***
Вэй Усянь и Лань Ванцзи покинули их спустя какое-то время. Он услышал, как они тихо переговаривались с Цзычэнем, постепенно приходя в себя и осознавая, что, должно быть, потерял сознание. Все они тут же бросились к нему, вопрошая, не нужна ли ему помощь, и под столь пристальным вниманием он почувствовал себя несколько смущенным, потому что отнюдь не привык беспокоить других своими просьбами о помощи. Юные заклинатели рассказали то, что смогли понять, о марионетках и трупном яде со всем сочувствием, на которое были способны. Подробности сложившейся судьбы А-Цин заставили его глаза кровоточить так сильно, как никогда ранее. Все это время, когда он не мог, она видела правду и пыталась спастись сама и спасти его, но… Сколько же раз за эти три года она предупреждала его, а он, беспечно улыбаясь, отмахивался от ее тревог. Что ж, теперь она была мертва. — Нам нужно идти, — наконец мягко сказал Вэй Усянь, словно оправдываясь. — Детишки ждут нас снаружи, а они наверняка шлепнутся в какую-нибудь канаву и переломают себе все кости, знаешь ли, если отправятся нас искать по этой темени. К тому же мы должны как можно скорее рассказать Цзэу-Цзюню о том, что здесь нашли и что узнали. Мы должны выяснить, было ли то, что Сюэ… Что мы здесь услышали, правдой. Он устало кивнул, заметив промах Вэй Усяня, и оценив то, что ему давали возможность не слышать это имя, не думать о нем снова так быстро после пробуждения. — Сейчас он стабилен, — сухо сказал Лань Ванцзи, что в целом было ожидаемо с учетом того, о ком он говорил. — Должен выжить, если это твой выбор, и ты правда хочешь задавать ему вопросы. Он приложил усилия, чтобы поклониться, признательный и устыдившийся одновременно, ведь всем остальным хватало ума желать смерти этому демону, но они по каким-то причинам все же уступили его желанию — и осознание этого таило в себе как смутное облегчение, так и тяжкое бремя. — Благодарю, Ханьгуан-Цзюнь. — Просто… Знай, что ему не стоит доверять, — сказал Вэй Усянь. — Я знаю, — ответил он и вздрогнул сам от того, насколько горько это прозвучало. — Теперь знаю. — К слову, шишу… Знаешь, иногда что-то стоит просто отпустить. Если зарываться слишком глубоко в старые раны… — Вэй Усянь сделал паузу, словно бы качая головой, и Синчэнь попытался вспомнить лицо своего шичжи, чтоб представить хотя бы примерное выражение на нем, — то можно нанести куда больший вред. Поверь мне, паршивые воспоминания из прошлого лучше оставить в прошлом. Его голос в конце звучал легко и непринужденно, словно бы он рассказывал какую-то забавную историю, но тем не менее было в нем нечто проникновенное, и Сяо Синчэнь вынудил себя слегка улыбнуться, кивнув: — Благодарю тебя. Затем они ушли. Сюэ Ян продолжал пребывать в блаженном беспамятстве, накрепко привязанный к одной из балок под соломенным навесом — веревок и узлов на нем было столько, что можно было бы сдержать и взбесившегося тигра. По крайней мере, так Сяо Синчэню сказали — сам он не решился подойти ближе, чтобы ощупать и убедиться в этом. Огонь небольшого костра мерно потрескивал, обдавая таким желанным сейчас теплом — конечности все еще казались мертвецки холодными, и Сяо Синчэнь изо всех сил старался не думать о причинах этих ощущений. Цзычэнь был рядом, не оставляя его дольше, чем на несколько мгновений — и это согревало едва ли не крепче пламени костра. Он сидел вплотную локоть к локтю и, кажется, сейчас вовсе не был против этих прикосновений, словно жаждал ими восполнить давно ушедшую близость. Сяо Синчэнь старался не думать и об этом — он жадно впитывал окружающую обстановку. — Цзычэнь, — произнес он, не столько окликая, сколько наслаждаясь возможностью обращаться к нему, и ощутил, как человек рядом зашевелился, вероятно, повернув голову, чтобы бросить на него вопросительный взгляд. То, что он рядом, казалось естественным. Правильным. Этот день по-прежнему мельтешил в сознании сбивающими с толку ночными кошмарами, но конкретно этот миг — эта простая радость — чувствовался чем-то очень хорошим. — Рад тебя снова видеть, — тихо сказал он, но, разумеется, ответом ему была тишина. Цзычэнь и раньше был не то чтобы сильно болтливым, но теперь, когда у него не было выбора — тишина стала особенно глухой и неправильной, от чего сердце Синчэня снова сжалось. Чужая рука прикоснулась к его локтю и прошлась вниз, к ладони, словно спрашивая разрешения. Сначала Синчэню показалось, что его собеседник таким образом хотел проявить свою неуверенность, но затем Цзычэнь взял его ладонь в свою и стал водить по ее коже пальцем свободной руки, выводя символы. — О! Погоди, я не обратил внимания, я… Повтори, пожалуйста. «Тоже рад тебя видеть». Его глазницы снова обожгло — и в этот раз боль была иная, словно счастье и горе сплелись воедино, разрывая его изнутри. «Мне очень жаль, — вертелось на языке, — «за то, что убил тебя. За храм Байсюэ и за то, что ушел. За то, что не могу дать тебе то, чего ты заслужил». Но говорить столь откровенные и резкие слова сейчас было бы неуместно и слишком рано. — Холодает, — сказал он вместо этого, — нужно пойти внутрь, может, там остались кое-какие одеяла. Цзычэнь несколько заколебался, затем торопливо начертил в его ладони еще несколько слов — в этот раз иероглифы были куда сложнее, и ему пришлось повторить как минимум дважды, постепенно сокращая до простых знаков, что значительно отличались от привычной манеры речи Цзычэня: «Не слишком надейся. Прошло много времени». В доме пахло затхлостью и заброшенностью. Едва переступив его порог, Синчэнь сразу же понял, что здесь чуть ли не так же холодно и пыльно, как снаружи. Он инстинктивно отпрянул, ловя себя на желании обернуться и выйти, но усилием воли сдержался. Его тело помнило каждую стену, поворот и комнату — ведь это был его дом — но неправильность каждой детали, которую он ощущал сейчас, продолжала терзать его сознание. Ни запаха сушеных трав, ни воска для меча, ни тепла, ни голоса А-Цин — о, А-Цин! — ни Чэнмэя, обменивающегося с ней ядовитыми репликами. Он заставлял себя двигаться вперед по этим воспоминаниям, словно во сне, когда Цзычэнь схватил его за руку из ниоткуда и потянул назад. Синчэню понадобилось несколько мгновений растерянности, прежде чем он протянул ладонь в ожидании пояснений. «Осторожно. Крыша провалилась». Он аккуратно ступил вперед, обшаривая ногой пространство, и правда наткнулся на груду мусора. Они ведь только прошлой зимой наконец починили эту чертову крышу — он вспомнил, как гордился тем, что смог самостоятельно и крайне успешно завершить свою часть работы. Эта крыша тогда казалась такой прочной и надежной, сделанной на века. Впрочем, как и все, что они строили. Но она рухнула, как и все остальное. — Цзычэнь…— он едва узнавал свой собственный голос. — Как… Как давно это произошло? Даже с поднятой для ответа рукой он его получил не сразу — прошло какое-то время, прежде чем он смог получить его, и знаки были отрывистыми. «Не знаю. Давно. Мои воспоминания…» Предложение оборвалось, так и не завершившись, и он не стал настаивать на его окончании. Последнее, что он чувствовал от Цзычэня перед той самой темнотой, было нечто ему не свойственное: темная энергия, мертвое нечто, еще одна марионетка, узнаваемая лишь благодаря Фусюэ в его руке. Это был Цзычэнь, но не Цзычэнь. Разумеется, у него тоже нет ответов, и то, что он не мог вспомнить ничего из произошедшего, вероятно, было для него благословением. — Даочжан? — едва различимый голос, доносившийся снаружи, пронзил его разум подобно раскаленному клинку, вынуждая тело содрогнуться. Синчэнь проигнорировал этот голос, стиснув челюсти, осторожно обходя груду соломы и огрызков деревянных балок, оставшихся от такой надежной крыши. Он пришел сюда за одеялами и, черт возьми, он закончит хотя бы что-то из того, за что сегодня взялся. — Даочжан? Сяо Синчэнь! С помощью привычных медитативных техник ему практически удалось абстрагировать разум от этих все более тревожных окликов снаружи, и он мог с уверенностью сказать, что Цзычэнь изо всех сил пытался сделать то же самое, напряженный и злой. Когда он наконец добрался до кроватей, одеяла на них оказались истлевшими, они рассыпались под руками, вперемешку с паутиной и плесенью. Сяо Синчэнь замер на мгновение, а затем развернулся, чтобы стремительно покинуть это место. Здесь действительно для него уже больше ничего не осталось.***
— Даочжан! — в голосе Чэнмэя проскользнула толика облегчения, а затем почти ласковый, заискивающий упрек. — Разве можно уходить вот так, ни сказав ни слова? Это же невежливо. Сяо Синчэнь не был настроен выслушивать подобные упреки, тем более, что ложь и притворство были для этого человека таким же естественным действием, как и дыхание. — Как давно? — коротко произнес он, приближаясь к связанному. Гнев куда лучше, чем обида, облегчал возможность стоять вот так, лицом к лицу с этим человеком. — Как давно это произошло? Наступил короткий миг тишины. — Лет семь… Может, больше. Кто считал? «Столько времени…» — рассеянно подумал Синчэнь, удивленный тем, что не ощущал себя таким ошеломленным, каким бы должен был быть. Не то, чтобы он ожидал услышать нечто другое. На первый взгляд казалось, словно время остановилось, но он чувствовал глубоко в костях, что мир вращался и двигался, и все вокруг уже давно не было таким, каким он его помнил. Он замер во времени и в то же время двигался вместе с ним — по крайней мере, именно так Синчэнь чувствовал этот мир сейчас. — Слушай, даочжан, — приторное веселье испарилось из голоса Сюэ Яна, сменившись серьезной интонацией. — Тебе и правда не стоит пока что носиться туда-сюда вот так. Заклятие, которое связывает твою душу и тело, довольно сложная штука, и очень чувствительная. Ему нужно дать время закрепиться, осесть. Если ты попытаешься взять слишком многое за такой короткий срок — можешь пострадать. — Какое тебе до этого дело? — горько огрызнулся он, чисто риторически, потому что внезапно понял, что вовсе не готов к каким-либо существенным ответам. К счастью, они и не потребовались, ведь снова воцарилась тишина. Но несмотря на все отчаянные попытки, теперь, зная наверняка, как выглядит Чэнмэй, Синчэнь никак не мог перестать думать о том, какое же выражение лица у него сейчас. Еще одна волна головокружения накрыла его, и он, сперва отступив на полшага, в конце концов отвернулся. Усевшись у огня, чтобы не чувствовать себя уязвленным или грубым. Душа вновь возвращалась к костям — иначе как объяснить это ужасное ощущение бесконечного падения? — Это пройдет? — спросил он коротко. Очередное молчание было достаточно долгим, чтобы рассердить их обоих — рассердить и встревожить вероятным ответом. Цзычэнь тихонько уселся рядом с ним, заняв место так, чтоб оказаться между ним и Сюэ Яном, словно бы пытаясь защитить, и он поблагодарил его коротким кивком мгновение спустя. — Я не знаю, — похоже, Сюэ Ян решил ответить так же коротко, как Сяо Синчэнь спрашивал. — Раньше такого никто не делал. Не… Не так. К счастью. Он глухо рассмеялся, тут же закусив губу. Надо же, после всего произошедшего этот босяк все еще может его рассмешить. — К счастью… — Вот почему тебе нужно отдохнуть, — повторил Сюэ Ян, и на этот раз его голос звучал как-то отстраненно. — Прекрати тревожиться, бегать туда-сюда и слишком интенсивно думать. Ты можешь злиться и расстраиваться из-за меня сколько влезет — но не сейчас. Позже. Он не знал, как на это ответить, но внезапно Сюэ Ян взорвался хохотом — таким же злым и безудержно-истерическим, который Сяо Синчэнь услышал, прежде чем Шуанхуа впился в его горло. — Ну я же все еще здесь, верно? Ты мог просто дать мне истечь кровью, но ты этого не сделал. Так что да: я полагаю, что «позже» будет, и это не тебе решать. Он подумал, что, должно быть, Цзычэнь написал что-то, и впервые за столь долгое время Сяо Синчэнь вдруг почувствовал себя таким потерянным в собственной слепоте, будто бы не только перестал видеть, но и перестал слышать. — Я устал, — сказал он, ощутив, как Цзычэнь тут же обернулся и положил руку на его ладонь. — Тогда отдохни, — голос Чэнмэя был так мягок и ласков, словно этот дьявольский смех доносился не из его глотки, а из чьей-то другой. «Отдохни», — он почувствовал, как Цзычэнь легко выводит иероглифы на его коже, но из-за излишней суеты в сознании понимать их смысл опять стало сложнее. — «Я буду рядом, пока ты спишь». На этот раз, поддавшись фантомному ощущению падения, он не пытался сопротивляться — просто падал, падал и падал. В самую кромешную темноту.