Черника на дне чашки

Демону Достоевскому.

Я рассыплюсь. И стану пустыми строчками, Буквы во мне, отражаясь, горят огнём и звучат, как эхо. Я знаю, что это безумие, Искренне-неугодное, Как молитва. Мне она — не помеха. Я в искренности — демон. Я монстр, Но это не плохо, как я думала раньше, И это совершенно, оказывается, не больно, И с этим не нужно, оказывается, бороться. Только — жить. Долго дышать и плевать ядом, Во всех, кто меня обижает. Я пока так не умею, но быстро учусь себя защищать. Бог мне сказал, что я так всегда умела, Значит — верно, что тёмная истина склонна собой убеждать. Бог мой ждёт, пока я разучусь прощать. Пока однажды гнев этот не вырвется из-под покрова спокойствия-знания, Пока моё всепоглощающее понимание Не откроет строчкам смысл. Я разойдусь на истории, в каждой — своя грань одной и той же меня. В каждой — частица большого, но никогда полностью не исчерпавшая личность. В них и покой, и вся острая безразличность, В них — осень. Нужно бороться. Нужно бояться. Будет больно. И это обязано напугать. Осень моя миновала, я жду грядущую. Жизнь — надкýшена, мир — иссýшен. Я — искушенá. Я долго, годами, запрятав возможность открыться, молчала. Я, теперь узнав, что можно писать, выпишу всё изнутри. Выпишу, чтобы во мне самой, как в пустом сосуде, ничего не осталось. Только так, в словах — умирать. Я закрываю значения — снова, Я складываю руки в мольбе — опять. Я была и буду, В этой длинной вечности, Служителем Бога. Аминь тебе, Демон, Что может очаровать.