***
Солнечное тепло и прохладное касание тени сменяли друг друга на его коже всякий раз, когда ветви колыхались под легким дуновением ветра — если сосредоточиться, то вполне можно вспомнить, как это выглядит: светлые и темные мерцают, пока веки смежены, а стоит их распахнуть — как остаточные отпечатки этих бликов все еще мешают рассмотреть картинку в полной мере. Едва слышным шорохом пустился дождь из лепестков цветущего паотонга, и Синчэнь улыбнулся, улавливая все вокруг через собственные чувства восприятия. Уровень его духовной энергии по-прежнему был низким, а его тело ослабло и совершенно не желало сотрудничать, будто бы после тяжелой лихорадки, которой он переболел в глубоком детстве — если верить смутным воспоминаниям, конечно. Но тем не менее его телу теперь хватило силы, чтобы выйти на улицу — и это было прекрасно. Словно бы он вновь вырвался на свободу. Ему по-прежнему нужна была помощь со спуском по лестнице — но это означало, что крепкие руки Цзычэня будут обнимать его чуточку дольше, а уж на это-то он точно жаловаться не собирался. Медитируя в саду, ощущая спокойное присутствие Цзычэня рядом, он буквально чувствовал, как становится сильнее и уверенней с каждым мгновением, проведенным под открытым небом, с каждым вдохом теплого, согретого солнцем и наполненного живыми ароматами воздуха — все вокруг наполняло его своей энергией. Вечера же способствовали исцелению по-другому, напоминая о тех временах, когда они просто сидели в таверне, потягивали послеобеденный чай и вслушивались в людской гомон. Поначалу местные жители были насторожены и несколько смущены, но теперь стали относится к ним куда добродушнее. — Не хотелось бы лезть не в свое дело, — обратился Сяо Синчэнь к несколько взволнованной госпоже Гу, принесшей ужин в один из первых дней. — Но я слышу, как вы хромаете. Вы ранены? — О, нет-нет, даочжан, — выдохнула она, так испугавшись, когда к ней обратились напрямую, что Синчэню едва удалось подавить желание протянуть руку и успокоить ее так, как успокаивают испуганную лань или малое дитя. — Это всего лишь изношенные кости и ноющие суставы, мне очень жаль, если медлительность этой старухи расстроила тебя, прошу прощения за это. Он улыбнулся, вкладывая все тепло и расположение в эту улыбку. — Не тревожьтесь об этом. Мне известны кое-какие травы, что могут помочь, и я бы приготовил их для Вас, если не возражаете. Поначалу она, смутившись, отказывалась, уверяя, что он не должен беспокоиться из-за нее, но он мягко убедил ее в том, что ему это не в тягость, наоборот: лишь небольшая плата за их милостивое гостеприимство и заботу. В конце концов она позволила уговорить себя, но лишь для того, чтобы поскорее уйти — а несколько вечеров спустя, принеся поднос с чаем, она на короткое мгновение накрыла его руку своей дрожащей, шепча слова благодарности за то, что он унял ее боль, и ее голос срывался от сдавленных слез облегчения. Он бы тоже расплакался, если бы не боялся до смерти испугать бедную женщину видом своих слез — может, он и был сейчас слишком слаб для достижения их великой мечты, но, по крайней мере, хоть на что-то он был способен. Мелочи, делающие мир лучше, возможность облегчить чужое страдание хотя бы временно. — Ты светишься, — тихо заметил Цзычэнь, едва она ушла, так что Синчэню пришлось срочно схватиться за чашку и сделать глоток, чтобы подавить подступающие слезы. Он смог улыбнуться, благодарный без слов, потому что знал, что Цзычэнь поймет и так. После этого местные потихоньку начали к ним тянуться — сначала по одному, затем все больше и больше, их настороженность постепенно превращалась в надежду, а затем — в искреннее восхищение. Они просили о помощи в мелочах, с которыми было несложно справиться — лекарства и амулеты, благословение и случайные предсказания. — Вы истинное благословение, достопочтенные даоши, — сказал им однажды старик хриплым голосом, когда они отказались брать плату за талисман для сарая его козы. — Небеса наконец-то смилостивились над этими долинами — вы спасли нас всех! Вы изгнали и заключили во тьму злых духов, нам и вовек за это не расплатиться… — Это не мы, — вдруг заявил Цзычэнь. — Наш спутник сделал это, а не мы. Будет нечестным принимать вашу благодарность вместо него. Ошарашенный Синчэнь передал его слова старику, который лишь неуверенно покивал головой и поспешил прочь. Цзычэнь вздохнул с совершенно не свойственным ему раздражением. — Это Сюэ Ян нашел путь к логову духов, и это он создал мощнейшие талисманы, чтобы запереть их в горах. И за это они боготворили его, все эти люди, пока не пришел тот заклинатель. Теперь они предпочитают делать вид, будто его не существует. — Разве можно их за это винить? — искренне недоумевал Синчэнь. — Они же узнали правду о том, кто он на самом деле. Конечно, это огорчило и испугало их. — Как думаешь, что они сделают, узнав правду о том, кто я такой на самом деле? О том, что я лютый мертвец? — довольно ядовито парировал Цзычэнь, но тут же вздохнул тихонько, раскаиваясь. — Извини. Просто это так удручает, что люди способны запросто изменить свое мнение и пойти друг против друга, только дай повод. Мир зачастую куда сложнее, чем кажется, и нельзя провести четкое разграничение между правильным и неправильным, между хорошим и плохим. Синчэнь почувствовал, как его рот открывается в удивлении, потому что эти слова были наименее Цзычэневскими из всех, которые он когда-либо слышал от него. — Ты же всегда верил в абсолютную справедливость, — медленно протянул он. — В четкое различие между хорошим и плохим, в непоколебимый баланс всего, что есть между небом и землей. — И сейчас верю, — поспешил заверить его Цзычэнь. — Конечно же, верю. Но ведь не всегда все так просто, верно? Знать правильное направление всех своих действий: что стоит делать, а что нет — знать, что можно простить, упустить из виду, а что стоит осудить или даже уничтожить. Само наше существование, твое и мое, то, чем мы сейчас являемся… Это правильно или неправильно? Мне известно, во что бы я поверил ранее, — и не думаю, что я поверю в это сейчас. Он коротко, рвано выдохнул, будто бы сражался внутри себя за каждое, правильно подобранное слово. — Если бы чаши весов не могли двигаться вверх или вниз, если бы счет у правильного и неправильного сравнялся бы и замер навеки, недвижимый, — разве можно было бы считать это балансом? Разве извечная борьба мира за достижение в нем самом равновесия не является доказательством того, что все постоянно меняется, и что оно может измениться? — Полагаю, да, — признал Синчэнь, по-прежнему чувствуя себя непривычно выбитым из колеи. — Раньше я ни разу не слышал от тебя подобных размышлений. — В последние месяцы у меня была кое-какая причина переосмыслить подобные вещи. По ходу дела наглядно выяснилось, что я был немного слеп к определенным нюансам, — иронично подметил Цзычэнь, и Сяо Синчэнь расслабился, позволив себе короткий смешок. — Ну, может, всего немного, — согласился он, протянув руку через стол, чтобы накрыть чужую ладонь и легонько сжать. — Я обнаружил, что мир — удивительное место, которое не так-то просто постичь. Цзычэнь положил свободную руку поверх его ладони, едва ощутимо сжал в ответ, и о да, мир имел свойство меняться. Некоторые перемены несли в себе горечь. Некоторые же дарили величайшую радость, которую он когда-либо мог испытать. — Когда мы поднимемся наверх, — улыбка Синчэня стала всего на капельку более бесстыжей. — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал. Ладонь Цзычэня дернулась, сжимаясь чуть сильнее. — Когда мы поднимемся наверх, — пообещал он, слегка охрипшим голосом. — Я поцелую.***
«Это Сюэ Ян создал мощнейшие талисманы, чтобы изгнать духов и запереть в горах», — сказал Цзычэнь, и Сяо Синчэнь никак не мог перестать крутить эти слова в голове, возвращаясь к ним снова и снова. Почему? Сюэ Ян был ничем иным, кроме как воплощением разрушения, которое едва ли можно было бы уместить в облик человечности. С какой стати ему не только создавать подобные талисманы, но и вот так запросто, бесплатно ими делиться? «Небеса наконец-то смилостивились над этими долинами — вы спасли нас всех!», — говорил с благодарностью старик. «Это был Сюэ Ян», — утверждал Цзычэнь. Но почему? Теперь он восстановился достаточно для коротких прогулок, Цзычэнь всегда был рядом, надежный и готовый предоставить свою поддержку, если она ему вдруг понадобится. Возможность двигаться была желанным отвлечением в моменты, когда он, сбитый с толку, то и дело пытался склеить воедино несколько имеющихся фрагментов воспоминаний, чтобы они имели смысл. Но они не имели. Не могли иметь. «Даочжан, даочжан! Наконец-то ты проснулся!» — вдруг вспомнился голос, прозвучавший в момент, когда сознание с легким головокружением возвращалось к нему. Он среагировал рефлекторно на звук этого ужасающего голоса, ведь его злейший враг бросился к нему, едва тот успел очнуться… Но вспомнив этот эпизод теперь, он вдруг понял, что ни о какой насмешке или угрозе и речи не шло. Там звучал разве что восторг, да и только. «Ты все еще помнил своего друга и не мог позволить его убить, — сказал Цзычэнь, неохотно, но честно. — И он по-прежнему считает себя твоим». Друг. Сюэ Ян. Слова, которые он просто не мог соединить одним предложением, как бы сильно ни старался. Противоположные, несовместимые по своему смыслу, неспособные занимать одно и то же пространство, слова. Увлекшись размышлениями, он едва не споткнулся, но крепкая рука Цзычэня уберегла его, ловко перехватив за локоть. Они довольно медленно двигались по короткой улочке от гостиницы к пустырю за деревней, чтобы посидеть на опушке леса и послушать пение птиц и шум ветра в кронах деревьев. Не то чтобы он слишком устал — его тело восстанавливалось куда быстрее, чем его истончившиеся запасы духовной энергии, — но Синчэнь все равно был рад передышке. Голова болела невыносимо. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Цзычэнь, и он выдавил из себя небольшую улыбку. — Да. Немного устал. «Чего ты не договариваешь мне?» — в очередной раз мысленно вопросил он, отчаянно жаждая заполучить хоть что-нибудь — все, что угодно, — что могло бы заставить те несколько разрозненных, имеющихся фактов встать наконец на свои места, оказаться целостной частью чего-то разумного и полноценного. На миг его накрыло ощущением, словно он уже был здесь, тщетно соединяя несоединяемые частицы своих воспоминаний, чтобы понять нечто важное, восстановить утраченные куски своей жизни. Может, он и правда здесь был. По крайней мере, он не мог знать этого наверняка. Вынужденная беспомощность вдруг разом заставила его испытать глубокое огорчение, а затем стыд из-за недопустимых эмоций. Но незнание по-прежнему давило на него, зудело под кожей. Ему так отчаянно нужно было понять. Он решительно сунул руки в рукава и, глубоко вздохнув, вынудил себя успокоиться и сосредоточиться. Он ведь пришел сюда не для того, чтобы волноваться. Лесная чаща за деревней пахла чем-то диким и живым, от нее доносился запах влажной земли и камня, солнечных лучей, скользящих сквозь мох и пробивающихся ростков свежей зелени. Теплое дуновение ветра вынуждало листья шуршать, насекомых стрекотать, а птиц чирикать. Умиротворяюще. Он должен позволить себе насладиться этим сейчас. Он мог позволить себе. — Люблю слушать птиц, — сказал он просто, чтобы нарушить тишину. — Они как цвета, которые ты можешь услышать. Цзычэнь сохранял подозрительно странную тишину, и Синчэнь повернул голову в его сторону со слабой улыбкой. — Звучит странно, да? — Нет, — поспешил сказать он, — это просто напомнило мне кое-что… кое-кто уже говорил мне об этом однажды. Синчэнь удивился, не в силах сдержать смех. — Правда? Как удивительно. Не подумал бы, что это такая уж распространенная мысль. Цзычэнь лишь вздохнул, почти незаметно поерзав, и Синчэнь ощутил, как и без того слабый проблеск улыбки исчезает. Еще кое-что, о чем он явно не собирается рассказывать. Эти раздражающие моменты неправильности продолжали случаться, снова и снова, будто бы он оступался, балансируя на грани падения. Стоило только подобраться чуть ближе к тому, о чем Цзычэнь не желал рассказывать, тот тут же становился до странного отдаленным, внезапно затихал и начинал уклоняться от ответов. Словно бы он постоянно взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его, — или наоборот, не произнести, что происходило гораздо чаще. Несмотря на беспокойство и бережную заботу, в одном прискорбном моменте Цзычэнь оставался непоколебим, категорически отказываясь рассказать что-нибудь из украденных воспоминаний, если считал таковое опасным для Синчэня — он молчал, как бы тот его ни просил, ни умолял и ни уговаривал, порой их мелкие стычки превращались в настоящие ссоры. Невозможность узнать, что от него скрывают и почему оно настолько невыносимо, пугала его до сведенных зубов и вместе с тем причиняла боль. Он и подумать не мог, что Цзычэнь когда-нибудь причинит ему боль. Только не снова. Каким бы теплым ни был ветерок, нарастающая спиралью тревога скользила мурашками по коже, замораживая его внутри и снаружи. Синчэнь чувствовал себя изолированным, запертым в клетку, потерянным и обманутым. Рыдая над ранами, он даже не знал, откуда они и как исцелиться. И от этого было еще больней. Слишком больно. — Цзычэнь, — произнес он тихонько, ощутив, как его спутник обернулся. — Это не… больше так не могу. — Синчэнь? — переспросил Цзычэнь с беспокойством в голосе. Он помотал головой, сражаясь с раздирающими глотку слезами, сжал ладони, подавляя их. — Ты сказал, что Сюэ Ян обманул меня, вынуждая считать его своим другом, вынуждая творить невероятные вещи, утаивая правду. А-Цин тоже лгала мне — я знаю почему, понимаю, но все же это была ложь. Теперь и ты утаиваешь от меня что-то. Кому же мне доверять теперь? Не зная, что я потерял, откуда мне знать, кто я такой? Я не могу… — он сжал уста, пытаясь усилием воли сдержать теплый липкий жар, собравшийся в пустых глазницах. — Хотя бы скажи почему, — сорвано выдавил он. — Я знаю, ты желаешь мне добра, но Цзычэнь, ты не можешь, тебе нельзя ничего утаивать от меня. Я хочу доверять тебе — если уж не могу доверять больше ничему в этом мире, то хочу доверять хотя бы тебе. Пожалуйста. Расскажи мне. — О, Синчэнь, — крепкие руки Цзычэня обвили его, бережно расправляя напряженные пальцы в тех местах, где они впились ногтями в кожу, — а он и не заметил. — Синчэнь, Синчэнь. Мне очень жаль. Он тяжело сглотнул, ощущая, как влага все же просачивается сквозь повязку, несмотря на все усилия. — Ну пожалуйста, — повторил он, чувствуя, как руки Цзычэня сжимаются еще сильней. Похоже, он тоже тихонько плакал. — Я бы никогда не солгал тебе, — яростно заверил Цзычэнь. — Никогда. Как и не стал бы утаивать что-то от тебя без причины. Прости меня. Я ведь изо всех сил пытаюсь тебя уберечь. Раз уж в прошлый раз не сумел… Он умолк, а руки его дрожали. Прежде чем Синчэнь смог совладать с собственным голосом и снова спросить, Цзычэнь глубоко вздохнул, а его пальцы сжались так сильно, что стало почти больно. — Помнишь, самый первый лес после города И? — наконец сказал он, и в его голосе было столько невыносимой боли, что он почувствовал, будто она пронзает и его самого. Сяо Синчэнь попытался вспомнить, почти смог воссоздать эти образы, но они вновь ускользнули. Он медленно покачал головой. — Сюэ Ян сказал тебе что-то, я не знаю, что… Но ты так сильно растревожился, что это едва не разорвало опять твою душу. Ты…Это едва не убило тебя. Я… Я думаю, даже убило на какое-то время. Мне казалось, я потеряю тебя навсегда, едва вернув. Я думал… Ошеломленный, он чувствовал капли влаги на их сплетенных руках и изо всех сил пытался вспомнить. Через какое-то мгновение Цзычэнь несколько раз вдохнул, успокаиваясь, чтобы вынудить себя продолжать. — Конечно же, я боюсь снова расстроить тебя до такой степени! Как же мне не бояться? Духи навредили тебе так сильно, а твоя душа еще не восстановилась. Что, если… Что, если я скажу что-то, что… Что, если я потеряю тебя снова? — Я не помнил этого, — тихо сказал он, бережно собирая этот достаточно острый обломок воспоминаний, чьи грани могли порезать и его самого. — Тебе стоило рассказать об этом раньше. — Но и этим я боялся тебя расстроить, — беспомощно произнес Цзычэнь. — И спросить у тебя тоже не мог, ведь даже вопросы могли навредить. Он попытался улыбнуться, но боль превратила улыбку в нечто искаженное, что вряд ли выглядело утешающе. Но ничего, не страшно. Цзычэнь поймет. Он всегда понимал. — Спасибо, что рассказал, — сказал он вместо всех утешений. — Полагаю, теперь я лучше понимаю причину твоего решения. — Есть еще кое-что, — неохотно добавил Цзычэнь таким тоном, словно сожалел о сказанном в процессе. Синчэню вдруг стало холодно, нечто испуганное зашлось под ребрами. — Что? — ему хотелось знать теперь, когда осколков памяти, как и подсказок к ответам, стало больше. Цзычэнь колебался какое-то время, затем снова тяжело вздохнул, совершенно подавленный. Он все еще держался за него, будто боялся, что стоит отпустить — и Синчэнь растворится в воздухе. — Мы думаем… Точнее, Сюэ Ян думает, и я полагаю, он может быть прав… Он считает, что ты сам решил избавиться от этих воспоминаний. — Что? — резко переспросил он, едва не отдернув ладони от шока. — Я не уверен, — тут же торопливо заговорил Цзычэнь. — Но воспоминания, которые ты потерял, довольно специфические... В мире духов, когда они пытались ослабить нас, атакуя разум изнутри, подобное предложение звучало. Они предлагали забрать наиболее невыносимые воспоминания. А ты был в плену так долго — мы торопились, делали все, лишь бы поскорей найти тебя, но у них было предостаточно времени, чтобы задеть тебя, вынудить сдаться. Мир начал отдаляться, Синчэнь ощутил странное головокружение и от того лишь сильнее был благодарен за крепкие руки, удерживающие его на земле. — Вот почему я так колебался, — пояснил Цзычэнь умоляющим голосом, неосознанно прижимая их сомкнутые руки к себе, будто само прикосновение было чем-то хрупким и бесценным. — Если речь о том, что так сильно ранило тебя, если ты по какой-то причине решил забыть, хотел забыть, нуждался в том, чтобы забыть их… Насколько же больно тебе станет, если я позволю вновь их вспомнить? — Он тоже так сказал, верно ведь, — отстраненно произнес Синчэнь, думая о первоначальном сбивающем с толку хаосе в момент его просыпания. — Что в мире есть лишь одна вещь, которую мне настолько невыносимо помнить. Сюэ Ян. Друг. Несовместимые по своему смыслу слова, занимавшие однажды одно и то же пространство. Противоречивые чувства, что, вероятно, ранили, сбивали с толку и изнуряли сверх всякого здравого смысла — но неужто он и правда добровольно сдался и ослабил свой дух, позволив вырвать частички собственной души, лишь бы сбежать от этих чувств? Он ведь уже сделал так однажды. Шрам на горле обожгло сотней игл, сбивая дыхание, — а затем еще одно ужасающее осознание пронзило его разум, отчего во рту пересохло, а живот скрутило ледяной, пустотелой уверенностью. — Мои сны, — сипло произнес он, боясь задавать вопрос — а ответа на него боясь еще больше. — Они не о тебе. Так ведь? Цзычэнь содрогнулся — такого ответа более чем достаточно. Невыносимого, невероятного, пугающего ответа. — Но они могут быть, — почти умоляя сказал он, неосознанно нежно поглаживая большими пальцами тыльную сторону его ладоней, снова и снова. Его голос звучал будто бы издалека из-за нарастающего рева в ушах и давящего головокружения. — Они могут быть обо мне. Мы можем создать новые сны. Вместе. Я могу научиться. Возможно, это ветер в деревьях заглушал все звуки, а возможно — его собственное, гулко бьющееся сердце, грозящее обернуться ураганом в его голове. Сюэ Ян. Друг. Любовник. — Синчэнь? — донесся до него встревоженный голос, и он отчаянно вцепился в него, в его присутствие рядом, несмотря на то, что все звуки смазывались чем-то, похожим на бурю. Но руки, сжимающие его собственные, продолжали удерживать его на земле. — Спасибо, что рассказал, — отстраненно сказал Синчэнь. — Теперь я могу понять все куда лучше. Цзычэнь заколебался, но затем отпустил его ладонь, и Синчэнь почти успел запаниковать, когда снова ощутил его ладони — крепко, но бережно обнимающие его, защищая от всех ураганов, внутри и снаружи, удерживая его в безопасности, прочно привязанным к твердой почве. — Если хочешь, чтобы я рассказал тебе все, я расскажу, — пробормотал Цзычэнь ему в волосы. — Ты прав, это должен быть твой выбор. Только прошу, пожалуйста… пообещай мне, что не позволишь себе вредить, спрашивая больше, чем будешь готов услышать. Пожалуйста. — О, Цзычэнь, мой Цзычэнь, — выдохнул он, смыкая руки вокруг его талии, чужие, холодные, дрожащие ладони то и дело сминали его волосы, пока он сам цеплялся за Цзычэня. Ураган постепенно начал утихать, оставался лишь дневной свет, легкий ветерок и щебет птиц. — Обещаю. Теперь он не был уверен, что хочет знать больше. Может, ему стоит просто довериться решению прошлого себя и оставить в покое те вырванные, отвергнутые им самим куски боли. Может, и правда некоторые вещи лучше не вспоминать. Несмотря на эти мысли, глубоко в душе он знал, что никогда и ничего не бывает так просто.