не из-за общепринятого. Впервые за то время, которое он провел в этой комнате, показавшейся ему сначала одиночной камерой, Хэ Тяню хочется выйти в общую кухню и ответить каждому, кто встретится ему на пути, что это утро действительно доброе. Сказать это, потому что он и правда так думает, а не потому, что так нужно отвечать по этикету. Хэ Тяню хочется спуститься на два этажа вниз, постучать в знакомую дверь, чтобы разбудить Одет, сгрести ее в охапку и крепко поцеловать, а потом подхватить ее на руки и закружить. Хэ Тянь думает с усмешкой, что если бы сегодня Одет ночевала у него, он бы снял штаны и разбудил ее, сказав: вот тебе мой член. Наслаждайся. Но вчера в полдень она непрозрачно намекнула ему о планах на вечер. Улыбнулась, поправляя растрепанные волосы, и сказала кокетливо: “До утра меня не беспокоить! Я все равно не отвлекусь, ты знаешь. Но телефон будет в беззвучном режиме, так что можешь писать, если очень захочется”. Тяню хочется. Он думает, доставая чистые штаны из выдвижного ящика, над которым возвышается кровать, что напишет ей сразу же, как почистит зубы и сварит кофе. Может быть, к тому времени он как раз найдет для этого подходящие слова, потому что пока в голове творится полный хаос. А может быть, Одет и сама проснется рано. У нее ведь такое бывает. Эта девчонка легко может вырубиться в самый неподходящий момент, а может и вовсе не спать несколько ночей подряд. Тяню это хорошо известно. Так вышло, что Одет стала первым человеком, которого он узнал в кампусе. Кроме провожатой Джули, конечно: активная чернокожая старшекурсница быстро провела Тяня по этажам общежития, расположенного в западной части кампуса, указывая в нужные стороны пальцем с острым синим ногтем: — Добро пожаловать в хостел! Здесь ты проведешь как минимум год. Даю слово, тебе тут понравится. Если ты голоден, можем заглянуть вот в это кафе прямо сейчас. Нет? Хочешь сразу посмотреть на свою комнату? О, я понимаю тебя. Но сначала я покажу тебе все, что встретится нам на пути. Это библиотека. На самом деле это место чаще используют как самое тихое в здании, потому что здесь почти никого не бывает. Если тебе нужно место, где можно с комфортом поработать в команде, вот коворкинг. Здесь стараются соблюдать тишину, поэтому сюда приходят небольшими компаниями или в одиночку. Пожалуйста, не шуми здесь. Тут у нас этаж со спортивным залом, он в конце коридора. Там есть душевая и небольшой ринг для спаррингов. Там же есть расписание работы тренеров, если тебе нужно. Если любишь бегать, советую для этого парк. Любишь бегать? — Я больше люблю баскетбол, — вежливо улыбаясь, ответил Тянь. Они уже добрались до нужного этажа, и больше всего на свете ему хотелось оказаться наконец в своей комнате, сбросить с плеча объемную спортивную сумку и позвонить Рыжему. — О, баскетбол? —Джули понимающе кивнула и указала пальцем на одну из дверей в узком коридоре. — Познакомлю тебя с Джоном чуть позже. Это твой сосед, живет вот в этой комнате, и он большой любитель баскетбола. Он поможет тебе записаться в спортивную ассоциацию. У нас регулярно проходят соревнования по баскетболу, так что ты не соскучишься. Джон тебе не позволит: он тренируется почти все свободное время. Вы с ним поладите, я уверена. Он славный парень. Большая спортплощадка вот там, прямо за зданием. Там Джон и тренируется. Еще там есть теннисный корт и немного тренажеров. На каждом этаже есть кухня. Давай пройдем в нее. Холодильник, кофемашина, плита, тостер... Любишь тосты? Нет? Вот и славно, потому что по утрам за ними обычно выстраивается огромная очередь. Здесь душевые. Выбирай любую. А твоя комната вот здесь. Держи ключ от неё. Джули провела с Тянем ещё несколько минут, рассказывая об устройстве кампуса по небольшой бумажной карте, сложенной в маленький квадратик. Сообщила о времени следующей экскурсии, не спрашивая, нужно ли это Тяню вообще. Потом спросила, хочет ли он побыть один. И когда он сказал, приподняв брови: о да, Джули понимающе улыбнулась. Сказала: я знаю, что для тебя все это может быть стрессом. Ты оторвался от семьи и садишься в корабль под названием Взрослая Жизнь. В этом плавании, сказала Джули, любому может стать нехорошо. Этого не стоит стесняться. Если тебе понадобится помощь, добавила она со знанием дела, наморщив лоб, ты всегда можешь обратиться к психологу. А если тебе захочется просто поговорить, смело обращайся ко мне. Кстати, совсем скоро и кампус, и университет устроят большую вечеринку-знакомство. Уверена, ты обзаведешься кучей друзей, сказала эта девушка. Джули ошиблась по всем параметрам. С Джоном они не подружились, хотя этот парень и правда помог Тяню записаться в спортивную ассоциацию и регулярно приглашал его потренироваться. Быть может, Джон и правда был неплохим парнем. У Тяня не было шанса узнать его поближе: их сближение закончилось на том моменте, когда славный парень после первой же тренировки предложил ему заглянуть в душевую к девчонкам из группы поддержки. Тянь вежливо улыбнулся и сказал, что не заинтересован в этом. Джон пожал плечами и больше никогда не предлагал Тяню ничего другого, кроме игры в баскетбол. Переезд в кампус не стал для Хэ Тяня стрессом. Тут Джули тоже оплошала. В конце концов, он уже давно знал, где окажется после выпуска из школы: планы на поступление в Калифорнийский университет были его целью в течение пяти последних лет учёбы в школе. Хэ Тянь должен был демонстрировать отличные результаты в обучении, чтобы сдать все нужные экзамены, успешно пройти тесты и поступить в школу бизнес-администрирования в Риверсайде. Тянь хорошо знал и то, что будет дальше: он получит диплом бакалавра финансов, поступит в магистратуру, пройдет практическое дообучение по обмену (возможно, даже в Китае), а затем, примерно к тридцати годам, бразды правления отцовской фирмой перейдут в его руки. К этой мысли его готовили едва ли не с самого детства, и Хэ Тянь хорошо усвоил, что этого пути ему избежать не удастся. До определенного момента он даже мечтал о том, чтобы быстрее выбраться из Китая из-под навязчивого внимания старшего брата, так что переезд в другую страну не был для него таким уж стрессом, который он должен был бы тяжело переваривать наедине с самим собой. У него не было семьи, по которой он мог бы скучать. В классическом американском понимании, такой, как ее себе представляла Джули. Не было девушки, с которой он должен был бы расстаться, чтобы не оттягивать неизбежное. Другая страна, редкие встречи, созвоны и переписки, как минимум четыре года мучений. Кто такое выдержал бы? Парня такого, который мог бы это выдержать, у него не было тоже. Ну, технически. И это, пожалуй, было единственной причиной, из-за которой Тянь по-настоящему испытывал стресс. Но делиться этой проблемой он бы вряд ли стал даже с психологом. Тянь никогда не был глупцом. Он знал, что скажет уравновешенный и внимательный доктор, если он вдруг вздумает к нему заявиться: все ваши проблемы, господин Хэ, проистекают из недостатка любви в детстве. От отсутствия материнской заботы и здорового морального ориентира авторитетного взрослого в подростковом возрасте. У вас проблемы с самоконтролем, излишняя импульсивность и лишь абстрактное представление о границах чужого личного пространства. Вы испытываете необходимость в тесном телесном контакте для самоутверждения. Тянь все это и без психологов знает. И ещё знает кое-что другое, то, чему ни один психолог не найдет правильного определения. Как называется ситуация, когда ты с головой уходишь в человека, который — ты это знаешь наверняка — и сам в тебе замазан, только вот он настойчиво это отрицает, а тебе хочется прижать его к стене, чтобы помочь ему разобраться в этом? Когда тебе приходится едва ли не силой заставлять этого человека делать то, чего хочется вам обоим? Психолог назовет это нездоровой моделью отношений и настойчиво порекомендует абстрагироваться от ситуации, чтобы снизить градус эмоциональной вовлеченности. Чэн называет это помешательством и говорит, что это не приведет ни к чему хорошему. Правды нет ни в одном, ни в другом: Тянь знает это так же хорошо, как то, что время идет только вперед. Знает, но не находит для этого правильного названия. Поэтому никак это не называет, предпочитая хранить это глубоко внутри черного сердца и решать все возникающие по ходу дела сложности самостоятельно. А сложности возникают регулярно. Вот, например, одна из них: ему пришлось уехать как раз тогда, когда он только-только начал по-настоящему раскрывать душу этого рыжего засранца, только-только прикоснулся к нему впервые так, как хотел. Так же, как хотел и сам Рыжий. Потому что Хэ Тянь знал точно, что Рыжий и сам хотел того, что случилось у окон студии почти перед самым отъездом в Риверсайд. Он знает, что бывает с Рыжим тогда, когда ему не хочется. К сожалению и собственному стыду. Рыжий не хотел тогда, в горах. Но Тяня к тому моменту уже слишком накрыло: он почти всю ночь наблюдал за неразлучниками, которые сначала чинно лежали каждый на своей половине матраса, а потом все-таки подползли друг к другу ближе, как намагниченные, так что невозможно было разобрать, где чьи конечности. Тянь не потому наблюдал за ними, что это приносило ему какое-то удовольствие. Конечно же, нет: он скованно разглядывал все, до чего мог дотянуться взглядом, пока в окно еще попадал лунный свет, и старательно игнорировал темные углы. Но потом луна спряталась за облака, и он закрыл глаза, пытаясь справиться с липким страхом, окутывающим его так же, как и полумрак комнаты. У каждого есть свои страхи. Тянь — не исключение: темноты он боится так же, как Рыжий — насекомых: почти панически. Он только тем и успокаивал себя все это время, что придвигался к рыжей спине чуть ближе каждые полчаса этой бесконечной ночи, впитывал тепло лежащего рядом человека и думал с закрытыми глазами: следующие несколько ночей я проведу не просто с ночником, а с полностью включенным светом. Чтобы компенсировать это мерзкое жуткое чувство густой зловещей пустоты, наступающей на него вместе с темнотой. А потом Рыжий вышел в туалет и буквально запрыгнул в кровать, вернувшись обратно. И Тянь позвал его тихим голосом. И все пошло наперекосяк. Тянь ничего такого не хотел. То есть хотел, конечно, но не стал бы делать ничего лишнего, если бы Рыжий не ударил его прямо туда. Он всего лишь хотел немного пошептаться с колючим и напряженным человеком, чтобы страх отпустил их обоих. Но случайность обернула все против него, и неожиданная тянущая боль в паху накренила и так подрагивающий сосуд с его терпением, выплеснув порядочную его часть в пропасть. И страх превратился в злость, а злость сорвала ему крышу. Не сильно — он только прижал Рыжего к кровати, схватил его за руку и заставил погладить ушибленное место. И прижался губами к напряженному лицу под ним. Только затем, чтобы страх немного отпустил. Сначала. А потом… Ему было всего семнадцать, и его касался, пусть и через силу, человек, мысли о котором сверлили Тяню голову почти круглосуточно. И он пошел дальше. И все закончилось быстро и грязно. Когда Цзянь спросил наутро о том, откуда на его шее взялись следы сопротивления, Рыжий бросил ему напряженно: захлопнись. А потом еще несколько дней не отвечал на его звонки и сообщения. До того кошмара, после которого испуганный и напряженный малыш Мо выбежал на баскетбольную площадку, чтобы найти его, Тяня, и хотя бы немножко успокоиться. Вот как бывало, когда Рыжий не хотел. Но тогда, в студии, он хотел. Тянь закрывает глаза и медленно выдыхает каждый раз, когда думает о той ночи. Рыжий хотел, буквально подставляясь под его взгляды у огромного окна: оттягивал горловину оранжевой кофты, обнажая ключицу. Потирал бесконечно рыжий затылок, слегка касаясь локтем его плеча. Трогал пальцами губы, когда отвечал на вопросы Тяня — неосознанно, но настойчиво. Тянь умеет такое считывать. И когда он подступил к Рыжему, тот попытался оттолкнуть его, но и вполовину не так же настойчиво, как обычно. В переводе с его языка это значило “Я согласен”. Тянь этот язык к тому времени уже наизусть выучил. Только вот какой в этом смысл, если почти сразу же после той ночи он уехал? Как заставить человека рассмотреть его собственные желания через океан, если Тяню это толком не удалось даже за то время, что они провели почти бок о бок? Если лишь тогда, в полутемной студии, он впервые коснулся в открытую не только тела Рыжего, но и его души? Такая вот история получается: ему нужно касаться кого-то, чтобы чувствовать себя нужным, а кое-кто только тогда чувствует себя нужным, когда его касаются. И эта история могла бы быть почти романтичной, если бы в рыжей головешке не варился непрерывно коктейль из адской смеси неуверенности, внутренней гомофобии и желания наказать себя самого за собственные желания. Если бы не это чертово варево в мозгах Шаня, они могли бы подойти друг другу, как ключ к замку. И пока Тянь был рядом, крышку этого котла иногда удавалось приподнять. Тогда Рыжий немного выпускал пар, оборачивался затравленно по сторонам, убеждаясь, что мир не рухнул и никто не наступает на него, чтобы поднять на вилы — и только потом позволял себе расслабиться. Самую малость, и совсем ненадолго, но все-таки позволял. И Тянь неизменно был рядом. А как прикажете встряхивать этот шейкер из-за океана, док? Док не ответит. Док заглянет в свои записи и скажет, что и самому Тяню, и его партнеру нужно пройти курс обстоятельного самоанализа и выйти на время из эмоциональной связи. Как сказал бы партнер, док нихуя не шарит. И был бы прав. И поэтому Тянь вежливо улыбнулся Джули, поблагодарив за экскурсию, и заверил ее в том, что при первых же признаках стресса он непременно обратится к штатному психологу. И как будто мало ему сложности в виде расстояния между ними с Шанем почти в одиннадцать тысяч километров: все осложняется еще и пятнадцатичасовой разницей во времени. Он закрывает дверь за Джули, смотрит на часы и качает головой. Нет, Рыжий сейчас как раз третий сон досматривает. Позвонить ему не получится. Он решил, что напишет ему вечером, когда в Китае будет полдень. А пока он займется тем, что попытается обжить этот крошечный чулан, который, кажется, по размеру даже меньше, чем была ванная наверху в его студии. Теперь ему предстоит жить здесь. Пожалуй, единственное, с чем Джули не промахнулась, так это то, что эта комнатушка станет его домом как минимум на год. Это, конечно, была инициатива Чэна: он заявил младшему брату еще до отъезда из Китая, что весь первый курс ему придется провести в кампусе. Тянь изучал буклеты Калифорнийского и знал, что доехать до окраины Риверсайда на машине можно за пару десятков минут, а потому жутко разозлился в ответ на слова брата о кампусе. Какого черта, спросил он. Неужели отцу жаль денег на аренду приличного жилья и покупку хотя бы недорогого маслкара для младшего сына? — Отец здесь ни при чем. Я так решил. Ты теперь должен будешь жить вдали от дома, и на мою круглосуточную помощь тебе больше рассчитывать нельзя. Первокурсник-иностранец, которому едва-едва исполнилось восемнадцать, за рулем автомобиля в студгородке, полном алкоголя и наркотиков? Нет, Тянь. — Ты не можешь мне запретить, — презрительно-холодно выплюнул Тянь в трубку, растягивая слова. — Собственно, могу. Я твой старший брат, и я несу за тебя ответственность. — Я уже взрослый и сам могу решить, как мне жить. — Все твое поведение говорит об обратном. — Черт возьми, Чэн! — громыхнул Тянь, сметая со стола стакан с апельсиновым соком. Грубый рокс ударился о стену и раскололся надвое, расплескав желтую жижу по полу. — Хватит решать за меня! Я не твоя собственность! Достаточно и того, что вы с отцом не дали мне выбора относительно моего будущего! Убери свои лапы от моего настоящего! — Быть может, когда-нибудь ты поймешь, что я делаю это только для твоего же добра, — ответил ему тогда Чэн бесконечно устало. — К тому же тебе будет полезно пожить в кампусе. Завести новых друзей среди других студентов, побывать на вечеринках. Это поможет тебе привыкнуть к новой жизни и освоиться с осознанием того, что ты больше не школьник. — Если я захочу узнать, что будет для меня полезным, я обращусь к врачу, — процедил Тянь, прищурив глаза. — Не смей совать меня в одну из этих каморок, в которой у меня не будет даже собственной ванной! — Рано или поздно тебе придется столкнуться с тем, что не все в жизни складывается по-твоему. Быть может, эти небольшие лишения ускорят твое взросление. Общая ванная — не самый категоричный вариант потерь. Поверь. Если Тяню и было за что благодарить Чэна, так разве что за то, что его комната была одноместной. Он с содроганием думает о том, что другие студенты живут в комнатах по двое или даже трое. С тех пор, как он впервые переступил порог своего студенческого жилья, много воды утекло, и к середине второго курса Тянь с полным на то правом может сказать, что стал другим человеком. Но есть и то, что в нем совсем не изменилось. Например, нежелание делить с кем-то то, что он считает своим. Вот как с комнатой. К общей ванной он привык довольно быстро: на один санузел по санитарным нормам кампуса приходилось двое студентов, поэтому кабинок с душем и унитазом было достаточно, чтобы какая-то из них всегда была свободна. Особого дискомфорта по поводу того, что ему приходилось делить туалет с посторонними, он не испытывал. Разве что легкую брезгливость. Но санузлы всегда были чистыми, так что с этим чувством Тянь справился довольно быстро. А вскоре после начала учебы унитаз стал последней из его проблем. Но об этом он узнал позже. А тогда, как только Джули исчезла с горизонта, Хэ Тянь холодно окинул взглядом небольшую комнатушку. Стол, стул, большое зеркало, встроенный в нишу шкаф, кровать-трансформер с выдвижными ящиками, поверхность которой застелена большим покрывалом с логотипом университета. Тянь молча поджал губы: он еще не успел даже пройти посвящение в студенты, а эта символика его уже порядком достала. Он только начал разбирать спортивную сумку с самыми необходимыми вещами (остальное должно было прибыть днем позже), когда к нему в комнату настойчиво постучали. Так на его пороге появилась Одет. Тянь отложил в сторону душевые принадлежности, которые как раз достал из сумки, щелкнул замком и слегка приоткрыл дверь, выглянув в узкую щелочку. И оторопел от нахальности того, кто стоял на пороге, потому что эта самая дверь тут же стукнула его по лбу, открываясь шире, чем Тянь планировал. Он недовольно нахмурился, потирая лоб, и холодно взглянул на человека, стоящего перед ним. Человеком этим оказалась девчонка на голову ниже его, с растрепанными кудрявыми волосами, обрамляющими круглое лицо. Она окинула его оценивающим взглядом снизу вверх, приподняв густые брови, но когда встретилась своими карими глазами с серыми, вздохнула разочарованно: — Ой, ты кита-а-ец. И нахмурилась так, будто это он ее по голове дверью стукнул, а не она его. Повертела головой, пытаясь заглянуть внутрь комнаты, а потом бесцеремонно ступила на порог, отодвинув в сторону растерянного Тяня, который все еще держался рукой за лоб. Бросила на ходу: — Я войду? И вошла, так и не дождавшись ответа. Плюхнулась на кровать, сдвинув в сторону разложенные на покрывале вещи Тяня, и спросила, поджимая под себя ноги: — Ты Тиан? Взглянула на ладошку, будто подсматривая. Тянь запер дверь и сам невольно вытянул шею, чтобы заглянуть в небольшую ладонь. Неужели у нее там его имя написано? — Спросила у Джули, как тебя зовут. Она сказала, что провела для тебя небольшую ознакомительную экскурсию. Но у меня память на имена отвратительная, так что пришлось записать. Да и лица у вас всех одинаковые. Ты уж прости, я не расистка, но все китайцы действительно очень похожи между собой. Так что если я тебя встречу где-то и не поздороваюсь, ты на меня не дуйся, а лучше подойди ко мне первым. — Хорошо. — Что, черт возьми, вообще происходит, подумал он, опираясь ладонями о стол. Кто эта сумасшедшая? — Только я не Тиан, а Тянь. — Оу, — она похлопала ресницами, наморщила нос, а потом взглянула серьезно: — А ручка у тебя есть? Я запишу, как тебя зовут. И Тянь, чувствуя себя полным идиотом, которому к тому же лоб расшибли, достает из спортивной сумки ручку и протягивает девчонке, сидящей на его постели. Она забирает ручку, вскидывает на него глаза и спрашивает сосредоточенно: — Еще раз скажи, как зовут тебя? — Хэ Тянь. Хэ — это фамилия, а Тянь — имя. Она переспрашивает: — Тянь? Как Тянь-Шань? — Как Тянь-Шань, — подтверждает он, чувствуя, как его этим именем полоснуло поперек груди. — Странно, наверное, носить то же имя, что и гора. Будто Эверестом назваться. Вы, китайцы, вообще странные. Но ты не расстраивайся: моего соседа зовут Монти, и это тоже буквально значит “гора”. Но на гору он не очень-то похож. Ты, кстати, тоже. Тянь складывает руки на груди и опирается о стену, приподнимая брови. Говорит неопределенно: — Спасибо?.. — О, а ты вежливый. Он усмехается, наморщив лоб. Говорит: — Пожалуй. — Да, — вскидывается она, — кстати, о вежливости: я Одет. Я родом из Франции. Изучаю финансы в школе Андерсона уже второй год. — Какое совпадение. Я тоже буду изучать финансы. — В этой комнате раньше жил мой друг. — Одет обводит взглядом безликие белые стены. Переводит глаза на разбросанные по кровати вещи. — Он получил диплом бакалавра в прошлом году и уехал на родину. Я проводила здесь много времени раньше. Захотела узнать, кто будет жить здесь вместо него. Как думаешь, — она снова заглядывает в ладошку, как в шпаргалку, — Тянь, мы подружимся? Это вряд ли, думает Тянь, разглядывая карие глазища в пол-лица. Но отвечает другое: — Определенно. Добавляет с ухмылкой: — Если у тебя получится запомнить мое имя. Она проводит в его комнате еще около получаса, приносит из кухни два бумажных стакана с кофе и много болтает, рассказывая об университете и о том, что ждет его как первокурсника. Округляет глаза, когда говорит о грядущей вечеринке-посвящении. Заявляет уверенно: тебе понравится. На таких вечеринках, говорит Одет, всегда полным-полно девчонок, которые хотят оторваться по-американски. Тянь представляет, как он отрывается по-американски, и даже морщится немного. Говорит, складывая в шкаф белье: — Пожалуй, это не для меня. — Ты что же это, — с подозрением тянет Одет, — только учиться сюда приехал? Да брось, — возмущенно говорит она, глядя на то, как Тянь безразлично пожимает плечами, — это ведь твоя молодость! Ты должен поставить жизнь на максимум! Не останавливаться ни на миг! Побыть стариками мы еще успеем. А сейчас нужно проводить с пользой каждую секунду! Она замолкает, пораженно глядя на Тяня, а потом прищуривается осуждающе: — Да ты, наверное, еще девственник? — И тут же добавляет с сожалением: — Ну да, такой страшненький. Конечно, девственник. И Тянь, непривычный к такому напору и открытости, не находит ничего лучше, чем просто расхохотаться. Он потирает ушибленный этой девчонкой лоб, смотрит на ее нахмуренные брови и смеется еще сильнее. Да уж, это тебе не несмелые одноклассницы, краснеющие от одного взгляда в их сторону. Хмыкнув в последний раз, он говорит с легкой улыбкой: — Нет. Я не девственник. И вообще-то на родине меня считают красавчиком. — О. — Одет даже теряется немного, а потом пожимает плечами: — Что ж, ты больше не на родине. Здесь тебя вряд ли кто-то будет считать красавчиком. Именно поэтому ты обязательно должен попасть на вечеринку: пара стаканов пива и немного дыма делают симпатичнее почти всех. Понимаешь, о чем я? — Понимаю, — Тянь снисходительно наморщивается, отпивая кофе из бумажного стакана, — но меня это не интересует. — Зря. — Одет покачивает одной ногой, сидя на деревянной спинке его кровати. — Здесь не так много китаянок, которые согласятся лечь с тобой в постель. Многие из них — самые настоящие ханжи. А американок на это тебе еще придется уболтать, но не из-за ханжества. А потому что, — она чуть придвигается к Тяню, который усаживается на другой край кровати, и говорит одновременно невинно и заинтересованно: — я слышала, что у китайцев очень маленькие члены. Буквально крошечные. Это правда? Тянь недоверчиво приподнимает брови, а потом снова взрывается смехом. Наверное, он все-таки испытывает стресс. Почему иначе в ответ на абсолютно бестактный вопрос он не испытывает желания прогнать эту нахалку из комнаты, которую не успел даже начать считать своей, а только хохочет? И Одет не дает ему опомниться: она тут же спрашивает, не дожидаясь даже, пока Тянь отсмеется: — Покажешь свой? И этот глупый и непосредственный вопрос вызывает в нем новый приступ хохота. Он ставит бумажный стаканчик на пол, сгибается пополам и смеется до кашля, так, как уже много лет не смеялся. Вытирает набежавшие слезы, отпивает немного кофе и думает с удивлением: это точно стресс. Ничем другим это быть не может. — Это значит нет? — разочарованно тянет Одет. — Это значит нет, — усмехаясь, подтверждает Тянь. — Как знаешь. — Она пожимает плечами. — Но если вдруг передумаешь, я взгляну с удовольствием. Кстати, запиши мой номер. В следующий раз встретимся у меня. На прощание Одет легко чмокает его в щеку, встав на цыпочки и взявшись за его предплечье, а после ее ухода Тянь еще раз окидывает взглядом комнату и думает, чувствуя, как сердце сжимает холодом: теперь я не на родине. Еще вчера у меня была большая студия и сотни взглядов вслед. А сегодня я оказался в чужой стране на месте другого человека, который раньше был чьим-то другом. Сегодня мне говорят, что я отправляюсь в плавание под названием Взрослая Жизнь, что меня в этом плавании может укачать и что никакой я не красавчик. И просят показать член, говоря заранее, что он у меня крошечный. Что ж, это интересное начало. Возможно, мы все-таки подружимся с этой девчонкой. Если она не будет заставлять меня испытывать такой же стресс, как сегодня. Он думает, что ошибся и никакой дружбы между ними не выйдет почти каждый раз, когда они с Одет встречаются. Сначала это происходит нечасто, и в первый раз она действительно не узнает его в толпе. Тянь просто проходит мимо, но уже через пару дней Одет замечает его в коридоре, и в этот раз память ей не изменяет. И как-то так получается, что они начинают видеться все чаще. И несмотря на все различия между ними, со временем Тянь к ней привязывается. По-своему. Она на удивление легко заставляет его рассмеяться над вещами, которые он счел бы совершенно несмешными, если бы их сказал другой человек, и вскоре он привыкает к ее непосредственности и некоторой бестактности. Кажется, именно из-за ее открытости и честности все и начинается: она не прекращает повторять, что китайцы странные, но искренне интересуется национальными традициями и поверьями его народа. Он раз за разом говорит ей, что она слегка безумна, и покачивает головой в ответ на ее беззаботную ухмылку. И эти пазлы собираются в одну большую и цельную картинку, которой удается уместить в себе и странности, и их молчаливое принятие. Одет отличается не только от тех, кого раньше приходилось встречать Тяню в Китае и Европе: даже здесь, в многонациональном сообществе студентов, Одет кажется будто бы немного инопланетянкой. Она действительно отвратительно запоминает имена, но фантастически помнит цифры, умеет анализировать финансовый рынок и с легкостью объясняет различия в инструментах экономического моделирования. Одет легкомысленно ложится в постель почти с любым парнем, который вызывает у нее интерес, но за все два года дружбы с ней Тянь ни разу не слышит от нее о чувствах. Одет неоднократно засыпает буквально на ходу, пытаясь помочь Тяню разобраться с заковыристыми ежедневными задачками, но перед важным тестом она с готовностью приходит к нему, чтобы поддержать и подсказать что-то, даже если не спала пару ночей перед этим. И то ли вопреки, то ли благодаря этим особенностям эта девчонка со временем становится ему настоящим другом, какого он никогда еще не находил, и начинается эта дружба легко и непринужденно, и она становится единственным, что держит Тяня на плаву в самые сложные недели его жизни. Потому что когда черная полоса накрыла его с головой, в какой-то момент ему показалось, что это конец. И неизвестно, чем все закончилось бы, если бы не Одет. Нет, у него, конечно, появились и другие приятели. Он поддерживал дух баскетбольной команды, почти не пропуская совместные походы в бары. Оставался со всеми после лекций и семинаров, когда университет устраивал тимбилдинги. Посещал научные кружки, готовил собственный проект, общался с несколькими ребятами из курилки и даже завел парочку довольно близких знакомых на этаже, но никто из них не знал о том, что происходит в его душе. А в его душе происходит. Он жутко, до раздирающей боли в черном сердце скучает по Рыжему. Не выпускает из рук телефон, автоматически прибавляя к цифрам на экране пятнадцать часов, чтобы знать, чем примерно сейчас может заниматься Шань. Тогда он как раз перешел на полную ставку в “Удобном”, и они созванивались гораздо реже, чем Тяню было необходимо для нормального существования. И поэтому он существовал, но не совсем нормально: каждый его день начинался с обжигающей тоски по дерганному, злющему, колючему человеку, которого тоже назвали в честь горы. Как будто специально для того, чтобы вместе они могли создать что-то настоящее. Но вместо того, чтобы дать им шанс создать это самое настоящее, жизнь не только поставила их на разные социальные ступеньки, но еще и разбросала вдобавок по разным континентам и часовым поясам, лишь на мгновение позволив прикоснуться друг к другу, а затем отняв у них и это. Тянь буквально чувствовал в те минуты, когда они все-таки созванивались, как у Рыжего в мозгах скрипят сомнения и вскипают острые вопросы. Эти вопросы и в его собственной голове вскипали, и как на них ответить, он не знал. Как долго это может продолжаться между ними? Что вообще такое это это? Что будет дальше? Кто первый сдастся? Тянь думает, крепко закрывая глаза, что это будет Рыжий. Он ведь пробовал на вкус тот адский коктейль, который варится в этой хмурой голове. Он знает, о чем думает Шань. Он думает, что здесь, в солнечной Калифорнии, к ногам Тяня непрерывным потоком валятся симпатичные девчонки и накачанные мальчики, и Тянь каждый день выбирает себе новое развлечение на ночь. Думает, что Тянь и здесь считается богачом, который может позволить себе купить все (и всех) вокруг. Думает почему-то, будто Тянь тут едва ли не играется в студента, а все рейтинги и баллы просто сыпятся на него с неба. Тянь слышит отголоски этих мыслей почти в каждом разговоре с Рыжим, и вместо того, чтобы за время их разговора хотя бы немножечко избавиться от напряжения, накопленного за день, Тянь каждый раз хватает порцию нового, сдобренного почти паническим страхом: однажды эти сомнения сожрут Рыжего. И тогда он перестанет отвечать на его звонки. И Рыжий действительно перестает однажды. Тянь к этому времени уже проходит традиционное посвящение в студенты Калифорнийского, приживается в спортивной команде и даже успевает поучаствовать в одних соревнованиях. Их команда занимает одно из призовых мест. Успевает изучить правила жизни в кампусе и почти влиться в ритм, позволяющий не отставать от сокурсников. Продолжает со смехом отмахиваться от вопросов Одет о размерах гениталий у китайцев и сбрасывать звонки от брата, лишь изредка отвечая ему короткими сообщениями. Чэн нужен Тяню только для одного: чтобы счет в международном банке ежемесячно пополнялся суммой, которой ему хватает на безбедное существование. А больше его с братом ничего, кроме общей фамилии, не связывает. Этот тиран и так достаточно навредил ему. И это не считая того, как жестоко Чэн и его прислуга обошлись с Цзянем, буквально похитив его из-под носа собственной матери по приказу отца. Чжэнси ему тогда весь телефон звонками оборвал. Если бы Тянь не знал, какая опасность грозит Цзяню, быть может, он и рассказал бы Чжаню хоть что-то, чтобы успокоить его. Сказал бы, что его неразлучник в безопасности, пусть и относительной. Но Чэн был непреклонен: те два коротких предложения, которыми он объяснил похищение белобрысого, перевесили все мольбы Чжэнси помочь ему с поиском Цзяня. Тянь вспоминает со стыдом, как подумал тогда: ничего, ты переживешь. Быть может, как раз успеешь понять, насколько этот вертлявый тебе нужен. А то ты ведь все от него нос воротил. Быть может, немного неизвестности пойдет тебе на пользу. Думает полубезразлично: ты уж прости, Чжань. Я рассказал бы тебе, будь это моя тайна. Но это чужая. Он думает так ровно до того момента, пока с ним не случается то же самое. И только когда на нем шкура наизнанку выворачивается от отчаяния, он наконец понимает, что тогда чувствовал Чжэнси. Тянь успевает привыкнуть к тому, как они с Рыжим общаются. Учится обходиться этими короткими звонками и полными мата сообщениями. Ловит за хвост удачу, балансируя между убеждением Шаня в нормальности происходящего и собственной верой в то, что у них все-таки получится пережить это. Успевает отпраздновать католическое Рождество и европейский новый год, проведя половину каникул за учебниками, а потом встречает и китайский, когда жизнь набрасывает ему на шею тонкую удавку и с наслаждением затягивает эту петлю прямо над его кадыком. Тянь только-только расслабляется совсем ненадолго, думая: еще полгода — я и вернусь в Китай. Я снова коснусь его, я не позволю ему оттолкнуть себя, не позволю испугаться. Я покажу ему, что в удовольствии нет ничего страшного. Тянь успевает поверить в это, когда удавка затягивается, и телефон Рыжего прекращает отвечать ему. Совсем. В первый день Тянь думает, что Шань просто устал. Он ложится спать даже с ухмылкой. Думает: завтра, когда он мне перезвонит, я заставлю его отправить мне свое фото. Без футболки. За моральный ущерб. Но Рыжий не перезванивает. И с того дня он впервые с самого детства сталкивается с бессилием. Со страхом такого масштаба, о существовании которого он не догадывался даже смутно. Сначала Тянь злится, названивая Рыжему каждые несколько часов. Дважды бросает телефон в стену после того, как слышит в трубке короткие гудки сброшенного звонка. Пишет Шаню уже с нового смартфона: я достану тебя, и ты пожалеешь о своем поведении, поганец. Пишет: ты у меня допляшешься с такими выходками. Пишет: не зли меня. Но ни одно из этих сообщений не открывают, и когда Рыжий не появляется в вичате почти неделю, Тяня наконец накрывает страхом. Напиши хотя бы, что ты жив, малыш Мо. Обещаю, я не стану злиться. Просто скажи, что с тобой все в порядке. Рыжий. Если ты решил оборвать все вот так, имей смелость хотя бы сказать мне об этом напрямую. Да напиши уже мне, что ты цел, и я отвалю от тебя, как ты хотел. Ты достаточно издевался надо мной. Это уже не смешно. Мо Гуань Шань. Пожалуйста. Тянь звонит Рыжему на домашний, но домашний не обслуживается. Тянь не может уснуть несколько суток подряд, набирая номер Шаня примерно каждый час. В какой-то момент он даже думает: я попрошу Чэна выяснить, в чем тут дело. Потом передумывает. Добровольно дать деспотичному старшему брату в руки рычаг влияния, с помощью которого он мог бы потом добиваться от Тяня всего, что ему вздумается? Не настолько все плохо. Он все-таки надеется, что рано или поздно Рыжего достанут его звонки и сообщения, и этот дерзкий засранец все-таки поднимет трубку. Тянь думает, что у Рыжего просто обострение недоверия или сомнений в собственной значимости. Он почти убеждает себя в том, что был слишком настойчив или груб во время их последнего разговора, игнорируя самое страшное: он даже не помнит, о чем был их последний разговор, потому что говорили они далеко заполночь, в обеденный перерыв Шаня, когда Тянь уже лежал в постели после длинного и сложного дня с двумя тренировками, заседанием научного кружка и несколькими лекциями. Но, наверное, Рыжий обиделся. Просто обиделся. Потому что если бы что-то случилось (ничего с этим говнюком не случилось, он в порядке, он просто решил показать зубки), на его звонки ответила бы госпожа Мо. Тянь варит это в голове ежечасно, пытаясь представить, что могло бы заставить Рыжего сбрасывать его звонки вместо того, чтобы хотя бы однажды ответить ему. Что угодно. Хотя бы просто привычный злобный матерный вброс. Ответить на любое из его сообщений. И не находит ни одного варианта, который бы объяснил эту ситуацию целиком. Он продолжает посещать семинары и лекции, появляется в научном кружке, ходит, хоть и с трудом, на тренировки по баскетболу. Кое-как спит, ест в местных кафешках и вежливо отвечает на вопросы о том, в порядке ли он. Говорит: спасибо за беспокойство. Это мигрень. Я покажусь врачу. Продолжает звонить Рыжему раз в несколько часов, и в его полубредовом сознании рождается странное чувство нормальности в ответ на каждый сброшенный звонок. Он думает: ладно, значит, пока мы общаемся вот так. Я звоню ему, чтобы напомнить о том, что он все-таки мне нужен. Он сбрасывает, говоря: отъебись, мажор, живи своей жизнью. В принципе, ничего нового. Эти слова в их разговорах звучали уже неоднократно. Теперь звучит то же самое, просто без слов. Но рано или поздно он все-таки поднимет трубку. Тянь не знает, что он скажет Рыжему, когда это случится. К концу второй недели он начинает даже бояться того, что однажды вместо коротких гудков в трубке может раздаться холодный голос Шаня. Он старается не думать о том, что человек-гора может ему ответить. И что должен будет сказать ему сам Тянь. Он просто продолжает звонить Рыжему: в перерыве между лекциями, по пути на тренировку, спускаясь в коворкинг, просыпаясь ночью от удушающего страха. Просто набирает по привычке его номер, пока однажды его мир не рушится окончательно. Он звонит Рыжему перед тренировкой по баскетболу. Тянь давно потерял счет сменам Шаня в “Удобном”, поэтому позвонил просто наобум, не зная, работает ли тот сегодня. С момента их последнего разговора прошло больше двух недель. Потом он позвонил еще раз, перед сном — в Китае как раз было три часа дня. Рыжий привычно сбросил несколько звонков подряд, а когда Тянь набрал его номер в следующий раз, около калифорнийских четырех утра, его телефон впервые оказался выключенным. Рыжий никогда раньше не выключал телефон. Никогда. И вот тогда-то Тянь понял, что все, что было до этого, было просто детской игрой. Потому что страх, который и до того душил его, в то утро выплеснулся через край, почти полностью перекрыв дыхание. Он не помнит, сколько раз подряд звонил Рыжему тогда, метаясь по комнате, как исчадие ада. Знает, что много. Больше двух десятков раз. Может, больше трех или четырех. Все спуталось, повисло в липкой панике, в моментальном желании все нормализовать, быстро, срочно, узнать, что все-таки случилось с его Шанем, помочь ему, сгрести его в охапку, сжать до хруста, убедиться, что это рыжее тело дышит, что оно цело, что оно в порядке, что оно все еще умеет так же податливо выгибаться, что Рыжий все еще может кончить в его руках, запрокидывая голову, заходясь стонами, захлебываясь ими, хрустнув напряженной спиной, пожалуйста, пусть все будет так, пусть будет, пусть будет хоть как-нибудь. Или, торопливо думает Тянь, сжимая холодеющими ладонями покрывало с логотипом университета, пусть все будет не так. Давайте пойдем на сделку, предлагает он неизвестно кому. Если проблема в этом, пусть этого не будет. Не нужно ему никакого хруста в спине. Не нужны ему никакие кончания, если Рыжий не хочет. Пусть он просто будет жив. Пусть просто дышит, пусть брыкается, отталкивает его, кроет матом или проклинает. Только пусть с ним все будет в порядке. Пожалуйста. Пожалуйста. Тянь думает даже, что позвонит Чжэнси. Попросит его сходить к Рыжему, разузнать все, прижать мелкого ублюдка к стене и заставить его включить телефон. Если он там. (Если он жив.) Тянь уже даже собирается набрать Чжаня, а потом вспоминает, как говорил с ним во время последнего звонка. Как прохладно отвечал и увиливал, когда тот ломающимся от тревоги голосом пытался упросить Тяня помочь ему найти Цзяня. Вспоминает, как сказал: прости, Чжэнси, мы не в лучших отношениях с братом. Ты же знаешь. Он не станет рассказывать мне ни о чем. И пусть сказал он это исключительно для блага самого Цзяня, ему все равно становится жутко от того, с каким равнодушием он отвечал тогда Чжаню. Чжаню, который трясся точно так же, как сам Тянь трясется сейчас. Он бросает телефон на кровать. Нет, Чжэнси — не вариант. А больше вариантов, думает он с отчаянием, как бы и не осталось. Кроме одного. Но он надеется, что до этого варианта не дойдет. И он ждет чего-то, теряя счет времени и теряясь в этом всепоглощающем отчаянии. Думает, чувствуя, как внутри все закипает: мне нужно в спортзал. Но все идет не так: спортивная форма не находится, и когда он решает спуститься в зал как есть, в пижамных штанах, на первом же кроссовке, который он пытается завязать, рвется шнурок. А сразу вслед за первым рвется и на втором. И эти чертовы шнурки становятся последней каплей, после которой он взрывается, как пороховая бочка. Тянь отбрасывает в сторону шнурки, срывает с ног кроссовки, с силой кидая сначала один, а потом и второй в приоткрытую дверцу шкафа. Срывает с постели покрывало с осточертевшим логотипом, сметает со стола все, что на нем стоит, а затем, пнув ногой кровать, в бессильной ярости падает на нее. Несколько раз отчаянно бьется головой о подушку, а потом, неровно дыша, крепко зажмуривается, пытаясь успокоиться. Думает: с ним все в порядке. С ним ничего не случилось. Он просто (попался под руку Змею подхватил этот новый вирус упал с платформы под поезд) все-таки устал от его звонков. Но Тянь найдет способ достать его. Достать и убедиться, что этот маленький рыжий мерзавец просто хочет его позлить. Ему просто нужно успокоиться. Просто успокоиться. Дождаться утра. Утром, когда встанет солнце, голова у него будет работать получше. Только бы дождаться, когда за окнами станет наконец светло. И в ожидании рассвета он проваливается в тревожный сон, не выпуская телефон из рук. Выпадает несколько раз из этого сна, тут же засыпая снова. Блуждает по темным коридорам, в которых бесконечно видит впереди неясную тень. Пытается догнать ее отчаянно, и зовет эту тень, раз за разом выкрикивая то самое имя, но ничего не получается. И этот изматывающий сон повторяется снова и снова, пока он не чувствует ладонью вибрацию телефона, которая буквально подрывает его с постели. Тянь поднимает трубку рывком, не глядя даже на экран, и едва не щелкает зубами, отвечая на звонок. Но это оказывается Одет. Мутная голова с трудом переваривает ее голос, но затем он привстает на кровати и наконец заставляет себя понять, что она говорит. Она говорит, что стоит под его дверью уже пять минут, и он впускает ее, выбравшись из кровати на ватных ногах. Первое же, что говорит Одет, это: — Ты отвратительно выглядишь. И ты пропустил занятия. И секцию по баскетболу. Здесь нельзя так исчезать. Джон сказал, что стучал к тебе. Трижды. И ты ни разу не ответил. — Я знаю, — нахмурившись, отвечает Тянь, потирая затекшую шею. Добавляет: — Это всего лишь один день. Завтра я сделаю все, что должен. Это воспитано в нем с самого детства: тебе может быть плохо, но ты обязан думать о будущем. Ты обязан делать все так хорошо, как только можешь. Он просто не спал толком последние две недели, поэтому не слышал, как прозвенел будильник. Сегодня он придумает, как добраться до Рыжего, а завтра снова появится на занятиях. Но Одет, шокированно рассматривая беспорядок в его комнате, говорит негромко: — Тянь, ты пропустил не один день. Тебя не было два дня. И Тянь, с холодным ужасом глядя на экран телефона, понимает, что он провел в тревожных сновидениях не пару часов, как думал, а целые сутки. Даже немного больше. И это подхлестывает притихшую было панику, заставляя накручивать по комнате неровные круги и сжимать вспотевшей ладонью телефон, пока Одет не хватает его за запястье и не встает прямо перед ним. — Эй, — говорит она осторожно, — кажется, тебе нужна помощь. — Нет, — трясет головой Тянь, — мне она не нужна. Она нужна не мне. Я просто должен убедиться, что все в порядке. Он лихорадочно листает уведомления, заполнившие экран: Джон, парочка однокурсников, Чэн, куратор и сама Одет. Ни одного сообщения от Рыжего. — Что у тебя случилось? — Ничего. — Он приглаживает ладонью волосы, чувствуя, как в желудок впивается битое стекло. Больше суток. Телефон у него выключен уже больше суток. Такого не было еще никогда. — Я вижу, — выразительно приподняв брови, говорит Одет. — Не хотела бы я видеть тебя тогда, когда у тебя случится что-то, если сейчас не случилось ничего. — Ничего не случится, — роясь в шкафу, отвечает Тянь. Выбрасывает из шкафа кроссовок. Говорит: — Я сейчас же вылетаю в Китай. С меня хватит. — Тянь, — Одет осторожно подходит ближе, глядя на то, как он выхватывает с полок первые попавшиеся под руку вещи, — границы Китая закрыты. Там объявили карантин. — Ничего, — повторяет Тянь, сгребая кучу вещей в спортивную сумку, — мой брат найдет способ помочь мне попасть домой. — Мне кажется, — говорит Одет, протягивая к нему руку так медленно, как если бы он был диким псом, — это не лучшее решение. Остановись всего на минутку и объясни мне, что с тобой произошло. — У меня нет на это времени, — жестко отвечает он, сдергивая с себя пижамные штаны и оставаясь в одних боксерках. Снова подходит к шкафу, чтобы найти свежие джинсы. — Всего минутку, Тянь. Это недолго. И Тянь, глубоко вздохнув, поворачивается к ней и говорит: — Мой друг пропал. Очень близкий. — Так, — выжидающе подняв брови, говорит Одет. — Совсем пропал. Он не отвечает на звонки. Отключил телефон. — А раньше отвечал? — Да, — с нажимом говорит он, застегивая ремень. — Когда это случилось? — Сегодня утром. То есть уже вчера. — Это всего один день. Быть может, у него сломался телефон? — Нет, — качает головой Тянь, потирая виски, — до этого он просто сбрасывал мои звонки. Примерно две недели. Чуть больше. Он бы такого не сделал, если бы с ним не случилось чего-то. И Одет продолжает расспрашивать его, увлекая попутно на разобранную постель. Говорит с ним подчеркнуто спокойно и четко, и сначала его это раздражает, а потом он и сам немного успокаивается. И только когда спустя десять минут разговора она вникает в суть проблемы (только поверхностно, конечно — всего целиком Тянь не смог бы ей объяснить, даже если бы захотел), Одет задает ему простой вопрос: — Почему бы тебе не попросить помощи у брата? Не уезжая отсюда. Твой брат может помочь тебе попасть в Китай, но ты можешь застрять там. Ты и так пропустил занятия, Тянь. Здесь нельзя так просто это делать. Это Калифорнийский. Ты существуешь здесь только до тех пор, пока у тебя есть рейтинг. Если ты не посещаешь занятия, никакого рейтинга не будет. Попроси своего брата найти этого друга. Но не делай ошибок, о которых ты потом будешь сожалеть. Он качает головой. — Мой брат оказывает помощь только за ответные услуги. У нас с ним… особенные отношения. — Так окажи ему ответную. Наверное, ты на многое готов ради этого своего друга, если собираешься лететь прямиком в Китай просто потому, что он отключил телефон на пару дней. Неужели услуга, о которой может попросить твой брат, стоит всего твоего будущего? Тянь смотрит на нее напряженно, а потом заторможено опускает взгляд вниз. Думает: Одет ничего не знает о том, что говорит. Не знает, но несмотря на это говорит понятные и правильные вещи. Зато знает он. Что Чэн попросит взамен? Чтобы он навестил отца. Всего-то. И хоть он и обещал всем вокруг и себе самому, что больше никогда не вернется в отцовский дом, ради того, чтобы увидеть Рыжего и схватить его за шею, приказав никогда больше не исчезать так, он готов потерпеть пару дней компанию родителя с его новой женушкой. — Наверное, ты права, — медленно говорит Тянь, не поднимая головы. — Наверное, так я и поступлю. Именно так он и поступает: когда Одет уходит, крепко обняв его и взяв с него обещание, что он больше не станет выкидывать ничего подобного, он смотрит на часы и подсчитывает. В Китае сейчас восемь утра. Для звонка годится. Заходит на всякий случай на сайт авиакомпании, прежде чем позвонить брату. Одет оказывается права и тут: авиасообщение с Китаем оказывается полностью остановленным. Чэн отвечает ему примерно на третьей секунде вызова, и Тянь, привыкший за эти пару недель к смене длинных гудков короткими, даже дергается немного, когда слышит в трубке сосредоточенный голос брата. — Тянь. Все в порядке? Зришь в корень, братец. — Не совсем,— не здороваясь, отвечает Тянь. Говорит сразу же, без вступлений: — Помоги мне попасть в Китай. — Зачем тебе это? — Нужно. — Семестр в разгаре. Ты не можешь просто так улететь, когда тебе вздумается. — Со своими проблемами я сам разберусь. Помоги мне только попасть домой. — Объясни, зачем тебе это. — Это тебя не касается. Мне нужно. — Исключено, Тянь. — Когда у Хэ Чэна такой голос, можно даже не пытаться добиваться своего. Но Тянь тоже Хэ. И он пытается. — Черт бы тебя побрал, Чэн! Просто сделай это! Пришли за мной самолет, или заставь авиакомпанию продать мне билет домой, или сделай еще что-нибудь! Мне нужно попасть в Китай, сейчас же! — Скажи мне, зачем тебе это. — Мне нужно найти одного человека! — Кто это? — Мой друг, — холодно бросает Тянь. — Если речь идет о твоем однокласснике Цзяне И… — Речь идет не о нем, — рычит Тянь, — и ты мог бы уже и запомнить, что он не мой одноклассник. К тому же о его местоположении я давно осведомлен. Я ищу другого человека. Он… — горло сжимается, и он торопливо сглатывает, — он перестал выходить на связь. Со вчерашнего дня. А до этого еще две недели не отвечал на звонки. — Быть может, ты его просто достал. — Невероятно смешная шутка. Ты никогда не мечтал податься в комики? — огрызается Тянь, лязгнув зубами. — Я и не шучу, — прохладно отвечает Чэн. — Ты не думал о том, что и правда мог просто надоесть кому-то? И тогда Тянь говорит фразу, которая становится его главным аргументом почти на целый год вперед. — Ты его не знаешь, — цедит он сквозь зубы. — Ты не понимаешь, о чем говоришь. — Ты прав, его я не знаю. Но зато я хорошо знаю тебя и то, каким ты умеешь быть. — Он не так себя ведет, когда я его достаю, — вздергивая губу, отвечает Тянь. — С ним что-то случилось. Я должен в этом разобраться. Помоги мне попасть домой. — Я не могу этого сделать. — Все ты можешь, Чэн! Ну же! Помоги мне! Ты должен! — Забудь об этом, брат. Здесь опасно. В регионе напряженная обстановка. — Мне плевать на этот вирус. — Речь не о вирусе, Тянь. Цзянь И не просто так должен был исчезнуть. И ты тоже неслучайно оказался на другом континенте. Сейчас здесь происходят очень сложные и опасные вещи. Тебе сюда нельзя. Я ни за что не стану так рисковать. Это мое последнее слово. — Нет, не последнее. Никакое не последнее, Чэн, ты не понимаешь. Мне это нужно. Никто даже не узнает о том, что я вернулся домой, если ты пришлешь за мной самолет. Мне плевать, что там у вас за обстановка. Не убьют же меня в конце концов за то, что я прилетел! Чэн молчит секунду, а потом говорит всего одно слово. — Убьют. И от того, как холодно брат говорит это единственное слово, Тяню будто загривок ледяным пальцем поглаживают. Он бросает: — Ты не можешь говорить это серьезно. — Я похож на человека, который умеет шутить? — холодно спрашивает Чэн, и Тянь понимает, что его старший брат действительно не шутит. Не пытается испугать его. Каким-то образом он понимает, что Чэн говорит правду, и всего на секунду его опаляет страхом не за Рыжего. Он шумно сглатывает, вздыхает и говорит: — Хорошо. Я никуда не полечу. Но найди его. Найди его, Чэн. Немедленно. Иначе я за себя не отвечаю. Хэ Чэн молча подкуривает (Тянь слышит щелчок зажигалки и вдруг понимает, как сильно и ему самому хочется закурить), выдыхает протяжно и говорит ровно то, чего Тянь от него ждет: — Ты окажешь мне ответную услугу. Отец с Нуо скоро вернутся домой, и ты должен будешь ждать их там. И ты будешь хорошим сыном. Без битых стекол и других выходок. Тянь закатывает глаза так сильно, как только может, но потом все-таки выдавливает: — Ладно. — Добавляет: — Его имя Мо Гуань Шань. Он живет… — Имени мне достаточно, — сдержанно перебивает Чэн. — Мне пора. Я свяжусь с тобой. Он отключается без прощаний, и пару секунд Тянь все еще вслушивается по инерции в глухую тишину оборвавшегося звонка, а потом медленно опускает телефон вниз и прислоняется затылком к стене. Думает: найдись, говнюк мелкий. Найдись. Живым и здоровым. Большего я не прошу. И с этого дня начинается его противостояние длиной в целый год. Сначала Тянь думает, что борется с братом. Но позже понимает, что он оказался ввязанным в борьбу с самим собой. И в отличии от соперничества с братом, в борьбе с самим собой он никакого удовольствия не находит. Чэн звонит через два дня. Тянь почти не спит все это время, оккупирует кофемашину в кухне и почти в одиночку уничтожает недельный запас кофе на весь этаж. Одет проводит в его комнате почти все свободное время. Не то чтобы у нее этого времени много: она, как и сам Хэ Тянь, посещает и научные собрания, и спортзал, и готовит собственный проект. Но то время, которое она могла бы потратить на отдых, она неизменно тратит на то, чтобы помочь ему разобраться вязкими мозгами в его собственных делах. Одет откладывает ради этого два свидания подряд и корит Тяня этим почти каждый час, пытаясь параллельно накормить его. Говорит: сама не знаю, что я тут делаю. Вас, китайцев, и так на планете миллионы. Одним больше, одним меньше. Еще и член показывать не хочет. Он косо улыбается: Одет соврала ему в первые же минуты знакомства. На самом деле она жуткая расистка. Но когда она появляется на его пороге, удавка на его горле чуть ослабевает. Не сильно, но достаточно для того, чтобы глотнуть немного воздуха. Одет приносит ему сэндвичи, и у него моментально скручивает пустой желудок от одного взгляда на них. Он говорит, зажимая рот рукой: убери их, пожалуйста. Успевает добежать до санузла, прежде чем согнуться над унитазом в сухом спазме. Возвращается в комнату, умывшись, и говорит: не спрашивай. И Одет не спрашивает, в очередной раз вздыхая: а могла бы сейчас раздевать того красавчика из спортивной секции. Как там его зовут. Может, тебе пудинг принести? Но Тянь не хочет пудинг. Тянь хочет Рыжего, Тяню нужен Рыжий, нужно знать, что с ним, потому что это его Рыжий, потому что если с ним что-то, то Тянь даже не знает, что сотворит с этим миром. Он уничтожит все вокруг. Сотрет в пыль. Камня на камне не оставит. Можете считать это клятвой, если хотите. А к вечеру второго дня звонит Чэн, и те секунды, которые Тянь проводит в ожидании слов брата, тянутся для него дольше всего в жизни. — Чэн. — Тянь. — Что, говори. Но Чэн прочищает горло, и Тяня этот звук выносит на орбиту бешенства за одну секунду. Неужели нельзя было откашляться ДО звонка? —Чэн, да скажи мне уже, ты нашел его? Что с ним? Он жив? — Жив. — Это короткое слово будто вспарывает веревки, обвивающие его грудь, и Тянь судорожно вздыхает, прижимая ко лбу ладонь, сжатую в кулак. Но следующие же слова брата затягивают удавку на его шее, перехватывая дыхание еще сильнее. — Помят только немного. Но у него действительно кое-что случилось. Его мать погибла. Три недели назад. ДТП. Хэ Тянь замирает. Нет, думает он обреченно, нет, нет. Бедная госпожа Мо. Бедный Шань, вдруг додумывает он с холодеющим сердцем. Он же совсем один остался. Совсем один. Но Чэн молчит, и Тянь различает в этом молчании что-то еще, что-то гулкое и напряженное. Что-то, кажется, даже более страшное, чем то, что Чэн уже сказал. — Что еще? — хрипло спрашивает Тянь, думая: пусть мне просто кажется. Но ему не кажется. — Дом, в котором живет твой друг, построен на арендованной застройщиком земле. Не на выкупленной. И договор земельной аренды подходит к концу уже в начале следующего года. — И? — Тянь непонимающе морщится, торопя Чэна, — что это должно значить? — Это значит, что твой друг должен оплатить сумму, покрывающую коммунальный ордер. — В чем проблема, — презрительно-тревожно бросает Тянь, — чем это ему грозит, объясни толком? Чэн тянет с ответом пару секунд, и Тянь сжимает кулаки, думая: будь ты сейчас рядом, тебе бы не поздоровилось. А потом слышит ответ брата и как-то разом теряет запал. — Он потеряет дом, если не найдет нужную сумму. — Сколько нужно? — Триста тысяч юаней. — Дай ему эти деньги. — Как ты себе это представляешь? — холодно спрашивает Чэн, и Тянь отвечает ему с не менее холодной яростью: — Очень просто. Приходишь к нему домой и отдаешь ему пакет с деньгами. И вопрос решен. И еще, я все-таки вылетаю в Китай. Я не оставлю его одного в такой момент. Мне все равно, что ты думаешь на этот счет. Пришли за мной самолет. Сегодня же. Чэн протяжно вздыхает, как перед погружением в ледяную воду, и говорит: — Нет. — Что “нет”, — с ненавистью цедит Тянь, — ты разве не понимаешь, в каком он состоянии сейчас? — Мне жаль твоего друга. Искренне. Оставаться в одиночку в такой ситуации действительно нелегко. Но он не совсем один. Это первое. Второе — есть множество аспектов, которые не позволяют человеку в его положении вот так просто выплатить государству почти треть миллиона, не рискуя при этом попасть в тюрьму. К тому же это огромная сумма. Ты не можешь просто подарить ее твоему другу, потому что тебе так хочется. Твое стремление помочь ему похвально. Но это не твои деньги. Ты даже не представляешь себе, что нужно сделать, чтобы заработать триста тысяч юаней. — Он молчит еще секунду, вслушиваясь в осатаневшее дыхание младшего брата, и добивает Тяня: — И ты никуда не летишь. Тебе все еще опасно появляться здесь. — Пошел ты к черту, Чэн!!! — люто кричит Тянь, ударив кулаком в стену. — Ты не можешь вот так распоряжаться моей жизнью! Ты не знаешь, каково ему там сейчас! Ты не знаешь, каково мне! Ты думаешь только о себе, тебе просто хочется мной командовать! И это не только твои деньги! Не только твои! Я тоже имею на них право! Я тоже Хэ, самовлюбленная ты сволочь! Немедленно отправь за мной самолет! — Нет, Тянь. Мне жаль. — Жаль? — напряженно смеется Тянь. — Тебе жаль? Да ты же удовольствие от этого получаешь. Тебе нравится издеваться надо мной, как и всегда нравилось. Ты всегда лишал меня самого нужного. Думаешь, ты сделал мне одолжение, когда позволил увидеть умирающего пса, которого я почти десять лет считал и так мертвым? Убитым тобой? Думаешь, после этого я должен был тебя полюбить? — Он шумно вдыхает дрожащей грудью, а потом бросает с каким-то извращенным удовольствием: — Ни к какому отцу я не полечу. Забудь об этом. Пока я не окажусь в Китае, ни о каких встречах с ним и речи быть не может. Так что выбирай. — Что ж. — Чэн вздыхает печально-холодно. — Это не я так решил. Ты сам сделал выбор. И этим выбором ты наказываешь не меня, а себя самого. Не жди от меня больше никаких ответов. — Катись в ад, — с ненавистью выплевывает Тянь и отключается. Он думает даже написать Чэну, что ненавидит его. Просто для справки. Чтобы старший братец не расслаблялся. Чтобы не думал, что мир вертится только вокруг его мнения. Он даже снова берет в руки телефон, чтобы сделать это, а потом вдруг думает о Рыжем, и горло обжигает неожиданной болью. Он представляет, просто на секунду, каково ему там. Одному. В доме, который (как он думает) он может потерять. Он его не потеряет, конечно: Тянь не позволит этому случиться. Но Шань не знает этого, а потому сейчас, должно быть, жутко боится. И ему больно. Его матери больше нет. Тянь закрывает лицо руками. Госпожа Мо, светлая, добрая, великодушная, заботливая и любящая. Как же так вышло? Тянь знает, каково это — жить без матери. Знает, каким холодным и равнодушным становится мир, когда ты лишаешься этого человека. Знает, что тебя могут жалеть, пытаться помочь, стараться сгладить глубину твоей потери, но все это не имеет ровным счетом никакого смысла: ты все равно переживаешь эту боль один на один с самим собой. Тем более когда ты остаешься еще и без отца. А в случае с Рыжим — даже без деспотичного и самовлюбленного старшего брата. Рыжего и пожалеть некому. Вот желающих уколоть его всегда было достаточно. А пожалеть все как-то некому. Кроме матери, которой он как раз лишился. Тянь вдруг распахивает зажмуренные глаза, вспомнив слова Чэна. “Жив. Помят только немного”. Помят? — думает он, чувствуя, как диафрагма поджимается под самое горло, сдавливая легкие. Его Рыжий помят. Он тоже был в том ДТП? Он поэтому не отвечал все это время? А может, это и не он сбрасывал звонки? Быть может, этим был занят кто-то из сотрудников клиники, в которую Шаня отвезли сразу после аварии? Счет за услуги которой он точно не сможет оплатить? Он вертит эту мысль в голове так и эдак, пока не вспоминает и другие детали разговора с братом. Например, что это еще за аспекты, из-за которых получение крупной суммы денег может привести к тюремному заключению? И что, ради бога, должно значить “Он не совсем один”? Он пытается выяснить это у Чэна, закусив губу. Пишет, едва не раскалывая экран телефона силой нажатия на сенсорные буквы: Что значит “он не совсем один”? Чэн отвечает максимально коротко и раздражающе. Сначала отец, потом ответы. Тянь думает: люди живут для того, чтобы делать то, что им хочется. Отец в список желаний Тяня не входит. Точка. Но вопросы о Рыжем никуда не деваются даже несмотря на эту точку. Тянь упрямо носит в себе эти вопросы еще два дня, насильно заставляя себя появляться на занятиях и баскетболе. Принимает снотворное, чтобы хотя бы немного набраться сил. Это Одет заставляет его сделать это, и именно она приносит Тяню пузырек с большими шипучими таблетками. Говорит: растворяешь одну в стакане воды за полчаса до сна и выпиваешь. И спишь, Тянь. Такое слово тебе еще знакомо? А если ты этого не сделаешь, я пущу по всему кампусу слух о том, что у тебя не просто крошечный член, а даже впадина на его месте. Тебе это нужно? Тянь усмехается нехотя: нет, не нужно. И соглашается на снотворное. Обнимает Одет и говорит: спасибо, малышка. Одет отвечает: ненавижу, когда меня так называют. Но улыбается. Она не спрашивает, что с ним и почему он до сих пор висит на волоске над пропастью. Она показательно упрекает его в том, что он отнимает ее время, но раз за разом приходит к нему снова. И в какой-то из этих разов в голове Тяня даже проскальзывает мысль, что он не заслуживает такого друга. Эта мысль появляется лишь ненадолго, мельком, но он хорошо запоминает ее. Быть может, потому, что это первая такая мысль в его голове едва ли не за всю жизнь. А проснувшись утром на третий день после разговора с Чэном, Тянь думает: да какого черта. Рыжий там один. (Не совсем один.) Неясно, здоров ли он. Сыт ли, есть ли у него деньги заплатить хотя бы за интернет. И что с его телефоном. И еще много чего неясно, а Тяню сложно всего лишь слетать на выходные к отцу? Побыть хорошим сыном для бесконечно далекого отца в обмен на ответы, которые его ненавистный старший брат предоставит за этот уикэнд? Ради того, у кого больше не осталось ни матери, ни отца. Технически. Потому что отец за решеткой приносит крайне мало пользы, наверное. А вот Тянь может быть ему полезен. Если поубавит гордость. Немного, хотя бы самую капельку. Он пишет Чэну перед лекцией, поджав губу: возьми мне билет к отцу. Не дольше, чем на сутки. Больше я не смогу притворяться хорошим сыном. Чэн отвечает через час, коротко, но Тяню за этим единственным иероглифом почему-то видится облегчение. Чэн пишет: хорошо. Он действительно улетает к отцу в конце недели и проводит там целые сутки. Учится ходить по коридорам родительского дома так тихо, чтобы не встретиться с отцом или Нуо в коридорах. Но встретиться все равно приходится: вечером Тяня зовут к ужину, и ему приходится спуститься. Как он и думал, эта встреча проходит мучительно и напряженно. Он с отвращением рассматривает Нуо, которая улыбается ему показательно-вежливо, и сжимает зубы в ответ на внимательные взгляды отца. Пару раз уже открывает рот, чтобы высказать все, что думает о них. Но потом вспоминает, почему он здесь. Ради кого. И закрывает рот, растягивая его в подобии улыбки. Ну и что, что улыбка эта больше похожа на судорогу в жевательных мышцах. Отец ведь все равно не знает, как Тянь улыбается на самом деле. Еще несколько лет назад любая улыбка в этом доме разбивалась о ледяное равнодушие. Так что какая уже разница. Чэн держит свое слово: когда Тянь возвращается в хостел, брат звонит ему и спрашивает, закуривая: — Как поездка? — Отвратительно, — выплевывает Тянь, тоже сжимая в зубах сигарету. Он смотрит на залитую солнцем территорию кампуса, сидя в отведенном для курения месте в перерыве между занятиями и тренировкой. В Китае как раз раннее утро. — Его новая жена премерзко готовит. — Прекрати называть Нуо новой женой. Они отпраздновали трехлетнюю годовщину с момента свадьбы в прошлом месяце. И она заботится о том, чтобы отец питался правильно. — Это все очень интересно, — язвительно произносит Тянь, затягиваясь, — но мы условились не об отце поболтать. Я почти неделю ждал возможности получить от тебя ответы. — Хорошо. Что именно ты хочешь знать? — Ты сказал, что он помят. Что это значит? — Ввязался в драку. Тянь закрывает глаза, чувствуя одновременно и облегчение, и злость на Рыжего. Ничего нового. Спрашивает: — Он тоже был в том ДТП? — Нет. Его мать была там одна. — Ладно. — Он медленно выдыхает, стараясь не думать о матери Рыжего. Не представлять лицо Рыжего. — Что ты имел в виду, когда сказал, что он может попасть в тюрьму, если получит такую крупную сумму? Тянь напряженно слушает, ковыряя носком край асфальтовой площадки, как Чэн рассказывает о налоговой службе и легальности дохода. Потирает пальцами переносицу. Говорит раздраженно: — Неужели у тебя нет юриста, который сможет как-то решить этот вопрос? Он трудоустроен в супермаркете. Какая-то часть его дохода может быть получена оттуда. — Венлинг Киу есть чем заняться и без этого. А твой друг больше не работает в супермаркете. Теперь он работает и живет в другом месте. — В каком еще другом месте? — напряженно спрашивает Тянь. — В одном из промышленных кварталов есть автомастерская. Она принадлежит человеку, которого называют Чино. Внутри мастерской есть жилое помещение. Там и живет твой друг. — Кто такой этот Чино? — ледяным голосом цедит Тянь, чувствуя, как внутри разгорается холодная ярость. — Это мой старый знакомый. Не беспокойся, он надежный человек. — Надежный настолько, что ты позволил ему сдать эту жилую комнату моему другу? — Не все в мире происходит с моего позволения. Когда я нашел твоего друга, он уже жил и работал в мастерской. — Ты хочешь сказать, — медленно сатанея, говорит вкрадчиво Тянь, — что твой Чино взял Мо Гуань Шаня на работу еще до того, как узнал, кто он? — А кто он? Чэн спрашивает почти безразлично, но Тянь знает, что значит этот голос. Только сейчас у него нет времени на это. Вопросы о его ориентации они обсудят позже. — Если ты пытаешься сбить меня с толку, у тебя ничего не выйдет. — Я не пытаюсь. — Ответь на вопрос. Я зря торчал у отца целые сутки и терпел его женушку? У нас был уговор. Я еду к отцу, ты отвечаешь на мои вопросы. — Да. Они поладили еще до того, как я связался с Чино. Можешь считать, что твоему другу повезло. Он оказался в хороших руках. Они поладили. Этот чертов Чино поладил с Шанем. С его, Тяня, Шанем. И Шань теперь в надежных руках. В руках Чино. — Исключено, Чэн. Прикажи своему Чино отпустить Рыжего. И не дай бог он его хоть пальцем коснется. Ты слышишь меня? Чэн слышит. Но ему, как всегда, нравится просто издеваться над младшим братцем. — Твоего рыжего там никто не держит. Это было его собственным решением. Кроме того, уходить из мастерской ему некуда. Его квартиру арендует другой человек. Поумерь свой пыл. Чино не станет касаться твоего друга. Ему это незачем. Тянь плохо помнит, чем закончился тот разговор: перед его глазами начала бесконечно прокручиваться картина того, как его Рыжий оказывается в надежных руках, и он прекращает контролировать себя почти полностью, захлебываясь ледяной злостью. Помнит только, что разговор закончился жесткой фразой брата, брошенной почти таким же ледяным тоном, что плескался внутри него самого. Чэн сказал: рано или поздно тебе придется повзрослеть. Если ты хочешь начать когда-нибудь, сейчас самое время. Тянь кричит в трубку “Будь ты проклят”. Чэн отключается на середине его слов. А ночью, бросая шипучую таблетку в стакан с чистой водой, он думает: хорошо, Чэн. Я повзрослею. Готовься. Сначала он думает, что принимает это решение назло брату. Потом понимает: брат имеет к этому только косвенное отношение. Не из-за мыслей о брате у него сердце заходится болью каждый раз, когда он представляет нахмуренный лоб и честные золотые глаза. Не брат раз за разом снится ему в кошмарах. Больше нет. Но зато брат может помочь ему избавиться от всего этого. Ему — и тому, кого тоже назвали горой. Чэн всего лишь инструмент. Именно его руками можно сделать все, что нужно, чтобы помочь Рыжему, нуждающемуся в заботе Тяня. Не Чино — Тяня. И пусть его нет рядом, но это не значит, что он не может дотянуться до Шаня. Просто чтобы помочь. А остальное потом. В этот раз Тянь не выдерживает больше суток. Перед тем, как отключить звук мобильного в научном кружке, он пишет брату: что ты хочешь на этот раз за разговор? А возвращаясь обратно в кампус вместе с Одет и жуя на ходу бургер из пакета, он получает ответ: позвони отцу. Поинтересуйся его здоровьем. Тянь презрительно морщится, но спустя несколько часов он все-таки набирает номер отца и действительно спрашивает, как его здоровье. Разговор длится всего несколько минут, но и этого достаточно, чтобы шокировать их обоих: Тянь не звонил отцу первым уже несколько лет. Той же ночью они с Чэном говорят снова. На этот раз старший брат рассказывает Тяню не все, что он хочет знать. Но и этой скупой информации достаточно для того, чтобы заставить Тяня задыхаться от ярости. Нет, он не скажет, откуда знает Чино. Все, что тебе нужно знать, говорит Чэн, это то, что этот человек у меня в долгу. Так что твой друг действительно вытянул счастливый билет. Но Чино даже и без долга не обидел бы этого парня. У него есть на это свои причины. Тянь от этих слов чуть не сходит с ума, сразу же, моментально, и требует от Чэна объяснений таким страшным тоном, что и сам пугается собственного голоса. Чэн к этому голосу тоже не остается равнодушным: сделав молча одну глубокую затяжку, он все же говорит коротко, что владельцу мастерской тоже пришлось стать самостоятельным достаточно рано. Вот он и хочет помочь встать на ноги человеку в похожей ситуации. И добавляет, чуть поколебавшись: ты знаешь, что отец твоего друга сидит в тюрьме? Знаю, цедит Тянь холодно, и Чэн, поджигая новую сигарету, говорит: вот и у Чино тоже. Считай, что он увидел во встрече с твоим другом кармический виток. Тяню, если честно, на такие витки плевать с высокой башни. Ему дурно становится от мысли, что какой-то там владелец захудалой мастерской в промышленном квартале вписывает его Рыжего в свои кармические счета, думая, будто этой помощью Шаню каким-то образом расплачивается неизвестно с кем. А от мысли о надежных руках его натурально трясет. Думает: интересные же у его брата понятия о счастливых билетах. Но он молчит, сжимая ледяной ладонью телефон. Пожалуй, лучше не злить Чэна, пока он более-менее словоохотлив без требований позвонить отцу взамен за это. Пока лучше с ним не ссориться. Но потом они все-таки ссорятся, грубо и жестко. Тянь думает, что у них еще никогда не было таких острых разговоров. Этот оказывается первым, и после него в нем будто что-то ломается, потому что он думает: хватит. Больше такого не повторится. Он этого не допустит. Большая ссора случается наутро после большой вечеринки. В тот вечер их баскетбольная команда снова заняла на соревнованиях призовое место, и один из ее участников собрал в арендованном доме на окраине Риверсайда не только всю команду, но и группу поддержки. Тянь позвал на эту вечеринку Одет. Она согласилась с большим удовольствием и разом покорила несколько сердец (и не только) своим легким платьем с прозрачным кружевом. Тянь к этому времени успел побывать не на одном десятке вечеринок, но так и не смог полюбить их. Здесь, за пределами кампуса, алкоголя и травки было больше, чем обычно, и он только неискренне улыбался, глядя на то, как один из баскетболистов встал на руках над бочкой с пивом и пытался пить из нее вниз головой. Все его мысли были заняты Китаем. Чэн сказал во время их последнего разговора, что Рыжий в попытках заработать больше взял дополнительные смены на автомойке, тоже принадлежащей этому Чино. И Чино, конечно, позволил Рыжему взять эти смены. И как-то слабо Тяню верится, что все это можно объяснить исключительно душевной добротой. — Тянь! — Одет толкает его в бок, поднимаясь на цыпочки, и говорит, едва перекрикивая шум музыки: — Я тебя уже третий раз зову! Хочешь выйти на улицу? Да, кивает он с облегчением, и они выходят, накинув на плечи легкие куртки. Садятся на небольшую качелю-лавочку, установленную за домом на заднем дворе. Тянь закуривает, а Одет сначала поджимает ноги под себя, а потом перекидывает их через его колени. Спрашивает, уже сделав это: ты не против? Тянь усмехается: нет. Она всегда сначала делает, а потом спрашивает. Он спокойно кладет руку на ее колено, слегка отталкиваясь ногами от земли. Щурится, вдыхая сигаретный дым, когда она неожиданно говорит: — Я видела, как на тебя смотрят китаянки. Должно быть, ты и правда красавчик. Прости, но мне азиаты не нравятся. Он грустно смеется, прижимая руку к груди. Говорит: — О нет, ты разбила мне сердце. И эта улыбка прикипает к его губам, когда Одет вдруг качает головой и говорит негромко: — Думаю, это сделала не я. Тянь поворачивается к Одет и смотрит на нее внимательно. Но не говорит ничего. Думает: ей это не нужно. Она не поймет. Но почти сразу же вспоминает, как она таскала ему кофе, как помогала сделать отчетную работу и отменяла ради него свидания. Может быть, она и правда не поймет, но она — единственный человек на всем этом континенте, которому он может хотя бы немного приоткрыть душу. Хотя бы просто попробовать. И поэтому он говорит с усмешкой: — Да. Это сделала не ты. Одет заглядывает ему в глаза и просит: — Расскажи о человеке, который это сделал. Он затягивается, глядя в небо, и закрывает глаза. Говорит, вслушиваясь в басы хип-хопа, доносящиеся из дома: — Он китаец, как и я. Он рыжий. Злющий. Ругается матом, часто дерется и очень рьяно отстаивает собственные границы. Любит сэндвичи. — Значит, ты все-таки гей, — понимающе улыбается Одет. — Я так и думала. Я засыпала в твоей постели уже раз десять, и ты ни разу даже не попытался заняться со мной сексом. — Думаю, нет. — Хэ Тянь пожимает плечами и стряхивает с кончика сигареты столбик пепла. — Скорее, я бисексуал. У меня были отношения с девушками. До того, как я его встретил. — А после? — А что — после? — После него. С кем у тебя были отношения после него? Хэ Тянь улыбается печально и холодно. — Ни с кем. — Понимаю. — Одет щелкает пальцами, будто формулируя мысль. Указывает пальцем в сторону Тяня: — Ты хочешь сделать паузу, чтобы новые отношения не помешали обучению. Он почти читает в ее словах “Как в прошлый раз”. Усмехается. — Нет. — Тянь поднимает голову и выпускает в высокое небо струйку сизого дыма. Одет очень забавная. Говорит так, будто что-то в этом смыслит. — Кажется, я потерян для новых отношений. И с мужчинами, и с женщинами. — Но почему? — пораженно спрашивает Одет, всматриваясь в его лицо. — Ты ведь, оказывается, не такой уж и страшненький. И ты молод. Думаю, здесь найдется парочка китайцев, готовых лечь с тобой в постель. Или начать отношения, если тебе хочется именно этого. А если тебе просто нравятся рыжие, я могу познакомить тебя с парочкой ирландцев. Зачем ты отказываешься от всего этого? И он не знает, как назвать то, что протянуто между ним и Китаем, особенно сейчас, когда оттуда больше не приходят ответы. Не знает, пока в голову не приходят самые простые и понятные слова. Он ни за что не думал, что скажет их. Но ничего другого, даже близко похожего по смыслу, Тянь так и не находит. — Потому что я влюблен. Говорить это оказывается очень просто. Слова срываются с языка так легко, будто они совсем ничего не значат, и от их звука даже хочется поморщиться — такими плоскими и пустыми они кажутся. Он не просто влюблен. Влюбленность — такое детское чувство. Любовь — это просто слово. А то, что живет в нем — это не чувство и не слово. Это и есть он. Будто бы от него оторвали неровно огромный кусок организма и вложили его в другого человека. И ему без этой оторванной части ни жить, ни умереть. Но словами этого никак не выразить. И поэтому плоское “Я влюблен” сгодится. — О. Вот как. — Одет снова кивает, но Тянь с ухмылкой замечает: понимания в ее карих глазищах ни на грамм не прибавляется. Да и ладно. — Ну хорошо, и чем же занимается этот рыжий? — Пропадает на подработках, потому что его семья не слишком обеспечена. Когда у него была семья, думает он сразу же вслед за этим. А теперь у Рыжего нет никакой семьи. У Рыжего есть только отец, сидящий за решеткой с раннего детства сына. Вряд ли это может считаться семьей. — Как это романтично. Синдерелла и прекрасный принц. — Что? — непонимающе нахмуривается Тянь, прикуривая новую сигарету. — Синдерелла. — Одет приподнимает брови, как всегда, когда говорит “ох уж эти китайцы”. — Это детская сказка. Добрая девушка из бедной, но благородной семьи, чудом попадает на бал, где в неё влюбляется прекрасный принц. В итоге всех ждет хэппи-энд, хоть и не без драмы. Все страждущие награждены, все алчущие наказаны, в королевстве устанавливается мир и счастье. Очень романтичная история. Прямо как твоя. Он вспоминает, сколько раз их с Рыжим потасовки заканчивались кровью. Сколько раз он слышал грубости и дерзости в свой адрес. Сколько раз он и сам колебался на грани грубости, и думает: эту историю можно назвать какой угодно, кроме романтичной. Но вслух он говорит другое. — Примерно так. — Значит, вы вместе? — с сомнением спрашивает Одет. И Тянь ее сомнения понимает целиком и полностью. Жаль только, что объяснить все так, чтобы их развеять, он не может. Даже для себя самого. — Это сложный вопрос. — Он снова поднимает голову в темное небо, разглядывая звезды. — Я бы хотел ответить на него просто, но это невозможно. — Это из-за него ты тогда?.. Она замолкает, и Тянь видит, как она старательно подбирает слово, чтобы объяснить, что он тогда — и не может. Думает: не подбирай. Я и так знаю, о чем ты. Говорит: — Да. Из-за него. — Вы расстались? — Не совсем. Он поджимает губы, немного прикусывает нижнюю, а потом думает: да какого черта. Кому, если не ей. И рассказывает ей: о том, как Рыжий толкнул Цзяня в коридоре, как он притащил его к себе домой, чтобы тот приготовил ему поесть. Как шаг за шагом они четверо стали друзьями. Как Шань врос в него, а он врос в Шаня, как они почти что стали Тянь-Шанем, почти что смогли распахнуть сердца навстречу друг другу. Как его сердце распахнулось раньше и сильнее, чем сердце Рыжего, но когда он наконец добрался до этого самого рыжего сердца, ему пришлось уехать. И, чуть поколебавшись, он рассказывает и остальное. О том, что случилось с матерью Шаня и где находится отец. О том, что грозит его дому и о том, как на горизонте откуда ни возьмись взялся кармический Чино с его надежными руками. Они говорят почти до утра, тесно прижавшись друг к другу на небольшой качельке, и Одет дважды сбрасывает звонки от парня, которому оставила свой номер прямо перед тем, как они с Тянем вышли из дома. И в конце этого длинного диалога ветренная, забывчивая расистка-француженка говорит Тяню очень простую и правильную вещь. Она почти ничего не смыслит в отношениях, но Тянь знает, что она умеет быть хорошим другом, а поэтому не злится на нее за эти слова. А совсем скоро понимает, что она оказалась права. Одет говорит ему: — Ты не поможешь своему мальчику ревностью и упрямством. Пока он живет и работает у этого вашего Чико (Тянь хмыкает, но не исправляет ее), все, что можешь сделать ты, касается только тебя самого. Ты должен наладить отношения с братом и отцом. И научиться понимать своего рыжего лучше. Я имею в виду самостоятельность. Потому что рано или поздно твоя учеба подойдет к концу, и он к тому времени будет человеком, который устал от сложной жизни. А ты будешь человеком с большим будущим. И ты правда сможешь оградить его от этих сложностей, но не сейчас. Сейчас каждый из вас должен пройти свой собственный путь. И если ты не изменишься, пропасть между вами будет только расти, и потом вы ни за что не найдете общий язык. Если ты хочешь сохранить его, тебе нужно влезть в его обувь. Так ведь у вас говорят? У них так не говорят, но Тянь все равно понимает, что имеет в виду Одет. Он крепко обнимает ее и целует в щеку, когда они наконец расходятся. Думает: глупая девчонка. Все мы горазды раздавать советы, когда они не касаются нас самих. А потом звонит Чэн, и то, как все заканчивается, все же переворачивает мир Тяня с ног на голову. Тянь не ходит кругами, чтобы не тратить лишнее время: едва лишь подняв трубку, он просит Чэна: помоги ему. Добавляет, холодно наморщивщись: пожалуйста. Он не заработает нужную сумму ни в мастерской, ни на мойке. Я погуглил, чтобы узнать, сколько получают автомеханики. Помоги ему. Иначе он лишится дома. Я не могу позволить, чтобы это случилось. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — отстраненно спрашивает Чэн, и Тянь выпаливает сразу же: — Просто дай ему эти деньги. Придумай что-нибудь. Пусть этот твой Чино выплатит их Рыжему в виде премий. Или что-то в этом роде. — Треть миллиона. — Чэн прохладно ухмыляется. — В виде премий. — Да, — с нажимом отвечает Тянь. — Или еще как-нибудь. И раздобудь для меня его номер. Чэн коротко вздыхает и говорит: — Нет, Тянь. — Чэн, — медленно выдыхая, говорит Тянь, — ты не понимаешь, наверное. Если ты не дашь ему эти деньги, он потеряет дом. О нем больше некому позаботиться. — Мне кажется, это ты не понимаешь. Вообще ничего. Ты даже не представляешь, какая это сумма. Ты когда-нибудь задавался вопросом, что обычному человеку нужно сделать, чтобы заработать такие деньги? Ты осознаешь, что деньги, которые ты получаешь просто так, тоже кто-то зарабатывает? — Осознаю, — отвечает Тянь, уже распаляясь. — Нет, не осознаешь. Даже не пытаешься осознать. Как и еще одну очевидную вещь: может быть, этот человек и не хочет, чтобы ты о нем заботился. Потому что если бы он этого хотел, у тебя уже был бы его номер. Он сам дал бы его тебе. Подумай об этом на досуге. — Ты его не знаешь, — вздрагивая от сдерживаемой ярости, цедит Тянь. — Ты ничерта не знаешь о том, что это за человек, и вот так просто лишаешь его шанса на нормальную жизнь! Просто потому, что тебе жаль этих чертовых денег? Поэтому? Так запиши это на мой счет! Как только я начну зарабатывать, я верну тебе эти деньги. Но не будь таким мерзавцем сейчас, брат! — Поговорим об этом тогда, когда ты начнешь зарабатывать. Сейчас этот разговор окончен. — Нет, не окончен, Чэн. Не окончен, потому что ты сделаешь это! Ты не имеешь права вот так распоряжаться его жизнью! — Почему ты думаешь, будто сам имеешь на это право? — Потому что, — выплевывает Тянь, уже практически захлебываясь злостью, — я делаю это ради его добра. И я сделаю это даже вопреки его воле. Я не позволю ему остаться на улице. — Он не твоя собственность, Тянь. Ты не можешь решать за него, даже если тебе этого хочется. Это не домашняя зверушка. — Значит, ты можешь решать за меня, а я за него — не могу? Ты чертов лицемер! — Ты — мой брат, — холодно отвечает Чэн. — Я должен делать это. Хочу я этого или нет. Потому что ты сам еще не способен решать за себя. Твое поведение только подтверждает это. Ты всего лишь заигравшийся ребенок, который привык думать только о себе. И получать все, что тебе захочется, даже не думая, чего это стоит остальным. У тебя достаточно игрушек и без этого паренька. Найди себе другое развлечение. — Ты ублюдок, — недоверчиво смеясь, выдыхает Тянь. Рука, держащая телефон, крупно дрожит. — Ты лицемерный сукин сын! Не смей говорить, будто я развлекаюсь! Это ты развлекаешься, отказывая мне в самом необходимом! Ты понятия не имеешь о том, что я чувствую! — А ты о том, что чувствую я, имеешь хоть какое-то понятие? — неожиданно остро спрашивает Чэн. — Ты ничего не чувствуешь! То, как ты поступаешь, говорит только об одном! О том, что ты абсолютно бесчувственное бревно! Ты беспокоишься только об одном — о том, чтобы я был таким, как тебе хочется! Таким же бессердечным и отвратительно-безразличным, как ты! Знаешь что? Засунь себе в зад свои деньги! Я сам помогу ему! Без тебя! — Как скажешь. Но для начала тебе было бы неплохо узнать, хочет ли этот человек, чтобы ты ему помогал. Быть может, то, что тебя лишили возможности спросить об этом напрямую, натолкнет тебя на какие-то выводы. Потому что тебе еще предстоит узнать кое-что интересное об устройстве мира, малыш: иногда ты можешь быть не нужен человеку. Даже если он тебе нужнее всех. И это не изменят ни деньги, ни упорство. Возможно, этот рыжий паренек не просто так предпочел рискнуть жильем вместо того, чтобы обратиться к тебе. Подумай об этом. Если в твоей голове есть чем. — Я тебя ненавижу!!! — кричит Тянь коротким гудкам в телефоне. Он сбрасывает с себя почти всю одежду, что есть на нем, быстро влезает в спортивную форму и тренируется на баскетбольной площадке до самой ночи, пока не падает обессиленно на одно колено, разодрав его о полиуретановый настил. Проклинает брата, задыхаясь от ледяной ярости. Думает: ты не знаешь меня. Но тебе еще предстоит узнать. И то, что ты узнаешь, тебе не понравится, гребаный ты тиран. Но выбора у тебя нет. И следующие несколько дней Тяня проходят в мыслях о том, как отомстить брату поизящнее. Тянь думает о милой беседе с отцом. Думает об отчислении из университета. Думает много о чем, но почему-то ни одна из приходящих в голову мыслей не кажется ему достаточно колкой, чтобы царапнуть Чэна так сильно, как ему хочется. Он наслаждается извращенными мечтами о мести до тех пор, пока ему снова не снится Рыжий. Этот сон получается каким-то странным: Рыжий в нем не делает ничего. Он просто стоит босиком у смятой в лепешку машины, ссутулившись, и тянется грязными руками к испачканному кровью бамперу. И пока он тянется, его плечи дважды коротко вздрагивают. А потом откуда-то налетает снег, и Рыжего заметает как-то разом, а он даже не сопротивляется, продолжая тянуться к разбитому автомобилю. И Тянь теряет его из виду, не в силах разглядеть горящую золотом макушку сквозь белую метель. Он просыпается рывком, задыхаясь, подрывается с мокрой постели и несет вспотевшее тело к раковине, чтобы смыть с лица непонятно откуда взявшуюся соль. А смывая, он впервые впускает в голову жесткую, почти неправдоподобную мысль: Чэн прав. Он прав. Рыжий не принадлежит ему. Как бы сильно ему этого ни хотелось. Рыжий — не его питомец. Рыжий также не его парень. Даже, наверное, не его друг. Кто он ему, в самом-то деле? А кто сам Тянь Рыжему? Мажор. Вот как Шань зовет его. И, наверное, не просто так Рыжий сменил номер. Наверное, не просто так. Может быть, он и правда не хочет больше никакого Хэ Тяня в своей жизни. И уж тем более никакой помощи от него. Рыжий предпочел довериться какому-то Чино с его философией космического возмездия, предпочел попытаться заработать нужную сумму самостоятельно, даже зная наперед, что в автомастерской у него столько заработать не выйдет. Тянь и правда искал в интернете, сколько получают автомеханики. Триста тысяч у Рыжего не получится накопить даже за пять лет. А пяти лет у него нет: ордер истекает уже даже меньше, чем через год. Но он все равно не обратился за помощью к Тяню. И Тянь впервые задается вопросом, почему. Он проводит в раздумьях несколько часов, пока комнату не начинают заполнять косые солнечные лучи, пробивающиеся через опущенные жалюзи, и думает, что понял. Потому что он пробовал на вкус тот коктейль, что бесконечно варится в башке Рыжего. Тянь знает, что там. Этим варевом и до смерти матери Шаня можно было отравить любого человека. Что туда прибавилось после похорон госпожи Мо? Тяню это хорошо известно: Рыжий тут же подумал, что раньше он разве что бомжарой не был. А теперь вот рискует стать. И что мажору это рано или поздно надоест. И что лучше самому эту корку с раны содрать, разом, чем ждать, пока время начнет надрывать ее по миллиметру, причиняя мучительную острую боль каждую секунду. Потому что такой вот он, Рыжий: когда он знает, что ему придется страдать, он делает все, чтобы самому стать причиной этих страданий. Обижает себя сам, чтобы не позволить сделать это кому-то другому. Тянь закрывает глаза, приваливаясь макушкой к стене. Думает: какой же ты балбес, Рыжий. Просто непередаваемый. Неужели ты думаешь, что какой-то земельный ордер сможет вытравить из меня это притяжение? Что хоть какая-нибудь сумма сможет заставить меня перестать залипать на твои нахмуренные брови. Что хоть что-нибудь когда-нибудь отнимет у меня память о том, как у тебя спина надламывается, когда я наконец заставляю тебя позволить себе отпустить свои страхи. Я скорее умру, чем забуду об этом. Я бы и рад забыть, но не получится. Как же ты мог подумать, малыш Мо, будто я откажусь от тебя? Очень просто, отвечает он сам себе голосом Одет. Ты не влез в его обувь. А он не влез в твою. Вот почему вы не сохранили друг друга. Тянь вспоминает свой сон еще раз и вздрагивает, покрываясь мурашками. Чувствует, как к горлу подкатывает огромный липкий ком. Думает: я влезу в твою обувь, Рыжий. Я пойму тебя. Мне не нужна пропасть между нами. Я сделаю так, что ее не станет. Я найду работу, чтобы узнать, каково тебе, хотя бы приблизительно. Но я все-таки не позволю тебе так рисковать. Я все равно тебе помогу. Наизнанку вывернусь, но помогу. И будет даже лучше, если ты не узнаешь, кто стоит за этой помощью. Быть может, так тебе будет проще ее принять. Ну и пусть ты будешь думать, что это Чино тебя спасает. Какое это имеет значение, если ты будешь в безопасности. Если у тебя будет дом. А потом, когда ты перестанешь беспокоиться по поводу жилья, я найду тебя и заставлю отпустить себя еще раз. Потому что я знаю, что ты тоже этого хочешь. Потому что это звучало в каждой твоей острой фразе, которые ты бросал мне до тех пор, пока твоя жизнь не сломалась пополам. Я сделаю все правильно. Я помогу тебе, защищу тебя, а потом найду и заберу тебя себе. И тогда все наладится. В этот раз он звонит Чэну сам. Ждет до вечера, чтобы брату не пришлось говорить с ним ночью. Начинает разговор очень коротко и нетипично. Готовится долго, думая про себя, сможет ли сказать это. А потом вспоминает сон и может, очень даже может: как только Чэн поднимает трубку, он говорит: — Прости меня, брат. И если бы спустя много лет у Хэ Тяня спросили, помнит ли он момент, в который повзрослел, он без сомнений назвал бы именно этот вечер. Тот самый, в которой он впервые извинился перед своим старшим братом. И попросил у него помощи. Не потребовал, а попросил, спросив взамен: что я могу сделать для тебя, чтобы ты смог помочь мне? Они говорят дольше, чем обычно, и в этот раз Тянь почти не повышает голос. Он заставляет себя сбавлять обороты, насильно хватая собственную гордость за горло, потому что помнит, как дрожащие ладони Рыжего тянулись к измазанному кровью бамперу расплющенной машины. И пусть он не видел этого наяву, но одного этого достаточно для того, чтобы заставлять его держать себя в руках. Тянь предлагает Чэну простую сделку: Чэн прекращает каждый месяц пополнять его банковский счет привычной суммой и находит способ отдать эти деньги Рыжему. Всего один год, просит Тянь. Пожалуйста, Чэн. Пожалуйста. Я найду работу. Я буду жить на те деньги, что заработаю сам. Просто дай мне возможность помочь ему. Прошу тебя. Взамен я сделаю все, что ты попросишь. Вообще все. Какое-то время Чэн молчит. Потом спрашивает: ты понимаешь, о чем просишь? Понимаешь, в какие условия ставишь себя самого? В какие условия ставишь меня и Чино. Как по-твоему я должен объяснить это ему? — Скажи ему правду, — через силу говорит Тянь. — Пожалуйста, брат. — Тогда объясни мне, в чем эта правда заключается. — Я… — Тянь запинается, не зная, как сказать то, что думает. Что чувствует. Потому что те слова, которые он сказал Одет, не подходят для его брата. — Я должен помочь ему. — Почему? — Потому что я обещал ему, что он не будет справляться со всем в одиночку. Я обещал заботиться о нем. Чэн протяжно вздыхает. Говорит: — Ты понимаешь, что это не шутки и не игры? Что если ты ввяжешься в это, то должен будешь пройти этот путь до конца? — Да. — Что ты втягиваешь в это не только себя, но и меня и владельца мастерской? — Понимаю, Чэн. — И что ты все-таки ведешь себя так, будто этот парень — твоя зверушка. — Чэн. Пожалуйста. Ты не знаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь его. — А если тебе это надоест завтра? Или через месяц? Бросишь его на полпути, отняв у него надежду вернуть свой дом? Я не стану помогать ему вместо тебя, если тебе это надоест. — Не надоест. — А если все же надоест? — Тогда все просто прекратится, — раздраженно говорит Тянь, спускаясь в курилку. Поджигает сигарету. — Ты ведь ничего не теряешь. Этот Чино все равно ведь у тебя в долгу. Я тоже буду твоим должником, если ты поможешь мне. И это кроме того, что ты попросишь взамен за эту помощь. — А если твой рыжеволосый узнает о том, что его дополнительный заработок — твоих рук дело? — Нет, — торопливо говорит Тянь полным дыма ртом. Выдыхает шумно. Добавляет: — Нет, Чэн, он не должен этого знать. Ты же сказал, что твой Чино надежный. Так пусть держит рот на замке. Рыжий не должен знать, что я причастен к этому. Иначе будет хуже. — Ты понимаешь, — спрашивает Чэн после некоторого раздумья, — что то, что ты делаешь, называется преследованием? — Каким еще преследованием, Чэн. — Он сжимает зубы и холодно морщится. — Я всего лишь хочу помочь ему. — Против его воли? — Это неважно. — Все остальное у вас тоже происходило против его воли? Быть может, именно поэтому он решил сбежать от тебя? Тянь уже распахивает рот, чтобы ответить что-нибудь резкое и острое, но тут же захлопывает его, сильно прикусывая изнутри щеку. Чэн — его единственный шанс помочь Рыжему. Единственный. Нельзя давать волю эмоциям. — Нет, Чэн. Все остальное происходило с его согласия. И пусть это не совсем так, но Чэну об этом знать необязательно. Он не знает рыжего языка. Он все равно не поймет. — Он сбежал не от меня, а от себя. — А если ты ошибаешься? — Значит, — говорит Тянь, поднимая глаза в высокое небо, — я получу хороший жизненный урок и повзрослею. Ты ведь этого сам хотел. Они говорят еще пару минут, и к концу разговора Тянь почти наверняка убеждается в том, что Чэн согласится ему помочь. Он кладет трубку и прижимает к губам сжатый кулак. Думает: давай же, Чэн. Пожалуйста. И когда на следующий день Чэн перезванивает ему, у Тяня будто гора с плеч сваливается. Старший брат говорит ему короткое “хорошо”. Говорит: твоему другу придется заняться некоторой грязной работой, за выполнение которой он будет получать неплохие доплаты. Я как раз искал место, в котором можно будет безопасно обслуживать автомобили. Тянь не думает, что грязная работа — это хорошая идея, так же как и не думает, будто Чэн действительно искал такое место. Но поскольку других вариантов у него нет, а Чэн и так проявил чудеса великодушия, его окатывает горячим чувством благодарности. Брат добавляет: ты должен будешь наладить отношения с отцом. Тянь медленно кивает, думая: так я и знал. Чэн все еще пытается сделать вид, будто у них есть семья. Что ж. Ради Рыжего можно попробовать. В этом разговоре он впервые за всю свою сознательную жизнь говорит Чэну “спасибо”. И, кажется, впервые различает в голосе брата намек на улыбку. — Теперь я ищу работу, — говорит Тянь Одет, когда они сидят прямо на траве в парке в перерыве между лекциями. Он коротко рассказывает ей об уговоре, который они заключили с братом, и она легко качает головой. Говорит: — Тебе будет очень сложно. Совмещать здесь учебу, научную работу и спорт, да еще и подработку. Вы, китайцы, сумасшедшие. — Я знаю, — пожимает плечами Хэ Тянь. — Но я должен влезть в его обувь. Ты сама говорила. Одет снова качает головой. Говорит: я не думала, что ты воспримешь мои слова всерьез. Ты быстро устанешь и сдашься. Ты не привык работать. В какой-то момент Тянь и сам так думает: он просматривает агрегатор вакансий Риверсайда и даже смеется, глядя на требования к кандидатам и размер заработной платы. Понимает с отчаянием: он не подходит ни на одну должность. У него нет ни опыта, ни времени для его приобретения. Он проводит в поиске почти неделю, становясь все более мрачным с каждым следующим днем, пока к нему в комнату не заявляется довольная Одет и громко говорит с порога: — Вчера у меня был потрясный вечер с азиатом! — Я очень рад за тебя, — хмыкает Тянь, закрывая за ней дверь. — И у него оказался вполне приличный член. А еще у него оказалась открытой вакансия помощника. И эта сумасшедшая достала из кармана джинсов визитку. Осторожно уложила ее на край стола. — Это кафедра этнических исследований. Тебя ждут с понедельника. Тянь смотрит на нее со смесью осуждения и восторга, а потом спрашивает недоверчивой ухмылкой: — Ты что же, переспала с преподавателем? — Да. Он предлагает не очень большую заработную плату, но если ты будешь подходить к тратам с умом, тебе этого хватит. — Одет. — Тянь подходит к ней почти вплотную и спрашивает шокировано: — Ты понимаешь, что это фактически преступление? Что если вы попадетесь на этом, ни тебе, ни ему не избежать ответственности? — О, — легкомысленно говорит Одет, глядя на него укоризненным взглядом, — только не читай мне нотации, мистер Серая Мораль. — Это другое, Одет. Я ничем не рискую. Но ты рискуешь, и притом очень сильно. — Если ты не будешь кричать об этом на весь этаж, никто ни о чем не узнает. — Только не говори мне, — дрожащим голосом говорит Тянь, рассматривая аккуратную визитку, — что ты сделала это из-за меня. — Конечно, из-за тебя. — Одет кивает кудрявой головой. — Ты ведь не захотел показывать мне свой член. Пришлось искать другие варианты. Тянь ухмыляется, а потом подхватывает ее на руки и кружит. Думает: я не заслуживаю такого друга. И в этот раз эта мысль остается в его голове надолго. Работа действительно приносит в его жизнь то, чего в ней никогда не бывало раньше. У него почти не остается времени ни на что, кроме сна. А порой ему приходится жертвовать и этим. Порой ему приходится так сложно, что он задумывается: что я делаю и зачем? В особенности когда в конце адски напряженного первого месяца совмещения учебы, баскетбола и работы он впервые получает заработную плату. Думает: я получил за все свои усилия меньше, чем могу потратить за один раз в кафе. И эта мысль вызывает в нем презрительный холод. Неужели целый месяц недосыпа и разбора файлов со статистикой почти до полуночи стоит вот столько? Пару раз за тот месяц Тянь действительно хочет послать эту работу подальше. Хочет вернуть все назад. А потом думает: я знаю, зачем я это делаю. И тот, ради кого все это происходит, не может просто так взять и вернуть все назад. Не может позвонить никакому старшему брату и сказать: я хочу, чтобы у меня снова была мать и хоть какая-то защищенность. Чтобы у меня снова был дом. Чтобы мне не пришлось выполнять никакую грязную работу, просыпаясь для этого глубокой ночью. Вернуть все назад для Тяня значило бы лишить Рыжего шанса вернуть жилье. И это подстегивало его каждый раз, когда он начинал сомневаться в том, что ему это по плечу. У Рыжего нет возможности выбирать, по плечу ли ему то, что происходит в его жизни. И если Тянь хочет сохранить его, он должен хотя бы попытаться. Поэтому Тянь только молча сжимает зубы, снова и снова отправляясь на кафедру этнических исследований. Снова и снова посещает тренировки по баскетболу, ходит на лекции, отвечает на семинарах и выполняет научную работу в коротких обеденных перерывах. Потому что это Калифорнийский. Он может помогать Рыжему, только пока он здесь. А здесь он может быть только до тех пор, пока у него есть рейтинг. Он не тратится почти ни на что другое, кроме самого необходимого: еда, учебные пособия, сигареты. Но того, что он получает за работу помощника, все равно не хватило бы даже на это, если бы Чэн не продолжил присылать ему на счет ровно половину от той суммы, которую он получал раньше. Тянь впервые звонит брату по видеосвязи и говорит: я же сказал, что мне это не нужно. Лучше отдай Рыжему и эту половину. Чэн отвечает, печально нахмурившись: я хочу, чтобы ты научился самостоятельности, а не умер от голода. Питайся хорошо. И спи, будь так добр. Иначе никакого договора. И купи себе новую куртку, добавляет Чэн, глядя на то, как младший брат застегивает на себе толстовку. И Тянь покупает, но к концу месяца на его счете в банке все равно остается больше двух третей от той суммы, что присылает Чэн. И в каждом следующем месяце тоже. Спустя еще месяц напряженного труда Хэ Тянь с удивлением признает, что привык к установившемуся ритму. Он почти полностью отказался от вечеринок и прогулок и научился засыпать в любую свободную минуту. Выстроил вежливые отношения с преподавателем кафедры этнических исследований, старательно отгоняя от себя мысль о том, каким именно образом ему досталась эта работа. О том, что сделала Одет. Он не знает, легла ли бы эта девчонка в постель с этим человеком, если бы Тянь не нуждался в работе. Согласился ли бы он на эту авантюру, если бы Одет предупредила его о своих намерениях заранее. Не думает, потому что все уже было сделано, и у него просто не было морального права не воспользоваться этим предложением. И потому что не все в мире зависит от нас самих: некоторые решения принадлежат другим людям, и мы не можем на них повлиять, как бы сильно нам этого ни хотелось. И тот день, в который эта мысль пришла ему в голову, Хэ Тянь с легкостью назвал бы вторым переломным днем в своей жизни. Потому что после этого дня перемены посыпались на него одна за другой. Так Тянь узнал, что только самый первый шаг оказывается сложным. Все, что следует за ним, дается уже гораздо легче. Например, во время очередного звонка брата он посмотрел на время и спросил: у тебя сейчас половина пятого утра. Когда ты, ради всего святого, спишь, Хэ Чэн? Спишь ли вообще? И понял с удивлением, что его это и правда волнует. Потому что его брат вдруг тоже едва ли не впервые видится ему человеком. Живым и очень уставшим, с огромными тенями под полуживыми глазами. У которого может точно так же тупо скрести между висками от недостатка сна. Который может просто заболеть. И тогда он впервые говорит: ложись спать, Хэ Чэн. Лучше позвони мне в полдень. У меня как раз будет девять вечера. А однажды он звонит Чэну просто так. Совсем просто так, без особой на то причины. Просто спросить, как дела. Думает: мне ведь приходится звонить отцу, чтобы через силу интересоваться его жизнью в обмен на помощь Чэна. Так почему бы мне не узнать, как поживает сам Чэн. Разговор получается коротким и неловким, но он становится началом чего-то большего. Потому что спустя еще неделю Тянь встречает на территории кампуса ухоженного золотистого ретривера, достает телефон и бездумно делает пару снимков улыбающегося пса. Открывает переписку с братом, молча смотрит пару секунд на его профиль, а потом отправляет ему фотографии. Сообщение светится прочитанным пару часов, а потом Чэн отправляет ему короткое “Так было нужно. Прости, малыш”. И между ними постепенно устанавливается странное взаимодействие: Тянь звонит Чэну, выбирая для этого удобное время, чтобы спросить у него о том, как идут дела в мастерской. Или как поживает он сам. Просит Чэна объяснить ему, на чем еще может споткнуться их план. Чэн рассказывает ему в деталях о налоговой службе, земельном ордере и о том, чем можно залатать эту дыру в их схеме. Тянь говорит через силу: пусть этот Чино расскажет об этом Рыжему. Больше ведь ему об этом никто не расскажет. Иногда он выпрашивает у брата что-то такое, чего их договор не включал раньше. Чэн осаждает совсем уж дикие желания младшего брата, говоря прямым текстом: ты сошел с ума. Мы не станем делать этого. А еще через пару дней звонит и говорит, как они поступят, чтобы не оставить Тяня совсем ни с чем. Например, как в тот раз, когда Тяня почти целиком накрывает черной тоской. Он с трудом дожидается момента, когда Чэн появляется в сети и сразу же звонит ему, говоря лихорадочно: — Чэн, я хочу его увидеть. Чэн тяжело вздыхает и спрашивает: — Как ты себе это представляешь? — Камеры. В мастерской. — Забудь об этом. В мастерской происходят вещи, которые не должны попадать ни на какие камеры. Я не имею права даже просить Чино о таком. Это их частная жизнь. — Я не хочу, — почти рычит Тянь, — чтобы у них была их частная жизнь. — Тянь. Хватит. Я уже говорил тебе, что с твоим рыжеволосым не происходит ничего такого, о чем тебе следует волноваться. — Почему тогда ты не можешь настоять на камерах? — Потому что это называется преследованием. — Чэн. Я прошу тебя. Мне это нужно. Хотя бы одна запись из мастерской. — Тебе действительно нужна запись. Но не из мастерской, а к психотерапевту, — раздраженно отвечает Чэн. Тянь слышит, как брат включает кофемашину. — Я запишу тебя к хорошему специалисту. — Чэн. Ты знаешь, что такое нужно? — Знаю. И это не тот случай. — Пожалуйста. — Нет. Ты не имеешь на это права. — Ты помогаешь мне или жизни учишь? — С каких пор это разные вещи? Тянь отключается, молча сцепив зубы. Думает: как же ты не понимаешь. Почему ты не понимаешь. Беспокоился ли ты когда-нибудь за другого человека? Знает ли его брат вообще, что такое беспокойство? Но Чэн знает. Тянь понимает это уже на следующий день, когда старший брат звонит ему и говорит: завтра в мастерскую приедет машина с помятым крылом. Видеорегистратор в ней не будет выключен. Ты должен будешь уехать к отцу на все весенние каникулы. Тянь не спит почти всю ночь, ожидая, когда в его руках окажется эта запись. А просмотрев ее, он молча складывает в сумку вещи трясущимися руками и бронирует билет на самолет к отцу. Он затирает эту запись до пиксельных дыр, с огромной дырой в груди разглядывая измазанного краской Рыжего. Его нахмуренные брови на фоне убогого гаража. То, как он поджимает губы, отходя к стеллажу за очередным инструментом. То, как грязная майка обтягивает его ребра. Его исхудавшие руки. Его золотые волосы. Думает, вглядываясь в экран немигающим взглядом: ты такой сильный. Сильный. Я люблю тебя, Рыжий. Я сделаю ради тебя что угодно. И эта мысль не пугает его, не кажется лишней или плоской. Она кажется очень естественной, очень правильной, она живет в нем уже давно, и он только на секунду закрывает глаза, чтобы сморгнуть лишнюю влагу, а потом запускает эту запись снова, вглядываясь в хмурое и самое дорогое на свете лицо. После нескольких повторных просмотров он прячет эту запись под двухфакторную аутентификацию. Эту — и все остальные, что присылает ему Чэн. Он уже не спрашивает, что должен сделать за это: навещать отца раз в месяц входит в привычку, и постепенно время в родительском доме перестает быть таким мучительным, каким было раньше. Быть может, потому, что раньше в облачном хранилище его аккаунта не лежала папка с названием “Монте”. Он назвал ее в честь горы. Ну, вы понимаете. И папка эта почти ежемесячно пополняется новыми записями. Все они похожи, но Тяню на это плевать. Он пересмотрел каждую из них, наверное, добрую сотню раз. Чэн присылает новые записи уже тоже будто бы по привычке. Тяню даже не приходится просить его об этом. Старший брат все еще говорит ему, что он сошел с ума. Говорит: не понимаю, почему тебя так переклинило. Тянь отвечает ему просто: ты его не знаешь. Зато его знаю я. За этот год они с Чэном не становятся лучшими друзьями или теми братьями, какими могли бы стать, сложись все иначе. Будь у них нормальная семья. Но и то, к чему они постепенно приходят, уже можно назвать родственными отношениями. Близкими, такими, которых между ними не было никогда раньше. Не обходится и без конфликтов: Тянь все еще вспыхивает иногда, но эти мелкие ссоры никогда больше не выливаются во что-то серьезное, и Тянь все чаще говорит почти незнакомое ему слово “извини”. И Чэн говорит его тоже. И оказывается, что его старший брат не такой уж бесчувственный ублюдок, каким Тянь считал его раньше. Тянь больше не требует, чтобы Чэн прислал за ним самолет. Он спрашивает: когда станет безопасно? Когда я смогу прилететь? Спрашивает, чуть подумав: а тебе самому там безопасно? Чэн усмехается, игнорируя последнюю часть вопроса. На первую отвечает: не сейчас, Тянь. Потерпи еще немного. Но потерпеть приходится еще очень, очень много: даже когда возвращается Цзянь, Чэн продолжает говорить то же самое. Ты все еще не можешь вернуться. Потерпи. И Тянь терпит: сначала до того момента, когда во всем мире объявляют локдаун и ему приходится провести у отца четыре месяца кряду, захватив и последние недели первого курса, и все летние каникулы. В первый месяц он почти не выходит из своей комнаты, отрываясь от дистанционных учебы и работы только на еду и сон. К началу второго месяца в этот плотный график вклинивается короткая тренировка и бассейн, просто потому, что от бесконечного сидения у него начинает адски болеть спина. А потом первый курс наконец заканчивается, и его занятость сокращается до пяти рабочих часов в день: кафедра этнических исследований продолжает работать даже во время каникул. Но после почти круглосуточных занятий пять часов кажутся ему едва ли не развлечением, и в оставшееся время он с тоской слоняется по дому, коротая время в переписках с Одет и Цзянем. Просит белобрысого: навести Рыжего. Разузнай о нем все, что можешь. Колеблется, раздумывая: сказать ли ему, что на самом деле ему известно все, что только можно разузнать о Рыжем? И решает не говорить, как и то, что все это время знал, где и почему находился сам Цзянь. Думает, отправляя Цзяня в дом Мо Гуань Шаня: та соседка, которая помогла ему с квартирой, должна будет сказать Рыжему, что его ищут. Пусть он знает, что о нем все еще помнят. Что его все еще (адски) хотят. Думает, заглушая в себе чувство вины за то, что его нет рядом с Рыжим и ему помогают все, кроме него самого: а может, этот маленький засранец и сам напишет, когда узнает, что Цзянь приходил к нему домой. Не ему, Хэ Тяню, так хотя бы белобрысому. Но Рыжий не пишет. И Тянь упорно продолжает исполнять свою часть договора с Чэном, проводя за работой стандартные пять часов в день, хорошо питаясь и стараясь высыпаться, как может. Отец качает головой, глядя на младшего сына со смесью похвалы и недоумения. Говорит: это крайне странная работа. Если тебе нужны деньги, возьми у меня. Отец не знает о том договоре, который они с Чэном заключили. И это хорошо: Тянь отвечает, что эта работа приносит ему дополнительные баллы в рейтинг. Отец не стремится узнать больше. Тяня это устраивает. И за то время, что ему приходится провести в родительском доме, он успевает рассмотреть в отце обычного усталого человека, которого жизнь немало потрепала за грудки. Он не помнит, каким был отец до смерти матери: тогда его часто не бывало дома, и у Тяня не было шанса узнать его получше. Зато он хорошо знал того, кем его отец стал потом: властным, холодным и жестоким человеком. То есть он думал, что знал. После того, как Тянь поселился в отцовском доме, он увидел отца совсем с другой стороны. Никто не рассказывал ему, каков этот человек на самом деле. Он не читал книг по психологии и не общался напрямую с редко появляющимся в доме родителем, но все же понял: его жестокий и холодный отец на проверку оказался всего лишь несчастным мужчиной, который в свое время потерял любимую женщину и не смог найти путь к детям, оставшимся после нее. Тянь понял это очень просто, почти в одно мгновение, и вот как это случилось: он влез в его обувь. Однажды ему приснилось, что Рыжий умер. Прямо там, в гараже, у высокого металлического стеллажа. Он узнал об этом, потому что открыл очередную запись, которую ему прислал старший брат. И оказаться в отцовской обуви оказалось легче легкого. Тянь проснулся в холодном поту и подумал, задыхаясь: Рыжий — не моя любимая женщина и детей у нас нет, но если бы что-то подобное случилось с ним, Тянь стал бы точно таким же, как отец. Даже, наверное, хуже. Кажется, он понимает даже, почему отец так долго не женился снова после маминой смерти. И почему хотел, чтобы Чэн избавился от собаки. Никто не дает взрослым людям инструкции, как нужно жить с болью. Его отец пытался справиться с ней по-своему, решив: если вокруг тебя нет тех, к кому ты привязан, от этой боли можно уберечься. Тянь думает, что отец ошибся. И расплатился за это сполна: его отношения с обоими сыновьями даже с большой натяжкой нельзя назвать теплыми. И быть может, отцу это приносит не меньше боли, чем им с Чэном. И с тех пор, как Тянь подумал так, он уже никогда не смотрел на отца теми же глазами, что раньше. Он взглянул по-другому и на Нуо. В конце-то концов, подумал он, глядя на то, как она спускается в сад, эта женщина не виновата в смерти его матери. А ему самому она не сделала ничего дурного. И она в самом деле всего лишь заботится о его отце. Он снова вспоминает тот жуткий сон, в котором Рыжий просто упал у металлического стеллажа и больше не поднялся, и думает: эти двое просто пытаются устроить свою жизнь. И он не знает, что было в жизни Нуо до того, как она встретила его отца. Так почему бы и не позволить им быть счастливыми, если у них это получится. Или хотя бы не мешать их попыткам. Он не несется навстречу Нуо с теплыми объятиями и не начинает называть ее мамой. Конечно же, нет: как и в отношениях с отцом и братом, в отношениях Тяня с этой женщиной уже упущена слишком большая часть того, на чем основывается доверие и забота. Тянь даже нахмуривается холодно, цокнув недовольно. Это все Рыжий виноват, что в его жизни вообще появились такие слова. Доверие, тепло, забота. Любовь. Этого между Тянем и его семьей нет, но можно хотя бы попытаться наладить что-то отдаленно похожее. Хорошим началом станет просто способность терпеть друг друга. И понимать. Хотя бы самую малость. Поэтому он спускается к ужину и просит прислугу накрыть и на него тоже, присоединяясь к сидящей за столом Нуо. И отвечает на ее приветствие наутро. И оказывается, что в этом нет ничего сложного. И что на самом деле никто не желает ему зла. Отцовский дом перестает казаться ему золотой клеткой, но когда в университете начинается новый семестр, он уезжает в кампус почти с радостью. Встречается с загорелой Одет, возвращается на свою кафедру, возобновляет тренировки. Участвует в соревнованиях. Прокручивает до бесконечности записи из мастерской. Общается с Чэном и (безуспешно) пытается вытравить из себя холодную ярость к Чино. Создает чат “Не все дома”, будто убеждая себя в том, что однажды дома окажутся они все. Почти мечтает об этом. Устало закатывает глаза, когда узнает, что университет снова закрывают на карантин. Снова уезжает к отцу. Проводит с ним пару вечеров за сянци в саду. Дважды даже выигрывает. Однажды даже смеется. Они оба смеются. И Тянь думает, возвращаясь в кампус после месяца дистанционного обучения: это еще не семья, а только что-то отдаленно на нее похожее. Но у него никогда не было и этого. А потом, в самом конце осени, он спрашивает у Чэна почти по привычке: когда я смогу приехать? Чэн закуривает и говорит: думаю, к рождественским каникулам. Если ты все еще хочешь. Говорит: ты уверен в том, что хочешь? Тянь недоверчиво смеется. Отвечает: подумай все-таки о карьере комика. Ты хорош в юморе. Тот месяц Тянь проводит в таком ожидании, какого в его жизни еще не бывало. Он считает не то что дни, а даже часы. Думает: я не ошибся. Я знаю, что Рыжий остался прежним. Нужно только дождаться возможности и помочь ему вспомнить об этом. И для этого они должны быть совершенно одни. И поэтому в их следующий разговор с братом Тянь просит Чэна: освободи мастерскую на три дня к моему приезду. И мойку. Я не тратил почти ничего из тех денег, что ты мне присылал. Я помогу компенсировать зарплаты сотрудников. Но мне нужно, чтобы у Рыжего было три выходных. И чтобы там не было Чино. Чэн вздыхает и говорит: ты знаешь, что ты маньяк? Тянь улыбается. Он уже успевает заметить: каждый раз, когда Чэн говорит что-то подобное, это значит “да”. Чэн говорит ему: “Ты помешан”, когда в следующем разговоре Тянь просит у него контакты ювелира. Говорит: ты можешь очень крупно ошибиться. Этот человек не вспоминал о тебе почти целый год. Ты уверен в том, что заявиться к нему с кольцами — это хорошая идея? Тянь упрямо качает головой. Ты его не знаешь, в сотый раз говорит он брату. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Его нужно только немножко убедить в том, что он и правда этого хочет. И я знаю, как это сделать. Только дай мне шанс. Помоги мне, брат. И брат ему помогает. Брат оформляет заказ у своего друга-ювелира. Брат договаривается с владельцем мастерской о трех выходных днях. Брат бронирует для него рейсы с пересадками. Говорит: тебе уже ничего не угрожает, но так будет безопаснее. Перестраховаться не помешает. Только придется потерпеть неудобства. Тянь, проживший весь последний месяц с максимальным неудобством, говорит: ничего. Я как-нибудь справлюсь. Брат отправляет к мастерской человека, который следит за перемещениями Рыжего в нужный день, сам встречает Тяня в аэропорту и крепко обнимает. И Тянь обнимает его в ответ. Думает: каким же чертовски усталым выглядит мой старший брат. Он говорит, поворачиваясь к водительскому сиденью: спасибо, Чэн. И Чэн улыбается. Отдает Тяню красно-зеленую подарочную коробку. Говорит: это вместо Большого Разговора. Там кондомы. Надеюсь, они тебе пригодятся и все то, что ты делал, не окажется бессмысленным. Кольца будут завтра, если они понадобятся. Он подвозит Тяня к “Удобному”, в который Шань вошел пятнадцать минут назад. Говорит: я подожду тебя здесь. На случай, если в мастерскую ты не попадешь. Тянь вылетает из Стирлинга Чэна сразу же, как только автомобиль останавливается у супермаркета, потому что видит, как за угол сворачивает знакомая оранжевая куртка. Говорит, хлопая дверцей: не жди меня. Я знаю, что не вернусь сегодня. И с той минуты мир захлебывается, пережевывая себя, взрывается тысячей фейерверков, отчаянно искрит и пульсирует жизнью, потому что он наконец видит Рыжего. Его Рыжего, вживую, и он может протянуть руку и коснуться его, ссутулено сидящего на металлической скобе с сигаретой во рту. И последняя мысль, которая приходит ему в голову на этом моменте — то, что свои собственные сигареты он забыл в машине у Чэна. А все следующие мысли в его голове касаются Рыжего и только его. Тянь сгребает жесткой рукой все терпение, какое у него только осталось после этого года молчания, и забирает подожженную сигарету изо рта закашлявшегося Рыжего, слегка коснувшись пальцем его нижней губы. Чувствуя, как его едва ли не током пронзает от этого короткого прикосновения. Прижимает дрожащую руку ко рту, глубоко затягиваясь, а потом хватает ладонью лицо напротив и выдыхает дым, глядя прямо в золотые глаза. Такие горячие, живые, острые. Он видит в них свое отражение и думает: я не ошибся. Я знаю, что нет, я вижу это, чувствую. Вот же оно: голос у Рыжего дрожит, когда он говорит с Тянем, а когда Тянь, не устояв на мелко трясущихся ногах, садится рядом с Рыжим на металлическую скобу, тот придвигается поближе. Только самую малость, но все же придвигается. И Тянь, выдыхая дым в противоположную от Рыжего сторону, медленно закрывает глаза. И растворяется в этом ощущении. Думает: неужели это не сон. Больше не сон. Он здесь, и я здесь, и я знаю, что у нас все получится, и даже несмотря на то, что ты молчал почти целый год, я вижу, что ты все еще не перегорел, Рыжий. Тянь хочет потянуться руками к его лицу, скользнуть по нему губами, коснуться губ, обнять его, прижать к себе, сказать: все будет хорошо. Я обещаю. И сам не знает, как у него получается сдержать себя. Быть может, только потому, что он думает: я не сломаю все сейчас. Я должен быть сильнее этого. Я должен быть таким же сильным, каким был весь этот год Рыжий. Эта мысль преследует его весь этот вечер: когда Шань садится за руль небольшого мопеда и везет его к себе. Когда оказывается наконец внутри каморки, в которой Рыжему приходится жить. Когда говорит через силу, вздернув брови: в этом чулане что, можно жить? Когда видит гитару — ту самую, которую он подарил Шаню. Копия которой красуется на обратной стороне его мобильного. Когда со сжатым горлом рассматривает бетонную кухню. Думает: Рыжий мой. Рыжий. Как же ты здесь живешь. Какой же ты сильный. И он не может насмотреться на Рыжего, улавливая малейшие его жесты и взгляды. Не может напиться этими взглядами, не может сдержать желание коснуться его, и в конце концов поддается ему: сгребает Шаня в охапку, втягивает в себя его запах, но каким-то образом заставляет себя не торопиться с поцелуем, думая: это должно случиться иначе. Я должен только подтолкнуть тебя, а не сгибать. Покажи мне, что ты этого тоже хочешь, Рыжий. Покажи. Но испуганный Рыжий вырывается из-под него, улетая в душевую, и от того, как он проезжается вздыбленной ширинкой по бедру Тяня, Тянь едва не кончает сразу же. Потому что, может, он и потерян для отношений и с мужчинами, и с женщинами. И там, за океаном, который он сегодня пересек, его не касался никто, кроме его самого (когда у него хватало на это сил, а это бывало нечасто), но ведь все у него работает как надо. И от близости Рыжего и этого жаркого прикосновения он действительно чуть было не взрывается. И потому никто никогда не узнает, какого труда ему стоит встать с постели, в которой Рыжий спит каждый день, и взять в руки его телефон, моля небеса только о том, чтобы мобильный не оказался запароленным. И он не оказывается. Тянь быстро просматривает список звонков и открывает чат с Чино. Пусто. Копирует номер владельца мастерской, изнывая от тревоги вперемешку с ревностью. Думает: я все равно узнаю, что у вас с ним. И если у вас что-то, я просто убью его. Тянь именно так и думает, бесшумно относя в кухню свой шарф: я убью его. Возвращается в комнату, добавляет Рыжего в “Не все дома” и быстро набрасывает короткие сообщения, вслушиваясь в доносящиеся из душевой звуки воды. Пишет: давай, Цзянь. И напомни Чжэнси: никаких вопросов о прошлом. Обращается на мгновение в камень, когда Шань возвращается из душевой без футболки. Думает: когда все закончится, я обязательно откормлю его, чтобы у него так ребра не выпирали. Вешает ключи от дома брата, которые дал ему Чэн еще в аэропорту, на крючок у туалета. Тащит сопротивляющегося Рыжего в кафе, думая: ну же, малыш. Я подталкиваю — ты соглашаешься. Я создаю условия. Ты делаешь выбор сам. Тянь чуть было не проговаривается, трижды, и все три раза ему удается выпутаться из леденящих душу страхом ситуаций. Первая из них случается по пути в кафе, когда он не выдерживает и пытается все же выяснить у Рыжего напрямую, что происходит между ними с Чино. То единственное, в чем Чэн так и не смог убедить его за этот год, вырывается из него вопросом: ты с ним спишь? Думает напряженно: пожалуйста, Рыжий, скажи, что нет. Иначе я умру, наверное. Он бросает в отчаянии: это ты думаешь, что уже год живешь без меня. И тут же перебивает ход мыслей Рыжего другими вопросами, думая с липкой тревогой в груди: не обращай внимания на эти глупые слова, малыш Мо. Не думай об этом. Тянь спрашивает осторожно, давая Шаню возможность все рассказать: что с твоим домом? Смотрит, как Рыжий колеблется — а потом отвечает дежурно-холодно, опуская глаза. Отвечает, не солгав, но и не сказав правду. Тянь кивает и думает: так тому и быть. Пусть в твоих глазах это остается тайной. Пусть это Чино, а не я, помогает тебе кое с чем еще. Я останусь в стороне, думает Тянь, привлекая Рыжего к себе. Говорит ему то, что бьется в его груди уже почти год: мне так жаль, малыш Мо. Мне так жаль. Добавляет про себя: я восхищаюсь тем, как ты со всем этим справляешься. Тянь едва не засыпает в метро, моментально проснувшись от такой искренней и горячей вспышки ревности Рыжего. Думает снова: я не ошибся. Пожалуйста, Рыжий, позволь себе расслабиться. Думает то же самое, когда этот балбес расслабляется и оттаивает, хмуро улыбаясь в ответ на рассказы Цзяня. Говорит: это мой англопсевдоним, когда бестолковый неразлучник рассказывает Рыжему о новой надписи, которой Хэ Тянь подписывает дорогие сердцу вещи. Рассказывает в отместку о приключении Цзяня с письмом Сяо Хой. Отчаянно закусывает губы, чтобы не расхохотаться вслух, когда Шань выбрасывает на столик подаренную Чэном пачку презервативов. Отвлекает внимание сидящих рядом друзей, давая Рыжему время успокоиться. Думает: да взгляни же на этих двоих. Они уже давно переступили через свой страх. Ты думаешь, Цзянь по утрам действительно йогой занимается? Посмотри, как бывает, Рыжий. Позволь себе быть таким же. Позволь быть таким же мне. И чуть не сходит с ума, когда Рыжий вдруг позволяет. Всего немного, когда нарочно измазывает угол рта сливками. От того, как испуганно и решительно Шань поднимает взгляд, как бы говоря: прикоснись, у него натурально гайки свинчивает. Он протягивает руку и касается его рта. А потом Рыжий касается его пальца языком, и внутри все взрывается. Он с трудом дожидается момента, когда они остаются одни, и не может сдержать себя в такси: кладет руку на колено Рыжему, отстраненно глядя в окно. Влетает в Хуалянь, за пару минут сгребая в охапку все нужное. И уже стоя у кассы, хватает рукой небольшой тюбик со смазкой. Говорит себе, пряча ее в карман пиджака: может быть. Говорит: только будь спокоен. И не знает, обращается с этой фразой к себе самому или к Рыжему. И уже верит в то, что эта ночь закончится осуществлением самых жарких его желаний, пока не ложится в постель, чтобы дождаться Шаня из душа, и не закрывает глаза. А открывает их только наутро, все еще полный уверенности, что сейчас в комнату войдет его Рыжий и все случится. Но все идет наперекосяк. Тянь не знает, что успело измениться за эту ночь, кроме очевидного: он уснул и натурально обломал Рыжего. Но произошло что-то еще: он всматривается в то, как Шань дергается, читает в его глазах страх и боль, зная точно, что эта парочка поселилась в Рыжем еще до того, как он по вине Тяня вывернул на себя жестянку с маслом. Как к тебе подступиться, думает Тянь, ощущая ненависть к самому себе. Помоги мне, Рыжий. Намекни хотя бы. Что не так? Неужели это все происходит с тобой действительно только потому, что я уснул? А потом эти мысли выметает из головы жестким и грубым поцелуем. Тянь теряется, задыхаясь, замирает, как изваяние, и в груди у него смешивается и радость, и боль, и злость. Ну зачем ты так, Рыжий, думает он, глядя, как Шань вытирает губы о плечо. Не делай этого. Не прогоняй меня. Но Рыжий делает. Рыжий прогоняет. Тянь торопливо забирает из душевой ключи Чэна, завязывает на шее шарф, прячет вещи на самой высокой полке стеллажа, до которой только может дотянуться, и коротко прощается с дрожащим Рыжим. Думает, сжимая в кармане ключи холодной ладонью: я не знаю, что с тобой случилось, но я вернусь. Я вернусь, загоню тебя в угол, прижму к стене и заставлю признать, что ты это не всерьез сделал. Потому что если бы ты не хотел этого проклятого поцелуя так же, как и я сам, его бы не случилось. Но ты потянулся первый. Ты дал мне подсказку. И теперь я не оставлю тебе выбора. Я не позволю тебе остаться одному в Рождество. Бестолочь. Он летит к Чэну, звоня ему на ходу. Говорит страшным голосом, игнорируя испуганный взгляд таксиста: — Чэн. Мне нужна твоя помощь. В последний раз, обещаю. Чэн качает головой, встречая его в пороге своего дома. Говорит: допустим, я найду человека, который купит все нужное из твоего списка. Даже дам тебе Стирлинг Мосс. Но все заказы проходят через Чино. Добавляет, хмуро подкатывая рукава черной рубашки: Чино не согласится на то, что ты задумал. Говорит нехотя: он не верит в то, что твой рыжеволосый идет на это добровольно. И после того, что ты только что рассказал, я и сам уже в это не верю. — Я сам поговорю с этим Чино, — трясущимся голосом выплевывает Тянь, отхлебывая половину чашки кофе за раз. На губах все еще горит привкус машинного масла. — Пусть не суется не в свое дело. Это наши с Рыжим отношения. И мы разберемся с ними сами. — Ну да, — окидывая его выразительным взглядом, отвечает брат, — это видно. Не кажется ли тебе, что ты уже получил достаточно доходчивый ответ? — Ты не знаешь его, — в тысячный раз повторяет Тянь, мотая головой. — Он хочет того же, что и я. Просто боится. И он очень зол, потому что я уснул. И есть еще что-то. Я должен понять, что именно, Чэн. Я не могу оставить его одного сегодня. Ты не понимаешь, это его первое Рождество без матери. Он там один, Чэн. Один, в этом убогом гараже, и ему даже не с кем это Рождество отметить. Чэн. Прошу тебя. Я обещаю, что буду спокоен. Дай мне поговорить с Чино. Но Чэн ему не верит. И правильно делает: у него все внутри вспыхивает злостью даже тогда, когда Чэн сам набирает номер владельца мастерской и говорит с ним спокойно и даже тепло. Тянь мечется, отталкиваясь от матовой черной мебели в кухне брата. Вслушивается в слова Чэна, перемежающиеся паузами, и сцепляет зубы. — Конечно, нет. Никто не думает, что он игрушка. Мой брат утверждает, что ваш рыжеволосый идет на это добровольно. Тогда спроси у него сам. Откуда мне знать, Чино? — Чэн молчит, глядя исподлобья прямо в глаза брата. Закусывает губу. Говорит: — Пожалуй. Это похоже на адекватный план. Хорошо. Я позвоню тебе позже. Будь на связи. Чэн отключается, устало потирая лоб. Говорит, приподняв брови: — Ты с детского сада меня так не изматывал. Добавляет: — Чино предложил план. И он звучит очень здраво, так что отказы не принимаются, Тянь. Тянь выслушивает адекватный план и закатывает глаза. Думает: чертов Чино. Гори в аду. Очная ставка — это ни разу не здраво, если речь идет о Рыжем. “Пусть он сделает выбор сам” звучит здраво только в том случае, если дело касается не Рыжего. С Рыжим нужно иначе: Тянь должен к нему приблизиться, чтобы у этого ежа дыхание перехватило. Должен коснуться его хоть пальцем. Взять его в плен глазами. Вот тогда и только тогда Мо Гуань Шань может согласиться. И что-то слабо он себе представляет, как сможет сделать это, приехав в мастерскую в качестве случайного клиента. А под взглядом этого надежного человека Рыжий гарантированно растеряется и откажется браться за ремонт коллекционного автомобиля. И тогда Хэ Тянь действительно перестанет думать о последствиях. И не дай бог этот Чино хотя бы улыбнется Рыжему. Не дай бог. Он дожидается назначенного времени с горем пополам, бросая взгляд на часы почти каждую минуту. Чэн уезжает из дома на час раньше, чем это делает Тянь, предварительно загрузив в багажник Мерседеса все, что привез бритоголовый парень с татуировкой на шее. Тянь останавливается в просторном холле напротив входной двери и говорит, глядя на бесконечно уставшего брата: приезжай в Риверсайд под Новый год, Хэ Чэн. Если ты хочешь. Не проводи его один. Хэ Чэн печально усмехается. Я не распоряжаюсь своей жизнью так свободно, чтобы строить настолько далекоидущие планы, говорит он. Он оставляет на низкой тумбе у входа бархатную коробочку с гравировкой “Хэ Тянь”. Обнимает брата на прощание и говорит: не делай глупостей, Тянь. И помни: ты должен быть благодарен Чино. Немногие на его месте согласились бы на то, во что ты втянул всех нас. Так что пусть тебе повезет. А если нет, обещай, что ты уедешь. Добровольно. Тянь кивает, сглотнув пересохшим горлом. Думает: в этом не будет необходимости. Рыжий меня впустит. И почти теряет веру в это, стоя перед растрепанным владельцем мастерской под мутным фонарем. Видит краем глаза дрожащего Рыжего и думает, с ненавистью смотря прямо в изуродованное шрамом лицо: только попробуй, кармический. Только попробуй. И кармический почти что пробует: глядя на то, как Шань мнется, он решительно качает головой и говорит (Тяню даже кажется, что с удовольствием): сегодня вам не стоит рассчитывать на успех в нашей мастерской, господин Хэ. Мой механик слишком неопытен. Зато у меня, слышит Тянь в этих словах, хватает опыта, чтобы понять: когда человек так мнется, это значит скорее “нет”, чем “да”. Господин Хэ уже делает шаг навстречу владельцу мастерской, чтобы угостить того парочкой кармических витков в челюсть, когда к ним наконец подскакивает Рыжий и начинает торопливо сыпать словами, бегая взглядом между их с Чино лицами. И когда он наконец соглашается взяться за ремонт Стирлинга, прекрасно понимая, что ничего ремонтировать ему не придется, Тянь отходит к машине и торопливо пишет Чэну, промахиваясь от бешенства мимо нужных иероглифов: что за выходки устраивает твой Чино? И это я решаю за него? Я принуждаю Рыжего? А потом оказывается, что Рыжий сам себя принуждает. Тянь узнает об этом позже, уже после того, как чертов Чино заливается своим идиотским смехом и треплет рыжие волосы своей отвратительной ладонью, после того, как они возвращаются обратно в мастерскую и проводят почти два часа в кухне. После того, как Тянь оборачивается к уже накрытому столу и видит, как Шань молча всматривается в пустоту. Тяню не нужно знать, что происходит в рыжей голове в этот момент, потому что в его голове происходит то же самое: он тоже вспоминает, как госпожа Мо весело смеялась, глядя на их с Рыжим споры за новогодним столом почти два года назад. Тянь обнимает Шаня, укачивая его, как ребенка. Тяня разрывает от желания коснуться этой вспухшей верхней губы, но вместо этого он только осторожно целует рыжий висок, говоря про себя: ты сильный. Мой Рыжий, мой колючий, ты такой сильный. И я так люблю тебя, малыш. И я так скучал. Ты даже не представляешь, как сильно. Ты же видишь. И Рыжий видит, но когда они поднимаются на крышу, ему почему-то становится страшно. Тянь понятия не имеет, почему, но думает: я оставлю тебя, чтобы ты остыл. Остынь, прошу тебя. Но остынь правильно. И пока Рыжий остывает, Тянь почему-то накаляется. Он смотрит на часы и думает: сейчас или никогда. Когда Рыжий наконец спускается вниз, он сгребает его в охапку и впервые говорит то, что по-настоящему чувствует. И то, как Рыжий подается ему навстречу, вызывает в нем абсурдное желание, чтобы Чино на секунду оказался здесь. Чтобы этот кармический хрен увидел, что Рыжий хочет, что это его Рыжий, что все это было не зря. А потом, сразу же вслед за этим, случается то, чего он не хотел бы показывать никому в мире. Он бы этого и сам видеть не хотел, если бы мог. И участвовать в этом — тоже: те несколько минут, в которые испуганный Рыжий колеблется между страхом быть отвергнутым и тем, другим страхом, принуждая себя, едва не становятся самыми жуткими в жизни Тяня. В особенности когда в подсобке зажигается свет и он видит, что лежащая на его ладони резина измазана кровью Шаня. Он клянется себе, каменея: такого больше никогда не случится. Думает: теперь все будет иначе. И то, как все в итоге заканчивается, выворачивает его наизнанку. Рыжий наконец сдается, доверяется ему, плавится теплом в его руках, позволяет, и Тянь заходится хриплым дыханием вместе с ним, чуть не проговариваясь во второй раз: он шепчет “я все знаю” судорожно вздрагивающему Рыжему, поглаживая его ладонь. Говорит: я никуда не уйду. Говорит: все хорошо, малыш. Все хорошо. И все действительно становится хорошо: его Рыжий сам касается его, и это высекает искры из смотрящих в темноту глаз, заставляет дрожать и сжиматься, а потом, когда он слышит, как у Рыжего что-то отчаянно хрустит в спине, его подбрасывает на измятой постели, и в мире не остается ничего другого, кроме задыхающегося рядом Шаня и его руки. Мир смыкается в тугом кольце пальцев, сжимается до точки, будто вдыхая, а потом выдыхает со взрывом, и Хэ Тянь взрывается вместе с ним, отчаянно вздрагивая, впитывая в себя каждый хриплый стон Рыжего. А когда все повторяется, но уже в танцующем свете небольших свечей, он расслабляется настолько, что чуть было не проговаривается в третий раз, когда бросает, улыбаясь: я знаю, что никаких камер здесь нет. Мысленно он уже там, в машине, достает из небольшой барсетки Чэна алый бархатный кубик с лежащими внутри кольцами. И когда Рыжий уходит в душ, кажется, ничего не заподозрив, Тянь выходит в гараж, подсвечивая себе путь телефоном, и с размаху хлопает себя по щеке. Говорит напряженно: соберись, кретин. Ты только что чуть не уронил все, к чему шел целый год. Ты не должен расслабляться так сильно. Никогда. Не ради себя — ради того, чью улыбку ты только что видел и слышал в голосе. И он больше не расслабляется: ни тогда, когда Рыжий, чуть помявшись, забирает второе кольцо. Ни тогда, когда они спускаются с крыши и раздеваются снова, делая наконец то, что Рыжий так рвался сделать весь вечер. Ни тогда, когда прощаются ближе к вечеру, измазав постель слюной и смазкой окончательно. Ни тогда, когда спустя два дня прощаются у аэропорта. Тянь смотрит, как золотые глаза тревожно бегают по сторонам, когда он подходит к Шаню вплотную и осторожно обхватывает его мизинец указательным пальцем. Говорит: я прилечу еще на три дня в апреле. Если ты и в этот раз вздумаешь исчезнуть так же, как в прошлый, я заморачиваться не стану. Просто наберу сразу же Чино и попрошу к телефону малыша Мо. Пошел нахуй, говорит Рыжий испуганно. И целует Тяня первым. Быстро и воровато — со стороны больше похоже, будто он попытался разбить ему нос своим собственным. Но он все-таки делает это, и Тянь крепко сжимает его мизинец, прежде чем уйти. Тянь оборачивается через несколько метров, и они оба одновременно показывают друг другу средние пальцы. И он думает, глядя на рыжие губы, которые зажевывают косую улыбку: я никогда больше не расслаблюсь. Я буду молчать столько лет, сколько будет нужно. И всех, кто хотя бы косвенно к этому причастен, я заставлю молчать тоже. Потому что раз уж Рыжий выбрал путь молчания, только молчанием и можно будет все сохранить. И раз так, Хэ Тянь не откроет рта ни на секунду. Когда они встречаются с Одет, она заглядывает ему в глаза и порывисто обнимает его. Он обнимает ее в ответ, а потом резко отстраняется, услышав влажный всхлип. Поднимает ее лицо к своему. Говорит: — Ну и чего ты ревешь, глупая? — Женские штучки, — говорит Одет, шмыгая носом. — Ну, знаешь, солидарность. Обидно за то, что какие-то две китаянки останутся без мужчин. И все из-за того, что у тебя, балбеса, получилось соблазнить своего рыжего. У него что ли попросить член показать? Он обзаводится привычкой держать под рукой распечатанную пачку “Шуан Кси”. Отвечает Чэну, поднимаясь по ступенькам кафедры этнических исследований: нет, брат, я не брошу эту работу. Не сейчас. Я тут что-то вроде незаменимого сотрудника. Носитель языка, да еще и такой обаятельный. Мне удается собирать статистику и проводить соцопросы лучше, чем американцам. Через несколько недель Тянь рассказывает о своей работе и Шаню. Они теперь снова созваниваются каждый день, и оказывается, что у механика все же находится несколько свободных минут для видеосвязи с ебучим Гарвардом. Тянь говорит небрежно, что такая работа — обязательная часть обучения в Калифорнийском. — Нихуя себе у вас учебная программа, — напряженно отвечает Рыжий. На шее у Рыжего все еще надета цепочка с таким же кольцом, как то, что носит сам Тянь, и это заставляет его улыбаться каждый раз, когда он видит эту самую цепочку. — Цзянь говорит, у него тоже заебов на подготовительных курсах дохуя. Вчера, прикинь, позвонил мне под вечер и началось. Что началось, он рассказать не успевает: Тянь видит, как рыжие брови нахмуриваются, и говорит: мне звонят, мажор. Работа. Я погнал. Они часто говорят до поздней калифорнийской ночи, и у Чэна появляется привычка ругать Тяня за это. Не беспокойся, папочка Чэн, я высыпаюсь, говорит с издевкой младший брат старшему. А вот высыпаешься ли ты? Чэн не отвечает. Чэн не прилетает к Новому году, но звонит ему после полуночи, и в ту ночь они говорят почти целый час: о прошлом и будущем, о том, почему все случается так, как случается. И все идет своим чередом, пока Чэн не звонит ему в половину восьмого утра в его законный выходной и не переворачивает мир Тяня с головы обратно на ноги, говоря: можешь быть спокоен. Только навести отца. Тянь умывается, включает кофемашину и пишет Одет короткое сообщение. В нем всего три слова: у нас получилось, но он думает, что еще никогда три слова не были для него такими важными. Хэ Тянь еще не знает, какой сюрприз ждет его этим вечером, а потому с удовольствием прихлебывает свежий кофе, спускается в курилку и думает: у нас действительно получилось. У него и у Чэна. Благодаря Чэну. И даже, думает через силу, слегка нахмуриваясь, благодаря этому. Кармическому. И благодаря Одет, и благодаря кафедре этнических исследований, и благодаря отцу, который его финансирует. Чего уж тут нос воротить. Сам бы он этого не добился. Он поднимается в комнату, с дурацкой улыбкой собирает небольшую спортивную сумку, бросая поверх вещей распечатанную пачку Шуан Кси. Пишет Нуо: буду в аэропорту в два. Пришли за мной водителя, пожалуйста. Пишет Рыжему: спокойной ночи и доброе утро. В Калифорнии отличная погода. Если захочешь, я покажу тебе Риверсайд летом. Ответ на это сообщение он получает уже после того, как водитель Нуо подкатывает чистенький автомобиль по гравийной дорожке прямиком к просторному отцовскому дому. Шань пишет: жопе своей Риверсайд показывай. Спрашивает вслед за этим: трясло в самолете? В Китае в это время почти шесть утра. Это значит, что эту ночь Рыжий провел без грязной работы. И это заставляет его удовлетворенно прикрыть глаза. Нет, пишет он. Полет прошел хорошо. Прошел бы еще лучше, если бы я летел в Китай. Я соскучился. Ответ приходит почти сразу, заставляя Тяня широко улыбнуться: до чего ж ты слюнявый, мажор. Был бы ты рядом, я бы тебе за такое по роже вмазал. В переводе с рыжего это значит “я тоже”. Он усмехается, открывает соседний чат и пишет Чэну: я долетел. В самолете почти не трясло. Читает с улыбкой сообщение от Одет. Она пишет ему: теперь ты просто обязан нас познакомить. Тянь пишет ей: обязательно. И даже думает: быть может, он и правда познакомит их. Нуо встречает его как обычно: радушно и только самую малость скованно. Обед? Может быть, хотя бы чай? Как скажешь, Тянь. Ужин будет в семь. Он вежливо улыбается, чуть склоняя голову. Думает: наверное, в юности ты была очень красивой. Думает, поднимаясь по лестнице наверх: когда ты счастлив, легко замечать хорошее. Он надеется, что Рыжий тоже будет видеть хорошее в ближайшие пару дней. А потом, еще через несколько месяцев, Рыжий будет видеть только хорошее: Тянь позаботится о том, чтобы так и было. Или хотя бы о том, чтобы Шаню больше не приходилось видеть плохое. Время до ужина он проводит в постели, и после непродолжительного совместного ужина с Нуо, за которым они в сотый раз обсуждают его перспективы после окончания Калифорнийского, он опять ложится в постель почти сразу же, проспав почти до полуночи и из-за джетлага, и из-за того, что Цзянь уже неделю штурмовал чат требованиями поиграть с ним. Как же ты заебал, белобрысый, написал Рыжий. Некоторые люди работают. Делать нам с мажором больше нечего, кроме как в игрушки твои играть. Кидай уже свой инвайт. Я после восьми только смогу. У мажора тогда вообще ночь будет, потому что он к отцу улетает. Он, может, дрыхнуть будет. Шань действительно появляется в сети после восьми по Пекину. Тянь к этому времени успевает принять душ, бесшумно спуститься вниз и сварить себе кофе, чтобы не тревожить уже спящую прислугу. Он ставит дымящуюся чашку на тумбочку около кровати, осторожно уложив рядом пачку Двойного счастья. Достает из кармана джинсов другую пачку сигарет и выходит на балкон. Закуривает, глядя в высокое небо. А услышав, как вибрирует брошенный на кровать мобильный, торопливо тушит в пепельнице окурок и возвращается в комнату. — Готовы к разносу? Я вычисляю оборотней на раз-два! — Господи, блять, чего ты так орешь? Я чуть не оглох к херам! — Цзянь. Усядься уже. Ты мне так все ноги отдавишь. — Вы че там, друг на друге играете? — А ты завидуй, Рыжик, завидуй! У Сиси на коленях оооочень удобно! Но у тебя шанса попробовать это не будет. Все места тут уже заняты. — Иди-ка ты в жопу, белобрысый. Мажор, ты тут? — Тут, — улыбается Тянь, вставляя в разъем телефона наушники. — Ты слышишь, че там эти двое устроили? — Слышу. И я тоже возмущен. Нам потери в команде во время игры не нужны. Так что ты, Цзянь, не вертись там особо. Мало ли чем все это закончится. — Я очень и очень многозадачен! А чем все закончится, я и так могу сказать: вы продуете, а мы с Сиси все равно… Тянь слышит странные звуки, будто белобрысому рот рукой зажимают. Или не рукой, усмехаясь, думает он. Говорит, подтягивая микрофон от наушников ближе к губам: — Вот и посмотрим, кто из нас продует. — Ха! — невнятно выкрикивает Цзянь, перекрывая голосом звуки борьбы, — вот и посмотрим! Долго смотреть не приходится: они не успевают сыграть и двух раундов, перемежающихся громкими победоносными вскриками Цзяня и недовольным ворчанием Рыжего, когда в чате повисает подозрительная тишина. Тянь думает даже, что у него возникли какие-то проблемы со связью, и он говорит негромко: — Ты здесь, малыш Мо? — Здесь. Куда я должен подеваться? — Я думал, что у меня связь прервалась. Все в созвоне молчат. — Может, это у балбесов этих со связью проблемы. Глянь вон, их юниты на карте стоят и не двигаются. Но уже через пару секунд выясняется, что юниты неразлучников двигаются, да еще как: в чат прорывается негромкий, но отчетливый стон. Тянь замирает, вслушиваясь недоверчиво в повисшую тишину, когда Рыжий спрашивает с острым подозрением: — Мажор, это че было только что? — Я не знаю, — с пораженной улыбкой отвечает Тянь, думая: нет уж, кажется, я знаю. Он уже собирается предложить Рыжему отключиться от общего созвона и набрать друг друга заново, когда этот звук повторяется, и в этом звуке отчетливо различается голос Чжэнси. — ВЫ ЧЕ ТАМ, БЛЯТЬ, ДЕЛАЕТЕ, ДОЛБОЕБЫ? — орет Рыжий так, что у Тяня перепонки в ушах вибрируют. — Давай созвонимся заново, малыш Мо, — со смехом говорит Хэ Тянь, представляя себе его щеки, вспыхнувшие нежно-малиновым румянцем. И они действительно созваниваются заново, и Рыжий продолжает возмущаться, но как-то абстрактно, не называя причины своего возмущения, так что в конце концов Тянь приходит к выводу, что Шаня накрывает не возмущением, а обычной завистью. Он хмыкает понятливо, думая: ничего, малыш Мо. Всему свое время. Мы этой парочке когда-нибудь такое же устроим. А пока давай просто поболтаем без них. Они доигрывают раунд вдвоем, но как только из игры пропадают неразлучники, убийства мирных жителей тут же прекращаются, и Рыжий говорит осуждающе: — Вот уроды. Это они оборотнями были. — Наверное, — поддакивает Хэ Тянь, увлеченно следуя за фигуркой Рыжего по пятам. — Че ты ко мне привязался? Ты че, тоже из этих? Ну-ка отойди от меня подальше! Хотя бы на сантиметр! — Эй. — Тянь печально улыбается, думая о неразлучниках, и его вдруг тоже полосует острой завистью. — Между нами и так тысячи километров. Неужели мы недостаточно далеко? — Добавляет, вслушиваясь в напряженное дыхание Рыжего: — Я тебя до самого апреля не увижу. И коснуться тебя не смогу по-настоящему. Дай хотя бы в игре до тебя дотронуться. — Тогда… — Рыжий хрипло прочищает горло и говорит как-то странно-гулко: — Тогда я сам до тебя дотронусь. И крошечная рыжая фигурка в оранжевом кимоно действительно протягивает пиксельный кулачок и касается персонажа Хэ Тяня. И Хэ Тянь, глядя на это, почему-то вдруг захлебывается ударами сердца. Почему-то не знает, что ответить. А Рыжий почему-то отключается. Тянь думает, сглатывая пересохшим горлом, что сейчас же побежит за юнитом Шаня, но раунд наконец заканчивается, и на экране появляется финальное окошко, присуждающее игрокам очки за раунд. Тянь пробегает глазами по этим цифрам. Притопывающий персонаж Чжаня с рейтингом 780 получает за этот раунд 10 очков. Танцующий Цзянь получает 15, и общая сумма напротив его персонажа заставляет Тяня улыбнуться даже несмотря на колотящееся сердце. 250. Как символично. Он скользит глазами дальше и натыкается взглядом на хмурую рыжую фигурку. Малыш Мо получил за этот раунд 20 очков, и его общий рейтинг… Его рейтинг… Тянь всматривается в эту цифру, расплываясь в улыбке, а потом торопливо зажимает кнопки, которые делают снимок экрана. Набирает Рыжего снова, но тот сбрасывает звонок дважды подряд, и поэтому он решает отправить картинку с вопросом в чат просто так, даже не надеясь ни на что особо. Пишет под снимком экрана: малыш Мо, не подскажешь, сколько будет 500+20? Если нет, ты мой маленький дурачок. Отправляет и сам улыбается, как дурак. Думает: Рыжий, конечно, не ответит на это сообщение. Скорее всего, он занят, раз уж звонки сбрасывает. Но Рыжий открывает сообщение почти сразу, и Тянь меняет мнение. Думает, глядя на то, как Шань печатает: давненько Рыжий его не посылал. Он ждет короткого “иди нахуй”, стикера со средним пальцем или чего-то вроде этого, но значок набора сообщения светится уже дольше минуты, и Хэ Тяню это почему-то горло перехватывает. Он весь замирает, не спуская глаз с экрана, и думает: ну же, Рыжий. Давай, малыш. Я создаю условия — ты делаешь выбор. Сделай правильный. Это совсем несложно. Это всего лишь цифры. Слов я не прошу. Шань печатает еще две минуты, а потом в чате появляются одно за другим два коротких сообщения. Тянь вчитывается в них, держа мобильный в дрожащих руках. И не верит тому, что видит. Рыжий пишет ему: тебя в твоем ебучем гарварде до сих считать не научили? а в школе еще лучшим учеником считался. 520, кретин. Хэ Тянь смотрит на три короткие цифры, не мигая. Потом переводит взгляд на лежащую на тумбочке подаренную пачку сигарет, в которой не хватает всего одной — той самой, которую он забрал изо рта Рыжего и скурил, стоя перед ним в канун Рождества. Медленно тянется к красной картонной упаковке, чуть приоткрывает ее одним пальцем — прямо как тогда, в подсобке, когда он сидел в теплой измятой постели перед стоящим рядом полуобнаженным Мо Гуань Шанем. Закрывает глаза, вдыхая крепкий никотиновый запах, и думает: вообще-то мир полон счастья. А иногда даже двойного. Но шанс получить его заслуживает лишь тот, кто обладает достаточным терпением. Тот, кому хватает смелости измениться во имя мечты. Тот, кто знает: дружбу между людьми все-таки можно сохранить. И не-дружбу — тоже. Иногда для этого приходиться помочь другому человеку измениться. Но чаще для этого приходится меняться самому. Если это того стоит, конечно. А это, думает Тянь, глядя на три короткие цифры, стоит всего на свете. Не потому, что это делает его счастливым. А потому, что это делает счастливыми двоих. Он достает из открытой красной упаковки одну из крепких сигарет. Неторопливо поднимается с постели и выходит на балкон. Прикуривает, глядя в высокое небо, и не может заставить себя прекратить улыбаться. Сигареты эти, если честно, дрянь полная. Но ни одни в мире с ними не сравнятся. Меркнут в сравнении с ними и кубинские сигары, и раскрашенный золотом Лаки Страйк. Да и не знает несчастный Лаки Страйк ничего об удачных выстрелах. Настоящий удачный выстрел — это когда до тебя дотрагивается пиксельным кулачком крошечная фигурка в оранжевом кимоно. Даже несмотря на то, что ты можешь оказаться оборотнем. Даже несмотря на то, что ты и есть оборотень. Когда тебя касаются, отвечают на твои звонки, носят на груди такое же кольцо, как у тебя самого. Целуют в аэропорту. Когда тебе пишут: ты кретин. И говорят, что любят. Пусть вот так, непрямым шифром, не вслух и не рядом, но говорят. Вот что такое счастливый выстрел: тот, который попадает в двоих сразу. Тянь чувствует бедром короткую вибрацию, достает из кармана телефон и открывает чат. Ты там сдох что ли, спрашивает его счастливый выстрел. В гарварде альтернативная математика? У тебя разве не 520? Хэ Тянь затягивается Двойным счастьем, выдыхает крепкий дым и пишет: 520, Рыжий. У меня тоже 520. И этого никакой Гарвард не изменит.