Алая тропа

      Каменная кладка горела адским пламенем и покрывалась раскаленной кровяной росой. Алые бисеринки выступали, шипели и испарялись на глазах, превращались в иссохшую багровую чешую, напитывали воздух тяжелым металлическим запахом. Звериные когти цеплялись за шероховатую поверхность, входили в нее, точно в податливую глину, оставляли после себя выбоины и приятно шуршащее крошево, что тонкими водопадами срывалось вниз, в полыхающую пропасть. Сухой ветер подхватывал мельчайшие пылинки и уносил их в дьявольское пекло. Нечеловеческие руки с легкостью перебирали по отвесной стене, и взгляд устремлялся все выше и выше, до тех пор, пока не уперся в раскрытое окно.       Беззащитный силуэт, застывший на помятом ложе, манил своими неподвижностью и беспомощностью. Остекленевшие, полные ужаса глаза, и тонкие губы, раскрытые в беззвучном крике, звали к себе — на этот безмолвный зов невозможно было не откликнуться. Острый коготь с нажимом взрезал нежную кожу, нарочито медленно вывел первую кровоточащую букву, затем еще одну, после — следующую. Письмена получались ровными, безукоризненными, ложились узорчатым воротником, вырисовывались ошейником раба; алые капли змеями ползли вниз, меж грудей, украшали грубую скучную сорочку.       Сарет очнулся от пронзительной боли, распахнул глаза и, свалившись на пол, сильно ударился затылком. Висок щекотало — по нему стекало что-то теплое. Он поморщился, прикоснулся к ноющему месту, осторожно провел по нему и поднес кончики пальцев к лицу: кровь. Она была не только на ладони, но и на ее тыльной стороне, и под ногтями вперемешку с пылью и грязью. Сарет растерянным беглым взглядом окинул комнату и осознал: она не его, а Мерцающей. По его спине побежали противные мурашки. Он ведь должен быть у себя. У себя, а не здесь!       Вроде.       Сарет приподнялся на локте и увидел Мерцающую. Она смотрела на него с неподдельным ужасом, тяжело дышала и сжимала в руках увесистый подсвечник, а ее шею покрывала вязь алых письмен — они были вырезаны прямо на ее коже. Красные ручейки запачкали ее ночное платье, причудливыми узорами легли на белую ткань. Сарета замутило, он глубоко вдохнул в попытке избавиться от дурноты, так и не сумев оторвать взгляд от непонятного послания на теле Мерцающей. — Ч-что проис-сходит? — с трудом выдавил он из себя, нервно облизнул губы и тут же почувствовал вкус металла на языке, отчего ему стало еще хуже.       В чернющих глазах Мерцающей застыли слезы. Она шумно втянула носом воздух, зарычала безумным зверем и яростно швырнула подсвечник — простенькое зеркало справа от Сарета взорвалось множеством осколков и пролилось на пол переливающимся звонкоголосым дождем.       Сарет почувствовал, как его руки забило мелкой дрожью. Его обагренные руки. Руки, перемазанные чьей-то кровью, — казалось, она кислотой прожигала его кожу, оголяла его тело до мяса, ввергала его в чудовищную муку. Сарет морщился, кусал губы и отчаянно жаждал, чтобы все это было очередным ночным кошмаром, а не явью.       Дверь резко распахнулась, и на пороге появился встревоженный учитель Фенриг. Он обвел их внимательным взглядом и спокойно поинтересовался у Мерцающей: — Ходит во сне?       Она посмотрела на них с такими яростью и болью, что Сарет на мгновение перестал дышать. Его глаза хаотично бегали, не в силах задержаться ни на чем надолго, а дрожащие руки было невозможно унять. На языке вертелся страшный вопрос, но он не мог его из себя выдавить. Он ничего не мог. Мог только беспомощно сидеть на ледяном полу и обливаться холодным потом.       Неожиданно Мерцающая расслабилась, зловеще улыбнулась и ответила: — Ходит. — Я его заберу, а ты приведи комнату в порядок.       У Сарета дыхание сперло. — Но она же, — промямлил он, изумляясь, как можно думать о вещах, когда сама Мерцающая ранена и залита кровью, — она же… она… учитель…       Перед глазами проплыло забытое воспоминание: темный пруд и гордая девчонка с разбитой губой — Сарет задрожал еще сильнее. У нее ведь даже имени не было. У всех слуг было, а у нее нет. Это что же, она хуже вещи? Почему так? — Приведу, — безразлично отчеканила она, неотрывно глядя на Сарета.       Фенриг взял его за руку, поднял с пола и потянул за собой в коридор. Сарету было тошно. Он чувствовал себя трясущейся побитой собачонкой, по привычке плетущейся за своим хозяином. Сарет вновь изучил свои руки и, сглотнув противный ком, застрявший в горле, спросил: — Это… это сделал я, учитель? — Что именно? — Ну… знаки на шее у Мерцающей. — Мальчик мой, каким образом? Ты видел в ее комнате нож?       Сарет призадумался, сосредоточился на том, что сумел выхватить в полумраке комнаты: — Н-нет… вроде нет… но мои руки… они… они в крови, и под ногтями грязь. — Полагаешь, можно короткострижеными ногтями так искусно начертать на коже письмена? — Н-нет, но… но как же тогда… и зачем я там… — Луна, мой мальчик. С возрастом ты начал неосознанно бродить во сне, но это пройдет. Что до Мерцающей, — по недовольному тону учителя было видно, как сильно он не желал говорить об этом, но все же тщательно подбирал слова, — иногда она впадает в сонное оцепенение, и с ней случаются неприятности. — «Неприятности»? — с сомнением протянул Сарет, сумев наконец совладать с собой. — Учитель, это вы называете неприятностями? Да она залита кровью! И чем-то ужасно напугана. Она смотрела на меня так, будто перед ней стояло самое страшное зло, какое только существует в Асхане. — Не удивительно, ты же знаешь ее отношение к тебе. — Нет! Это было совсем другое! Я не ребенок, чтобы не отличить презрение от животного страха.       Тяжелый вздох Фенрига заставил Сарета почувствовать себя неразумным дитятей. Учитель пригласил его в комнату и закрыл за собой дверь. — Не хотел я об этом говорить, но твое спокойствие дороже. Сарет, сонное оцепенение — серьезное нарушение, при котором человек застревает на грани сна и яви. Он обездвижен и уязвим. Ему мерещатся жуткие образы и звуки, а порой его посещают разные сущности. Это похоже на открытое окно, в которое всякое может залететь, благо, ненадолго. — Никогда о таком не слышал. И часто с ней подобное происходит? — Не знаю, Сарет. Она не жалуется. Так что этой ночью ты просто зашел не в ту дверь, вот и все.       Сарет уставился на свои запачканные руки и повторил про себя слова учителя. Не в ту дверь, значит? Он до нее что, полз на четвереньках, собирая по дороге всю пыль и грязь особняка? Как животное! Сарет нахмурился. Доводы Фенрига вроде и были складными, но в них не верилось. Сарет точно что-то забыл и не мог вспомнить. Что-то крайне важное. Внутри него еще теплились едва уловимые ощущения, как после сна, нечто мерзкое и хищное, но он не сумел понять их суть. — Прикажу согреть для тебя воду — смоешь с себя грязь и успокоишься. Завтра отдыхай, я скажу Кристену, что ты не придешь.       Сарет почувствовал, как боль в виске усиливается. Он непроизвольно схватился за голову, поморщился и будто услышал отчаянный детский рев и отвратительный треск. Перед глазами пронеслись размытые образы, в которых было невозможно что-либо разобрать. — Младший сын Элизы, Олли, — хмурясь, выдавил из себя Сарет, сам не осознавая, зачем. — Я… я давненько его не видел. — Сарет, — вздохнул Фенриг, — ты почти все свое время тратишь на обучение, это естественно, что ты… — Учитель! — резко перебил его Сарет, неожиданно вцепился в его ворот и рванул на себя. — Где Олли?! Где этот мелкий орущий сопляк?! — Для начала вспомни о приличиях, Сарет, — холодно ответил Фенриг и укоризненно на него посмотрел.       Сарет вздрогнул и отпустил его в тот же миг. — Простите, учитель. — Он выпал из окна. Месяц назад. — Выпал… — ошарашенно произнес Сарет и устало опустился на банкетку; боль начала отступать. — Мне кажется, я с минуту назад слышал его ор. И какой-то треск. И будто вспомнил о чем-то, но тут же забыл. Со мной что-то не так, учитель. — Ты переутомился, мой мальчик, и слишком потрясен. Сейчас тебе приготовят воду и заварят успокоительный сбор. Выспишься как следует и наутро поймешь, что все с тобой так.       Сарет обессиленно вытянул ноги и уронил голову на руки. Он очень сомневался в словах Фенрига, но до безумия хотел, чтобы учитель был прав.