WARP YEARS

Атсуши раздраженно прихлопнул телефонную трубку и так резко отодвинул аппарат от себя, что он едва не улетел со стола. – Зачем ты до сих пор с ней встречаешься, если она тебя так бесит? – спросил Тетсу. – У нас взаимовыгодное сотрудничество. – Она тебе дает, а ты ей покупаешь украшения? – И туфли. Для сумок у нее другой поклонник, она ведь не содержанка, чтобы получать подарки только от одного мужчины. И еще один возит ее на гольф каждую субботу. Я, понимаешь, на гольф ее возить не могу. Где я и где гольф. Тетсу покачал головой. – Ты бы мог найти кого-то получше. Хорошую девушку. Атсуши хмыкнул, с какой-то даже ожесточенностью закуривая. – А зачем я – хорошим девушкам? Я в самый раз для плохих. – Забудь ты уже эту историю… – Я забыл, – кивнул Атсуши и медленно выдохнул дым. – Видишь же – мы с Мидзуко отлично подходим друг другу. И в постели она – просто космос. – Еще бы, – пробурчал Тетсу. – С таким-то опытом… – Женщина имеет право распоряжаться своим телом по своему усмотрению, – сказал Атсуши с усмешкой. – Цитируешь? – Ага. Самый актуальный пункт ее феминистической повестки. – Он помотал головой и затянулся снова. – Не важно. По крайней мере, мы честны друг с другом. Тетсу почесал щеку, глядя на него с сомнением. – Знаешь, что… Есть у меня одна знакомая. Атсуши скептически приподнял бровь. – По крайней мере, она просто и честно любит секс. А не подарки. Атсуши приподнял вторую бровь, его лицо приобрело заинтересованное выражение. – И она красивая, – добил Тетсу. – Высший класс. С хорошей работой, кучей полезных связей… Теперь лицо Атсуши выражало сомнение и легкую опаску. Тетсу закатил глаза. – Я думал, тебе нравятся феминистки? – Но я им – не особо, – признался Атсуши. – Вернее, я очень нравлюсь тем феминисткам, которым хочется выпустить пар за века угнетения. Это уже больше из области садизма. – Так тебе, вроде, и садистки нравились? Атсуши вздохнул. – У меня просто уже аллергия на истерики. Когда каждый секс может закончиться трещиной в ребрах или фингалом под глазом, начинаешь предпочитать честные встречи на коммерческой основе. Зато никто ни на ком не вымещает злость. – Ну, эта – совсем не истеричка, – успокоил его Тетсу. – Очень спокойная и уверенная в себе женщина. Сильная. – Такой женщине нужен соответствующий мужчина. А я же… сам видишь. – Таким женщинам обычно нужны послушные и ласковые мальчики, которые не будут пытаться с ними конкурировать. – Это я могу, – согласился Атсуши после некоторого размышления. – Только учти, она дама требовательная… в смысле… халявить в койке не получится. – Не переживай, – успокоил его Атсуши. – Я работящий. Да и вообще… может, мы не понравимся друг другу? Но ты прав, что-то надо менять. Потому что от одной мысли о Мидзуко мне хочется напиться так, чтоб никогда больше не встало. – Кстати! – Тетсу снова разлил по стаканам. – Вернемся к приятному. Атсуши благодарно кивнул и с облегчением выпил. Ее звали Савада Юми, и она не была похожа ни на одну из женщин, которые интересовались Атсуши до этого. Безупречно стильная, в светло-сером классическом костюме с шелковым шейным платком, с аккуратной прической и идеальным макияжем – она выглядела как управляющая крупной компании, как официальное лицо какой-то серьезной государственной службы, как жена известного политика, в конце концов. Но не как женщина, которая пришла на свидание вслепую с рок-музыкантом. Они сидели в старой чайной на три столика, за раздвинутыми сёдзи шелестел тихий вечерний сад. Юми очень шло это место, а вот Атсуши чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Самозванцем. – Я знаю, что все зовут тебя Аччан. Я тоже могу называть тебя так? – спросила она после непродолжительного молчания, отставив тонкостенную чашечку. Атсуши кивнул, немного смущенно улыбаясь. – Конечно. Юми прикусила губу, глядя на него с прищуром. Атсуши никак не мог угадать ее возраст. С одинаковой вероятностью ей могло быть и слегка за двадцать, и серьезно за сорок. Очень свежее лицо, но выражение… взрослое. Даже немного покровительственное. И при этом – ласковое… – Аччан. Так звали мою подругу в средней школе, – сказала она, пристально на него глядя. – Ты на нее чем-то похож. Атсуши опустил взгляд, рот дернулся – со стороны это выглядело как высокомерная усмешка, а на самом деле – непроизвольная реакция каждый раз, когда он чувствовал себя уязвленным, попытка защититься, сохранить лицо. Быстро в этот раз. И только он понадеялся на нежность, запрятанную в уголках глаз. Обычно упреки в излишней женственности начинались хотя бы после пары месяцев знакомства. А ведь она ему правда понравилась… – Если честно, я была в нее немного влюблена, – сказала Юми, и Атсуши вздрогнул, усмешка сползла с лица, а воздух застрял в горле. – Она была такой красивой… Но сейчас, когда я смотрю на тебя… я понимаю, что ты гораздо красивее. Она протянула руку, без стыда касаясь его щеки, и он замер, перед глазами тут же поплыло. Прикосновение было ласковым, но уверенным, об эту маленькую руку хотелось тереться лицом и целовать, целовать прилюдно душистую ладонь, тонкие пальцы. Сердце колотилось так, что он едва услышал ее следующие слова. – Аччан? – Да, – прошептал он, едва справляясь с собой. – Ты будешь моей девушкой, Аччан? – Да, – выдохнул он с облегчением. И Юми прижала тыльную сторону ладони к его губам, позволяя прикоснуться приоткрытым ртом к нежной коже. Они отправились в лав-отель, даже не допив чай. У них был самый нежный секс, какой только случался с Атсуши за последние пару лет. Наверное, так Юми хотела любить ту, другую Аччан, но ей достался Атсуши, и она вылила на него все свое желание, всю ласку, всю трепетную чуткость. В конце Атсуши не выдержал и расплакался от переполнивших сердце эмоций, вжимаясь лицом в ее душистую мягкую грудь. – Все хорошо, Аччан, – говорила Юми, гладя его по волосам. – Ты хороший. Ты мне очень нравишься. Такие сладкие слова, вытесняющие всю горечь и боль последнего времени. Не в силах сдержать благодарности и желания, Атсуши снова принялся ее целовать – нежную шею, полные груди с солоноватыми напряженными сосками, мягкий живот. В конце концов он устроился между белых бедер, зарылся лицом во влажное и горячее и, боги, как же это было хорошо! Не нужно было никуда спешить, не нужно было ничего доказывать, он просто ласкал ее, упиваясь ароматными соками, а Юми тихо стонала, путаясь пальцами в его волосах. – Моя девочка… – прошептала она перед тем, как кончить. – Моя хорошая… И Атсуши едва не кончил сам – так остро и щемяще отозвались эти слова где-то внутри. Если это и не было любовью с первого взгляда, то уже ко второй встрече Атсуши совершенно отчетливо понял, насколько крепко влип, а через месяц и вовсе провалился в эти отношения, словно в полынью, и даже не пытался вынырнуть. Юми будто читала его мысли и самые грязные, самые тайные желания. И они не вызывали у нее отвращения или брезгливости. Она позволяла ему что угодно, а взамен только просила быть «ее девочкой»… Наверное, более яркого чувства счастья от секса он не испытывал никогда. И тем больней было отрезвление каждый раз после – Атсуши брал чужое. Он пользовался тем, что предназначалось не ему. Разумеется, Юми больше ни разу не упоминала о той, другой Аччан. Но каждый раз, когда она называла его своей девочкой, Атсуши рвало на части от острого удовольствия, которое приносили эти слова, и глухой, тоскливой, затоптанной ревности. Юми не была садисткой из тех, к которым он привык за последние несколько лет: она не срывала злость на Атсуши, не выплескивала стресс, причиняя ему боль. Не пыталась пометить и оставить на нем следы насовсем, показывая, кому он принадлежит. Не унижала, не искала границы, чтобы их пробить и вынудить его защищаться. И от того, что она делала, не оставалось мерзкого послевкусия использованности и ненужности – нет, она каждый раз повторяла, как ценит его усилия, как он хорошо умеет терпеть и доставлять удовольствие, и Атсуши таял и проваливался все глубже. Она принесла плеть на их третье свидание – Атсуши не просил ее, он еще не был уверен, что может ей настолько доверять, чтобы хотя бы намекнуть и не сгореть заживо от неловкости. Но она коснулась его щеки рукояткой и негромко спросила: – Ты бы хотел? И он молча кивнул, чувствуя, как плавится изнутри от облегчения. Она понимала. Не пыталась давить или вынуждать, она просто предлагала разные вещи, и Атсуши соглашался почти на все, сам иногда поражаясь открывающимся возможностям. Когда Юми взяла его в первый раз, было так непривычно больно и стыдно, что он едва не кончил в ту же секунду, как только его тело раскрылось для нее. Более странного ощущения он, наверное, еще не испытывал – теперь он действительно был ее девочкой, он чувствовал ее движение в глубине себя, и это ощущение вторжения, распахнутости собственного тела, уязвимости и принадлежности кружило голову так, что становилось даже страшно. Юми оказалась в нем слишком глубоко. Слишком быстро. Слишком чувствительно. Она крепко держала его за бедра и целовала лопатки, плечи, шею, скользила твердыми сосками по спине, переполняя собой до слез. Тогда все закончилось слишком быстро, он не успел распробовать телесное удовольствие, ему хватило остроты эмоций. Но потом… потом Юми сделала так, что он полюбил эти ощущения. Даже иногда сам просил взять его – как можно глубже, чтобы дошло до самого сердца, пробило насквозь. – Моя девочка, – шептала она на ухо, вталкиваясь в него, и Атсуши кусал губы, чтобы не кричать от переполнявших его чувств. Потом, наедине с собой, вспоминая и переживая заново эти остро-терпкие моменты близости, Атсуши размышлял о том, почему слова Юми так ярко в нем отзываются. Раньше его тоже часто называли женственным – зачастую пытаясь уязвить этим. Конечно же, находились и те, кому нравилась двойственность его натуры – фанаткам, в основном. Их восхищение было приятно, оно означало, что он делает все правильно. Что он верно решил позволить себе больше не прятать загнанное внутрь, обнажиться и не закрываться хотя бы в этом, раз уж все остальные уязвимые места его чувство самосохранения прикрывало хлипкой броней бравады. Женственность позволяла ему быть соблазнительным, а мужественность – откровенным. Его можно было хотеть, как рок-идола, и с ним можно было ассоциировать себя – как с героем манги для девушек. Что ни добавь в этот коктейль, все придется к месту, если не слишком злоупотреблять и не гнаться за модой. Идеальный продукт для сцены, удовлетворяющий образ для внутреннего придирчивого «я». «Ты такой милый, у тебя женский характер», – говорили ему так часто, что он и сам стал применять к себе это определение. Но если подумать здраво, то что именно окружающие и он сам вместе с ними называли пресловутым женским характером? Неконфликтность? Застенчивость? Нежелание доставлять другим хлопоты, мягкость, попытки позаботиться о том, кто дорог, пресловутую «доброту»? То есть, все то, что зародилось в нем в результате вечного страха перед физической и моральной расправой. Атсуши вовсе не был «добрым», он просто постоянно подсознательно избегал ситуаций, когда им могли быть недовольны – потому что помнил на своей шкуре, во что может вылиться чужое недовольство. В результате он или делал все от него зависящее, чтобы окружающие были им довольны, или… сбегал. В том числе – на сцену, где даже самые откровенные и болезненные слова становились только частью образа, внешним занавесом, за которым можно было спрятаться, укрыться от вечно преследующего страха. «Ты такой добрый, как девушка» – говорили ему в очередной раз, и Атсуши опускал глаза, усмехаясь. Не споря. Девушки ведь редко спорят – им не положено. Когда тебе с детства грозит насилие буквально по любому поводу – не так смотришь, не так дышишь, просто существуешь – начинаешь гораздо лучше понимать, что люди называют «женственностью». Просто попытку слабого и бесправного выжить. Подстроиться. Он говорил как-то об этом с Иссеем – великолепным Иссеем, прекрасным, чарующим, добрым и веселым – сэмпаем, с которым у него оказалось на удивление много общего. У того был еще более чудовищный отец, державший в страхе всю семью, и более глубокое исследование природы своей женственности. – Конечно, это повлияло, – сказал тогда Иссей, улыбаясь своей обычной лукавой и такой заразительной улыбкой. – Все, что с нами происходит, влияет на нас, и чем младше мы были, пережив насилие, тем сильней влияние. Но то, во что мы превращаемся в результате этих многочисленных влияний со стороны – это уже не просто набор каких-то черт, выработанных нами в угоду или вопреки чужому воздействию. Это уже наша суть, наше я. И чем раньше мы станем способны принять себя такими, какие мы есть, тем более цельную личность сформируем в результате. Именно тогда, после этого неожиданного серьезного разговора в подпитии Атсуши понял, чего он хочет. Перестать изображать из себя того, кем он никогда не являлся. Перестать отводить взгляд от собственных не слишком-то крутых и клевых черт характера. Отойти от наносного – от чужих представлений о том, как должен выглядеть «настоящий крутой парень». Просто стать наконец собой – посмотреть себе в глаза. И выдержать эту честность – как выдержал Иссей. Стать наконец сильным – даже если это означает принятие собственной слабости. Он учился выпускать себя на сцене – там, где наиболее полно чувствовал себя на своем месте. Было как всегда страшно и не все получалось сразу, но он нащупал эту грань. Этот баланс агрессии и податливости. Прямолинейности и соблазнительности. Равнодушия и чуткости. Образ ткался наживую, через пробы и ошибки – что-то добавлялось извне для красоты, что-то продиралось с кровью из самых его глубин. Эффектные жесты, искренние слезы, наэлектризованное облегчение объятий с Хисаши или Хиде, которые своим молчаливым присутствием под его ладонями забирали всю излишнюю нервозность. И если Атсуши сначала думал, что просто придет к чему-то и на этом остановится, то со временем он понял, как ошибочно было его изначальное представление – процесс создания, сбора себя по частям все длился и длился, и не было ему конца. В обычной жизни все было еще сложней: он так и оставался неуклюжим и застенчивым, не знал, как вести себя вне волшебного пространства, законы которого он понимал на интуитивном уровне. Но хотя бы перестал давить из себя фальшивый образ крутого и небрежного парня – и начал получать комплименты (и упреки) своему мягкому и женственному характеру. Это было забавно и интригующе – и уже не уязвляло, как могло бы уязвить раньше. Может быть, если бы вокруг него не было столько заинтересованных женщин, он бы даже попробовал себя с мужчиной. Он не чувствовал внутри никакого сопротивления при этой мысли. Но и никакого особого желания экспериментировать – как-то так получилось, что он постоянно был в отношениях с кем-то. Сходился, расходился, переживал, радовался, злился и плакал от облегчения или обиды – в этот водоворот сложно было бы втиснуть, например, поход в специфический клуб за приключениями. Ближе всего к этому он был в редкие моменты встреч с Иссеем, он был тем человеком, с которым Атсуши чувствовал себя готовым к чему угодно. Но Иссей, хоть на словах и восхищался красотой Атсуши, попыток вступить с ним в связь не предпринимал, а самому Атсуши было неловко и страшно инициировать такое взаимодействие на незнакомой территории. Все-таки это был сэмпай, которого он безмерно уважал, было бы неправильно пытаться втянуть его в связь с непредсказуемым результатом – а вдруг Атсуши бы совсем не понравилось? Скрыть это вряд ли бы получилось, а их отношения могли испортиться из-за такого пустяка… Сейчас, уже попробовав то, что традиционно относили к мужской любви, Атсуши понимал, что захоти Иссей его так – проблем бы не возникло. Потому что дело совсем не в физических ощущениях (хотя их тоже можно было сделать приятными при должном умении), а в эмоциональном наполнении. Тоже очень «женский» подход, как сказали бы другие. Было так интересно и немного жутко наблюдать и анализировать свои переключения: от чисто телесного, горячечного и упрямого желания получить в руки мягкое тело, зарыться во влажное и податливое, получить разрядку – до дрожащего в глубине мощного и сладчайшего ощущения собственной принадлежности, зависимости, подчиненности чужим желаниям. Каждый раз, когда Атсуши вставал на колени, каждый раз, когда он удовлетворял своих женщин ртом или пальцами, каждый раз, когда отдавался Юми, это ощущение захлестывало с головой, погружая в звенящий транс. В нем не было ничего общего с лихорадочностью мужского желания, нацеленного на результат и собственные ощущения. Здесь был важен процесс и удовольствие женщины, которое передавалось Атсуши, будто они на время близости становились сообщающимися сосудами – и переполнялись удовлетворением одновременно… Нет, по зрелом размышлении решил Атсуши. Его острая радость не имела ничего общего с тем, что он был «девочкой» для Юми. Он уже давно понял и принял обе стороны своей сексуальности, в этом не было никакого откровения. Дело было в том, что он на какое-то мгновение становился «ее». Было несколько женщин до этого, которые называли (или пытались называть) его «своим». Эти женщины зачастую использовали жестокие и грязные методы, чтобы подчинить его, привязать к себе – но Атсуши всегда сбегал. И только Юми он захотел принадлежать сам – полностью, безоговорочно, с первой же встречи. – Моя девочка, – говорила она, и у Атсуши начинали дрожать колени, пересыхало во рту и плыло перед глазами. И он был готов на все, чтобы услышать это еще и еще. Почувствовать себя взятым, подчиненным, принятым во всех своих ипостасях, – счастливым. – У меня такое ощущение, что я почти не вижу тебя при свете дня, – говорила Юми, входя в спальню и садясь к нему на кровать, запуская пальцы в растрепанные волосы. – Ты – ночное создание. – Я просто лучше выгляжу ночью, – отшучивался Атсуши, – днем ты меня бы и не узнала. Она смеялась и целовала его, и ночь расцветала удушливым маковым цветом. А дело было в том, что она приходила почти исключительно ночами – но сказать об этом означало жалобу и ропот. Атсуши не хотел жаловаться и роптать. Он был готов оставаться для нее ночным созданием – в безликих номерах лав-отелей, изредка – в темных бумажных шкатулках далеких рёканов, куда они пару раз выбирались на выходные. В замкнутом пространстве собственной маленькой спальни с вечно зашторенными окнами. У Юми были ключи от его квартиры, у единственной из всех – и любовниц, и друзей. Она приходила и приносила с собой запах дождя и какой-то очередной подарок, будто Атсуши и правда был девушкой. Она входила и, если он бодрствовал, прижимала к стене прямо в прихожей, первым делом удовлетворяя свое желание. Если же он спал, то пробиралась под одеяло и будила ласками, возбуждала и садилась верхом – окончательно просыпался Атсуши уже в процессе, потому что его тело знало, как реагировать, и включалось в игру помимо разума. Она относилась к Атсуши как к развлечению, как к награде после тяжелого рабочего дня. Она точно знала, чего хочет, и брала это. Она ни на секунду не становилась грубой или жестокой, но перечить ей и в голову не приходило. Она была – мечтой, наркотической грезой, всевластной и всеблагой, и Атсуши рассыпался в сверкающую пыль под ее уверенными прикосновениями. Было странно и непривычно находиться в подобном положении при женщине: обычно Атсуши предпочитал брать инициативу в свои руки, даже просто удовлетворяя чужие желания. Но с Юми получалось расслабиться так, как он мог позволить себе только с самыми близкими, самыми давними друзьями. Она словно сходу вросла под кожу, впиталась в его кровь, подчинила своим тихим мягким голосом, от которого плыло перед глазами, а по коже бежали мурашки. – Аччан, – произносила она нежно или строго, насмешливо или сочувствующе, и Атсуши чувствовал, что погружается в транс. Дыхание становилось поверхностным, глаза сами закрывались, а колени подламывались. Она клала мягкую ладонь ему на щеку, проводила пальцем по губам, и Атсуши окончательно проваливался в темный и душный подпол сладчайшего возбуждения. И Юми никогда не бросала его в одиночестве мучиться от несбыточности своих желаний. Она всегда была щедра и исполняла все его мечты, которые только можно было исполнить в этом мире, в этом теле… – Я люблю тебя. Так люблю тебя, – повторял Атсуши наедине с собой, понимая, что никогда не сможет сказать это ей в лицо. Юми, такая желанная, такая близкая, и такая далекая, словно Лунная дева, не заслужила быть испачканной его чувствами. Она просто приходила и дарила заботу, освобождающую боль и моральное облегчение, пользуясь его стараниями и самоотдачей для собственного удовлетворения. Она приходила так часто, как могла, но Атсуши все равно было мало – Юми работала, много, тяжело, и у нее не так часто случалось свободное время одновременно с желанием близости. Иногда ему приходилось ждать неделями, иногда – месяцами. И это злило, доводило до отчаянья и холодно-звенящих мыслей позвонить какой-нибудь из старых знакомых и быстро удовлетворить клокочущее желание, раз уж Юми недосуг до него снизойти… Эти мысли пугали. Они были чужими, мерзкими, словно какая-то злобная тварь выползала из самого темного уголка его сознания и принималась подзуживать, совращать. Плюнь на все. Ты ничего ей не должен. Ты даже не знаешь, с кем она сейчас. А если у нее таких, как ты, десяток? Покорные идиоты, ждущие на задних лапках своей очереди быть выпоротыми и оттраханными, жаждущие своего куска принятия и краткого тепла на своей коже. Ты жалок. Ты зависим. Ей не до тебя. Ей плевать на твою любовь, на твое обморочное счастье в ее присутствии и слезы в ответ на ласку. Она даже не звонит, хотя ты в свободные недели целыми днями сидишь дома, боясь отойти от телефона, ты даже во время работы постоянно думаешь о ней, ждешь, что менеджер войдет в студию и протянет тебе трубку, невольно ищешь взглядом ее лицо в первых рядах концертных залов, хотя она никогда не приходила и не придет на тебя посмотреть… Но на самом деле ты совсем один, у тебя осталась только кошка, кошка всегда будет рядом, потому что ты ее кормишь. А Юми… ей не нужно то, что ты можешь дать. По сути, ты ничего ей не можешь дать, кроме себя, а это сомнительный подарок. Забудь о ней, найди очередную визжащую девчонку, которая будет смотреть на тебя как на бога, вытрахай в нее свою обиду, забудь о своих несбыточных мечтах, бери то, что есть, ты ведь можешь взять почти все, что угодно… Кроме того, что на самом деле хочешь. Атсуши ненавидел этот голос. Он был с ним всегда, сколько он помнил, и никогда его советы не приводили ни к чему хорошему. Атсуши просто в очередной раз вляпывался, иногда так, что не мог сам справиться с последствиями. Он больше не хотел такого – ни оглушительного стыда, ни нервных срывов, ни многонедельных запоев от чернейшей тоски, ни разъедающей изнутри пустоты, в которую отчаянно не хотелось заглядывать. В какой-то момент он просто сжег записную книжку со всеми номерами – от искушения. Спалил листок за листком на огоньке зажигалки, на потолке потом осталось темное пятно копоти, а в квартире еще долго пахло едкой гарью. Конечно, можно было бы пойти в любой клуб и завести пару новых ни к чему не обязывающих знакомств… Но от одной мысли об этом дурнота и раздражение подступали к горлу. Конечно же, после очередного такого ожидания он не удержался и рассказал Юми о своих метаниях. Вышло глупо и неуместно обиженно – будто бы это она заставляла его сидеть в одиночку дома, напиваться и терзаться шепотом неупокоенных демонов. Будто бы это она свела все его функции в реальном мире до забытой постельной игрушки. Но неожиданно Юми не обиделась, как сделала бы любая из его интимных знакомых, да и он сам в ответ на такое заявление. – Я не подумала об этом, – сказала она, нахмурившись. – Ты никогда не спрашивал о подробностях моей работы, и я думала, что тебе не интересно… Мне приходится часто уезжать в командировки – в другие префектуры, иногда за границу. Я не могу навещать тебя так часто, как тебе и мне бы хотелось… но я могу звонить тебе вечерами. – Да, звони мне, пожалуйста, – сказал пристыженный и счастливый Атсуши. Даже услышать ее голос в эти пустые дни будет невероятным облегчением. Они наконец смогут разговаривать и, возможно, у них получится лучше узнать друг друга не только телесно. Стать ближе – как обычная пара, которой им никогда не быть. Это Атсуши понимал очень отчетливо – он совсем не подходил Юми. Обычный деревенский парень, получивший, по большей части, скандальную известность, и девушка из богатой старинной семьи, безупречно воспитанная, с тонким вкусом, сильная, умная, абсолютно самодостаточная. Юми даже музыку его не слушала, и это было немного обидно, но понятно – у нее были другие вкусы. В сущности, все, что ее интересовало в Атсуши – это его внешность и его готовность к сексу на ее условиях. И если бы он не влюбился так отчаянно сам, это было бы идеальным раскладом, именно тем, о чем он еще недавно мог только мечтать. Но, заполучив желаемое, он неизбежно захотел большего. Близости. Общих интересов. Каких-то милых бытовых подробностей, а не только встреч ради секса. Конечно, сложно было представить себе Юми готовящей ему завтрак или гладящей одежду – она была совсем не такой женщиной. Но хотя бы засыпать и просыпаться рядом? Хотя бы говорить о чем-то кроме планов на ближайшие два часа в постели? Может быть, они смогут поговорить по душам хотя бы по телефону? Впрочем, оказалось, что Юми имела в виду совсем не беседы о том, кто как провел день и чем пообедал. Когда она позвонила ему первый раз и ласковым, но не терпящим возражений голосом поинтересовалась, хорошо ли он подготовился, Атсуши сначала растерялся. А она очень четко и без экивоков рассказала, чего от него ждет. В подробностях. Это было горячо. Это заводило – сразу же и ровно так, как Юми было нужно. Так и шло дальше: она говорила, чего хочет от Атсуши, а он только соглашался и выполнял все, что требовалось. Неважно, был разговор междугородним или даже международным: он нажимал кнопку громкой связи и закрывал глаза, слушая ее голос, лаская себя так, как она хотела. И старался не задумываться ни о чем, кроме текущего момента, кроме переполняющего удовольствия, кроме возможности быть с ней – хотя бы так… Все шло по одному и тому же сценарию – теперь они созванивались каждые три-четыре дня, и так было немного легче. По крайней мере, мерзкий голос заткнулся: за эти промежутки Атсуши не успевал дойти до отчаянья, у него была работа, которая перетягивала на себя часть нервозности, у него были обязательные вечеринки после концертов, на которых он немного расслаблялся. А в доступные промежутки он запирался в номере отеля, ложился в постель и набирал номер мобильного Юми. И они любили друг друга. Атсуши любил – молча, понимая, что она догадывается, но не хочет разрушать эту иллюзию просто секса по договоренности. Почему-то люди всегда думали, что на признание в любви нужен какой-то ответ. Что-то, что изменит существующее положение в ту или иную сторону. Но Атсуши ответ был не нужен – он его знал и так. Просто тяжело было удерживать в себе рвущиеся на свободу слова – внутри потом саднило, как от глубоких царапин, и это ощущалось совсем не так приятно, как те же царапины на коже. Он молчал – и при личных встречах, и во время телефонных свиданий – и чем дальше, тем болезненней было это молчание. В какой-то момент он уже решил, что никогда не получит освобождения, но Юми изменила правила в последний момент. Или же Атсуши изначально ошибался, и ей просто хотелось довести его до отчаянья и полного смирения. Иногда он совсем не понимал ее мотивов, но пока она была рядом, это не имело значения. Он запрокинул голову, вжимаясь затылком в подушку и пытаясь вытолкнуть из горла застрявший комком воздух. – Хорошо, – шепнул бесплотный голос на ухо. – Ты сегодня молодец, Аччан. Атсуши облизнул пересохшие губы, дыхание никак не хотело выравниваться, а в животе тянуло как после чересчур усердной тренировки. – А ты? – спросил он, едва справившись с голосом. – И я уже, – прозвучал мягкий смешок, Атсуши досадливо цыкнул. – Ты слишком тихо кончаешь… для такого формата. Когда мы уже сможем увидеться? – Скоро, Аччан. Я возвращаюсь на следующей неделе. – Наконец-то! – Тебе настолько не нравятся наши телефонные сеансы? Атсуши вздохнул, бездумно проводя рукой по животу – липкое, он весь липкий и грязный… – Нравятся, – признал он. – Но я так соскучился. По твоему запаху. А здесь только мой, и он мне уже надоел. Она рассмеялась. – Мне тоже недостает твоего запаха. И твоего рта. И твоего члена. И твоего отверстия. Атсуши тяжело сглотнул и выдохнул. – Ты снова завелся, Аччан? – спросила она вкрадчиво. – Достань мой подарок. – Я больше не смогу, – почти заскулил Атсуши. – Пожалуйста… – Сможешь, – теперь ее голос был строгим, но все равно ласковым. – Достань. И порадуй меня. Он приподнялся на локте, запуская руку под матрас. Пальцы нащупали привычный гладкий пластиковый бок игрушки. – Ну же, Аччан, – прошептала она. – Сделай себе хорошо. А я буду рассказывать все-все, что делаю с собой. Ты ведь хочешь услышать? – Хочу, – признал он, падая обратно на подушку и разводя ноги. Член снова стоял, а внутри все сжималось от предвкушения боли и удовольствия. Он потрогал – вход еще был влажным, но для игрушки требовалось больше смазки, чем для пальцев. – Смажь себя как следует, – приказала она, будто находилась рядом и сама трогала его там. – Я не хочу, чтобы тебе было чересчур больно. – Да, – ему было нужно все время соглашаться, это погружало в какое-то подобие транса, в конце концов даже игрушка в заднице уже не ощущалась чужеродной – все было как надо, правильно, хорошо. – Знаешь, что у меня здесь? – шептал тем временем голос. – Почти такая же штучка. Только побольше. Размером с твой член. Я глажу ей себя, представляя, что это ты гладишь… ты бы ведь хотел меня потрогать, да, Аччан? Почувствовать, какая я мокрая и горячая… – Да, – выдохнул он, жмурясь. – Но еще больше ты бы хотел в меня войти. Ощутить, как я сжимаюсь внутри от твоего проникновения… Как ты сейчас сжимаешься от моего… Атсуши приподнял бедра, загоняя игрушку внутрь на полную длину, и всхлипнул от интенсивности ощущений. – Как было бы хорошо, – шептала она, и ее голос срывался, – если бы мы могли войти друг в друга одновременно, да, Аччан? Принадлежать друг другу… Получать друг друга. Трахать друг друга до звезд из глаз. Атсуши уже только стонал, слушая ее стоны и рваные выдохи – теперь она не стеснялась, теперь она все делала так, как он хочет, как он любит, игрушка натирала внутри нужное место, чувство наполненности и принадлежности было невероятным, и ему казалось, что они и правда берут друг друга одновременно, синхронно вскрикивая и шепча уже что-то нечленораздельное… – Аччан! Аччан… – доносилось издалека. – Юми… – прошептал он пересохшими губами. – Тебе хорошо? – Так хорошо… скажи. Скажи мне… – Что сказать? – Ты знаешь… – ее голос сорвался на стон, почти хрип. – То, что ты хочешь сказать… Атсуши зажмурился, чувствуя, что дальше терпеть становится невозможно, во всех смыслах. – Я люблю тебя, – прошептал он, и тело будто взорвалось изнутри – в паху, от телесного высвобождения, и в груди от высвобождения эмоционального. Он выгибался, стискивая себя в ладони, и плакал навзрыд – сладость и горечь вырывались из него потоками… И оставили растерзанным и пустым до оглушенности. – Аччан… Он сглотнул и облизнул пересохшие губы. – Да. – Ты ведь только со мной так? Ты ведь только моя девочка? – Да… Юми помолчала, жарко дыша в трубку. – Спасибо тебе, – сказала она наконец. – Спасибо. Ты не представляешь… Это так… Атсуши устало улыбнулся, кивая сам себе. – Спасибо, что позволила сказать. На большее рассчитывать было глупо, но хотя бы он смог выпустить это наружу. Как всегда больно, но облегчение наступит скоро – он уже знает, как это бывает. – Как бы я хотела сейчас быть рядом с тобой, – произнесла Юми после недолгого молчания. – Обнять тебя. Чтобы ты заснул на моем плече. Уставший. Мой. Атсуши зажмурился. – Я бы тоже хотел. Очень. – Внутри он уже ныл и корчился, упрашивая ее поскорее вернуться, бросить все дела и приехать к нему, обнять, утешить, окутать своим запахом… – Но я буду ждать до следующей недели. Я буду ждать тебя, сколько потребуется. Наверное… я всегда буду тебя ждать. – Ох, Аччан… Ты невероятный. Я вернусь. К тебе. Скоро. Она вернулась уже через два дня, и это было блаженством: Атсуши смотрел в ее лицо, когда она двигалась на нем сверху, и повторял, как сильно ее любит – и с каждым словом Юми стонала все громче и слаще, сжимая его своим пылающим нутром. А потом они просто лежали в обнимку в постели, и она рассказывала какие-то забавные истории – про свою работу, про своих коллег. Рассеянно гладила его по плечу, и Атсуши жадно слушал, боясь упустить хоть слово. В эти минуты он был счастлив до онемения. – Новая девушка? – спросил Хисаши между делом, когда он у зеркала замазывал тональным кремом след от укуса на шее. Атсуши неожиданно для себя смутился и кивнул, неловко улыбнувшись. – Мы уже год встречаемся, – признался он зачем-то, и Хисаши посмотрел на него очень внимательно, но больше так ничего и не сказал. Он забрал у Атсуши тюбик, встал позади и принялся тщательно растирать крем по загривку и надплечьям, там, где он сам не видел уже темных, налившихся чернотой следов. Атсуши стоял, опустив голову, подставляясь его жестким пальцам, и в груди заполошно билось, трепыхалось от восторга сердце. Хисаши узнал его секрет. Наконец-то он узнал и принял – как всегда без лишних вопросов. Скорее всего, он догадывался и раньше, но сейчас, когда это стало так очевидно, можно даже не пытаться что-то скрывать. Ведь на самом деле… на самом деле Атсуши терпеть не мог скрывать. – Мой друг заметил следы, – сказал он Юми два дня спустя, когда они, обнаженные, сидели на балконе крошечного рёкана над горной речкой и курили после секса. Она едва заметно нахмурилась и снова затянулась – Атсуши обожал смотреть, как она курит. Так изящно и изысканно у нее это выходило – тонкие пальцы, узкие ладони, продолговатые аккуратные ногти с жемчужным маникюром – эти руки были словно созданы для изящных дамских сигарет. – У тебя будут проблемы из-за этого? – спросила Юми наконец. Атсуши покачал головой. – Он рад, что у меня есть… – он поколебался, – девушка. Теперь Юми смотрела на него в упор. – Ты считаешь меня своей девушкой? – спросила она с нажимом, и Атсуши стоило усилий не отвести взгляд. – Да, – сказал он как мог твердо. – А ты так не считаешь? Она выдохнула дым, задумчиво глядя вдаль. Сердце грохотало в ушах, заглушая шум воды по камням. – Познакомишь меня со своим другом? – сказала она наконец. Атсуши поспешно кивнул, стараясь не улыбаться как счастливый идиот. Конечно. Конечно, он познакомит ее со своими друзьями. Все, что она только захочет. Это был официальный статус – они встречались. Если до этого об их встречах знал (скорее, просто догадывался, потому что никогда не пытался уточнить подробности) только сведший их Тетсуши Ичикава, то теперь они вместе пришли на одну из вечеринок в честь окончания тура. Юми держалась скромно и незаметно, не пытаясь командовать им при всех, была милой и приветливо улыбалась, когда он знакомил ее с остальными. Хиде был сама галантность, а за спиной у весело болтающего ни о чем Юты показал Атсуши большой палец – ну не придурок ли? Уже хорошо поддатый Ани тут же завязал с Юми разговор, довольно прямолинейно пытаясь выспросить, откуда она взялась, чем занимается и какие у нее планы на «нашего Аччана», это было чудовищно неловко, и Атсуши увел ее, смеющуюся, подальше. А Хисаши как обычно смущенно поздоровался, не поднимая глаз, но Атсуши замечал, как на протяжении всего вечера он бросает внимательные взгляды на его спутницу – он что-то высчитывал, делал какие-то выводы у себя в голове, которыми как всегда не спешил делиться. – Кажется, она из хорошей семьи, – сказал Хисаши уже потом, пару недель спустя, когда речь во время очередного перерыва в работе снова зашла о внезапной и прекрасной девушке Аччана. – Да, – просто ответил Атсуши. – Из очень хорошей. На этом обсуждение и сошло на нет. Всем все было понятно, и говорить об этом дальше было бы бестактным. За год Атсуши удалось узнать немногое, но он был в курсе, что отец Юми – один из владельцев крупной и очень старой компании-застройщика с севера Хонсю. Он даже знал, как тот выглядит – видел по телевизору в новостях. Благообразный высокий мужчина с очень приятным лицом, похожий на пожилого актера – тонкие благородные черты выдавали наследника известной фамилии. Сама Юми, судя по всему, работала не в семейном бизнесе, но связь с родителями поддерживала: Атсуши пару раз слышал краем уха ее разговоры по мобильному – она всегда уходила в другую комнату, но говорила зачастую так эмоционально, что было понятно: с отцом у нее давние разногласия, которые они оба надеются все-таки со временем разрешить, иначе бы не спорили друг с другом до хрипоты. В Юми совсем не было той самой «женственности», о которой говорили люди. Она не соглашалась, чтобы потом тихо поступить по-своему, она не молчала, когда ей было что сказать, она не пыталась манипулировать, а просто делала то, что хочет – она была идеальным воплощением той женщины, о которой Атсуши всегда мечтал. И она очень любила своего отца – а это означало, что долго их связь не продержится. Атсуши был дворняжкой – смазливым, ласковым и абсолютно непрезентабельным. Он мог сойти в качестве любовника, небольшой интрижки или краткосрочного увлечения – все хорошие девочки хотя бы ненадолго, но увлекаются неправильными парнями. Но для постоянных отношений Юми в конце концов выберет себе ровню. Того, кого уже она сможет познакомить со своими друзьями. Привести в родительский дом. От кого захочет родить ребенка – такого же красивого и породистого, как она сама… Это было понятно всем, но пока Атсуши держался за свое недолгое счастье и старался искать радость в малом: хотя бы в том, что Юми согласилась называться его девушкой. В том, что они при всех держались за руки, и он млел от осознания, что все смотрят. Все видят. Все понимают – он принадлежит ей. Оказывается, ему так хотелось этого. Очередного доказательства реальности их связи. Очередной призрачной ниточки, привязывающей Юми к нему. Неважно, надолго ли. Неважно, накрепко ли. В конце концов, он уже был в состоянии осознать, что вечной любви не бывает, и даже его болезненная привязанность рано или поздно пройдет… По крайней мере, его рациональная часть на это надеялась. Зависимость, даже такая прекрасная, – убивает.