Алая тропа

      На холодном стекле выплясывал огонек свечи, плыли размытые тени и чернели глаза Сарета, а вовне, в сумеречной пелене, кружились пушистые снежинки. Они то взлетали ввысь, то неслись стремглав к укутанной белым земле, увлекая за собой вяло текущие мысли Сарета. За спиной коротко вздохнула та, чье имя он никак не мог запомнить, и во сне перевернулась на другой бок — одеяло соскользнуло с ее оголенного бедра, и в окне отразился соблазнительный изгиб ее тела. Снедаемый тоской Сарет коснулся пальцем стекла, наблюдая, как на его глади появляется небольшая испарина и тут же истаивает. Он не любил, когда она оставалась у него ночевать, а она точно не хотела это запоминать и всякий раз проваливалась в умиротворенные грезы, стоило ему отпрянуть от нее — хитрая девка.       Сарет небрежно натянул одежду и сапоги, набросил утепленный плащ с меховой опушкой и выскользнул в коридор. Он плыл в потемках, ведя рукой по шершавым стенам, и неспешно вдыхал остывший воздух. Особняк молчал, и размеренный стук каблуков отскакивал от поверхностей и разносился повсюду. Сарет сбежал по винтовой лестнице вниз, пролетел через просторный зал и, толкнув дверь, вывалился наружу, в белое, в чистое, в холодное, в по-ночному ослепительное, в почти безграничное. Он шел вперед, иной раз утопая в снегу, и выдувал плотные струйки пара, расходящиеся в стороны косматыми облаками. Он шел без цели и идеи. Просто вперед, не заботясь ни о чем.       Из глубины двора донесся безудержный хохот. Голос Сарету был знаком, вот только он не мог припомнить, чтобы она когда-либо смеялась. А еще он не видел ее с того самого раза, как схлестнулся с Раилагом. Смех прокатился по двору снова и тут же затерялся в сугробах. Сарет остановился и неосознанно стиснул зубы, точно от сильной боли. За поворотом, у конюшен, мерцал свет — явно от костра — и слышался тихий монолог. Сарет рванул было туда, но развернулся на полпути и в раздражении зашагал обратно. Он сам не знал, хочет ли ее видеть вновь после того, как она его бросила, ничего не объяснив. Он не ступал на крупные тракты. И в деревни не совался. И людей избегал. И плащ не забыл. И раны затянул. А она его оставила. Оставила! Забрал его оттуда учитель Фенриг, не обмолвившись о Мерцающей и словом.       Сарет захрипел от накатывающих эмоций и задышал часто-часто, но все же сумел почувствовать, как на его затылке разорвался сноп ледяных искр. Он резко развернулся и столкнулся взглядом с Мерцающей, которая крайне непривычно улыбалась и нескладно уплотняла руками комок снега. — Ты?! — зло выкрикнул Сарет, но тут же получил снежком в лицо; он отплевался и добавил: — Сдурела?! — и словил еще один. — Прекрати!       Но она даже и не думала останавливаться и продолжала закидывать его холодными ядрами, будто безжалостная корабельная пушка, сошедшая со страниц выцветших книг. Бах! Бах! Бах! Колючие морозные иголочки врезались в кожу, проворными песчинками сыпались за шиворот, стекали нагревшимися каплями по не слишком прикрытой груди. Сарет успевал лишь отфыркиваться и давиться гневом. Стоило ему подумать о собственном наступлении, об отчаянном желании повалить ее наземь и возвести ей ледяной саркофаг, как новый снежок на миг ослепил его. Мерцающая была настолько захмелевшей, что он не мог предугадать ни одно ее движение. Казалось, она вот-вот потеряет равновесие и рухнет в снег, но нет, раз — и вновь попала в яблочко. — Ты меня оставила! — орал он. — Хватит! Это ребячество!       Мерцающая прыснула и расхохоталась. — Попла-а-ачь, гаденыш! Поплачь и остынь. Дай нос тебе утру, маленький, — она метнула очередной комок аккурат ему в нос и довольно ухмыльнулась. — Тебя ждут костер, вино, хлеб и один немой. — Очень надо, — уже неуверенно и тихо сказал Сарет; гнев истаял, как та испарина на стекле, остались лишь легкие досада и горечь. — Ты меня оставила.       Мерцающая изобразила отвращение, утомленно вздохнула, пошатнулась и картинно подперла руками бока. — С приказами господ не спорят. — Могла бы и поспорить, — заключил Сарет и беззлобно бросил в нее снежок, осознав, что не дурачился много-много лет. Так давно, что забыл, как это делать.       Она даже не пыталась увернуться. Гордо поймала лицом наспех сделанный ком, смахнула налипший снег ладонью, криво ухмыльнулась и на мгновение погрустнела. — Тебя забыла спросить. — Забыла, — по-детски не отступался Сарет.       Мерцающая скривилась еще сильнее, нашарила возле себя початую бутыль, отхлебнула и протянула ему. — Сарет, тебе девятнадцать, а не пять, проснись. — Тебя забыл спросить. — Забыл, — она настойчиво поболтала бутылкой.       Сарет подошел к Мерцающей, смерил влажную стекляшку недоверчивым взглядом, но решил-таки взять, пригубил и тут же непроизвольно сморщился, высунув на всю длину язык. Прямо как в детстве, когда силился так поймать снежинки. — Кислятина страшная! Дай принесу что получше из погреба.       Она усмехнулась. — Пей давай то, что пьют презренные слуги. Полезно для твоего изнеженного нутра, — она вложила в его руку отломанный кусок хлеба, чуть припорошенный серебринками снега, и неровно зашагала к костру, по пути пару раз не удержавшись и хохоча упав в снег. — А то помрешь ненароком от пойла какого в придорожной таверне. — Да я таверн этих не нюхал с тех пор… — Успеется, — бросила через плечо Мерцающая и плюхнулась на бревно; напротив нее полулежа клевал носом раскрасневшийся Кристен. Он то и дело приоткрывал один глаз, лениво наблюдая за происходящим.       Сарет пересчитал взглядом занесенные белым покрывалом горлышки открытых бутылок и тихонько присвистнул. — И давно вы тут упражняетесь в питейном мастерстве?       Мерцающая пожала плечами, изучила немного прояснившееся небо, стряхнула с плаща нападавшие серебринки, зачерпнула ладонями снег и втерла его в свое лицо. — Кто знает. Часа три, не меньше.       Сарет повертел в руке кусок хлеба — какой еще подвох в нем кроется после чудовищной кислятины? — но, поднеся его ближе, изумился и с нескрываемым наслаждением шумно втянул незнакомый, но потрясающий аромат: пряный, непередаваемый, нездешний. — Что это? Откуда?       Мерцающая молчала, а чуть взбодрившийся Кристен привстал и указал на нее пальцем. — Это ты откуда привезла?       Кристен замотал головой, начал мычать и бойко жестикулировать, что-то изображая. Сарет хмурился, всматривался в его движения и не верил своим глазам. Ему явно показывали работу с тестом. Сарет поперхнулся воздухом и ошарашенно уставился на Мерцающую. — Ты печешь? — Подумаешь, — шмыгнула носом она и протянула руки к огню. — Всякий может. Но не у каждого есть специи Серебряных городов.       Сарет поперхнулся еще раз. — Ты была там? — Пропрыгивала мимо. — Удивительно. — Ага. Жуй давай.       Они замолчали. Кристен вновь провалился в невесомую дрему. Мерцающая задумчиво ковыряла прутиком в костре, выбивая яркие снопы искр. Сарет захлебывался слюной и с аппетитом ел диковинный хлеб, медленно, по кусочку, всякий раз замечая, как на языке раскрываются новые оттенки вкуса. В душе теплилось непривычное ощущение уюта и дома. Как в тех далеких размытых снах, где ему являлась мать. В компании немого и вредины было спокойно и на удивление по-семейному хорошо, хоть он и не знал толком, что это такое. Любопытно, понимали ли они, какого это. Сарет поймал себя на мысли, что совершенно ничего о них не знал.       Ночь потрескивала огнем, серебрилась снежинками и дышала в спину морозцем. В воздухе витали свежесть, запах дыма и разнородные пряные нотки. Обиды, горечь и недосказанности вырывались из тесных оков души, улетали вместе с полыхающими искрами и гасли в вышине. Сарет был доволен, что вышел из комнаты. Сарет был рад, что вернулась Мерцающая. Сарет был счастлив вот так сидеть у костра, молчать и всматриваться в безостановочную пляску пламени, осознавая, что он не один, что с ним делят тепло и хлеб, что его называют по имени.       По ноге Сарета что-то легко скользнуло — он дернулся и очнулся. — Что это? — нахмурившись, спросил он и разгладил на колене обрывок тончайшей ткани, напоминающий платок. — Литеру видишь?       Сарет провел пальцем по изящной золоченой заглавной «и» — стежки были идеальные, гладкие, лишь немного потрепанные временем. — И? — непонимающе протянул он и вгляделся в лицо Мерцающей, точно на нем должна была проявиться истина. — «И» — из-ви-ни, — шутливо улыбнулась она и вновь приложилась к бутылке. — А если серьезно?       Губы Мерцающей вытянулись в прямую нить, и она какое-то время тихо наблюдала за костром. Нутро Сарета крутило от нетерпения и внезапно налетевшей тревоги. Предчувствие билось в глотке одуревшей птицей. — Ау! Я все еще здесь и жду твой ответ. — Это платок твоей матери, Сарет.       Вот оно!       Его сердце пропустило удар; на мгновение стало тяжелее дышать, точно его накрыло всем миром разом, — даже подбородок предательски дрогнул. — Что? — ошарашенно выдавил он. — Изабель? Но откуда? Как? И почему он оборван? Эй! Очередное отмалчивание меня не устроит.       Краем глаза Сарет заметил, как Кристен с укором посмотрел на Мерцающую, недовольно закатил глаза и махнул рукой. Она устало провела ладонью по лицу, постучала ногтями по бутылке и шумно выдохнула. Мерцающая явно жалела, что завела этот разговор, и тщательно подбирала слова. Прямо как учитель Фенриг. Все вокруг одинаковые. Все. — С могилы забрала.       Сарет огладил обрывок ткани, достаточно чистый и хорошо сохранившийся, и усмехнулся. — С могилы, значит. Платок пролежал там немерено лет и столь недурно выглядит, да еще и оборван так подозрительно, будто скрыть что хотели, — скептично заметил он и пристальнее всмотрелся в лицо Мерцающей, пытаясь уловить малейшую дрожь или движение глаз — ничего. Прямо как у учителя Фенрига. Точно из одного теста слеплены. Сарет чуял, что оба вечно что-то недоговаривают, но никак не мог подловить никого из них на лжи. — Он хранился надежно, поверь.       Она посмотрела через плечо и на чем-то задержала взгляд. Сарет тоже обернулся и в одном из окон особняка увидел знакомые очертания. Фенриг. Учитель стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, внимательно наблюдал за ними. Мерцающая вновь уставилась на огонь, потыкала в него обуглившимся, постепенно рассыпающимся прутиком и задумчиво произнесла: — Ты не рад? — Не знаю, — так же задумчиво протянул Сарет. — Кажется, теперь все еще сильнее запуталось. — Однажды этот платок поможет тебе во всем разобраться. — С чего бы вдруг? — Так чувствую. — И много ты чувствуешь? — Больше, чем хотела бы, — она поежилась и натянула рукава на ладони. — Спрячь его получше. — Зачем? — Фенриг прогневается, если узнает. — Почему?       Она устало вздохнула, подтянула к себе ноги и уткнулась лбом в колени. — Как много вопросов, Сарет. — Где мало ответов, там много вопросов, — сказал он и сам удивился от тех слов, что сорвались с его языка, — изрек так изрек!       Мерцающая усмехнулась и помолчала в печальной задумчивости. — Он опасается, что ты размякнешь, дашь слабину, и это тебя погубит. Привязанности нас порой сковывают и обессиливают. Потому он и не рассказывает тебе пока всего — боится отравить. Но со временем ты получишь ответы на все свои вопросы. Тогда, когда будешь готов принять все и не сломаться. — А ты умеешь успокаивать, — качнул головой впечатлившийся Сарет. — Почему же ты тогда поступила иначе? — Думаю, это важно для тебя.       Сарет почувствовал, как по его спине пробежал мнимый энергетический заряд. Внутри него разорвался неопределимый сосуд, и нечто теплое и щемящее разлилось в его душе, заполнило каждый уголок, проникло в самые потаенные ее закоулки. Он нервно сжал губы и потер ладони в попытке сбросить ощущение колючих иголочек, гуляющих туда-сюда по коже. — Для… меня? — наконец выдохнул он, не в силах справиться с обескураживающим наваждением. — С-спасибо. Я его спрячу. Обещаю.       Мерцающая подняла голову и одобрительно кивнула. Она зачерпнула руками снег и, наспех уплотнив комок, швырнула его в Кристена. — Эй, Кристен! Хорош спать! Когда еще так посидим!       Тот вздрогнул, соскользнул с бревна, упал в сугроб, недовольно промычал и поднял вверх руку со сложенным неприличным жестом. — Грубиян! — шутливо выдохнула Мерцающая, картинно оттопырив нижнюю губу. — Не, — возразил Сарет. — Краткость — сестра таланта, как говаривал учитель Фенриг, — и рассмеялся.       Он смеялся и смеялся, не в силах остановиться, а вместе с ним хохотали и Мерцающая с Кристеном. И смех их яркими искрами летел в черноту небес, разгоняя тьму.